Текст книги "Девятка"

– Сцепились? – Сеир натянул улыбку еще шире. – Мы не сцепились. Это он, властолюбивый эгоист, не хотел давать мне возможность подержать книгу у себя. Заграбастал ее, а потом еще и удивляется, почему это я из его троек четверок делаю? Да потому, что четверки не имеют права ходить в Рьяд, а тройки – имеют. Тошно мне от вас всех, нумерованных.

– А мне тошно от тебя, – бросил черт, поражая меня своей смелостью.

– Тебе тошно? – архангел поднял брови домиком. – Бесчувственному черту, у которого нет личности, нет самостоятельного «я»? Ах, ну да! – Сеир состроил страдальческий голос и театрально запрокинул голову. – Ты же у нас «правду» читал.

На последней фразе архангел понизил голос и заговорил так холодно, как обычно и говорит мой ангел. Вообще, странно видеть врага в образе близкого друга.

– Врага? Ой-ой, надавать бы тебе по голове за такие мысли, девятка. Да вот только жаль, Гортей может очень расстроиться. Видишь ли, ты у него на особом счету.

– Что это значит? – бросил искуситель, делая шаг навстречу архангелу.

Тот, однако, не удивился подобному смелому поведению и продолжил весело улыбаться, строя наивные рожи на лице моего хранителя.

– А я откуда знаю? Пойди к Гортею и спроси. Так ведь тебе ответил тот чертенок, когда отправлял ко мне узнать о судьбе ангела? – Сеир перевел внимание на меня.

– Если Гортей «чертенок», то кто ты? – выплюнул я фразу, желая задеть честь архангела.

Да, мне было страшно. Но я все равно получу десятку. Что бы я ни делал, Гортей ясно дал мне знать, чем все кончится для меня.

– Я тот, на чьей стороне «правда», – сказал Сеир, прищуриваясь.

– Что стало с ангелом? – спросил черт, отвлекая меня от бесполезного разговора о Гортее.

– С каким ангелом? У меня их, знаешь ли, целый город, – Сеир развел руками, будто пытаясь изобразить, насколько этот город велик.

– С моим напарником, – уточнил черт и задрал рукав черного балахона.

На внутренней стороне предплечья, подобно клейму, красовался неизвестный мне символ. Такими символами были наполнены бумаги на столе хранителя, такие символы написаны на обложке «правды».

– Ах, твой напарник, – выдохнул архангел, строя фальшиво-страдальческое лицо. – Увы, увы.

– Что ты сделал?! – повысил голос черт.

Он как будто бы даже стал ярче выделяться на фоне белой стены, увешанной картинами с внутренними мирами.

– Ты правда хочешь, чтобы я сказал это вслух? – архангел сделал вид, что расправляет складки белого балахона.

Черт сорвался. Мне даже показалось, будто воздух уплотнился вокруг него, как будто его окутала некая темная аура (это слово я узнал от младшей сестры). Черт дрожал. Вместе с ним дрожал и мраморный пол, и картины на стенах, и я. Только Сеир звонко смеялся, все уплотняя мрак, окутавший нас. В комнате становилось темно.

– Что же я сделал с ангелом, а? – сквозь смех говорил Сеир.

Мне стало страшно. Сильнее я сейчас боялся не архангела, не его слов. Я боялся черта, боялся его истинной природы, которая только сейчас проявилась при мне. Рядом со мной действительно стоял черт, а не добродушный юноша с мягким лицом, всепрощающий и безгрешный.

– О, да, давай же, больше ненависти! – радостно вопил архангел. – Когда-нибудь ты станешь воистину великим!

В архангела полетела картина, сорвавшаяся с веревочной петли. Она замерла, не долетев до цели всего полметра.

– А если я нападу? – архангел перестал смеяться, но оставил широкую улыбку и превеселый голос.

– Хватит, – тихо сказал я черту, но он как будто и не слышал. Тьма вокруг него все густела, мне начинало казаться, что ее можно потрогать рукой, и что она окажется холодной.

– Брось, девятка, ты его не остановишь такими словами. Хочешь, покажу, как надо?

Вот уж чего мне явно не хочется, так это потерять черта!

– Смотри! – сказал Сеир, будто и не услышав моих мыслей. – С твоим напарником я поступил справедливо. Я изгнал его!

Глава 11

Мы знаем, что мир без боли – это мир без чувств, но ведь мир без чувств – это мир без боли.

Дэниел Киз – «Таинственная история Билли Миллигана»

Комната посветлела, дышать стало легче. Признаюсь, меня больше пугало состояние черта, чем судьба ангела. А его, видимо, наоборот.

– Изгнал? Просто изгнал? – спросил черт мягким, но удивленным голосом.

– Что значит «просто изгнал»? – Сеир презрительно скривился. – Вообще-то ангелы больше смерти боятся изгнания. Ах, ну да, ну да… Что черт может в этом понимать?

– И куда ты его изгнал? – продолжал расспрашивать искуситель.

– Я что, на допросе что ли? – архангел всплеснул руками.

Он взял картину, которая все еще висела в воздухе, осмотрел ее со всех сторон и, медленно пройдя между мной и чертом, повесил ее на место.

– Куда он ушел? – спросил черт.

– Эх, какой же ты зануда! Все вы, черти, такие. По Рьяду где-то бродит, за пределами моих границ.

Черт не ответил. Он прошел мимо архангела. Сеир пытливо смотрел на меня, будто ожидая чего-то еще. Но я пошел за чертом, оставляя архангела стоять посреди своей галереи. Я бы мог попытаться спросить о «правде», но, думаю, мне это не даст результатов. Только силы впустую потрачу, только время зря потеряю. Может, когда-нибудь я ее и прочту. Может, и искуситель поделится тем, что знает. Но отобрать книгу у Сеира, думаю, сложнее, чем у Гортея.

Как у меня это вышло в прошлый раз – не знаю. А может, демон подстроил это специально? Может, ему выгодно вести войну с Рьядом? Демона понять сложно. Что им движет, зачем он отправил меня сюда и развязал руки?

На улице мы шли не к городу, а продолжили путь по огромной голой пустыне, что простиралась вдаль на тысячи километров. Ни единой души, ни черта, ни ангела, ни здания. Никакого отдаленного силуэта. Только я и черт, только молчание.

Мы просто шли, не переговариваясь. Я все еще думал о «правде». Она ускользнула из рук, хотя могла и открыться мне, как открылась и черту. Она изменила его.

Искуситель стал вспыльчивым, обрел какую-то безрассудность, не свойственную иным чертям. Он стал живым, почти как человек. Он открыто демонстрировал свои привязанности, он не боялся говорить в лицо архангелу то, чего боятся другие. Или это Гортей на него так повлиял?

– Мы говорили с ним о «правде», – нарушил молчание черт. – Мы говорили с ним… почти как равные.

– Да? – удивился я. – И о чем же вы говорили?

– Мы говорили о том, что здесь делать нечего. Он сказал, что если я хочу спасти тебя, то нужно сбежать отсюда. Сбежать в Алкеон.

Я оторопел.

– В Алкеон? Каким образом?

Я остановился. Черт прошел несколько шагов и развернулся ко мне.

– Через дверь.

Его спокойное лицо не выражало никаких эмоций.

– Через ту дверь, через которую я пришел в Ньяд? – спросил я.

– Таких дверей много, – искуситель развернулся и продолжил путь по пустыне.

– Но сначала нам нужно найти ангела? – спросил я.

В ответ искуситель кивнул.

Мы шли на запад, в сторону заходящего солнца. Сейчас оно походило на большое красное пятно Ньяда, размытое туманом. Красноватый свет рассеивался, отражаясь от влажной почвы пустыни. Становилось прохладно.

Черт позволил мне поспать ночь, затем мы двинулись дальше. Сам искуситель не сомкнул глаз. Жутко хотелось есть, и желудок трубным гудением все чаще напоминал об этом. Но еды не было. Не было и поселений, где можно попросить еду.

Черт почти не разговаривал со мной, находясь в собственных мыслях. Он смотрел за горизонт долгим печальным взглядом. А я старался не отвлекать его от этого занятия. Авось и увидит ангела.

Я чувствовал себя одиноко даже рядом с чертом. Слишком мы мелкие в этой пустыне, а может, это она так огромна. Мысль, что внезапно ворвалась в мою голову, радовала меня. Мысль, что здесь я полностью свободен. Настолько свободен, насколько могу быть таковым. За пределами территории Сеира и Гортея.

– Но посреди пустыни, – вставил черт, развеивая мою радость.

К следующему вечеру на фоне покрасневшей линии горизонта мы увидели белое облако. Черт велел спать, а сам сел, положил локоть на согнутую в колене ногу, и смотрел вдаль, на это облако. Этой ночью мне ничего не снилось.

Когда я проснулся, черт сидел неподвижно, все в той же позе. Он даже не заметил, как я встал и отошел отлить. Белое облако приближалось и уже не сливалось с линией горизонта.

– Что это? – спросил я, одергивая черный балахон.

– Падшие, – ответил черт и поднялся. – Ангелы, которых изгнали.

Я заулыбался.

– Среди них может быть и хранитель?

Черт чуть сжал губы и, опустив голову, коротко ей мотнул.

Только к вечеру мы смогли достигнуть падших. Они остановились на расстоянии, спокойно нас разглядывая. Я стоял справа от черта и смотрел в их одинаковые холодные лица.

Один ангел выступил вперед. Должно быть, их лидер.

– Судья, – сказал он, скользнув взглядом по черту, а затем остановив его на моем лбу с растрепанной челкой.

– Привратник, – представился черт. – Со мной девятка.

Судья кивнул.

– Что делают черт и девятка в этом месте?

Руки ангела, как и его свиты за спиной, одинаково сложены на бедрах. Эта толпа выглядит истинно неживой.

– Ищем моего напарника. Он падший.

– Мы никого не встречали, – сказал ангел, продолжая сверлить мой лоб. – Вы откуда идете?

– От Сеира, – сказал искуситель.

– Сочувствую, – ангел чуть дернул головой. – Если продолжите путь на запад, найдете город. Там можно отдохнуть, не привлекая лишнего внимания.

– Благодарю, – сказал черт.

– Прощайте, – сказал судья и отправился на восток.

Толпа ангелов шла мимо нас, глядя на своего предводителя. Мы с чертом черными неподвижными пятнами выделялись на фоне их белых балахонов. А потом пошли дальше.

Еще три дня и три ночи мы шли по пустыне, останавливаясь только на мой сон. Черт не спал совсем, и я начал подозревать, что он вообще никогда не спит. Хотелось есть, но еще сильнее меня мучила жажда. Я облизывал сухим языком губы, пытаясь хоть немного их увлажнить. С огромной благодарностью к Богу за влажную землю я стаскивал с себя ночами черный балахон и голой спиной ложился на прохладную поверхность.

Когда вдали появились очертания города, я вовсе не стал ложиться. Мы шли всю ночь, наблюдая, как медленно приближаются квадратные длинные здания. Этот город отличался от города Сеира – это заметно издалека.

В городе на нас не оборачивались. Толпы ангелов и душ прогуливались вместе, не чураясь друг друга. Встречались среди этих толп и черти, выделяющиеся в толпе черными балахонами. На меня, клейменного девятью клеймами, никто не обращал внимания. Заборы огораживали частные жилые дома, квадратными коробками расставленные вдоль широкой дороги. Женщина в окне одного дома мыла посуду. На ее лбу я разглядел двойное клеймо. Мужчина и женщина вели за руки мальчишку, иногда поднимая его над землей, отчего тот звонко смеялся.

Живой город посреди мертвого мира душ. Именно тогда, когда я успел разочароваться в загробных мирах. Оказывается, не все так и плохо.

– Это зависит от правителей, – объяснял черт. – Нашему Рьяду не очень повезло с Сеиром. Да и Ньяду, мягко говоря, Гортей не подарок.

– Думаю, демон и должен быть злым, – предположил я.

– Демон, но не архангел, – черт улыбнулся. – Если столкнуть зло с добром, получится равновесие. Но если же столкнуть зло со злом – получится еще большее зло.

– Наверное, ты прав, – согласился я, уклоняясь от слоняющегося по дороге мальчишки.

– Странно, но у нас я совсем не видел детей, – заметил я.

– Не странно, – сказал искуситель. – Каждый архангел и демон совместно решают, кого они хотят видеть в своих городах после смерти. Если они не хотят детей – их к ним и не отправят.

Растений тут не было, как и у Сеира с Гортеем. Но улочки украшали статуи в виде деревьев, раскрашенные в разные цвета. Так получались яркие цветущие сады, которые никогда не отцветут и не увянут.

– Но и не вырастут, – заметил черт.

В центре города стоял дворец. Сразу видно отличие – он не прячется где-то за городом, наблюдая за происходящим извне. Он сидит внутри, и он открыт для посещений. Души ходят во дворе, среди них я разглядел и рабов. Но эти рабы не ведут себя так, как подобало у Гортея. Они общаются со свободными душами, один даже держит на руках младенца, чей чистый лобик никогда не пронзала раскаленная сталь.

Вобрав воздух в грудь, я почувствовал запах воздуха. Свежего, прохладного и влажного. И только теперь я понял, что черт целенаправленно идет во дворец.

– Потому что нам нужно договориться с местным архангелом, – объяснил искуситель, хотя я даже не успел обдумать вопрос. – Нужно, чтобы он пропустил нас в Алкеон. Это мог бы сделать и Гортей, но он далеко. Да и Сеир нас в Ньяд больше не пустит. Наверное.

Дворец наполняли посетители. Рабов среди них я не видел, как и чертей. Возможно, поэтому только теперь на нас стали поглядывать. Но все молчали, нам так и не пришлось услышать нелестные слова в свой адрес. Нас не прогоняли.

Черт будто бы и знал, куда идти и где искать архангела. Он поднялся по ступеням на самый верх. Над прозрачным купольным потолком виднелось яркое солнце.

Здесь мы и увидели его. В ангельском балахоне, но не ангела. Я это понял сразу, отличался он от ангела и лицом, и чем-то еще, мне недоступным и непонятным. Как будто вокруг него сфокусировался весь мир. Он источал добро. Оно пробегало по моему телу мягким теплом, начиная от пяток, заканчивая макушкой. И мне чудилось, будто это я источник добра и тепла. Мне даже казалось, как будто я начал светиться, как будто я взлетел над землей, как летал сразу после смерти.

– Приветствую в моих владениях, Ниортан де ля Карто. И тебя, черт, которого прежде звали Фетом.

Архангел слегка поклонился, а черт дрогнул. Он говорил, что у них нет имен. Врал?

– Вижу, что ты ничего не знаешь, – мягко сказал архангел. – Что же, не все ведут такую политику. Большинство демонов и архангелов предпочитают, чтобы их подчиненные не знали своих имен.

Архангел пригладил тонкими пальцами длинные черные волосы, что мягко спускались по закругленным плечам.

– Фет?.. – тихо повторил черт.

– Если быть точным, то Фетаад. Но все звали тебя Фет. Ну, а я Вассил, местный архангел.

Я кивнул, а черт все еще удивленно пялился на архангела.

– Я знаю, зачем вы пришли. Гортей написал мне с просьбой, чтобы я выслушал вас и по возможности помог тем, чем смогу помочь. Но ваши мысли могут отличаться от того, что вы можете у меня попросить.

– Можно ли мне поесть?

Я почувствовал, как краснею. Мне даже стало немножко стыдно перед чертом, ведь я не собирался просить того, что попросил.

Архангел рассмеялся. Это был не звонкий и режущий смех Сеира, а мягкий шелест листьев в теплый ветерок.

– Хорошо, Ниортан, я накормлю тебя. Ну, а ты, Фетаад?

Черт снова дернулся. Он на глазах становился прозрачным, почти невидимым.

– Я понимаю тебя, – архангел подошел к искусителю. Он положил руки на его прозрачные плечи, притянул к себе и обнял. – Я тебя понимаю, – повторил Вассил, поглаживая волосы черта, как отец. – Тебе открылась «правда», и ты всеми силами пытаешься забыть ее, пытаешься не думать об этом. Но чем сильнее твои старания, тем крепче это знание въедается в разум, тем настойчивее оно преследует тебя. Ты, Фетаад, воспринимай это иначе. Ты думай об этом. Думай о «правде», ведь это не проклятие, это дар. Думай об этом. И только тогда ты сможешь забыть.

Черт отстранился. Он больше не был прозрачным, но на его лице теперь отражалось недоверие. Сколько эмоций! Едва придя в Ньяд, я думал, что черти вообще на такое неспособны. А видел уже и слезы, и смех, и страдания. Они способны на все. Они такие же, как и мы.

– Мы ниже, – тихо проговорил черт. – Намного ниже.

– К сожалению, это так и есть, – архангел повел плечами, будто разминая их после долгого сна в неудобной позе. – Что же, Ниортан, пойдем, я накормлю тебя. А твой искуситель к нам присоединится. Да, Фетаад?

Черт кивнул.

– Тогда пройдемте за мной.

Мы спустились на этаж ниже. Души и встречные ангелы останавливались. Их лица излучали доброту, когда Вассил проходил мимо. Я знаю, они чувствуют то же, что и я. Они готовы разорваться ради добрых дел, готовы на все, лишь бы ближний был счастлив. Вот каким должен быть настоящий архангел. Именно таким, а не как Сеир.

– Сеир – это отдельная история, – сказал архангел. – Мы с ним раньше неплохо ладили, он был добрым и мягкосердечным. Да и с Гортеем он вел долгую дружбу.

Мы вошли в просторную столовую, заставленную разной едой. Тут и фрукты (интересно, откуда они?), и мясо (тоже непонятно чье), и вино.

– Напрямую из Алкеона, – объяснил Вассил. Мне показалось, что на его лице отобразилось чувство вины.

– Не показалось, – сказал он. – Вообще-то это нехорошо – таскать еду оттуда. Но это лучше, чем вино Сеира.

– А что с его вином? – спросил я, вспоминая, что как-то пил вино из его бутылки.

– Он делает его из плодов внутреннего мира своих душ.

– Засранец, – не сдержался черт, но тут же закусил губу под серьезным взглядом Вассила. Но взгляд этот тут же смягчился, и на место вытянутой стрункой губ пришла мягкая улыбка.

– Возможно, в твоих глазах он и выглядит как… как то, что ты только что сказал.

Я сдержал смешок.

– Но он все же архангел, – продолжил Вассил, – он стремится к счастью своих жителей, пусть и не самым приятным способом.

– А что такого? – не понял я.

– Фрукты из внутренних миров, – объяснял черт, – содержат в себе мысли душ. Подобно воде в твоем внутреннем мире. Представь, если бы ее кто-то выпил, а рыб отправил на уху?

Я снова вспомнил, как в доме ангела Сеир угощал меня вином, и почувствовал позыв к рвоте.

– Ну же, Фетаад, не дави, – сказал Вассил, присаживаясь за стол. – А ты не стесняйся и садись кушать.

Я сел, хотя все-таки стеснялся. Первым делом я налил чистой воды из прозрачного резного графина. Осушив первый стакан, я налил еще. Кушал я медленно. Просто казалось неприличным запихивать в себя фрукт за фруктом за таким столом, но хотелось поступить именно так.

– Какая сдержанная душа, – заметил Вассил, отчего я едва не подавился. – Так вот, мы обсуждали Сеира. Раньше он был прелестным ангелочком. Он мечтал сделать город, в котором действительно будет вечное счастье. Он стремился к этому всем сердцем и душой. Создать счастье, которого нет ни в одной точке Рьяда, нет в Алкеоне, нет нигде. Он стремился к тому, чтобы души ни в чем не нуждались.

Архангел задумчиво рассматривал воду в своем стакане. Его окутала почти осязаемая печаль. Она пришла на место вселенской доброты, и теперь я страдал вместе с ним. Страдал по Сеиру, доброму ангелочку, которого я никогда не знал.

– А что случилось потом? – спросил черт, все еще не сев за стол.

– А потом… – грустно начал Вассил. – Потом Сеир повзрослел.

Архангел залпом выпил воду в стакане, как будто это была вовсе и не вода. Печаль вокруг него росла, и меня начинало разрывать от нее. Росло желание как-то помочь Сеиру, вернуть его прежнего…

– Это не твое желание, Ниортан, – сказал Вассил. – Это мое желание.

– Вассил настолько сильно думает, – объяснял черт, – что мы чувствуем его эмоции. Это невероятно.

– Да, – согласился архангел. – Невероятно. Так же говорил и Сеир при первой нашей встрече. Он хотел стать похожим на меня, а стал демоном в облике архангела. Неисправимым и сумасшедшим демоном, чьей лукавости завидуют даже самые древние демоны. К сожалению, с этим ничего теперь не поделаешь. А я возлагал на него большие надежды.

– Он был твоим учеником? – предположил я.

– Нет, – сказал черт. – Сеир был его ангелом.

– Он был моим ангелом, – грустно повторил Вассил. – Светлым, добрым и преданным ангелом.

– А Гортей? – спросил искуситель.

– Да, Фетаад, ты правильно все понял. Сеир и Гортей раньше были напарниками.

Глава 12

Нет ни наказаний, ни наград, есть только последствия.

Карин Альвтеген – «Предательство».

Черт положил ладонь на спинку моего стула и сжал так, что та хрустнула, образовав четыре маленьких кратера под пальцами.

– Да, – продолжал Вассил, глядя в пустой бокал из-под воды. – Такое тоже бывает. Сначала вы работаете как одно целое, а потом происходит нечто. Вы отдаляетесь, в общении появляется напряжение, все больше молчите друг с другом. А потом и вовсе начинаете ненавидеть. Ненавидеть так, будто перед вами не напарник, а враг всей жизни, который только и делает, что мешается со своим личным мнением.

– Почему у них так случилось? – спросил искуситель.

– Во всем виновата «правда». Это для вас, быть может, владеть «правдой» означает только знать ее. Для них это нечто большее. «Правда» выдается Богом одна на пару. Архангел и демон сами решают, у кого она будет храниться. Держатель должен быть умнее, мудрее и справедливее. И изначально, общим решением, Сеир и Гортей решили оставить книгу у Гортея. – Вассил взял графин и налил в стакан воды. – Я считаю, что они поступили справедливо. Но тот, у кого «правда», становится главным. Если они о чем-то не могли договориться, последнее слово всегда оставалось за Гортеем. Это било по распущенному самолюбию Сеира. И, когда правда оказалась у тебя, Ниортан, Сеир был бесконечно счастлив.

– Почему он просто не мог забрать ее у меня? – спросил я, чувствуя, как стул потихоньку начинает уезжать от стола под хваткой черта.

– «Правду» нельзя забрать силой. В таком случае Сеир бы не являлся настоящим держателем. Ее обязательно нужно передать из рук в руки. Или сделать так, как поступил ты.

– Как все глупо, – сказал черт, ослабляя хватку.

– Да, глупая война по глупой причине.

Я взял зеленое яблоко. Гладкая кожура отражала солнце, которое низко висело за окном. Я поднес яблоко к губам и вдохнул его аромат. Здесь вообще редко можно почувствовать запахи, потому что почти нигде нет воздуха. А уж аромат спелых яблок я и при жизни не ощущал давненько. Широко раскрыв рот, я с хрустом откусил и почувствовал, как кисловато-сладкий сок брызнул на язык. Кусок, сдавленный задними зубами, превращался в комок, выдавливая из себя остатки свежего сока.

– Скоро вдоволь наешься, – услышал я голос Аода и едва не подавился.

Я обернулся, стараясь проглотить не совсем пережеванный кусок. Аод стоял в дверях. Я, конечно, обрадовался, увидев его здесь. Но раньше мне что-то подсказывало, что он никогда впредь не заговорит со мной. После того, как получил четвертое клеймо…

Аод подошел ближе. Он счастливо улыбался, как будто светясь изнутри. И я увидел причину этого счастья. На его лбу было не четыре клейма, и даже не три. Одно! Гортей снял три клейма за раз.

Я раскрыл рот. Яблочный сок пощипывал потрескавшиеся губы.

– Поздравляю, – сухо проговорил черт.

– Сам в шоке, – сказал Аод, весело глядя в мое лицо. Мне даже показалось, что взгляд этот немножко веет горделивостью.

– Это Гортей тебе так? – спросил я.

– А то! Правда, чтобы снять четвертое, пришлось к Богу идти. Слишком уж оно криво легло. А остальные – сам! Как рукой снял.

Вассил рассмеялся, и по моему телу тоже прошлась его радость в виде мелких мурашек. Как будто меня окутало теплое облако счастья.

– Гортей! Как всегда, сухим из воды, – сквозь смех сказал Вассил. – Он сделал так, чтобы вы с чертом сами решили отправиться в Рьяд. А с Аодом схитрил – дал ему единицу. Ведь единицы живут в Рьяде в качестве личных слуг, а в Ньяд практически и не заходят. Разве что по каким-нибудь важным делам. Поэтому ему ничего не будет за то, что вы здесь собрались.

– А нам? – спросил искуситель, и архангел замолчал.

Теплое облако исчезло. Вокруг появилась ядовитая горечь. Рука расслабилась, и яблоко глухо стукнулось о гладкий пол.

– Скорее всего, умрете все, – Вассил приник губами к стакану и залпом выпил воду.

В тишине, нарушаемой лишь моим дыханием, прозвучал тихий голос искусителя:

– Не все.

Сказал он это спокойно и уверенно. Сказал так, как говорил бы Гортей, глядя в глаза Сеиру. Тихо, медленно, но твердо.

– Не все, – согласился Вассил и поставил пустой стакан на стол.

Я поднял с пола яблоко, которое остановилось подле ножки моего стула, протер его ладонью и надкусил, чтобы как-то занять рот, найти причину для молчания.

– Ладно, – сказал Вассил и поднялся. – Разрешаю переночевать у меня. А утром, как и просил Гортей, но вы не осмелились сказать, отправлю вас в Алкеон.

Мы пошли за архангелом по большому дворцу, кишащему душами и ангелами. Я зевнул. Последнюю ночь путешествия пришлось провести на ногах, так что сон на сутки забылся. А теперь меня немножко штормило, глаза склеивались. Если честно, даже подняться со стула, выйти из столовой было лень. А уж жевать это сочное яблоко, которое уже пожелтело в месте укуса, так совсем неохота.

В комнате, куда привел нас Вассил, стояло три кровати. Архангел неловко улыбнулся, будто бы даже виновато (хотя я не почувствовал вину в воздухе), и извинился, что спать придется в одной комнате.

Но мне так будет только лучше. Не могу находиться в таких местах один. Не то чтобы я не любил роскошь, просто меня внутри охватывает какая-то нарастающая паника. Подозреваю, что это связано с событиями моей смерти. Мне, как девятке, запрещено было ступать за порог хозяйского дома. Но я пошел.

Я мог бежать в лес, я мог скрыться в городе, выжечь себе лоб, оставив там непонятные шрамы, и жить спокойно. Но нечто потянуло меня в этот дом. Ожидая вспомнить детство и юность, поймать волну прошлого, я пошел в роскошь. Это было ночью. Я влез через окно первого этажа, оставляя на чистеньких белых полах черные следы грязных ног. Я почувствовал запах этого дома. Каждый, даже роскошный дом по-своему пахнет. В этом витал аромат свежести.

Старуха в болотно-зеленом платье, клейменная четырьмя клеймами, махала половой тряпкой. Керосиновые лампы теплыми полутонами освещали ее морщинистый лоб. Она щурилась, глядя на меня, а я стоял как истукан рядом с открытым окном. Старуха раскрыла было рот, видно, разглядев, кто проник в дом, но я подставил палец к своим губам и пригрозил кулаком. Пожилая женщина кричать передумала.

Я пошел по чистенькому коридору мимо старухи, стараясь идти как можно тише. Но тишину эту нарушало мое неукротимое возбужденное дыхание. Я уже догадывался, что умру. Я подозревал это, еще когда выбирал направление – в лес или в дом. Да, собственно, и жить-то было уже незачем. Детей нет, в моем возрасте жениться невозможно. Тем более, с опороченным лбом. Что бы я делал? Прятался по лесам и городам, каждый день боясь за свою жизнь? Лучше уж не жить совсем, чем жить в страхе.

Так я считал до тех пор, пока не умер.

Я бродил по дому, чувствуя, как сердце то подпрыгивает, то падает под землю. В каждой тени и предмете я видел надсмотрщика. Я осторожно поворачивал за углы, выглядывая из-за них в темный коридор. А старуха подтирала за мной следы, обеспечивая безопасность на какое-то время.

Я зашел на чистенькую кухню, где над длинным блестящим столом висели огромные ножи разной формы. Мне вдруг захотелось схватить один из них и прямо здесь перерезать себе горло. Я уже взял нож и представлял, как над моим телом будут копошиться, как будет недоволен хозяин, узнав, что на кухне, с которой его кормят, умер низший из рабов. Потом это желание вытеснил страх перед смертью, и я вернул нож на петлю.

Выйдя из кухни, я поднялся на второй этаж, проводя загрубевшими пальцами с черными ногтями по резным деревянным перилам. Второй этаж – жилые комнаты. Я это помнил еще с тех времен, как был четверкой. Тут и живут все эти уборщицы, надзиратели и толстые поварихи. Тут же находится и библиотека, заставленная дешевой литературой. Эти книги для рабов и гостей.

Войдя внутрь, я зажег лампу и прошелся вдоль полок. К великому ужасу я заметил, что практически разучился читать. Буквы вроде выглядят знакомо, но приходится вспоминать каждую, прежде чем прошептать ее вслух. Мой шепот змеиным шипением расползался по библиотеке и звучал как какое-то заклинание, выброшенное искусным магом. К слову, в колдовство я слабо верил, еще смутно держа в голове младшую сестренку.

Тогда воспоминания о старой жизни уже размылись. Мне даже иногда казалось, что это вовсе и не моя жизнь была, а чья-то другая. А может быть, это просто фантазии, и я никогда не был сыном графа. К слову, тот граф обо мне и не вспоминал с тех пор, как я получил первое клеймо.

Моя жизнь принадлежала кому-то другому. Это не я знал несколько языков, играл на фортепиано и скрипке, не я строил недовольные рожи и презрительно заявлял, что никогда в жизни не стану есть овсянку. То было мое прошлое воплощение. А я, прокравшийся в дом хозяина, был потный старый мужик, заросший трехметровой курчавой бородой. И все, что меня теперь волновало, так это что волосы лезут в глаза и мешают работать.

Я лежал на кровати во дворце Вассила и смотрел в потолок. Черт тоже не спал. Он был со мной все эти годы, он знал, о чем я сейчас думаю. И я был рад, что нахожусь не один в темной комнате.

Сейчас, после смерти, я отчетливо понимаю, что жизнь целиком принадлежала мне. Что тот привередливый и высокомерный пацан – я. И дядька с ржавой лопатой и в пожелтевших отрепьях – тоже я. Я помнил, как однажды поимел садовницу, и помнил, как мне доставалось от надзирателя. И это все был я, один человек.

Ох, как же я презирал вонючих рабов, восьмерок и девяток! Я не считал их людьми. Кто-то должен выполнять грязную работу, так почему бы не эти безмозглые отбросы? Я не мог находиться рядом с ними, я не мог и смотреть на них. Я однажды велел выпороть одну восьмерку лишь за то, что та прикоснулась ко мне. После этого я долго оттирал с себя эту вонь. Еще неделю меня терзали страдания, я боялся выйти из комнаты, вдруг от меня все еще дурно пахнет? Я боялся подхватить какую-нибудь заразу и остаться калекой до конца дней.

Тогда я мыслил словами, тогда я был человеком. Настоящим человеком, а не безмозглой обезьяной. Ох, как же я страдал, получив единицу! Как же я проклинал весь мир! А как плакала моя белокурая сестренка… Не могу, даже сейчас мне трудно вспоминать тот день. Сейчас уже все позади, и сестренка моя мертва, как и я. Осталась только память.

– Не только память, – вдруг встрял черт. – Осталась твердость. Ты отличаешься от других тем, что видел жизнь с разных сторон. Ты побывал и на вершине общества, и в самом низу. Тебе будет проще прижиться в Алкеоне, когда мы вернемся.

– Я так не думаю, – я горько усмехнулся, переворачиваясь на бок, чтобы видеть черта. – Все же мне ближе жизнь клейменных. Умным и богатым был не я. Вернее, я, но не настоящий. Моя природа себя показала намного позже.

– Вот именно, – сказал черт. Похоже, он взаправду никогда не спит. – Теперь ты знаешь, что за каждым горделивым графом скрывается вонючая девятка. Спи.

Я зевнул и засунул голову под подушку. Так я спал, будучи мальцом. Вокруг моей кровати всегда были разбросаны книги – я очень любил читать. Книги были и на письменном столе, и на стуле, и под кроватью. Я разве что не ел их. А потом просто забыл, как читать. Собственно, мне и не до этого было. Хотя как посмотреть, в жизни богатых тоже не очень много свободного времени. Завтрак, потом уроки. Ко мне приходили разные учителя, я терпеть не мог фортепиано и математику. Но меня заставляли, и каждый день перед обедом семья собиралась за столом, а я садился за рояль и играл. Музыка казалась мне скучной, и все искусство выглядело лишь написанными кем-то на бумаге нотами. А пальцы запоминали движения. Мне даже не приходилось думать, на какую клавишу жать. Руки помнили пьесы, руки их и играли. А мысли в это время витали где-то вдали. Затем я вставал, мать с сестренкой аплодировали мне, отец одобрительно кивал, а учитель музыки, который стоял рядом все это время, тихо вздыхал и разочарованно опускал голову. Он-то слышал, где я лажаю, где вместо диеза играю бемоль, где не выдерживаю нужные паузы, а где и вовсе вместо шестнадцатых играю восьмые.