Текст книги "Сады проклятых. Путь души"

Белый Волк

Ботинки покачивались, словно слабо веющий тёплый ветерок мог раскачать нечто столь тяжелое. Белый волк, задрав морду, раздумчиво наблюдал за оригинальным маятником уже несколько минут. И вдруг, враз приняв решение, поднялся на задние лапы, зубами вцепившись в один из ботинок, сорвал с ветки. При этом второй, перекинувшись через ветку, весьма ощутимо стукнул его носком в лоб.

Быстро обрыскав полянку, на которой переодевалась девушка, белый волк отыскал несколько лоскутов ткани и обёртку от шоколадки. Собрав всё до кучи, вырыл неглубокую яму, спихнул всю добычу и старательно загрёб землей, приминая получившийся холмик носом. Когда он сравнялся с уровнем дёрна, крест-накрест провёл лапой, оставляя быстро тускнеющий серебристый след когтей. Пронаблюдав, как рана земли затягивается молодой порослью травы, развернулся и потрухал по дороге – вслед прошедшей, злорадно оскалив зубы на выпорхнувшую из кустарника чёрную птицу. Хозяин здешних мест не дремал, но, увы и ах – был далеко не всемогущ и не всевидящ. Иначе не допустил бы существования Белого Волка.

Осколки и воспоминания

Ночь. Между часом быка и часом волка. Уличные огни бродят отсветами теней по комнате. Там не темно – просто не надо света.

Юноше, только вышедшему из душа, с полотенцем вокруг бёдер, кажется, что кожа девушки, лежащей на разобранной кровати, слабо, призрачно светится. Лёжа на животе, удобно опустив голову на руки, слегка насмешливо улыбается, наблюдая за ним.

– Прихожу домой, а там девушка. В постели. Голая. Ну я и обалдел… – негромко произнесла она, вспомнив конец какого-то анекдота, – Доро, у тебя сейчас именно такой вид.

– Дурацкий? – улыбнувшись, спросил.

– Угу. Ты что, впервые меня видишь?

– Любуюсь. Ты такая красивая…

– Подхалим. Ничего у тебя не выйдет.

– Чего бы я ни отдал, чтобы ты отказалась от своей затеи, Мифа…

– Не надо, не порть настроение.

– Ты собираешься не настроение испортить, ты собираешься сломать две жизни. И свою, и мою. Ещё и брата.

– Так и знала, что научные сотрудники – жуткие зануды, особенно физики. Не надо Доро, не порть эту ночь, тем более что она может быть последней в нашей жизни.

– Это от тебя зависит…

– Хватит, – Суламифь встала, кутаясь в простынь. Не потому, что было холодно или же она стеснялась своей наготы. Нет. Ей нужна была уверенность, уверенность, что бы не свернуть с пути, она не в простынь заворачивалась под взглядом любимого человека, девушка напоминала себе самой – пути назад нет. – Или я уйду немедленно.

Утро неотвратимо приближалось, ночь, стаей чёрных птиц, умчалась на закат, оставив зарождающемуся дню глубокую, бездонную, неохватную синь безоблачного неба. Если б можно было крикнуть: «Остановись мгновенье, ты – прекрасно!», и навсегда замереть в этой секунде вечности! Но для влюблённых любая вечность проходит в один миг, и с каждым новым лучом пробуждающегося солнца приближался момент разлуки.

Те, кто дорог

Фёдор стоял у окна, глядя на просыпающиеся огни вечернего города, не замечая, что комкает в кулаке очередной листок с заявлением об увольнение по собственному желанию. Он не видел мигающих огоньков трасс и широких взмахов крыльев летунов, уставших за день, лишь отражение лица в стекле – не своего – Суламифь. Она ушла. А он остался. Делать карьеру, сидеть в мягком кресле и насыщаться гранитом познания. Чувствовать к себе отвращение и ненависть. И пустоту в душе. Почему? Зачем? Неужели же чувства так слабо связывали их, что не смогли удержать её от рискованного, безрассудного похода? Неужели же знать правду – сомнительную правду – для неё намного важнее, чем быть любящей и любимой? Эгоистка. Бессердечная эгоистка. Самая любимая. Фёдор вздрогнул, когда отражение в стекле – в памяти – печально улыбнулось, глядя на него с грустью, с непередаваемой словами нежностью любящей души.

Презрение к себе, боль и страх потери, надежда всё исправить расплавленной магмой жгли душу, и лишь действия могли утихомирить чувства.

Когда запиликал селектор и голос секретаря вызвал его к замдиректора, понял, что окончательно скомкал и разорвал заявление. Быстро написав новое, тринадцатое по счёту, решительно отправился отвоёвывать свою свободу и право быть с тем, кто дорог.

Рассветные лучи застали летуна, нёсшего Фёдора, на подлёте к отрогам гор, скрывавшим точку прохода в тот мир, куда отправилась Суламифь. Небо было ясным и высоким, и лучи солнца казались от этого ещё пронзительнее и ярче. Фёдор решил, что будет считать это хорошим предзнаменованием для начала пути. Для начала новой жизни. Он чувствовал себя уставшим после вчерашней беготни по кабинетам, объяснений и требований, ожиданий и вновь: объяснений, объяснений, объяснений… почему он должен что-то кому-то объяснять, когда хочет просто быть с любимым человеком, хочет уберечь и поддержать её? Какое они имеют право отнимать у него время? Бюрократы, бюрократы, бюрократишки, жидконогие козявки-букашечки…

Вырвавшись на свободу из бумажной темницы волокиты, помчался по магазинам, покупая всё необходимое в походе – хорошо хоть, что они работают круглосуточно, иначе бы задержался ещё часов на десять. А это была непозволительная задержка.

Летун заложил плавный вираж, заходя на посадку, и Фёдор увидел, что на посадочной площадке уже сидит один из собратьев крылана. Естественно, окна – в прямом смысле слова, в полуживом теле летуна не было, но видеодатчики выводили голографическую картинку пейзажа в «салоне». Возле нетерпеливо переминающегося с лапы на лапу транспорта (так ведут себя только очень молодые особи) , неподвижно стоял мужчина. С такой высоты было невозможно различить лица, но юноша и так догадывался, кто его ожидает.

– Доброго утра, профессор! – выпрыгивая из транспорта, воскликнул он. Не смотря на минувший трудный день и хлопотливую ночь, он был юн и бодр, и энергия бурлила в нём, требуя действия. Фёдор вдруг понял, что сам себе напоминает летуна, который принёс профессора сюда: не смотря на дальний путь, тот вновь был готов сорваться в движение.

– Доброго, – хмуро, едва ли не сердито ответил тот.

На Степана Никанорыча было больно смотреть, Фёдор неожиданно вспомнил, что совсем недавно они отмечали юбилей – профессору исполнилось восемьдесят. Несмотря на столь почтенный возраст, Степан Никанорыч выглядел крепким мужчиной, следил за своей внешностью и одеждой – этому немало способствовало то, что он до сих пор занимал руководящую должность в НИИ, где собственно и работал Фёдор. Но сегодня весь возраст, что называется, был «на лицо»: кожа посерела, под глазами набрякли мешки, глубоко прорезались морщины, обычно незаметные, поскольку профессор часто и с удовольствием смеялся, обладая жизнерадостностью, которой так часто не хватает людям даже намного моложе.

– Степан Никанорыч, вам плохо? – кинулся к нему Фёдор, ощущая, как ёкнуло сердце. Если старика придётся уложить в больницу, никуда он, естественно, не отправится. О поиске Суламифи можно забыть: у профессора не было семьи – никого ближе его и Мифы.

– С чего бы это? – криво улыбнулся тот в ответ. – Разве у меня есть повод волноваться? Разве двое самых дорогих мне людей, один за другим не делают глупости, не лезут, очертя голову, навстречу сумасшествию?

Фёдор остановился, виновато опустил глаза: ему не хватило духу, как Суламифи, попрощаться с профессором. Он оправдывал это тем, что спешит, но понимал, что на самом деле просто боится посмотреть старику в глаза, сказать, что оставляет его одного.

– Всё в порядке, Фёдор. Я прилетел не для того, что бы читать мораль или пытаться остановить. Просто попрощаться. Всю ночь искал – мне позвонили, как только ты ушел из института, но больно уж ты прыток. А когда понял это, решил подождать здесь – уж тут-то разминуться не сумели бы.

Профессор замолчал, и наступила тишина: Фёдор всё ещё не мог найти в себе силы посмотреть старику в глаза. Он понимал, что надо что-то сказать, но в голове бродили лишь обрывки глупых, сентиментальных фраз, которые и произнести-то стыдно. Эту тишину нарушило чириканье летунов: транспорт юноши что-то курлыкнул собрату и, не дождавшись новых указаний пассажира, расправил крылья, взмыв в воздух. Где-то его уже ждали, он был кому-то нужен. Стоящих неподалёку людей обдало порывом морозного воздуха.

– Профессор, – юноша шагнул к нему, взял морщинистые, тяжелые руки в свои, поднёс к лицу, коснулся губами, – простите мне… простите мне всё. И отпустите. Я вернусь. Вернусь с ней.

– Мальчишка… – укоризненно произнёс старик, высвобождая руки и обнимая его, – самоуверенный мальчишка. Мне нечего тебе прощать, и я не держу тебя. Иди… Только возвращайся. Вместе с ней. Верни нам нашу Суламифь. Иди.

Так и не подняв взгляда, боясь увидеть слёзы в глазах старика, юноша кивнул и отвернулся, твёрдой поступью направился вверх – к месту прокола. Летун профессора взмахнул крыльями и что-то каркнул вслед, но Фёдор не обернулся – оборачиваться в пути – плохая примета. Достигнув оградки, постоял несколько мгновений, собираясь с духом – и протянул руку, ожидая увидеть амальгамовые, серебристые круги, то, что так часто видел в записи.

Но вместо этого, воздух вдруг зашипел разъярённым котом, в нём образовалась небольшая туманная сфера, внутри которой полыхали белые электрические разряды, и один из них, вырвавшись, раскалённой молнией вонзился в грудь юноши…

Прошедшая

День угасал. Последние лучи солнца окрасили Бедного Йорика в слабо-розовый цвет, и теперь горы ещё сильнее напоминал свежеобглоданную кость. Надо сказать, что это не добавляло им привлекательности. Я старалась не смотреть на них, но ставя палатку, и собирая сухие ветки для костра, взгляд нет-нет и крался вверх, за чёрно-зелёную щетину вечернего леса, туда, где чернели провалами глазницы. Ночевать тут будет неуютно, под незрячим взглядом мёртвых глазниц. Впрочем, не стоит нагнетать мистику, такие горы есть и в нашем мире. Подумаешь, свет не так упал… обычный сланец.

Заплясал огонь, ветки затрещали, обугливаясь – и на душе стало как-то спокойней. Словно зашептала, успокаивая, память предков, для которых огонь был едва ли не живым существом, оберегающим не только от хищников, но и от злых враждебных духов. К тому же, лучи солнца окончательно погасли, и сгустилась непроглядная темень – только высоко-высоко в небе мигали пылинки звёзд. Намного выше, чем на земном небосводе, и намного мельче, тусклее, хоть их и было значительно больше. Интересно, здесь есть что-то, равнозначное нашей Луне?

Надиктовав несколько фраз на диктофон о том, что видела и слышала, отложила его в сторону. Выводы пока делать рано. Вот, кстати, интересно: почему мой комбинезон помер, так сказать, а диктофон работает? Может, дело в том, что он допотопных, доповоротных времён, и достаточно примитивен? Я и купила-то его в магазине антиквариата и раритетов, и даже не предполагала тогда, что он понадобится. Как не предполагала и того, что отправлюсь когда-нибудь в такое путешествие.

Интересно, чем сейчас занят Доро? Сидит в своём НИИ, в кабинете, и пытается разгадать все тайны вселенной, наверно. В этом вся его жизнь.

Преимущества развитой цивилизации в том, что человек, в общем-то, может выбрать занятие по душе. Если тщеславен, как наш Доро – может делать карьеру, пытаться прославиться; жаждет знаний – пожалуйста, библиотеки и университеты к вашим услугам, хоть всю жизнь учись. Причём таких вечных студентов в нашем обществе довольно много. Ну, а если лентяй – валяйся на пузе хоть целый день, правда, хоть с голоду и не помрёшь, но на прожиточный минимум особо и не пошикуешь, но и такие трутни тоже есть.

Не знаю, кем могла бы я стать в этом обществе: вечным студентом или же домохозяйкой, может, написала бы много интересных книг или же стала знаменитым хореографом. И вряд ли узнаю. Родители выбрали за меня, и не оставили мне выбора. Знали ли они об этом? Понимали ли, что пойду следом? И если знали, зачем так поступили? Зачем?

На душе стало тоскливо, но я привыкла к этой тоске – она стала почти родной. Она – не злой дух – треском и пляской огня костра не прогонишь, музыкой не заглушишь. Единственное спасение в сне. У которого единственный недостаток – когда просыпаешься, ничто не меняется…

Проснулась, когда ночное гудение цикад сменилось переливчатым щебетанием птиц, а палатку осветили первые лучи солнца. От вчерашних дурных предчувствий не осталось и следа, но они вернулись с новой силой, стоило откинуть клапан палатки.

В первую секунду я просто не поверила глазам – настолько это было нереально: палатка стояла то ли в эпицентре землетрясения, то ли в центре поля, перепаханного безумным трактористом. Земля, перемешанная с дерниной, глубокими рваными бороздами окружала палатку, несколько крупных валунов вывернуты «с корнем», а дерево, под которым я разместилась на ночлег, стояло голым, разом сбросив листья. Что здесь происходило, и почему я ничего не услышала, не почувствовала?

Преодолев растерянность, спустилась к дороге, убедившись, что это не обман зрения: все пять метров, что отделяли палатку от асфальта, приходилось идти осторожно по осыпающейся, рыхлой земле. Но у кромки дороги это безобразие словно ножом обрезало, хотя, за палаткой – выше дерева, борозды простирались метров на десять. Чертовщина какая-то…

Побродив ещё немного вокруг да около, заметила след в траве, ведущий вниз от дороги, в сторону Бедного Йорика. Будто по высокой, росистой траве волокли мешок с картошкой. Только весил этот мешок не пятьдесят килограмм, не сто, а все пятьсот, судя по состоянию травы, раздавленной и выдранной с корнем.

Оглядевшись и убедившись, что ничто, вроде бы, не угрожает моим вещам, решила немного пройтись по следу. Он спускался, извиваясь, по пологому склону и был хорошо виден в высокой зелёной траве. С некоторой оторопью поняла, что он напоминает след змеи, если пресмыкающееся было размером с легендарного Золотого Полоза из сказок Бажова.

С некоторыми колебаниями в душе (идти иль не идти, вот в чём вопрос) , спустилась в ложбину, разделяющую горы и убедилась в верности догадки: смяв кусты и выворотив подлесок, след вёл к Бедному Йорику. Ну уж нет, туда я не пойду. Ни за какие коврижки. Все инстинкты протестовали против дальнейшего исследования и крук, вырвавшийся из леса, с хриплым карканьем сделавший круг над головой, от чего я вздрогнула, только утвердил в этом решении. Туда я не пойду.

Подгоняемая чувством страха, словно в спину смотрел кто-то огромный и недобрый, вот-вот готовый напасть, стала торопливо карабкаться вверх. Да уж, это когда спускаешься, кажется склон пологим, когда поднимаешься – всё наоборот.

Где-то на полпути к лагерю, паника улеглась, необоснованное чувство страха исчезло: я смогла остановиться и оглянуться. И, конечно, никого за спиной не было, никто не собирался на меня нападать. И всё же, я склонна доверять своим чувствам – след принадлежал существу, от которого нужно ждать беды. И держаться подальше. Одно непонятно: если это он устроил такой кавардак вокруг палатки, чего добивался? Хотел напугать? Продемонстрировать свои возможности? Заставить идти по следу? Непонятно…

Не смотря на ясный денёк и тёплые лучи солнца, поднимающегося всё выше, в душе кошачьими лапами скреблись неприятные предчувствия. И, пытаясь их изгнать, я не сразу обратила внимания на странные звуки – мягкую воркотню, доносящуюся от палатки. Кажется, мне придётся пожалеть о своей беспечности…

Возле палатки суетилась дюжина странных существ. Ростом едва мне до колена, и очень похожие на троллей из старых фильмов – когда ещё не было компьютерной графики. Так вот, эти существа здорово напоминали те куклы, с развесистыми лохматыми ушами и клювастыми мордочками. Одеты они были либо в старую клочкастую рванину, либо обросли грязно-бурой неопрятной шерстью. Характером обладали вредным и злобным… Я как раз наблюдала, как четверо из них с визгами перетягивают, каждый к себе, мой рюкзак, швы которого трещат; ещё двое, сцепившись в клубок, яростно дерутся – непонятно где, чья голова, нога, рука? Интересно, что эти не поделили? Шоколадку, пуговицу, зеркальце? Остальные мирно уничтожали мои запасы и вещи, мило воркуя.

В два прыжка преодолев проборонённую полосу земли, рискуя вывихнуть ноги, оказалась рядом с лже-троллями, которые, занятые увлекательным делом воровства, до сих пор меня не замечали. Теперь же с испуганными визгами бросились врассыпную, не забыв прихватить добычу. Впрочем, рюкзак я отбила – слишком уж он был тяжелым для воришек, и бежать быстро не получалось.

Постояв немного в растерянности перед разорённым имуществом, принялась наводить порядок: обслюнявленные остатки продуктов в одну кучу – всё, что не успели утащить. Всё равно ведь вернуться, проверить, что и как, так пусть хоть доедят. Уцелевшие вещи и запасы в другую – значительно меньшую. Н-да… Поле боя осталось за мной, но вот с припасами теперь – беда. Не тронутыми осталось: пара тюбиков с концентратом куриного бульона, шоколадка, брикет с сушеными овощами. Да, немного на, как минимум, две-три недели. Придётся что-то придумывать. Так, а где комбинезон, аптечка и акваблок?

Комбинезон обнаружился в стороне от палатки, неуверенно ползущий к лесу – слепо рыскающий из стороны в сторону. Если посадить котёнка в пакет, или накинуть на него простынь, получиться примерно то же самое. Забавно.

Догнав пропажу, подняла, и попыталась вытряхнуть незваного гостя, но не тут-то было. То ли он запутался, то ли не хотел покидать приглянувшееся обиталище, но вытряхнуть его не удавалось. И я не придумала ничего лучше, чем засунуть руку в складки материи и выволочь лже-тролля за шкирку. О чём тот час и пожалела: извернувшись, открыл неожиданно большую, для такого маленького существа пасть, с острыми желтыми зубами и вцепился мне в руку. Стоило выпустить его шкурку, как он разжал зубы и мохнатым клубком метнулся прочь. Интересно: ходили они на двух ногах – вертикально, а бегали на четырёх. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре… так быстрее? Чем раз-два? Опустив кровоточащую руку, чтобы не мешать кровотоку – кто его знает, носителем каких инфекций является это существо, пусть кровь стекает, вернулась к палатке. Где же аптечка? Надеюсь, в ней не сидит ещё какой-нибудь Джордж Макинтош, которого надо витряхнуть?

Подозрения оказались ненапрасными. Да что ж это за безобразие такое, а?! Аптечка нашлась в палатке, разорённая и разбросанная, а рядом, перемазанный зелёнкой и пласт-пастой, мертвецким, беспробудным сном спал ещё один лже-тролль. Рядом лежал пустой пузырёк из-под медицинского спирта. Тоже мне, индеец нашелся… Не выдержав, расхохоталась, и осторожно подняв новоявленного алкоголика за шкирку, вынесла наружу, уложив рядом с кучей порченных продуктов. Хоть какая-то компенсация за неожиданное похмелье ему будет. Блин, спирта жалко. Да ещё и неизвестно, какие медикаменты он испортить успел, прежде чем напился.

Произведя фармацевтическую ревизию, ещё раз расхохоталась: ну просто таки месть злобного врача. Этот паразит слопал не только спирт, он его закусил упаковкой слабительного, из-за сладкой глазированной оболочки решив, очевидно, что это конфеты. Бедняга. Может, сделать ему промывание желудка?

Похохатывая, обработала ранку: паршивец прокусил кожу на запястье, залила остатками пласт-пасты, и дёргающая боль улеглась.

Выглянув, что бы проверить как там алкоголик, ещё раз убедилась в зловредном характере этих тварюшек. Вместо того, что бы харчить уже распакованные продукты, он утащил целый тюбик с бульоном. А быстро он, однако, проспался. По массе тела, для него этот тюбик со спиртом должен быть равнозначен бутылке водки для человека средней комплекции. И где его теперь искать?

Судьба видимо решила, что зло должно быть наказано: обойдя палатку по кругу, я заметила… э-э, что-то вонючее и жидкое, и этот след привёл к кусту. Воришка сидел под ним, тупо глядя на тюбик в ручках-лапках и слегка покачивался. Очевидно, пытался сообразить, что и зачем прихватил. Но, увидев меня, выронил добычу, и с визгом помчался прочь. Вернее, это он наверное так решил, что помчался. Хоть верещал и громко, бежать не очень получалось: несчастного «штормило», лапки подламывались, он смешно заваливался на бок и часто падал. Немного понаблюдав за комическим бегством, подобрала тюбик, к счастью – целый, и отправилась обратно. Надо как можно скорее покинуть это место. Будем надеяться, что популяция этих шкод распространенна не повсеместно.

Но потеря большей части продуктов и медикаментов была не так уж и страшна, особенно в сравнении с потерей акваблока. Из чего у них сделаны зубы, что смогли прокусить оболочку, сделанную из твердейшего сплава, что удерживал давление в сотни атмосфер? Я всё-таки нашла остатки акваблока: разорванный и опустошенный, раскрывшийся лепестками диковинного, стального цвета, цветка. Воду я, конечно, найду… но. Есть одно но. В сообщениях путешественников, вернувшихся из этого мира, слишком часто звучали такие словосочетания, как «река забвения» и «вода забвения».

Только никто не мог указать точно местонахождение местного Стикса…