Текст книги "Любовь надо заслужить"

Антония

– Дорогая синьора Капассо…

Голос коллеги Лео звучит не просто любезно, он словно обволакивает.

– Нет, не стоит приезжать сюда, я буду в гостинице в мгновение ока, – сказал он по телефону.

В мгновение ока?! Ну и выражение!

Мы сидим за одним из трех круглых столиков небольшого бара во внутреннем дворике отеля. Д’Авалос заказал два кофе.

Моего живота он как будто не замечает. Должно быть, он чуть старше меня, но младше Лео. Красив, но красота эта слишком банальна: ярко-голубые глаза, густые черные завитки волос на шее, ослепительно белые зубы. Если бы он был выше ростом, его можно было бы принять за актера, одного из тех, кто страдает от собственной привлекательности и непременно цитирует в интервью книги и театральные пьесы.

– Ваш муж рассказал, что вы пишете детективы, я бы хотел почитать, – первое, что он говорит, пожимая мне руку.

– Их издает небольшое издательство в Болонье, тиражи скромные, – начинаю я, – но, думаю, в Ферраре найти можно. Они продаются только в Эмилии, потому что именно там происходят все события… – и добавляю, пожалев, что невольно намекнула, будто он должен купить мою книгу, – но вот досада, у меня с собой нет ни одной, а то подарила бы.

Значит, вот как Лео преподнес ситуацию: не запутанная семейная драма, а профессиональное любопытство. И правильно, с этим типом так и надо.

– Нет, нет, книги нужно покупать, а не выпрашивать у автора, – рисуется Д’Авалос. И потом: – Должен сказать вам, что, увы, следователь по делу, которое вас так интересует, скончался два года назад. Но я знаю человека, который был в то время помощником инспектора дежурного отдела полиции. Он живет в Ферраре, я могу договориться с ним о встрече.

– Я сама могу ему позвонить, если это удобно.

– Для вас удобно все, – расплывается в улыбке. И откуда он такой взялся?

– Вы смотрели следственное дело? Не находите странным, что следователи так ничего и не выяснили? – резко перехожу я.

Его улыбка становится еще шире. Не могу понять, кто передо мной – серийный соблазнитель или законченный кретин.

– Знаете, сколько людей пропадает каждый год, синьора Капассо? – спрашивает он мягко, наливая сельтерскую воду из графина в два маленьких стакана.

Я выбрала гостиницу в центре, думала, она окажется скромной – для непритязательных людей, а здесь – антикварные предметы интерьера, музейная мебель, ковры. Окна моей комнаты выходят на центральную улицу, одну из самых оживленных в городе, поэтому немного шумно, зато потолок расписан прекрасными фресками. В этом баре мы – единственные клиенты, и все внимание официантки приковано к нам. Возможно, она знает комиссара. Возможно, в Ферраре все его знают и боятся.

До знакомства с Лео я тоже робела перед силами правопорядка.

– Сколько… пять человек в месяц? Десять? Больше?

– Тысячи, синьора Капассо. Каждый год тысячи людей исчезают в никуда, – печально отвечает, помешивая кофе в чашке. – Но исчезновение Марко Сорани расследовалось очень тщательно, ведь с ним была связана смерть двух других парней.

– И что же вы нашли?

– Лично я – ничего, я был еще ребенком, – улыбается. – Но вчера вечером почитал следственное дело, и мне пришла в голову одна мысль. Если хотите, поехали.

– Куда?

– Вы лучше поймете, о чем я, если увидите это место своими глазами.

Производит впечатление человека пустого, фальшивого, однако прочитал дело тридцатилетней давности, сделал какие-то выводы и хочет мне объяснить.

Он явно стремится показать себя с лучшей стороны. Я поднимаюсь из-за стола. Хотя на мне длинный широкий свитер, Д’Авалос не может не заметить моего живота, однако он молчит. Оставляет на столике пять евро, помогает мне надеть пальто и, взяв меня под руку, идет к выходу. На улице нас догоняет официантка – я забыла на стуле свой серый шарф. Д’Авалос берет шарф и обматывает мне шею. Потом помогает забраться в черный автомобиль, за рулем которого полицейский в штатском, и садится рядом со мной, на заднее сиденье.

– Синьора Капассо – жена нашего коллеги из Болоньи, Раффаэле. Мы помогаем ей в одном семейном вопросе, – говорит он, обращаясь к водителю. – Поехали к мосту на По в Понтелагоскуро.

Семейном… Выходит, я тоже часть семьи, большой полицейской семьи. Должно быть, поэтому он так стремится мне помочь.

День выдался серый, сырой. Сойдя с поезда, я сразу ощутила близость моря. Чувствую воду, как лозоискатель. Посмотрела по карте – море отсюда в пятидесяти километрах, а еще ближе – дельта По, внутренняя гавань, долины Комаккьо. Даже замок в самом центре Феррары окружен рвом с водой – вода здесь повсюду. И свет не такой, как в Болонье, – более холодный, но матовый, приглушенный.

Когда я ехала от вокзала на такси, то заметила, что замок как раз недалеко от моей гостиницы. Сейчас мы сворачиваем на живописный проспект, вымощенный булыжником.

– Добро пожаловать на самый красивый в Европе проспект, – произносит Д’Авалос, – проспект Эрколе I д’Эсте. Вы о нем еще узнаете.

– В детстве мы иногда приезжали в Феррару с мамой, ходили на кладбище. Мы были там четыре или пять раз.

– Чертоза[7]7
  Чертоза – монументальное кладбище картезианского монастыря в Ферраре.


[Закрыть] великолепна. Вы читали рассказы Бассани [8]8
  Бассани Джорджо (1916–2000) – известный итальянский прозаик и поэт, уроженец Феррары, участвовал в движении Сопротивления.


[Закрыть]?

– Может, нам перейти на ты? – решаюсь спросить, потому что чувствую комичность своего положения: синьора Капассо, комиссар Д’Авалос. – Меня зовут Антония. Дзампа – моя фамилия. Мы с Леонардо не женаты.

– Ну, конечно, Антония. Я – Луиджи, – и одаряет меня самой широкой и открытой из своих улыбок.

– Давно ты здесь? Как работа? – спрашиваю.

– Три года. Я из Неаполя, представляешь, такой поворот… Здесь множество тайн, главным образом исторических: Лукреция Борджия, Уго и Паризина, Брадаманта. У этого города красота с надрывом. Взять хотя бы последнюю историю – наших рук дело…

– Что ты имеешь в виду?

– Дело Федерико Альдрованди[9]9
  Федерико Альдрованди – восемнадцатилетний студент, погибший в 2005 году в Ферраре, после того как его избили полицейские.


[Закрыть], – смущенно отводит глаза.

Может, зря я о нем так. Может, красивые мужчины страдают от предвзятых оценок не меньше, чем красивые женщины.

Проезжаем мимо здания, которое Луиджи называет Алмазный дворец и советует сходить туда на выставку. Можно подумать, будто он гид, а не полицейский, но он прав: надо будет прогуляться пешком. Эта улица очаровательна – прямая, широкая и длинная, вдоль нее тянутся дворцы эпохи Возрождения. Нет ни вывесок, ни магазинов, ни припаркованных автомобилей. Если бы не дорожные знаки, могло показаться, что мы отброшены в прошлое лет на пятьсот.

Вскоре выезжаем за город. Начинаются поля, пригород, погруженный в спокойную размеренную жизнь, старые крестьянские дома, тополиные аллеи, и вот мы у большого моста через По.

Раффаэле паркует машину перед мостом на площадке, скрытой в зарослях камыша.

– Идем, – зовет Луиджи.

Река широкая, в мутной воде бурого глинистого цвета – маленькие водовороты.

Мост серый и очень длинный, его поддерживают пять пар бетонных столбов. Неожиданно опустился туман, и различить противоположный берег реки уже невозможно. Когда мы подъезжали, я заметила выше по течению По еще один мост, железнодорожный. Но сейчас его не было видно, слышался только шум проходящего поезда. Мрачное местечко.

– В ту ночь туман был сильнее, – говорит Луиджи. Вид у него очень серьезный. – Машина стояла как раз в этом месте. Белый “гольф” отца Ренато. Ренато сидел за рулем, Сандро – сзади. Я думаю, Марко тоже был с ними. Когда ребятам стало плохо, он побежал за помощью и случайно упал в реку или бросился специально…

– Откуда ты знаешь?

– После звонка твоего мужа… то есть комиссара Капассо, я прочитал следственное дело. В то время наркоманов в Ферраре было немного, скорее всего, твой дядя купил героин, такой же, что вкололи себе эти парни. Поскольку один из них был за рулем, а другой сзади, я подумал, что третий должен быть рядом с водителем.

– А тело?

– Если он все-таки упал в реку, тело найти сложно. Течение в этом месте очень сильное. Тридцать лет назад криминальная полиция не располагала нынешними средствами. Да и туман был очень густой. Ребят нашел в четыре утра ночной сторож, он возвращался с работы на мопеде.

– Ты уже поговорил с помощником инспектора, да? – спрашиваю я.

– Как ты догадалась? – удивляется он.

– Видишь ли, я пишу детективы и живу с полицейским. Сдается мне, ты весьма ясно представляешь себе картину. На основании одного лишь старого дела тебе вряд ли это удалось. Не хочешь признаваться, чтобы не лишать меня удовольствия лично поговорить с инспектором в отставке? Интересно, что Лео рассказал обо мне?

Как холодно! Влажно и холодно. Сырость пробирает до самых костей.

Луиджи в нерешительности, но нисколько не смущен.

– …не уверен, что бывший инспектор расскажет тебе все, что рассказал мне. Да, я был у него сегодня утром. Ему за семьдесят, и он очень закрытый человек. После нашего разговора у меня осталось впечатление, что комиссар Дзанни, тот самый, который вел расследование, пожалел твоего деда и решил оставить ему надежду, что Марко жив, ибо веских доказательств его гибели найдено не было.

– Представь себе, мой дед застрелился.

– Еще одна причина не говорить о своих сомнениях.

– Возможно, он все равно бы застрелился.

– Возможно.

Луиджи смотрит на меня с удивлением и любопытством, есть в этом взгляде что-то материнское.

– Шапки у тебя нет?

– Нет, осталась в гостинице.

– В Ферраре надо всегда брать с собой шапку. Из-за туманов здесь высокая влажность.

– Вижу, то есть чувствую.

– Я отвезу тебя в город. Тебе куда?

– В гостиницу. Я должна позвонить. Найти друзей мамы и ее брата.

– Если хочешь, я их найду.

– Откуда такая любезность?

– Подруга моего коллеги. Красивая девушка. Что тебе больше нравится?

Не понимаю: это комплимент или он надо мной издевается?

На мгновенье в голове проносится: “Сейчас поцелует”, но, к счастью, ничего подобного не происходит. Он берет меня под руку и ведет к машине. Уже стемнело, жаль, не могу разглядеть выражение его лица.

– Вчера ты еще не знал, красивая я или нет. В любом случае, спасибо.

Я не считаю себя красавицей, но мне польстило, что он так сказал.

– Я – полицейский, Антония, я много чего знаю, ты даже представить себе не можешь.

Голос у него сейчас другой, усталый.

Помогает мне открыть дверцу машины, сам садится рядом, с другой стороны.

– Едем в гостиницу, Раффаэле.

В машине мы молчим, он проверяет сообщения в телефоне. У гостиницы я говорю:

– Мне бы хотелось найти Лауру Трентини. Мама была у нее дома в тот вечер, когда пропал Майо. И того парня, который подсунул им героин, по фамилии Бенетти. И еще девушку, подружку Майо. Ее зовут Микела, фамилию не знаю.

– Микела Валенти, ее допрашивали, – кивает Луиджи. – Я найду их телефоны и отправлю тебе на мобильный.

На этот раз он не выходит из машины и не открывает мне дверцу.

Как будто внезапно погружается в свои мысли. На пороге гостиницы оборачиваюсь, чтобы помахать ему, и вижу, что он разговаривает по телефону и совсем не смотрит в мою сторону.

Микела Валенти назначила мне встречу у городского собора.

– У входа, у грифона справа, – сказала она бодро.

Я не помню, как выглядит грифон. Микела должна быть на год или на два младше Альмы, а голос у нее молодой и звонкий.

Вчера вечером пришло сообщение: “Трентини эмигрировала, Бенетти умер, Валенти 335 5387231. Пока, Луиджи”. Сухой полицейский стиль, никаких заигрываний, что ж, тем лучше.

Я тут же позвонила Микеле и объяснила, кто я такая и чего хочу. Кажется, она не удивилась.

– Дочь Альмы Сорани? Я на днях вспоминала про Альму, как она? Буду рада познакомиться. Завтра у меня свободный час между десятью и одиннадцатью, если тебя устроит.

Я хотела было сказать, что беременна, а потом решила, посмотрим, узнает ли она меня, решит ли, что я похожа на Альму. В конце концов, я сама ее узнаю, не так уж много пятидесятилетних женщин будет у грифона в десять утра, каким бы он ни был, этот грифон. Интересно, от чего у нее свободен час? Может, она преподаватель? Психотерапевт?

В гостинице кроме меня завтракала лишь чета пожилых немцев, я выпила чашку чая и съела крем из гигантской булочки. Тусклое, подернутое облаками солнце плохо освещает темную неподвижную воду рва, окружающего замок. Площадь рядом с замком носит имя Джироламо Савонаролы: фигура из белого мрамора возвышается над тем, что, должно быть, изображает костер. Его сожгли во Флоренции – это все, что я помню про Савонаролу. Не знала, что он из Феррары. Пылкий мятежный взор, устремленные вверх руки.

Какой непривычный ритм в этом городе – спокойный, размеренный. В центре Болоньи в это время хаос: машины, пробки, пешеходы прямо на проезжей части. Здесь же мало машин и мало пешеходов. Здесь царство велосипедов – велосипеды, безмолвно спешащие куда-то, и велосипеды, оставленные повсюду. Пожалуй, велосипедов больше, чем людей.

Перед фасадом городского собора вижу каменных львов, к одному прислонилась девушка в вельветовых брюках и куртке. Не выглядит на пятьдесят, даже на сорок, но именно она радостно кричит:

– Антония? Я – Микела, привет! Выпьем кофе или хочешь пройтись? Ты совсем не похожа на Альму. Вот здесь мы встречались, Альма, Майо и я, – говорит Микела, поглаживая розоватый мрамор. Если присмотреться, это не совсем лев – у него орлиный клюв и крылья.

Да, я не похожа на Альму, но как же она узнала меня?

– Лучше пройдемся, – отвечаю, пожимая протянутую мне руку. Рука у Микелы маленькая, с сильными тонкими пальцами, желтоватыми, как у курильщика.

– Здесь рядом кинотеатр, где последний раз видели Майо, хочешь, пойдем туда?

Ничего себе! Неожиданное предложение.

Мне казалось, будет сложно ворошить прошлое, извлекать на свет трагическую историю Майо, но вижу, что многим она близка, даже тем, кто, как Луиджи Д’Авалос, не знал его лично.

– А где его видели в последний раз? Мама ничего не рассказывает, она лишь винит себя в произошедшем.

Вообще-то я всегда говорю правду. Это хорошо работает: сразу сближает, создает доверие.

– Представь, каково было мне? Ведь я бросила его потому, что он кололся, – перебивает меня Микела.

Чем-то она меня привлекает. Должно быть, она – как и я – открытый человек, и мне это нравится.

– Ты чувствовала себя виноватой? – спрашиваю я.

Она, хоть и на каблуках, шагает уверенно. Я замечаю небольшие морщинки у глаз, едва заметную дряблость кожи. Пожалуй, теперь я дала бы ей пятьдесят.

– Какое-то время я проклинала себя за то, что не пришла в тот вечер, когда все началось. Но потом ты вдруг понимаешь, что от тебя ничего не зависит, и смиряешься, – отвечает она, глядя прямо перед собой.

Мы сворачиваем на узкую, темную средневековую улочку, оттуда выходим на небольшую прямоугольную площадь: кинотеатр “Аполлон” закрыт.

На афишах – американский фильм, я смотрела его: история молодой девушки, агента ЦРУ, которая сумела задержать Бен Ладена.

– Ты что-то хотела спросить? Через сорок минут я ухожу, – говорит Микела.

Она достала из сумочки папиросную бумагу и табак, присела на тротуар у кинотеатра, чтобы скрутить сигарету.

– Кем ты работаешь?

– Логопед. Учу говорить тех, кто не может. А ты?

– Сочиняю детективные романы.

– Надо же! Значит, любишь запутанные сюжеты.

Я тоже присаживаюсь на влажный асфальт. Площадь пустынна, должно быть, она осталась такой же, как тогда. Майо ходил по этому тротуару, по этим улочкам, видел эти стены.

– Я хотела узнать про Майо, какими были они с Альмой, какими были их родители, мои бабушка и дедушка. Что за семья у них была. Я ничего про них не знаю.

Микела закуривает и, отвернувшись от меня, выпускает дым. Какое-то время молчит.

– Майо был умный, хоть и делал все возможное, чтобы это не демонстрировать. Эксцентричный, чудной, вечно что-нибудь придумывал. Но, с другой стороны… пассивный. В их союзе заправляла Альма. Она отлично училась, выделялась в школе и была очень прямолинейной. Я бы даже сказала, властной. Относилась к брату покровительственно. Думаю, в их семье была какая-то проблема, может, финансовая, может, какая-то еще: во всяком случае, было что-то странное. Они всегда держались особняком, замкнуто, и родственников в Ферраре у них не было. Если не ошибаюсь, родители твоего деда умерли. Создавалось впечатление, что все четверо были очень привязаны друг к Другу, но закрыты для остального мира. Я почти и не бывала у них дома, Майо и Альма приходили ко мне. Однажды моя тетка, которая работала в аптеке вместе с твоей бабушкой, сказала, что мать Альмы задолго до исчезновения Майо имела внебрачную связь.

С одной стороны площади начинается маленькая тихая улочка, с другой – улица, вдоль которой тянутся многочисленные магазины, и я вижу, как там оживленно. Микела встает и протягивает руку, чтобы помочь мне. Интересно, заметила мой живот? Но я продолжаю сидеть.

– Как внебрачную? – Эта новость, как громом, поразила меня. Даже рассказ про Майо не так на меня подействовал. То, что мама отличается нетерпимостью и иногда пытается манипулировать людьми, я знала. Она сама от этого страдает, но ничего с собой поделать не может. Жертва собственного ужасного характера.

– Тетка умерла, не то бы я расспросила. Я часто ее навещала, мы много говорили о прошлом. Я и о своей семье кое-что узнала. Однажды тетя спросила: “Как поживает «твоя несчастная подруга?»” Я поняла: речь идет об Альме, но ответила, что не в курсе. И она сказала: “Рано или поздно, эта твоя подруга узнает, что ее мать поплатилась за свои удовольствия”. У тетки был Альцгеймер, поэтому я не придала значения ее словам. Но если ты с таким животом приехала сюда, чтобы расследовать историю тридцатилетней давности, лучше рассказать тебе все, что я знаю, пусть это кажется неважным. Выпьешь со мной капучино?

Микела отряхивает сзади свою куртку, и теперь я протягиваю ей руку, чтобы она помогла мне встать.

– С кем, по-твоему, я еще могу поговорить? Мама упоминала Лауру Трентини, но, насколько я знаю, она здесь больше не живет. Мы сможем увидеться, когда у тебя будет время? – спрашиваю я.

Значит, мой живот она заметила. “С таким животом… ” – сказала.

– Лаура вышла замуж за американца, кажется, у меня есть ее телефонный номер, но, думаю, ей нечего тебе сказать, они с Альмой не были подругами. Кроме меня, у Альмы вообще не было близких друзей. Конечно, мы можем увидеться, если хочешь, поужинаем вместе. К себе не приглашаю, дети будут мешать, нормально не поговорим. Завтра идёт?

– Завтра – отлично! А один из ваших друзей по фамилии Бенетти?

– Он никогда не был нашим другом. Умер он лет двадцать назад, умер от СПИДа, – резко отвечает Микела. – Ты куда сейчас? – спрашивает она и заказывает в баре два капучино.

– Не решила, то ли в библиотеку – полистать старые газеты, то ли в Алмазный дворец. Мне посоветовали посмотреть там одну выставку…

– Кто посоветовал?

– Комиссар Д’Авалос, знаешь его?

– Наслышана, – с улыбкой отвечает Микела.

От кого, интересно? От подруги? Пациентки? Чувствую укол ревности, кто бы мог подумать! Я даже Лео никогда не ревную.

– А на кладбище, к деду и бабушке, не пойдешь?

– Пожалуй, с этого и начну, ты права.

– Грустно смотреть на беспризорные могилы. Я иногда прохожу мимо, когда иду навестить тетку, – у твоих никогда не бывает цветов. Завтра позвоню, скажу, где поужинаем, и, может, вспомню, кто бы мог тебе помочь.

– Спасибо, Микела. Я ничего не узнала о тебе, даже не спросила, сколько лет твоим детям…

– Завтра расскажу. И спасибо за капучино, я, как всегда, без денег…

Она собирается уходить, но потом останавливается, оборачивается и говорит, глядя мне прямо в глаза:

– Знаешь, как зовут главную героиню в фильме, что идет в “Аполлоне” сегодня вечером?

– “Цель номер один”? Я смотрела, хороший фильм, но, как зовут героиню, не помню.

– Ее зовут Майя, – говорит Микела. – Представляешь, какое совпадение!

И уходит, а я остаюсь там, где мы встретились утром – у розоватого мраморного грифона. Провожу рукой по его гладкой холодной спине: интересно, сколько раз к ней прикасался Майо?

Альма

Франко старше меня на двадцать лет, однако он никогда не относился ко мне по-отечески, с пониманием и заботой, скорее, он меня терпел.

Сначала нас накрыла влюбленность, но в те первые страстные месяцы мы так и не стали настоящей парой, мы просто всецело отдались чувству. Он был моим профессором, мне казалось, он все знает, все может.

Я была молодой, сумасбродной, горячей. Боль разрушительна для любви: ты становишься человеком, который жалеет только себя, считаешь, что тебе все должны, не умеешь любить. Принято думать, что страдание – это путь к взрослению, но, по-моему, тот, кто в молодости много страдал, никогда не становится взрослым.

Когда я задумываюсь, что именно испортило мне жизнь в юности, то затрудняюсь сделать выбор между горечью утрат, злостью и страхом.

Но самое ужасное случилось потом и продолжается поныне.

От отца мне досталась – хоть и в легкой форме – болезнь, которую я всегда презирала. У меня тоже склонность к депрессии.

Я балансирую на краю пропасти и вынуждена каждый день придумывать, как победить беспокойство и тревогу. Стоит остановиться, мрачные мысли сжимают голову плотным кольцом. Я боюсь, что на нас обрушатся несчастья, что Антония будет страдать, и я вместе с ней. Что всем будет плохо, наступит конец, я заболею и умру в одиночестве.

Страх боли подчас страшнее, чем сама боль.

Когда ты страдаешь, когда борешься с кошмарами ночью, когда днем от страха крутит живот, есть надежда, что это пройдет. Но боязнь страданий – хроническая инфекция, к ней не вырабатывается иммунитет, вылечиться от нее невозможно. Бывают короткие передышки: студенты с горящими глазами, смеющаяся Антония, интересный фильм, захватывающая книга. Мгновения. У меня нет центра, нет равновесия, нет уверенности, я не умею защищаться, у меня есть только сила, которую я черпаю в том, что мне пришлось пережить. И страх, постоянный страх.

Сегодня утром позвонил Лео, и, услышав его голос, я испугалась. Вдруг что-то случилось с Тони, но он лишь пригласил меня пообедать.

– Не говори пока Антонии, – попросил он, после того как мы договорились о встрече в небольшом ресторанчике, неподалеку от факультета. Ничего подобного раньше не случалось, интересно, что ему понадобилось? Хочет рассказать про Антонию что-то такое, чего я знать не желаю? Помню, как раньше родители ее подруг жаловались мне, что моя дочь обижает их дочерей. Со мной и с Франко она была прелестным ребенком: ласковая, послушная, веселая. С другими детьми становилась раздражительной. Однако, вопреки моим опасениям, выросла независимой и уравновешенной. Кажется, она счастлива с Лео, хоть я и не одобряю ее выбор. Я никогда не позволяла себе критических замечаний в его адрес, просто не могу понять, нравится ли он мне.

Интересно, знает ли он о Майо? Думаю, Антония ему все рассказала, я это учитывала, но все равно не смолчала. Ада не должна расти под покровом тайны исчезновения Майо.

Получить свидетельство о предполагаемой смерти Майо можно было еще десять лет назад, но я не решилась. Остался дом в поместье у дамбы на По и дом в Ферраре, Антония про это не знает. Продавать их без заключения о смерти брата я не хотела. Ограничилась тем, что вынесла все вещи и больше там не была. С тех пор минуло тридцать лет, пришло время все уладить.