Текст книги "Клад, листопад, самокат"

Дарья Антошкина
Клад, листопад, самокат

© Росмэн, 2022

© Дарья Антошкина, 2022

Глава первая
Чейный клад

Мы катались на самокатах по шуршащим листьям – я, Васька и Клющ. Рюкзаки и сменка лежали вповалку под березой, подпирая далматинистый ствол.

– На старт… внимание…

Выигрывал всегда Клющ. Да это и неудивительно. У него самокат больше, ноги длиннее, и как он месит правой – это видеть надо. Странно, что следы на асфальте не отпечатываются.

– Ма-арш!

Мы с Васькой скорее между собой соревнуемся, а Клющ как фотофиниш: стоит в конце, и если мы приходим почти одновременно, оценивает, кто был на сантиметр впереди.

– Догоня-ай!

Зашуршали колеса, затрещали листья, замелькали Клющовы пыльные подошвы – и понеслись по сторонам стволы, фонари, собачники…

Мы все из одного дома – во-он там, на другой стороне парка. И когда мы были маленькие, наши мамы гуляли на одной площадке – во-он там, под кленами.

Только Клющ на год старше. И когда он уже ходил вот этими своими длинными ногами, мы еще соску сосали в коляске. А когда он уже лазил по турникам, мы ковыляли по песочнице. Он уже в школу пошел, прописи писал и по слогам читал, а мы еще це-елый год в саду лепили, вырезали, клеили, ели первое, второе и полдник и спали, когда Клющ уроки делал!

Ну то есть как спали. Делали вид, что спали, конечно. А если воспитательница выйдет, даже и не делали.

Но сути дела это не меняет: жизненный опыт у Клюща несравнимо больше. Он дружит со старшими ребятами, но и с нами тоже. Конечно, относится к нам немного снисходительно, покровительственно. Но знаете, год-то из песни не выкинешь.

– Поднажми-и! – Клющ уже приплясывал на финише. – Давай-давай-давай… и-и-и – Васька!

Васька спрыгнула со своего розового самоката, и ее темно-русые косы подпрыгнули вместе с ней. Я, отдуваясь, прилег грудью на руль.

– Мне родаки на день рождения обещали гироскутер подарить, – сказал Клющ, мечтательно глядя в колышущиеся желтые кроны.

– Класс! – с завистью воскликнул я, а Васька сказала:

– Здорово.

И тут к нам подошел Обнос.

* * *

Он подошел, рисуя палочкой по земле. С независимым видом. И сказал:

– А я знаю, где клад.

Тут надо понимать, кто такой Обнос и почему его так зовут. Обнос учится в параллельном классе, и он – настоящий Обнос. Может разгуливать в куртке с заплаткой на локте и в джинсах, которые уже совершенно размахрились на пятках, потому что он все время на них наступает. У него никогда ничего нет: ни велосипеда, ни роликов, ни снегоката. Иногда он подходит и смотрит собачьим взглядом: мол, дай. Этот собачий взгляд очень трудно выносить, а в то же время ужасно не хочется, чтобы на твоем новеньком велике катался какой-то старый Обнос. Тем более он еще и шелудивый. Руки у него вечно в какой-то шелухе.

Вот и сейчас: подошел сказать про клад, а сам косится, косится на наши самокаты. Я покрепче сжал руль.

– Клад? – громко спросил Клющ. – Пять рублей нашел, что ли?

– Почему пять рублей? – удивился Обнос.

– Ну для тебя и пять рублей поди клад! – фыркнул Клющ и захохотал.

Любой на месте Обноса дал бы ему в морду, ну или ушел бы реветь за школу. Но Обнос странный. Он подумал, подумал и сказал:

– Ну не хотите – как хотите.

И ушел, возякая по земле своей палочкой. Даже покататься не попросил.

И мы, конечно, сразу захотели.

* * *

Клющ хихикнул, глядя Обносу вслед:

– А может, он крем от парши нашел?

И припустил по аллее:

– Догоня-ай!

Но то ли листья все рассыпались в труху и перестали так задорно шуршать, то ли мы просто устали – но стало как-то скучно. Мы сделали еще три заезда, но без прежнего задора.

Конечно, стыдно было даже подумать, что это может быть из-за каких-то Обносовых глупостей. Мы и мыслей таких не допускали.

– А пойдемте на фонтане покатаемся! – предложил Клющ.

Это очень сложно: у фонтана есть бортик, из гладкого рябого камня, навроде как пол в метро, и по нему мы иногда катаемся на самокатах. Когда родители не видят, конечно, потому что родители это строго-настрого запрещают. Свалиться можно на раз – что на асфальт с высоты, что в воду. Тем интереснее!

Впрочем, сейчас настроения уже не было.

– Домой пора, – сказала Васька. Подобрала свой розовый портфель и отряхнула его от березовых листочков. Они посыпались, будто золотые монетки. – Нам сто-олько назадавали!

– Да ладно, – отмахнулся Клющ. – Успеешь сделать!

– Правда-правда, – поддержал Ваську я. – Еще и по природе эту тундру рисовать!

Ирина Николаевна так и задала: нарисуйте тундру. Попросите чего попроще! Кто ее видел-то, тундру эту?

– Ботаны, блин! – фыркнул Клющ и, сильно толкнувшись, покатился к фонтану.

Там уже тусили ребята постарше. Это компания Клюща, мы иногда ходим с ним, но честно говоря, чувствуем себя не совсем в своей тарелке. У Васьки на самокате розовая принцесса, у меня – Человек-паук, а у них уже здоровенные металлические машины, на которые они ставят свои километровые подростковые ноги. И даже трюки делать пытаются.

Эх!

Мы поплелись по аллее.

* * *

– Как думаешь, клады вообще бывают? – спросила Васька.

Я пожал плечами. По-моему, клады – это как корь. Или паровоз. Слова из старых книжек.

– Мне кажется, они раньше были, – неуверенно проговорил я. – Но их, наверно, все давно нашли.

И тут мы увидели Обноса. Он сидел и нанизывал на свою палочку хрусткие рыжие листочки.

– Давай спросим, – сказала Васька.

– Да ну его, – поморщился я.

– Хорошо, я спрошу!

И направилась к Обносу.

У Васьки есть удивительный талант. Она не боится задавать вопросы.

Вот объясняет учительница, к примеру, тему. Ну там, дроби. И никто ничего не понимает. Мария Олеговна спрашивает:

– Есть вопросы?

У всех есть, но все молчат. Потому что все стесняются, и никто не хочет показаться глупее соседа, и еще потому что учительница может тогда вызвать к доске и сказать:

– Вот мы сейчас с тобой для всех разберем.

И оценку, конечно, не поставит, но кому охота тупить у доски у всех на глазах?

И тут Васька поднимает руку и, тряхнув темно-русыми колосками, звонко спрашивает:

– Мария Олеговна, а почему четыре восьмых и восемь шестнадцатых – это одно и то же?

И никому Васька не кажется в этот миг глупой. Даже если Мария Олеговна вызывает ее к доске «разбирать для всех». Наоборот, кажется очень смелой и умной. А другой на ее месте смотрелся бы полным дураком.

Потому что талант.

Учителя хвалят Ваську и говорят:

– Василиса молодец, всегда задает вопросы!

Но ведь чтобы задать вопрос, надо понимать, чего именно ты не понял. А это само по себе очень сложно. Вот Ваське всегда понятно, чего она не поняла.

Размахивая сменкой – пожалуй, чересчур размахивая, эдак подчеркнуто беззаботно, – она направилась к Обносу.

Если бы к Обносу подослали меня, я бы спросил какую-нибудь глупость. «Ты что, правда клад нашел?» Или: «А разве клады бывают?»

А Васька спросила, как всегда, не в бровь, а в глаз:

– Если ты нашел клад, почему не купишь себе самокат?

Ну конечно! Это же самое явное доказательство, что никакого клада Обнос в глаза не видел. Мне даже как-то полегчало.

Обнос поднял голову и, кажется, удивился. Долго думал. И сказал:

– Но ведь это не мой клад.

Васька нахмурилась. Я раскрыл рот.

Как это – не мой? Клад не бывает чей-то! То есть он, конечно, чей-то, но пиратский, или там разбойничий, и лежит в земле по тыще лет. Ищи-свищи хозяев. Кто нашел, тот и хозяин. Как это – не мой клад?

– А чей? – спросила Васька.

Обнос пожал плечами.

– Не знаю. Но кто-то этот клад прятал, правда? И мне брать не предлагал. А я не могу без разрешения.

– Клад всегда ничейный, – возразил я, но сам не услышал уверенности в своем голосе.

– А вдруг чейный? – стоял на своем Обнос.

Мы с Васькой переглянулись. Конечно, тундра сама себя не нарисует. Но как можно рисовать тундру, если где-то – а вдруг правда?! – лежит клад? Пусть даже и чейный.

– Шашлыка хотите? – предложил Обнос, протягивая нам свою палочку с листиками. – Угощайтесь!

Так это, оказывается, не палочка, а целый шампур! Мы, так и быть, стянули по листочку.

– Вот этот еще не дожарился, – озаботился Обнос, увидев на Васькином листочке зеленый краешек. – Возьми следующий! Ну как, вкусно?

– Ага, – сказала Васька, жамкая листочек в руке. Я понюхал свой, и странное дело: в запахе увядания действительно что-то было от аромата жареного мяса.

Обнос покосился на наши самокаты, но ничего не сказал. Ладно, так и быть!

Я подтолкнул к нему свой самокат с Человеком-пауком и сказал как можно небрежнее:

– На, покатайся! Раз от твоего клада все равно толку нет!

Обнос отложил свои шашлыки и улыбнулся.

Честно, не очень приятно, что он вцепился в мой самокат своими шелудивыми руками. Я сразу решил, что трогать руль не буду, а дома обязательно весь самокат помою. Тем более что он все равно уже сильно пыльный и весь в трухе, после катания по листьям-то. Мама, конечно, опять будет ворчать, что я грязи навез, но что поделаешь?

Катался Обнос неуклюже, видимо, потому что редко. Его вместе с самокатом кренило то в одну, то в другую сторону, словно лодку на волнах.

– Клад, понимаешь ли, у него чейный, – проворчал я, глядя, как его штормит.

– Не упал бы, – вздохнула Васька.

Обнос сделал круг – точнее, квадрат, – по дорожкам и слез с самоката, пыхтя и сияя. И повез самокат ко мне. Я спешно надел перчатки, сделав вид, что замерзли руки.

– Спасибо! – весело сказал он. – А клад я бы вам и так показал.

Неловко, когда твои мысли разгадывают. Я переступил с ноги на ногу.

– Он во-он там!

И Обнос махнул рукой куда-то в сторону школьного забора.

* * *

Ящик стоял в стороне от больших аллей – между боковой дорожкой и забором. Стоял столько, сколько я себя помню. Точнее, это я сейчас понимаю. Пока Обнос на него не указал, я его в упор не видел. Ну вот разве видишь фонари и бордюры, когда идешь по улице? Они просто есть, и видеть их – не твоя забота.

Так и здесь.

Ну ящик и ящик.

Большой довольно, в размах моих рук и высотой мне по грудь. Сваренный из каких-то корявых металлических листов. Поверхность вся неровная: видно, красили много раз, прямо по слезающему предыдущему слою. И в последний раз давно: оранжевая краска вылиняла и кое-где облупилась, расползшись ржавыми струпьями.

На нем не было ни единой надписи – ничего.

Зато висел увесистый такой замочище.

– А с чего ты взял, что там клад? – недоуменно спросила Васька.

– А что же еще? – отозвался Обнос.

И вот нельзя же не согласиться. Стоит только задуматься: что в таком дурацком ящике можно хранить? Еду? Стухнет. Лыжи? Не влезут. Палые листья? Кто же будет листья на замок запирать.

Да еще и ящик такой – вроде и на виду, а вроде и не видать его…

В общем, хранить в нем нечего. И тем не менее что-то в нем лежит. И это что-то весьма ценное. Потому что заперт он на замок, а в замке есть лунка для ключа, и лунка царапаная – значит, открывают-закрывают.

Мы обошли ящик со всех сторон, пристально высматривая какую-нибудь щель. Но щелей не было.

Обнос гордо улыбался.

Интерес на Васькином лице сменила скука пополам с сомнением.

– Ладно, – сказала она, – у нас еще тундра.

– Точно! – спохватился я.

Клад кладом, а Ирина Николаевна пару вкатит – никакие сокровища не спасут.

Обнос перестал сиять, как начищенный червонец, и, приуныв, попрощался.

И мы побрели домой.

У фонтана играла музыка из чьего-то телефона, лежащего на лавке. Мальчишки прыгали с бортика на самокатах. Мы в куртках, а они в футболках. Где-то среди них виднелась и вихрастая рыжеватая башка Клюща. Гироскутер ему на день рождения обещали…

Я вздохнул.

Глава вторая
Оранжевый ящик, оранжевый жилет

В учебнике по природе написано, что в тундре живут северные олени. Бродят среди карликовых берез и едят ягель.

Ну карликовую березу нарисовать, допустим, можно. Получилось у меня очень кривенько, но это даже в тему. В учебнике так и написано, что они кривенькие. Света им и тепла не хватает.

Дальше – сложнее.

Ягель – это такой белый мох. Попробуй нарисуй белый мох на белом листе бумаги! Поэтому пришлось рисовать целый пейзаж – чтобы и земля, и трава, и на этом коричнево-зеленом фоне – ягель.

Да и северный олень – это вам не Бемби из мультика. Рыжую шкурку в пятнышках все с детского сада рисовать умеют, а тут нужен такой седой, могучий, рогатый зверюга.

Я старательно вычерчивал рога, когда из ванной донесся мамин вопль.

– Что за грязища!

Через секунду она уже была на пороге комнаты.

– Кира, ты опять самокат мыл? – грозно вопросила она.

Мне захотелось самому прикинуться оленем. Но мама и в тундре достанет, если надо.

– Сколько раз я тебе говорила: ванна – не автомойка!

– Ну где ж его еще мыть, ну ма, – пробормотал я.

– Налей воды в ведро и мой во дворе! Изволь-ка прибрать грязищу, которую ты оставил!

Пришлось отмывать ванну. Я драил эмалированную лохань – всю в крапках засохшей грязи, – и думал о кладе. Вот найду сокровища и найму мойщика самокатов, и пусть мама на него ругается. И вообще самокат мне тогда не понадобится. Гироскутер заведу!

Не подозревая о грозящей отставке, самокат стоял в прихожей, нахально растопырив рогатый руль. Начистил я его так, что стал как новенький. Руль и вовсе два раза с мылом мыл. Все-таки шелудивый он какой-то, этот Обнос.

* * *

Ночью мне снился северный олень, который копается копытом в оранжевом ящике, и мама, кричащая:

– Почему в ванной ягель? Сколько раз говорила: мой его во дворе!

Утром мы встретились у Васькиного подъезда. Я спросил ее про тундру, про русский. Буднично обсуждал с ней домашку и никак не мог понять: помнит она про Обносов клад или нет? Стоит ли вообще о нем заговаривать?

Мы уже въехали в школьный двор и катились под освещенными окнами классов, обгоняя бредущих нога за ногу старшеклассников. Как вдруг Васька резко затормозила, чуть не подрезав меня.

– Смотри!

За забором рыжел вчерашний ящик. У него была откинута крышка! Но, как назло, откинута она была именно на забор. И ничего, кроме этой самой крышки, нам видно не было.

– Давай ближе!

Переехать поток бредущих к первому уроку школьников – это как пытаться переплыть косяк рыб. Вроде снулые, медленные, с мутными глазами, но шарашат плавниками целеустремленно, словно их магнитом тянет.

В общем, пока мы через них пробрались, да еще со своими сменками-самокатами, ящик как раз закрылся.

И за ним обнаружился человек в таком же оранжевом, как ящик, жилете. У него была кожа цвета спелого каштана, ежик черных волос, узкие глаза.

Он запер ящик на замок и, сунув ключ в карман, пошел прочь.

Ничего себе!

* * *

Тем, что мы увидели, конечно, нужно было поделиться с Обносом – как-никак он этот клад нашел. Мы увидели его на перемене в коридоре. Он сидел, привалившись к стене, и тыкал себе в живот иголкой.

– Что он делает? – в ужасе прошептала Васька.

Да кто ж этого Обноса разберет!

Но подойдя поближе, мы увидели, что он тычет в себя иголкой не просто так, а с осмысленной целью – пришивает к рубашке пуговицу.

– Привет!

Обнос поднял голову и заулыбался. Рядом с ним лежал его портфель – какой-то немыслимый, кожисто-потертый, с двумя тусклыми металлическими пряжками. Я такие только в старых «Ералашах» видел.

– Привет! – и перекусил нитку. – Вот, после физ-ры оторвалась… Хорошо не потерялась!

– В твоем кладе кто-то рылся, – напрямик сообщила Васька.

– Дворник! Узкоглазый такой, в оранжевом жилете! – добавил я.

– Мы видели.

– Сами видели!

Обнос впал в задумчивость.

– Тахир? – спросил он.

– Что?

– Ну, дворник. Их тут двое, Тахир и Алишер.

Мы с Васькой переглянулись. Обнос всегда знает какие-то неожиданные вещи. Мы вот даже вопросом никогда не задавались, как зовут дворников. Да мы даже не знали, сколько их – один, или двое, или десятеро! Жилет и жилет, оранжевый и оранжевый.

– Тахир худой, а Алишер такой… коренастый, – продолжал Обнос.

– Скорее худой, – сказал я.

– Да нет, коренастый, – возразила Васька, хотя я не уверен был, что мы с ней правильно понимаем это слово.

– Ну не тощий-тощий, но худой…

– Совсем даже не худой!

Тут зазвенел звонок, и мы ринулись обратно в класс.

* * *

Мы с Васькой сидим у окна, и нам это никогда не мешало. Ну что там, за окном, разглядывать? Деревья, которые стоят голышом три четверти из четырех? Асфальт с классиками? Прошлой весной ворона свила у нашего окна гнездо – и то ничего не видно было, кроме самой вороны, которая с диким ором гоняла от окна всех, кто смел появиться за стеклом.

Но сегодня внизу орудовал оранжевый жилет: в руках у него был большой такой агрегат вроде пылесоса – только, в отличие от пылесоса, он воздух не всасывал, а наоборот, выдувал. Этим агрегатом дворник сгонял с асфальта нападавшие листья. Раньше сам этот гудящий пыледув был бы куда интереснее оранжевого жилета, но теперь нам не было покоя.

– Да худой, смотри!

– Очень даже и упитанный! Смотри зато какой коротенький!

Со второго этажа все коротенькие, поди разбери. Первоклашки вон прошли на экскурсию – казалось, куртки с шапками прямо по асфальту проползли. Ясно видны нам были разве что апельсиновый жилет и черная как смоль макушка.

– Ничего он не худой…

– Косицына, хватит болтать! – грозно одернула Ирина Николаевна.

Мы сели ровно, но гуделка всё гудела, и я опять полез через Ваську к окну.

– Руки худые!

– Да как ты там руки разглядел!

– А вот разглядел!

– Мирошкин! А ну-ка к доске!

Метнув на Ваську негодующий взгляд – если б она не спорила, меня б не вызвали, да и вообще, почему меня, а не ее? – я поплелся к доске.

– Расскажи-ка нам, что такое тундра?

Ну, я и рассказал. И про карликовые березы, и про ягель, и про северного оленя. Ирина Николаевна сначала явно сердилась и пыталась меня подловить, но когда я в качестве иллюстрации показал свой рисунок, как-то заулыбалась и повеселела. И поставила в итоге пять с минусом. Но мы же все знаем, что минус в журнал не идет. Минус – это такой палец, чисто погрозить.

– Очень интересно, спасибо, Кира, – сказала она. – Чувствую, эта тема тебя заинтересовала. Подготовь, пожалуйста, для нас доклад про северного оленя. Конечно, не к следующему уроку… скажем, недели через две.

У меня аж рот раскрылся от обиды. Почему я-то? Разве я так отвечал? Или так хорошо нарисовал?

Но потом я посмотрел в лукавое лицо Ирины Николаевны и понял: это за то, что я крутился и лез к окну. Ирина Николаевна такая: не будет замечание в дневник писать. Просто нагрузит какой-нибудь работой сверх нормы, и толку доказывать, что ты не верблюд.

– Только из интернета не списывай, – предостерегла она.

Ирина Николаевна в этом смысле – просто монстр. Она каким-то своим учительским чутьем всегда чует, когда домашка передута из интернета. Бывает, зачитывает человек свое сочинение «Каких животных я видел на летних каникулах», а она уже на середине перебивает и говорит: «Да-да, а еще ты катался на ламе. Я уже в интернете прочитала. Надо же, твое сочинение опубликовали!» И как влепит двойку. Или сделает кто-нибудь презентацию о деревьях средней полосы, а она у себя в компьютере такую же найдет, на смарт-доску выведет и язвительно так скажет: «Знакомое кино! Мне уже в прошлом году такое показывали!» И опять двойку влепит.

Ну а что ж делать-то? Интернет-то один на всех!

В унынии я вернулся на свое место. Пока я распинался у доски, окно, за которое я потерпел, сделалось мокрым и мутным. Капли летели и разбивались о стекло, растекались кривыми дорожками. Желтые кучки листьев, сметенные гуделкой, потемнели до цвета какао, а оранжевый жилет исчез.

* * *

Дождь то накрапывал, то затихал, и когда мы вышли из школы, небо было серючее. Мы остановились на крыльце, под крышей, и окинули зорким взглядом свежие лужи, которые усеивали закатанный в асфальт школьный двор, словно Великие озера – карту Северной Америки: расползаются круги или нет?

Но гладь озер, в смысле луж, была спокойна. Ура!

Мы рванули было вниз, но чуть не споткнулись об Обноса, сидевшего на одной из верхних ступенек. Васька притормозила, посмотрела на него с легким недоумением и сказала:

– Дождь кончился!

Может, он и не заметил? С него станется.

– Да, вижу, – ответил Обнос. – Спасибо.

Мы переглянулись. До чего ж он все-таки чудной!

– А чего тогда сидишь?

– Пусть подсохнет чуток.

Тут из шумных недр раздевалки вывалился на улицу Клющ: расхристанный, растрепанный и развеселый.

– Ты чего, в луже утонуть боишься? – он мимоходом толкнул Обноса и соскочил с крыльца в са-амую разливанную лужу, замызгав до колен отутюженные брюки.

И тут вдали показался оранжевый жилет. В руках у него была метла из прутьев, и он разгонял ею большущую лужу, загибавшуюся аж за угол школы. Видимо, чтобы сохла быстрее.

Мы с Васькой хором воскликнули:

– Вот! Вот этот!

– Это Тахир, – сказал Обнос.

– Я же говорил – худой! – восторжествовал я.

– У Тахира дочка в нашей школе учится, – добавил Обнос. – Замира. Может, вы ее знаете?

Васька подняла брови.

– Как? Зарима? Нет, не знаю.

Тахир шкрябал по асфальту метлой, лужа расползалась и истончалась, но все норовила стечься назад. Клющ вспрыгнул на свой самокат, стоявший у крыльца под навесом, и помчался по двору.

– Куда он едет? – пробормотала Васька. – Он же сейчас… в самую лужу!

В самую лужу! Клющ врубился в нее и прокатился мимо Тахира, рассекая воду, будто быстроходный катер. Брызги обдали Тахира аж до самого жилета.

– Ой! – крикнул Клющ. – Я не нарочно! – и захохотал.

Сделал круг по двору и снова подъехал к крыльцу:

– Ну, вы идете?

Я взялся было за свой самокат, а Васька заявила:

– Я не могу.

– Чего это? – вскинул брови Клющ.

– Танцы. Репетиция, – коротко ответила она и покатила на своем розовом самокате прочь.

А я остался, как дурак.

* * *

Фонтан уже не работал, и даже вода была спущена. Из кафельного дна торчали медного цвета сопла. Вокруг них стояла мелкая, грязная дождевая лужа, по которой плавали залетные желтые листочки.

– Кира, дав-вай!

Ехать на самокате по гранитному бортику и глядеть на эти медные штыри еще менее приятно, чем когда рядом колышется вода. Бортик узкий, наверное, в две мои ладони. Зато когда сделаешь круг, да еще и свое время побьешь – чувствуешь себя олимпийцем-рекордсменом!

– А давайте туда, вниз – и змейкой!

Вот это была придумка! Все-таки фантазия у Клюща ого-го.

Мы перелезли через бортик, в обмелевшую чашу фонтана, и принялись лавировать между торчащих штырей. Тут требовалось нешуточное мастерство: самокаты то и дело шкрябали по соплам, а иногда даже застревали. Но азарту!

Тем временем из-за серых туч вдруг вывалилось солнце и враз раззолотило весь парк: запылали кроны, засверкали лужи, загорелись медные сопла. Запекло прямо по-летнему. Мы поснимали куртки, побросали их на бортик и продолжили делать змейки, зигзаги, звездочки – кто во что горазд!

Наконец и эта затея нам наскучила, и Клющ предложил:

– Айда к библиотеке?

Недалеко от фонтана в пристройке к жилому дому находится библиотека. Ее окна смотрят прямо в парк, и по вечерам, когда горит свет, видны высоченные стеллажи и цветы в горшках. Но мы, конечно, не читать туда ходим. У библиотеки роскошное крыльцо – высокое, с широкими ступеньками, – и по ним самые трюкачи скачут на самокатах. Конечно, долго там не прокатаешься – тетеньки в очках быстро шуганут. Тем слаще запретный плод.

Если по бортику фонтана я езжу не хуже других, то по ступенькам пока совсем не умею. Только и остается, что кататься по пандусу, который отходит от крыльца вбок. Он сделан из толстой железной сетки и люто дребезжит, когда по нему съезжаешь. Ощущение прикольное, но не сказать чтобы приятное – как будто превращаешься в желе, которое растрясается на ходу.

В этот раз мы только успели пару раз проехаться по крыльцу, как раскрылась дверь и высунулась тетенька в очках:

– Устроили аттракцион! А ну-ка хватит нам ступени обивать! Недавно ремонт был!

И захлопнула дверь.

– Да лучше бы радовались, что хоть кто-то ваши ступени обивает, – проворчал Клющ. – Никто в вашу библиотеку и не ходит!

Мы сползли с крыльца и уселись, как воробьи, на бордюр. Делать было нечего. Фантазия иссякла.

И тут Клющ воскликнул:

– Глядите-ка!

Вдалеке на лавочке под тощенькой желтой рябинкой сидел Обнос. Сидел, жмурясь на жарком солнце и задрав на сиденье босые ноги. Рядом с ним стояли ботинки – аккуратненько, рядышком, мысок к мыску, – а на краешке лавочки так же аккуратненько были разложены два носка.

– Вот это да-а! – протянул Клющ. – Обнос тут себе пляж устроил!

Все заржали.

– А представляете, – продолжал Клющ, и глаза у него хищно сверкнули, – если б увести у него ботинки-то? Придется ему босиком домой шлепать!

И почему-то посмотрел на меня.

– Что? – я мигом его понял, но решил не понимать.

– Что что? – передразнил он. – Слабо, что ли?

Теперь не только Клющ – теперь все смотрели на меня.

– Самим вам слабо! – буркнул я и, вспрыгнув на самокат, решительно покатился к Обносу.

* * *

Обнос сидел, закрыв глаза, и мне на миг даже показалось, что он спит. Но на шорох колес он открыл глаза – и улыбнулся.

– Привет! – сказал он.

Я соскочил с самоката с таким видом, будто только потому и соскакиваю, что он первым поздоровался.

– Ты чего? – спросил я, кивнув на его голые белые ступни. Они были грязноватые и тоже какие-то слегка шелудивые.

– Да вот, – печально сказал он. – Надо было еще подождать.

Пощупал один из носков, вздохнул и отжал. Из кулака закапало.

– Ничего себе! – вырвалось у меня.

– Ну да, – отозвался Обнос, спуская белые ступни на асфальт и поворачивая ботинки другим боком к солнцу. Ботинки были вроде черные, но на мысках какие-то рыжеватые. – Скорей бы уж зима! У меня валенки с галошами. Вообще не промокают!

– Галоши – это что? – спросил я. Слово было опять такое же, как «клад» – знакомое только по книжкам.

– Ну тапочки такие резиновые. На валенки надеваются.

– А-а!

Я еще постоял пару секунд, глядя, как любовно Обнос расправляет отжатый носок. А потом вспрыгнул на самокат и помчался обратно.

– Ты чего? – сдвинул брови Клющ. – Где ботинки-то?

Я скривился.

– Ты их видел вообще? Буду я еще его гадость трогать! Хочешь, сам возьми! А я шелудивым быть не хочу!