Текст книги "Неглубокие следы"

К счастью, в нашей великой и богатой стране находятся те, кто не считает зазорным протянуть руку помощи. Это Роман сломал во мне кичливую гордость, научив принимать подаяние в независимости от личности благотворителя.

А в благотворители записываются люди очень разные. Как-то раз, столетняя старушка привезла на тележке двенадцать пар обуви.

Ее изрезанное жизнью лицо было полно решимости. Она смотрела на меня из под заснеженного пушистого берета невидящим взглядом помутневших глаз. Ни один из врачей оперировать катаракту возрастной пациентке не осмелился.

Она вывалила прямо на пол потрескавшиеся лаковые балетки, резиновые тапочки, стоптанные зимние сапоги с изъеденным молью мехом. В нос ударил пряный запах нафталина с апельсиновой коркой.

– Мне все-равно ни к чему. Детишки, может, в пансионате поносят, – прошамкала она беззубым ртом.

И куда все это девать?

А Роман придумал. Запустили проект по сбору старой обуви – стали делать мягкие покрытия для детских и спортивных площадок.

– Любому проявлению доброты человеческой можно найти применение, – учил он, и я ему верила.

– Не мешай человеку делать добро. В первую очередь, это ему необходимо, – уговаривал он меня, когда в фонд обратился желающий получить общественное одобрение олигарх.

Попадались люди с сомнительной репутацией, а то и совсем бандиты.

Со временем, я научилась дистанцироваться от их мотиваций. Это их грехи, им их замаливать. Человеку же бывает не под силу искупить свои. Чего уж говорить о том, чтобы взять на себя чужие?

Красный кружок с числом 49 не хотел гаснуть.

Все во мне противилось открывать эту папку.

В такие моменты я себя ненавидела.

Сева бы поддержал. А вот Стас, точно, дал бы нагоняй. А что Владик?

Владик бы меня понял.

Понимание, вот чего не хватает человеку, приближающемуся к середине своего жизненного пути.

Мысль эта последние пару лет посещает меня все чаще и чаще. Каждый раз я ругаюсь на нее и гоню прочь, потом ругаюсь за малодушие на себя и гоню себя же на работу. Вряд ли кто-нибудь из коллег разделил бы мой энтузиазм пол-двенадцатого ночи. И вовсе не потому, что со мной работают черствые неотзывчивые люди, а потому, что всему свое время. Этим поздним вечером настало время отдыха и сна.

Когда он был последний раз, этот отдых?

Пять лет назад мы выезжали в Анталью. Я умудрилась-таки вляпаться в медузу, и Костик нес меня на руках в номер.

Был еще один момент – Новый Год в Вене. Эстетно, дорого-богато.

Но там не было так хорошо, как в Турции. А в Турции было незабываемо. Сердце говорило, он любил меня. Тогда. Не знаю, как там сейчас, но тогда определенно было незабываемо, раз я вспоминаю о тех днях, думая о счастливых моментах моей жизни в первую очередь.

Собравшись с духом и открыв текстовый редактор, я набрала:

«Дорогие коллеги!»

И тут же стерла. Ну какие мы теперь коллеги?

«Дорогие друзья»

Так подходит лучше. Хотя какие мы друзья? Друзья – это люди, любящие, уважающие друг друга, разделяющие общие ценности, общающиеся семьями.

И все же, так будет правильнее. Напомнить о себе тепло и ненавязчиво. Ведь никто не обязывает принимать это скромное приглашение. Этот тактичный намек, что пора бы встретиться лично. Нет, не для новых проектов и совместных побед, плоды которых мы пожинали вперемешку с тяжкими поражениями в годы нашей беспокойной юности. В годы становления. А чтобы узнать как их дела, как сложилась их жизнь. Сказать и послушать, а потом рассказать о себе, никого не таясь, не опасаясь осуждения или нудной нотации.

Не знаю входит ли в современное понятие дружбы личное общение. Не переписка в мессенджерах, в ожидании одобряюще-благодарного смайлика, а живая встреча.

Не почтой, вернее не бездушным электронном сигналом с приторным приветствием. Бумагой. Только бумагой. В плотном конверте и с маркой.

Бумажный конверт? Я сошла с ума.

Но тем не менее, достала из выдвижного ящика стола ключ, поднялась из кресла и подошла к шкафу с книгами. Рядом с томиками Великих соседствовали и мои тетради и записные книжки.

В один из критических моментов, когда мне казалось, что жизнь кончена и земля вот-вот уйдет из под ног, один знакомый психиатр насильно заставил изливать меня свои перверсии на бумагу.

И получалось неплохо. На серьезную книгу не хватило, но на блог непонятого подростка потянуло бы вполне. Если не учитывать, что подобный подростковый бред писала взрослая женщина.

Найдя правильный блокнот, я отыскала их адреса. Нужные страницы открывались сами собой. Словно я часто их отлистывала.

Мы не говорили много лет. Они могут меня и не вспомнить. Да к чему я лукавлю? Того времени никто из нас не сможет позабыть. И они не виноваты, что не звонят и не пишут мне, а, и черт с ним, не подмигивают в Фейсбуке!

Они тоже где-то стараются. Костик старается, я стараюсь, все стараются. Все хорошие, все молодцы, и никто не виноват. Но так не бывает.

Красный кружок с числом 49 светил молчаливым укором.

1

В тот день, с которого начался весь последующий кошмар, я сидел дома.

Месяц дерготни в отделение милиции сделают из любого здорового и ни в чем неповинного гражданина хронического ипохондрика, начинающего сомневаться в своей благонадежности.

То днем, то вечером, я получал звонки от следователя. Далее, чем произнеся «здравствуйте», общаться по телефону он не желал, предпочитая личный контакт. Выбора не было. Дважды мне прозрачно намекнули на официальный вызов повесткой. Приходилось либо отпрашиваться, либо встречаться с Зуевым после работы.

Всякий раз он встречал меня одинаково. В прокуренном кабинете, сидя за лупоглазым аквариумом-монитором, лениво вбивал по букве мои показания в протокол. Вопросы его имели характер от дела весьма отвлеченный. Когда он их мне задавал, взгляд его устремлялся куда-то в сторону, за мое плечо, и тонул где-то под потолком в клубах едкого сигаретного дыма.

Сложно вообразить, как он сам обитал в этой отравленной атмосфере. Но я никогда не просил его открыть форточку, зная, что это будет проявлением моей слабости, последним жестом отчаяния. Он поймет, что победил, пойдет и возьмет меня. Он изучал меня, как вошь под микроскопом, вонзал хорошо отточенные иглы своих вопросов, прикидывая: «А как тебе вот это? Дергаешься? А посучи еще ножками!»

После некоторых бесед у меня возникло впечатление, что эти молодчики запросто могут разрабатывать меня, как главного подозреваемого в деле Прыгуна.

Прыгун. Освободившийся грешник. Самоубийц не пускают в рай. Во всяком случае, он был свободен от выяснений причин, нудных объяснений и утомительных разбирательств в казематах отделения милиции.

Зуев же пытался доказать, что Прыгун – мученик. В конце концов, это начало меня подбешивать. В одну из наших бесед, я совершил дерзкий выпад, которого и сам от себя не ожидал. Я вскочил со стула. Зуев прянул назад, рука дернулась к кобуре, но он успел вовремя остановиться.

Мы застыли на какое-то мгновение в странном оцепенении, и в тот момент я прочел в его глазах страх.

– Да что, вы, носитесь с богатеем этим зажравшимся! Других проблем у города мало?

В побагровевшем лице его, являвшем собой до того образец скупой на эмоции и краски нейтральности, как на фотобумаге проявились смущение и стыд. Смущение от того, что я увидел его вне строго выдержанного и старательно созданного для меня образа. Стыд, что излишне нервно, для опытного оперативника, среагировал, на мой выпад.

Следующий допрос пришлось перенести. А на очередной я не явился. Отныне я стал задерживаться на работе чаще. Игнорировал звонки. Звонил он реже и реже. Дополнительных доказательств, что Зуев проиграл в нашем поединке приводить не требовалось. Я ощущал практически физическое удовлетворение, от того, что каждый раз снимая трубку, он вынужден мне кланяться, роняя свой авторитет.

Но зацепиться было не за что, иначе расторопный наряд давно доставил бы меня к нему в наручниках, где меня кололи бы до победного.

Вскоре мысли о Прыгуне оставили меня, я вновь обрел зыбкое равновесие, в котором пребывал большую часть взрослой сознательной жизни, которое я и определил для себе как жизнь, как единственно возможный для меня способ существования.

Как всегда, я сделал все сам. Сам диагностировал свое состояние, сам, как Барон Мюнхгаузен, тянул себя за уши, за неимением косы, из черного болота депрессии. Коллеги в офисе шушукались по углам. Стоило же мне подойти ближе, они затихали, обращая ко мне якобы понимающие сочувственные, но не искренние взоры. Я понял – они тоже подозревали меня. Всему виною было затянувшееся следствие, оно автоматически вешало на свидетеля ярлык неблагополучности.

Кроме того, мне пришлось посвятить в подробности трагического происшествия мою любопытную жену. Поначалу я не хотел этого делать. Но явившись тем злополучным вечером домой совершенно разбитым, сам спровоцировал откровенный разговор.

К тому же, она заметила на воротнике сорочки кровь. Разразившаяся сцена ревности была сколь страшна, столь бесмысленна и обыденна, как для меня, так и для наших многострадальных соседей.

В таком состоянии бесполезно хоть что-то объяснять. Ровно столько же шума было бы, будь это кетчуп или горчица. Она изобретет тысячу причин, почему пятно оказалось на моем воротнике в этот неподходящий момент.

Я представлялся себе розовым уставшим сопревшим в микроволновой печи хот-догом, обмотанным в тесто строгого костюма. Галстук душит несчастную сосиску. Лицо мое измазано острым соусом. От меня безбожно разит луком.

А она ест меня своими белоснежными крупными передними зубами.

Брак наш напоминал неудачно забронированный отель. На картинках в рекламном буклете было все красиво, а как прилетели на место – то розеток не хватает в номере, то полотенец, то бумаги туалетной, а сан-узел и вовсе вымыт плохо. Да и вид с узкого балкона совсем не тот, что обещал сладкоголосый проповедник турфирмы. Думаю, схожий диссонанс переживала и она.

Со временем мы, как два ученых, независимо друг от друга вывели формулу весьма условного, но относительно безболезненного сосуществования, состоявшую из множества случайных переменных жизненных перипетий и всего из одной константы – терпения.

В этот раз пришлось потерпеть мне, и вскоре она затихла, успокоилась.

Одна Жанна Владимировна не могла равнодушно наблюдать за моими мучениями и поощрила меня тремя днями отгула, в первый из которых я и впрямь приболел.

Так всегда – стоит расслабиться, и простуда – вот она. Валит внезапно и наверняка.

Первый день я провалялся в лежку. Масенька, на радостях, что папка дома, пока я спал на диване, заботливо возвела надо мною защитный шалаш. Притом сделала это так искусно, что сквозь откинутый полог махровой простыни был отлично виден телевизор с мультиками.

Сквозь запекшиеся от жара глаза и заложенные уши до меня долетали обрывки «Веселых мелодий». Удивленный, что по каналу для самых маленьких крутят такое ретро, я благополучно провалился в целительный и необходимый изнуренному организму сон.

После дня второго – назначенного дочкой днем охоты, и набегов Команчей на припасы грязных бледнолицых, спрятанные в сейфе-холодильнике, я окончательно поправился и к концу третьего дня чувствовал себя вполне сносно. Впереди ожидались суббота с воскресеньем. Жанна Владимировна была истинным чудом, правильно подгадав мой незапланированный отпуск. Я вновь любил свою работу.

Хлопнула входная дверь

– Ну как вы тут? – Яна бросила ключи на тумбочку.

– Мам, привет! – Масенька с криком бросилась к ней.

Они закружились в танце, и я разглядел в поднятых над головой руках супруги странный конверт.

– Пляши с нами, – дразнила она, – тебе письмо.

Решив поддержать такое редкое настроение, я сграбастал обеих в охапку и заскакал с ними вместе. Повалив обеих на разбросанные по полу диванные подушки, письмо удалось отобрать.

Вот скажите, когда последний раз вы получали письмо? Не уведомление от налоговой, микрофинансовой организации или газовиков, написанное не повелительно гавкающим, а внятным человеческим языком?

Нестандартный конверт из плотной темно-серой бумаги приятной тяжестью лежал на моих ладонях. По вертикали его пересекали две серебристые полоски. В прозрачном окошке значилась моя фамилия и адрес.

Усевшись возле ночника с чашкой теплого какао, я вооружился ножом для бумаги. Позолоченное лезвие с массивной деревянной ручкой не было наточено. Подаренный на позапрошлый День Рождения классический канцелярский набор, я держал дома. Два года он пылился на моем столе в ожидании. Наконец, я мог применить его по назначению.

Такую качественную бумагу резать жалко. Но любопытство победило.

Разворачивая вложенный белый лист, я ожидал, что меня поздравят с выигрышем крупной суммы, автомобиля или путевки на Мальдивы, с очередным «заманчивым» рекламным предложением.

Письмо начиналось с подозрительного и весьма личного обращения: «Дорогие друзья».

Не читая дальше, я сразу посмотрел на подпись.

Вице-президент БФ «Паритет» Л.Н. Маргасова. От удивления, я бы не отказался присесть, даром, что сидел в мягком кресле.

Следующий текст я читал с волнительным вниманием, руки мои подрагивали:

Дорогие друзья!

15 лет назад, мы с Вами дали начало небольшой и тогда еще никому не известной фирме. То были незабываемые дни нашей молодости, дерзновенных стремлений, духовного единения. И хотя судьба развела нас, разбросала по жизни, я никогда не забывала ни об одном из Вас.

Сегодня многое изменилось. Нет маленькой фирмы. Нет и той юной наивной девушки.

Предприятие наше выросло в один из крупнейших благотворительных фондов страны.

18 декабря 2010 года в 18:30, в канун года наступающего, я решила собрать всех дорогих мне людей на небольшую ностальгическую встречу. Никаких пышных вечеринок в банкетном зале – сугубо дружеские посиделки в нашем первом офисе.

А вы помните, где он находился? Этого невозможно забыть, но все же напомню: Бумажный переулок, 2 б.

Люди, стоявшие у истоков такого большого дела, не должны быть забыты. А вы со мной согласны?

2

Воздух в переулке узнаваемо загустевал и, несмотря на легкий морозец, духота сдавливала горло.

Сюда и раньше-то никто не совался. Клиентам всегда приходилось объяснять, где находится офис. Редко сюда мог забрести заплутавший турист, либо хорошо знающий город местный житель, срезающий дорогу по пути к Перспективному проспекту.Владислав Геннадьевич устало зевнул. Не сказать, что его обрадовало приглашение, но определенный мандраж присутствовал.

Волновали всего два вопроса: «Что стало с остальными?» и «Что можно им о себе рассказать, а чего не стоит?»

Расстегивая на ходу пальто, он вялым шагом, пересек дорогу и взойдя на крыльцо, резко открыл дверь. Изнутри пахнуло теплом и едой. Алкоголь в букете присутствовал тоже, но не явно. Он не был открыт. Спиртягой не несло, но предвкушение праздника и долгожданной встречи само собой заставляло пританцовывать в ожидании грядущего возлияния.

Приемная пустовала, обрывки веселых голосов вперемешку с музыкой доносились из соседнего кабинета.

Владислав Геннадьевич пошел на шум.

– О-о-о! – на один голос загудели Сева и Стас.

– Здорово, мужчины! – поприветствовал он, раскрывая объятья, в которые, издав неимоверный писк, прыгнула Маргасова.

Осыпая очередью поцелуев его лицо, она намеренно дважды промазала, коснувшись его губ. Он ощутил сладкий вкус ее помады, почувствовал себя возбуждено и неловко. Поняв, что выглядит по-дурацки, широко улыбнулся и помахал веселому собранию свободной рукой, другой по-прежнему обнимая Людмилу Николаевну за талию.

– Ты смотри, какой стал! – прицокнул Никита. – Герой-любовник!

Грянул смех.

– Людмила Николаевна, не переусердствуйте. Он женат. Ему такие приключения теперь не по силам, – поддержал Тимур.

– И ты здесь? – воззрился на него Владислав Геннадьевич.

– И я, – подтвердил тот.

Из всей их бывшей компании Владислав Геннадьевич более всего был наслышан о Тимуре, чей бизнес шел в гору, вынуждая того периодически мелькать на страницах местных газет и новостных сайтов.

– Такой, как и был. Султан из сказки! Шикарно выглядишь. Седина тебе идет.

– Зато ты переменился. Смотри, вон, какое брюхо отрастил!

– Это не брюхо, – парировал Владислав Геннадьевич, – а подушка безопасности.

– Стас, проверим на краш-тесте, – предложил Сева.

– А что? Стул есть!

В глазах обоих заплясали шкодливые огоньки, как у переростков-восьмиклассников. Страшно было предположить, какой краш-тест возможен для офисного кресла на колесиках с привязанной к нему жертвой.

Владислав Геннадьевич огляделся. Он не был здесь 15 лет. Даже странно, насколько все осталось прежним. В конторе всегда не хватало места. Заместители по-прежнему сидели в одном кабинете. Их рабочие столы стояли на своих местах возле тяжеленых сейфов на колесиках. Пластмасса телефонов пожелтела от времени, но аппараты так и не заменили. В комнате пахло старым линолеумом. Было здесь тесно и жарко, как и тогда. Но теснота эта отчего-то не казалась ему противной.

Офис они выкупили за бесценок у какого-то обанкротившегося хмыря, которому тот в свою очередь достался от советской жилконторы. Что, в принципе, по тем временам было довольно обыденно – каждый день кто-то разорялся. Не самый плохой выход – вывести заранее нал, лечь на дно, лучше где-нибудь в Швейцарии. Мечты-мечты. Правда, большинство архитекторов подобных схем до Альпийских гор так и не долетали. Утка осенью в большой цене.

Решатели проблем, представлявшие очередную бригаду, стреляли прямо на взлете, и жирные коммерсанты в своих малиновых пиджаках падали перезревшими томатами, украшая брызгами талантливых мозгов асфальт возле офисов, ресторанов, рынков. Еще одно популярное место, полюбившиеся репортерам и частенько звучавшее в новостях называлось «возле собственного подъезда». Мило, по-домашнему, не потревожив соседей.

– Ну что же, мальчики, раз все в сборе, я приглашаю вас к столу! – объявила Маргасова, приоткрывая дверь в приемную генерального.

«Мальчики» одобряюще загудели и ломанулись следом.

Главная перестановка состоялась именно здесь. Приставка-стол для совещаний была отодвинута в сторону, а центральное место занял директорский авианосец, устеленный газетами и заставленный одноразовой посудой. Шпроты в масле с дольками лимона, балык, красная икра, нарезка копченой колбасы, да пара салатов – закусь нехитрая.

Громко ударив в ладоши, Сева произнес:

– Вот это роскошь!

Расселись по местам. Во главу стола в начальственное кресло усадили саму Маргасову.

Хлопнула бутылка российского шампанского.

– Ох и плохо же нам будет после этой кислятины, – заныл Никита.

– И что мы забыли в этом клоповнике?

– Так, цыц всем, дайте девушке сказать, – демонстративно обратил свой взор на хозяйку торжества Стас.

Еще не хмельная, но уже раскрасневшаяся, откашлявшись, торжественным тоном она произнесла:

– Дорогие мои, я собрала вас там, откуда мы начали, где мы с вами познакомились. С этим местом у меня, а я надеюсь и у вас, связано множество теплых воспоминаний о том, как несколько молодых и предприимчивых выпускников финансового факультета бросили, не побоюсь этого слова, вызов жестокой и несправедливой судьбе.

Владислав Геннадьевич посмотрел на нее, стоявшую перед ними с фужером в подрагивавшей руке, одетую в броский брючный костюм, волнующуюся, и его волнение тоже усилилось.

Какие слова подобрать эти знакомым, но ставшим далекими людям?

А она не потерялась – смогла. И говорила, говорила, говорила. А он смотрел на ее храбрящуюся улыбку, на то, как двигаются ярко накрашенные губы, сладость которых он ощущал всего мгновения назад.

– Вы меня простите, правда ведь, что я сейчас увлеченно поговорю про себя? Все же я хотела бы и про вас послушать. У вас все неплохо, я надеюсь? Пресса-сайтики-в-контактики – это одно, а лично за рюмкой поговорить – дело совсем другое. В общем, за встречу! – резюмировала Маргасова.

Дробно звякнули фужеры. Веселье обещало затянуться. Все, как один, изобразили на лицах участливую приветливость.

– Так ты как? То есть кто? – повернулся к опрометчиво решившему, что вечер пройдет благополучно, Владиславу Геннадьевичу Тимур, поправившись. – То есть где?

– Спасибо. Работаю в страховании. Все хорошо.

– Насколько хорошо? Да не темни, ты! – белоснежная улыбка не сходила с его покрытого серебристой щетиной лица. – Детки есть?

– Да. Дочка. Четыре.

– Четыре дочка? Вах! – покачал тот головой. – Вот это ты молодец!

– В смысле года четыре, а дочка одна.

– Все-равно – молодец! А то рожать перестали. Все боятся чего-то. А я так рассуждаю: если женщину любишь, то и ребенок от нее в радость!

– О-о-о, я бы так не торопился с рассуждениями о чужих взаимоотношениях, – вмешался в разговор Сева. – Вот у меня второй брак и третий ребенок. А к бывшей вообще ничего не осталось – Антарктида.

– Ну как ничего? Сам же сказал – ребенок, – возразил Тимур, скорее из вежливости, нежели из-за желания того переубедить.

Среди всей их компании Сева никогда не отличался серьезным отношением к жизни, поэтому шока его логика у собеседников не вызывала.

– Вот всегда ты так! Такое сокровище имеешь и не ценишь! – встряла Маргасова. – Все, вы, мужики – одинаковые.

– А Сусанночка моя меня любит! И я ее люблю, – похвалился Тимур.

– Ну я люблю…дочку, а не бывшую, – уточнил Сева.

– Ну хватит! Любят они! – сердито оборвал Стас. – Расфрантились. Перед кем корчитесь? Все же всё про всех знают.

– Это да-а-а, – пробасил Никита, – зато про Милочку нашу мы много не знаем. Мы как расстались, так и не виделись более.

Маргасова ждала этого момента.

– А знаете, с того времени многое произошло. Мы в шаге от краха были. Помните, как все боялись?

После этих слов над столом повисло молчание. Мужчины переменились в лице. Каждый вспоминал что-то для себя неприятное. Сева ковырял вилкой селедку, Стас отводил глаза, а Тимур прятал в ровно стриженой холеной бороде общую неловкость и замешательство. А вспомнить было что.

Прогнозы на выживаемость дела в те дни были ничтожными. Расходились тихо и по-одному. Сначала Стас вывел серьезную часть капитала. Никита с Севой вообще ушли без предупреждения. Затем Тимур. Владислав Геннадьевич же, как законченный идеалист, остался до конца, дохлебав до дна всю лохань разочарования и финансовых потерь. Соскочил бы раньше – все было бы нормально. Но нет, завис, залип, не прыгнуть выше планки. Ошибка, сделанная на старте, предопределила уровень его успешности как мужчины на всю оставшуюся жизнь, и уровнем этим Владислав Геннадьевич был крайне недоволен.

В схожих ощущениях каждый из присутствовавших мог небезосновательно подозревать своего соседа по столу. От того и приуныли они, слушая искреннюю дрожащую Людмилу Николаевну. Та же храбрилась, как могла.

– Но сегодня я не ссориться собралась. Милые мальчики, все вы знаете историю головокружительного успеха моего фонда. Не могу не сказать слов благодарности замечательному Роману Богдановичу, который очень вовремя появился в моей жизни помог мне посмотреть на бывшее наше дело с иных позиций. С позиций филантропических.

Ну признайтесь же, пускай мысленно, мы с вами кичились самостоятельностью. Слияние и последовавшие перемены пошли нашим организациям на пользу…если абстрагироваться от историй успеха, вернее неуспеха отдельных личностей.

– Лес рубят – щепки летят, – хмыкнул Стас.

– Ну зачем же так? – ласково возразила ему Маргасова. – Помните это помещение? Все главные решения принимают не здесь. Теперь это один из наших малых офисов. Честно, мальчики, неужели вы так и не поняли, зачем мы здесь собрались?

Недоумевающие лица, на всякий случай, растянулись в дружественных улыбках. Все опасения и сомнения их виднелись на поверхности.

– И вы еще спрашиваете, что мы здесь забыли? Я отвечу – нашу молодость, нашу неуступчивость, наши таланты и старания. Атмосферу, в конце концов! Этот, выражаясь вашими словами, «клоповник» я оставила как память, память о тех классных парнях, настоящих мужчинах, которые не побоялись в смутные времена начать свое дело и вдохновили меня, затянули с собой.

– Ты ответственность-то на нас не перекладывай, – заметил Сева.

– Какой прекрасный стол, ты как всегда, нас балуешь, – трагично и невпопад произнес Владислав Геннадьевич.

– Что вы? Это все не я, – оправдывалась Маргасова.

– А знаете, что в этом столе самое прекрасное?

Все повернулись к Тимуру.

– Самое прекрасное это то, что все уже готово, мы здесь одни и нам никто не будет мешать. Домой поедем на такси!

– Авось и тут заночуем, – хищно прищурился Сева.

– Давайте, уже, выпьем! – резюмировал Никита.

Выпили вина, и напряжение как рукой сняло. Через пятнадцать минут они перебивали друг дружку, гоготали, хлопали по плечам, жали руки, строили смелые планы на ближайшие выходные с выездом на природу.

– Владик, ты это… порыбачить если, поохотиться ко мне в Люляшово приезжай, – привалился с боку Никита, глядя в упор исподлобья.

– Да я, как бы, по рыбалке не особо, да и по охоте тоже, – оправдывался перед ним Владислав Геннадьевич.

– Возражения не принимаются! – отрезал тот, проведя оттопыренным большим пальцем поперек горла.

– И надо же было всплыть этому Богдановичу?! – глядя куда-то в разверзшуюся перед его внутренним взором пустоту, произнес Тимур.

– Ты нам его хоть показала бы, благодетеля своего – возмутился Стас.

– Нет-нет, у меня для вас есть кое-что получше. Вернее кое-кто! – Маргасова показала взглядом на приоткрытую дверь подсобки, откуда тут же донесся плеск воды и звон стекла. Кто-то мыл в раковине бокалы.

За столом установилась тишина. Пошутить успели и про нацпроекты, и про городского голову, и про президента. Вероятность того, что их могли услышать за переделами тесного кружка никого из бывших коллег не прельщала.

– А это кто там у тебя? – нарушил молчание Владислав Геннадьевич.

– А это мальчики тот, кому мы должны быть благодарны за нашу встречу, – на лице Людмилы Николаевны отобразилось удовлетворение, граничащее с похотью. – Вань, выходи!

Из подсобки вынырнул в меру упитанный малый, вполне годившийся всем присутствовавшим в ровесники. Хмельные взоры рассеянно заскользили по его фигуре.

– Та-дааа, – закричала Маргасова, презентуя им парня. – Ну что же вы молчите? Это же Ваня! Ваня Глазов. Наш спец из техотдела.

– Привет, пацаны, – поднял тот ладонь, то ли протягивая для рукопожатия, то ли пытаясь неловко помахать.

Во всяком случае, чтобы поручкаться со всеми, ему бы пришлось тянуться через накрытый стол.

– Ваня вышел на меня несколько дней назад с этой ностальгической идеей, и мы воплотили ее. Ура! – просияла Маргасова.

Первым издал приветственный вопль Сева, а за ним дружно заорали и все остальные. От сердца немного отлегло. Никита принес еще один стул. Потеснились. Новый гость присел.

– Ну как жизнь молодая? – покровительственно хлопнул его по плечу Тимур.

А Сева выверенным движением налил штрафную.

Владислав Геннадьевич, сидевший напротив, отметил контраст с которым рука Тимура, облаченная в рукав, скрепленный дорогой запонкой, легла на заношенный свитер Глазова, заключив, что дела того бывали и лучше.

– Да не плохо все, – развеял тот его подозрения. – Живу за городом в удовольствие. Не царские палаты, конечно, но жить можно.

– Вот дело человек говорит, – подхватил мысль Никита, – отравил нас город. Все выпендриваемся друг перед дружкой, величаемся! Вот у меня в Люляшово такая баня! Сам срубил! Вот такая!

Он развел свои крепкие ручищи в стороны, чтобы собравшиеся осознали масштаб постройки, затраты сил и немалую его хозяйственность.

– Решено, – хлопнул ладонью по столу Сева. – К тебе поедем. Париться!

– На этом сюрпризы не заканчиваются, – перебила его, осознавшая, что веселье выходит из под контроля, Маргасова.

Она, привстала с места. Сделав вид, что с трудом что-то ищет в кармане, извлекла на всеобщее обозрение бывших коллег толстый ключ.

– Она действительно там? – трагично простонал Сева.

– Сейчас проверим.

Откинув язычок от замочной скважины руководительского сейфа, она вставила в нее ключ. Внутри хрипло брякнуло, стальной лист двери, скрипнув, ушел в сторону, и на обозрение их предстала на белой салфетке, как на пьедестале, непочатая бутылка водки. Но не простой водки. А той самой гадкой, горькой, сердитой без дозатора и рекламных наворотов, голограмм, плавающих перчиков и прочего мракобесия, русской водки.

– Не думал, что ее еще выпускают, – потрясенно произнес в бороду Никита.

– Эта старая! – сказала Маргасова. – Та самая, что мы не выпили с Нового Года.

– Одной маловато будет, – заметил Стас.

– Пацаны, не ссы, – страшно улыбнулся Глазов, – там в кладовке целый ящик.

– Это меняет дело, – одобрил Тимур.

И в самом деле, дело пошло быстрей. Вскоре все разомлели. Вспомнились славные времена, как носили в обувных коробках взятки муниципалам, как бодались с бригадой Серого, как бодались с ментами, подмявшими бригаду Серого, как позже сменил и тех и других крутой Вартан. Как Сева подрался с налоговым инспектором, который был раза в два его больше, а Стас и Владислав Геннадьевич кинулись их разнимать.

Затем разговор зашел о настоящем. Карьеры, жены, дети, тачки, отдыхи на теплых иноземных берегах, игра на бирже, бизнес, скука.

– В конце концов, вся многообразная человеческая жизнь скатывается в скуку. Уныние один и страшных человеческих грехов – так свойственно нашей природе, – проповедовал Глазов, но его особо никто не слушал.

Компания разбилась на группки по двое.

Застольное общение вошло в ту стадию, когда каждый хотел сказать о чем-то своем наболевшем, пускай и не сильно интересном собеседнику. Более того, реакция последнего на, по сути чужие, проблемы не интересовала говорящего более чем никак.

Тимур, с трудом стараясь сохранить вертикальное положение, домагивался до Никиты:

– Сколько имеешь?

– На жизнь хватает, – твердо ответил тот, потому как сложения был более крепкого и хмелел позднее.

– Было же время, – глядя в обступившую его пустоту произнес Тимур, – не знали этих сраных этикетов. Спросишь человека, сколько зарабатываешь. Скажет – пять тысяч долларов. И все понятно. И ясно, что он в такой же жопе, как и ты. Все в ней!

– Ну не скажи, – вмешался Владислав Геннадьевич, – вот Милочка наша, успешная благотворительница!

Оба хотели ему что-то возразить, но тут он сквозь клубы сигаретного дыма различил манящий жест женской руки, и, не слушая их, двинулся на зов.

Вышли на балкон. Холодный вечерний воздух противно резанул по горлу.

– Влад! Владечка, – продолжала звать его Маргасова, пока он не перешагнул порога и не оказался в ее объятиях.

Она опасно откинулась на перилла с обколотыми гипсовыми пилястрами. Чудесное здание представляло собой объект архитектуры, охраняемый государством. Только охранитель то не бдительный, и заниматься реставрацией фактически было некому.