Текст книги "Леди-босс"

– Похоже на правду, а? – с надеждой обернулась я к Чичерюкину.

Он беззвучно смеялся:

– Слишком.

– Не поняла.

– Я этот номерок, который из него в Питере вытряс, проверил. С чего и торчал там столько. Нету по тому телефону никакого аптечного склада. И не было. В раздевалке он стоит, в гардеробе, словом, в предбаннике одного гадюшника, пивнуха такая, с креветками, на Литейном проспекте. И трубку там снимают кому не лень, кто поблизости, от уборщицы до любого из поддавал. Называется «Адмиральская каюта»: Только адмиралы туда вряд ли заходят. Все больше шпана… Ты его лучше спроси, с чего он на меня полез?

– Ха, – ощерился Клецов, – полезешь тут! Он же сдвинулся, Лизка! Не видишь? Расписывать стал, как меня тут метелить будут. С допросными процедурами. Орал: «Говори!» А что говорить-то, когда у него лапы – быку башку отвинтят? Дурак старый…

– Это кто старый? – встрепенулся Михайлыч.

– О господи! Да идите вы все! – У меня дыхание перехватило от нелепости происходящего. Вчера пивко под воблу вместе кушали, в свободное от службы время на спор из своих «Макаровых» бутылки пустые расстреливали и гирю толкали, сегодня – грызут друг дружку, как псы подзаборные.

Я вышла из конюшни. В гараже было включено освещение, и я заглянула туда. Выпендрежная алого цвета «альфа-ромео» Нины Викентьевны стояла у стены, накрытая брезентовым чехлом. На брезенте уже накопилась пыль: с того дня, как она с собой покончила, в машину никто не садился. Я как-то намекнула Сим-Симу, что можно бы тачку продать, но он словно и не услышал.

Охранный джип черной глыбой отдыхал на яме, тяжелый, как броневик.

. На темно-синем лаке «мерса» играли блики от ламп: его недавно полировали. Сквозь темные тонированные стекла просвечивала светло-серая кожа сидений.

Сим-Сим иногда сменял Петьку и садился за баранку сам – погонять он любил. Но обычно сидел не позади, как положено персоне Ви-Ай-Пи, а демократично, рядом с водилой. Я открыла дверцу и уселась в это самое кресло.

Больно стиснуло сердце – в салоне еще, хотя и слабо, ощущался запах Туманского: он прокурил все тут медово-горьким голландским трубочным табаком, проливал армянский коньячок из бара – всякие метаксы, даже подлинные, он не признавал Пахло еще старомодным парфюмом «Драккар», дешевеньким, но он к нему привык, а привычек он менять не любил. Даже брился опасной бритвой «пума», золингеновской, конечно, со сточенным клинком, которую когда-то купил в комиссионке на первые заработки. Я нажала на кнопку бардачка Внутри лежали его перчатки из тонкой кожи. Несмотря на то что он был громаден, руки у него были аристократические – с длинными тонкими пальцами. Я стала выкидывать из бардачка все, что там было: старый кисет с табаком, две «рабочих» трубки в чехольчиках, аудиокассеты с Высоцким и Окуджавой, в поездках он слушал только их, пакет с бумажными носовыми платками, мобильник, тот самый, который поминал Клецов. Батарейки телефона уже сели, и белый экранчик был похож на бельмо…

Я старалась ни о чем не думать. Мне казалось, что, если я буду долго о нем думать и ждать его, гулко простучат шаги по бетонке гаража, он рванет дверцу и рявкнет:

– Положи все на место, Лизавета! Опять свой нос не туда суешь? Ну нет там никаких гондонов для других баб! И баб – тоже нету! Окромя вас, мадам!

Шаги, конечно, прозвучали. Чичерюкин вошел в гараж, пригляделся:

– Ага, вот ты где!

Влез в салон и сел сзади. Посопел сердито:

– Ну теперь до тебя доходит, или как?

– Бред какой-то, – сказала я. – Кто-то кому-то звонил… Аптека эта при чем? Клецова поуродовали… Ну если считаете, что он как-то в этом деле замешан, отдали бы его сыскарям. Зачем гестапо на дому устраивать?

– Так ведь своя крыса завелась, домашняя, мне ее и давить. Домашними средствами. Его, крысюка этого, голыми руками не возьмешь. Он любую зацепочку отстрижет и разъяснит по всем законам логики. Умный слишком. А главное, склизкий, Лизавета! Я так думаю, что там такая цепочка закручена была, что убери одно звено – и все посыпется. И я так понимаю, что некоторые уже и убраны – связники, исполнители, посредники…

– Вы про что?

– Не будь полной дурочкой. – Михайлыч закурил. – Иначе он и тебя «сделает». Вежливо так, знаешь, со своей улыбочкой! Это все Кена работа. Во всяком случае, его проект. У тебя в голове хоть что-то осталось? Или сплошной сквозняк? Ну что молчишь?

– Да бросьте вы! – не сдавалась я. – Дали вам по мозгам, вот вы виноватых и ищете! Вас послушать, так выходит, что Кен Петьке платил.

– А зачем платить? – вздохнул Михайлыч. – Петька и так на все готов. Бескорыстно. И ты мне тут горбушки не лепи, Лизавета Юрьевна! Он в тебя до сих пор втюренный! И ты это распрекрасно знаешь… И нравилось тебе все это – в койку с Семенычем, а на нервах Клецовых, как на мандолине, играть… Эх, бабы! Предупреждал я Семеныча, просил даже поосторожнее быть с этим кобельком. А он только зубы скалил, нравилось ему, что у него твой Ромео – в холуях. Лизавета, мол, не против… И ты, мол, не возникай! Веселился. А может, ему просто приятно было, что он от мужичка почти в два раза моложе тебя отсек?

Я молчала. Пакостно мне было. Горько. Заигралась девушка. И чего уж теперь-то хитрить перед самой собой. Был Сим-Сим. Но где-то рядом вращался и Петро. Первый, кто распечатал мой конверт. А такое не забывается. Такое – на всю жизнь. Что-то такое там, в утробах, все равно все помнит. Иначе бы он мне не снился. До сих пор. Хотя и редко. Я этих снов боялась.

– Если вы каждого, кто ко мне клеился, на конюшню потащите, вам филиал Лубянки тут открывать придется. Глупость все это, – сказала я. – Дайте ему расчет – и в три шеи!

– Это что? Всерьез? – вскинул на меня глаза Михайлыч.

– Очень.

. – Извини, конечно, но где у тебя такое решение возникло? В голове все-таки или в той плюшке, которая промеж ног?

– Хамите, Кузьма Михайлыч!

Я хотела вылезти из «мерса», но он цепко ухватил меня за плечо:

– Слушай сюда! Вот-вот Кен здесь прорежется. Знаешь что будет? Я тебе скажу, как он дела повернет. Сиди!

Он шептал хрипло, разрисовывая, что будет. А я почти не слушала. Клецов был, кажется, прав. У Михайлыча тоже что-то в мозгах замкнуло. Как у меня.

Он наконец иссяк. Я высвободилась и ушла.

Дом стоял на бугре почти неосвещенной глыбиной, и я впервые заметила, как он нелеп. Когда-то тут была база отдыха для кремлевских чинов, не из очень высоких. С близким охотохозяйством. Нина Викентьевна обустроила трехэтажку, но дело до конца не довела. Внутри все было продуманно и классно, на хорошем евроуровне. Но снаружи дом был похож на денди в зипуне и валенках: евроокна с тонированными стеклами – в тяжелых кирпичных стенах, крыша из итальянской черепицы, с остеклением над кабинетом Сим-Сима, а портик со сталинскими колоннами, и над ним – еще не сбитая лепнина – трактора и знамена из гипса.

Раньше я этого не замечала – в этот дом меня ввел Сим-Сим, и все здесь мне казалось прекрасным.

Я добрела до суперспальни и, не снимая шубы, бухнулась навзничь на кровать. Под головой, под покрывалом захрустело – это Гаша засунула туда свою целительную подушку с сеном Было тихо, дом спал, и я слышала, как лихорадочно пульсирует кровь в висках.

Кажется, мне удалось сдержать себя, когда Чичерюкин помянул Кена. Меня тоже что-то тревожило в его поведении, но я все еще не могла заставить себя поверить в его двурушничество. Все было нелепо и гнусно. Единственное, что до меня дошло сразу же, – у Михайлыча нет никаких доказательств, ничего реального. Иначе он бы так не метался. То, что он держался в стороне от официальных законников, было понятно: если их допустить к делам Туманских, могли всплыть кое-какие их делишки, от которых бы затрясло все фирмы и фирмочки. Бизнес и закон в России нынче понятия несовместные.

Света я не включала, пялилась в потолок, и там, между этими а-ля Шагал летучими молодоженами будто всплывало темное и непроницаемое, как маска, лицо Кена, с бархатисто-темными ласковыми глазами, со щеточкой седых усов, подстриженных по-английски… В моих глазах возникла сухопарая фигура, делающая его похожим на отставного колониального британского служаку. Он вообще здорово смахивал на англичанина – манерами, стилем одежды. Надо было видеть, как он курит, держа в изящно-ломких пальцах дурманно ароматную китайскую сигарету, – он курил только гонконгские, соусированные, которые ящиками привозил из своих деловых ездок… Мне даже показалось, что я ощутила запах этого дымка, пряный и слишком сладкий.

Первое время, после того как мы познакомились, я даже не знала, что фамилия его – Кенжетаев: Элга усекала все фамилии и имена. Чичерюкин у нее был Чич, Кенжетаев – Кен, я – Лиз, если не считать тех случаев, когда она бывала мной недовольна. Тогда я становилась «Элизабет» или «Басаргина».

Я поднялась, включила ночник, сдвинула стенную панель, за которой был небольшой встроенный в стену сейф, и набрала код. В сейфе было десятка три одинаковых папок – персональные досье. Их собрала еще Нина Викентьевна. Туманский, когда решил ввести меня в курс дел, мне их показал.

В основном это были досье на противников и конкурентов Туманских. Там были подробности о том, что эти люди тщательно скрывали, включая грехи молодости, тайные пристрастия – начиная от запоев и кончая снятыми судимостями, реквизиты анонимных счетов в банках, перечни недвижимости, суммы взяток, которые давали и брали, и даже награды и звания, полученные ни за что. Я еще удивилась, что среди этих папок есть досье и на ближнее окружение: на Кена, Чичерюкина, помощника Туманской – Вадима и даже Элгу… «Господи! А это-то зачем? Они же свои!» «Сейчас своих не бывает, – нехотя сказал Сим-Сим. – Сегодня – свой, завтра – чужой. И наоборот. Погляди. Это тебе полезно. Привыкай, Лиза».

Привыкнуть к этому я не могла. Мне почему-то было жалко этих людей. Особенно голубых, то есть педрил. Их среди значительных персон, которых то и дело показывали по ТВ, оказалось на удивление много.

Я вынула папку, на которой было написано «Кен», и стала листать. Биография у него была – будь здоров. Мать русская, отец казах. Учился в Ленинградском горном институте. С Сим-Симом познакомился в какой-то геофизической экспедиции на Колыме, где проходил практику. А Туманский был простым рабочим. С тех пор и корешуют. Тут была и фотография: молоденькие, тощие Сим-Сим и Кен, в ватниках и резиновых сапогах, стоят, обнявшись, и смеются…

Судя по всему, Туманский всегда ходил по краешку, а Кен делал нормальную карьеру, член партии, брошен на укрепление кадров в Темиртау, на Казахстанскую Магнитку как национальный кадр, перетащил себя из геологии в металлургию, для чего заочно окончил Институт стали в Москве. Первая крупная сделка, которую ему организовал Сим-Сим, – левая поставка белой консервной жести на плавучий рыбзавод, промышлявший камчатского краба близ Японии…

Еще во времена Брежнева.

Ну это даже я поняла, куда консервы шли: тоже налево, за валюту, конечно. Подробностей я не разобрала. Дальше – больше. Первый кооператив на паях с Туманскими «Звезда Востока» в Талды-Кургане – по обработке шкур и кож. Под Алма-Атой, в плодоовощном совхозе, подпольный цех по пошиву дубленок – тогда они были жутко модные – из этих самых кож…

Потом – Москва. И уже Кен выбивает для Туманских кредит из бюджета. На строительство жилых домов для офицеров из Германии, когда нас оттуда фрицы надумали вышибать.

Одним словом, плетенка будь здоров! Одна у них команда. Во всяком случае, была.

С восемьдесят пятого года параллельно с другими делами Кен ввинтился в систему Внешторга, служил референтом, ездил на Тайвань и в Китай. Освоил китайский – классический и диалект. Оказывается, у них, узкоглазеньких, единого языка нет. Служил Кен Отечеству недолго – через три года его поперли. За ерунду, в общем, – за использование служебного положения в личных целях. В досье была копия приказа, из которого можно было понять, что Кен пер из командировок бытовую электронику в презент начальничкам: цветные телики, видеокамеры, видеомагнитофоны, телефоны с «памятью» – в общем, всю эту фигню, которой нынче забиты палатки на ярмарках и павильоны на бывшей ВДНХ. Но тогда за это и сесть можно было. Тем более что тащил все это Кен в товарных количествах. С чем его и застукали во Владивостоке, на таможне, через которую он пытался пропихнуть судовой контейнер с этим барахлишком. Насколько я поняла, отмазала его от неприятностей Нина Викентьевна.

Попереть-то его поперли, но кое-какие связи он сохранил. И когда «империя зла» пошла сыпаться, уже в адрес головной корпорации Туманских "Система "Т" косяком пошли, в основном с Формозы, то есть с того же Тайваня, разнообразные детали, из которых в цехе оборонки под Подольском начали собирать «на коленке» те же видики и даже редкостные по тем временам компьютеры.

Был еще и текстиль в гомерических количествах.

Расплачивались безвалютно, нефтью и минеральными удобрениями. Это уже касалось только Туманской. Как она их добывала – неизвестно.

А вообще-то я обнаружила в папке почти все, что касалось Кена (видно, не один Чичерюкин, или кто там был до него на посту главы корпоративной безопасности, старался). Размер обуви и одежды, любимые напитки, любимый тип женщин, их возраст – от шестнадцати до двадцати пяти, натуральные блондинки, скандинавского типа, малообразованные. Приводился список телок, с которыми он имел дело более или менее долго. Оказывается, москвичек и даже ленинградок он сторонился и регулярно выезжал в секс-туры в Ригу, какой-то Цесис, в Таллин и в Друскининкай. Судя по списку, трахнуться он был не дурак, но при всем при том тяготел к постоянству в отношениях: одноразовых профессиональных шлюх не любил. Может быть, потому, что в молодости (об этом сообщалось в графе «Здоровье»), пару раз подхватывал триппер.

Женат он ни разу не был, правда, была запись о ребенке, которого ему родила какая-то Роза Калкенова в Алма-Ате. Его «коллективная супруга» состояла в основном из спортсменок, была даже одна кандидат в мастера по санкам и одна горнолыжница. С последней он как-то провел отпуск в Давосе. О чем тоже была запись.

Эта самая Нина Викентьевна в который раз потрясала меня до таких подробностей могла додуматься только женщина, и, кажется, это никак не связывалось с делами. Проглядывало то и дело элементарное бабское любопытство, на уровне сплетни. Может, ей просто потрепаться не с кем было?

Но я, как всегда, ее недооценила.

Дальше шло то, что Кен тщательно секретил и скрывал от Туманских. Фотокопия записки от муллы из Самарканда. С пометочкой об оплате полученной информации. Сумма была приличная, три куска в баксах. Из записочки следовало, что в восемьдесят пятом еще сравнительно молодой Кен выезжал по турпутевке в Египет. На самом же деле он втихую совершил хадж, путешествие в Мекку, как правоверный мусульманин. После чего получил почетное звание «хаджи», право носить зеленую чалму и, вернувшись, позволение от этого самого муллы не совершать ежедневного намаза, согласно Корану, как «путешествующий». Вот это да! Ведь Тимур Хакимович тогда еще оставался членом партии!

У меня челюсть отвалилась от изумления. Первое, о чем я подумала, так это о том, что Кен имеет право на четырех жен. Так, может, у него не просто гарем из этих белобрысых телок? Может, он себе жен подбирает? Вообще, что Кен во что-то всерьез верует, хоть в Магомета, хоть в Христа, хоть в Будду, представить было невозможно.

Он был не просто светский и изысканный. Он смотрелся как нормальный, пусть стареющий мужчина плейбойского «разлива». Я представила его в арабской белой рубахе до пят, в этой зеленой чалме и золоченых туфлях с загнутыми носами, как у старика Хоттабыча, – и рассмеялась. Первый раз за все это время.

Я смеялась долго, пока не поняла, что срываюсь в истерику, и заставила себя заткнуться. Тем более что я наткнулась на листок, на котором прыгающим почерком Туманской, острым и совершенно не женским, было написано: «Родной мой медведик!»

Значит, вот как она называла Сим-Сима. Мне стало не по себе. Как будто я увидела их в постели. Вместе.

Я посмотрела в конец письма. Нина Викентьевна была очень аккуратная и всегда ставила дату. Еще она всегда рисовала птичку с огромным носом. Ей казалось, что нос у нее великоват. Хотя это было не так. Он был пряменький и узкий, с чуть заметной горбинкой повыше переносицы и с чуть более чем надо вырезанными ноздрями. Она подписывалась: «Твоя ворона».

Птичка была и тут. И дата тоже. Одиннадцатое июня прошлого года. Она писала это за сутки до того, как села в свою «альфу», смылась от охраны, запутав их джип на лесных дорогах вокруг водохранилища, и нашла место, где ей никто не мог помешать: на пустынном полуострове, близ раскуроченной старой церквухи.

Парни из моей школы называли это место «трах-площадкой». Летом, по выходным, мы добирались туда из города по Волге, а потом по водохранилищу на чьей-нибудь казанке, жгли костры, пекли картошку, купались и балдели от рока и портвейна «Кавказ». У меня с Петькой Клецовым там все и состоялось. Недели за две до выпускного вечера. Но это было так давно, что казалось не правдой. А вот что Туманскую занесло именно туда – было странным совпадением. Подозреваю, что все это штучки того же Главного Кукольника.

Она выпила водки, наверное, чтобы не было так страшно, и пульнула в себя чуть пониже левой груди из итальянского газового пистолета «полицай-автоматик», переделанного под патрон от «Макарова» Пистолетик до сих пор валяется где-то в доме. То что Туман екая грохнула себя, до сих пор знают только два-три человека. Официально (это Туманский так устроил) – инсульт, кровоизлияние в мозг.

От бесконечной изматывающей работы, дикого напряга, от того, что эта бывшая школьная учительница математики откуда-то из Средней Азии, засвечивая себя публично лишь в той мере, которая была полезна для ее дел, не только оперировала Большой Монетой, но подгребала под себя все, что сулило профицит уже не в столице (она была уже поделена) а в отдалении от нее, включая ближнее зарубежье.

Про это, последнее, письмо я ничего не знала Может быть, Сим-Сим засунул его в папку, когда готовился к отъезду?

Самое чудное – там не было почти ни слова о том, что она задумала, на что уже решилась.

"Прошу тебя, прими эту писульку совершенно серьезно. Ты всегда отмахиваешься и начинаешь смеяться, когда я пытаюсь говорить тебе о Кене. И веришь ему, как самому себе. Ты ошибаешься. Тех мальчиков, которые мерзли в одной палатке и пили биомицин по девяносто пять копеек за бутылку давно нет. А может, и не было.

Я никогда этого не говорила, потому знаю, что бы ты с ним сделал, но Тимур регулярно предлагает мне руку и сердце. С тех пор. И никак не может простить себе, что именно он познакомил тебя со мной. Помнишь, в альплагере на плато Чимбулак Он твердит, что никогда не женится, потому что есть я. Это лестно, конечно, но, по-моему, не правда. На этом свете есть только один человек, которого он любит без дураков, – он сам.

У тебя вызвало только иронию, когда я добыла доказательства, что он омусульманился. Втихую от нас. Дело не в том, что он сел зубрить суры. Он примет и католичество или пролезет в якутские шаманы, если почует, что это пахнет большими деньгами. Между прочим, он действительно принюхивался к якутским алмазам, о чем ты и не подозреваешь, но получил по носу. Помнишь его ездку в Иран в восемьдесят четвертом? Он понял, что урвать свой нефтяной кусок легче правоверному, чем европейцу. Но что-то у него сорвалось. Что именно? Ты знаешь? Я – нет.

Он давно ведет свою игру. Не знаю, сколько он уже упер из кормушки, к которой мы его допустили. Он лукав и скрытен. Но пока есть, то есть была, я, я его сдерживала. Ты – не сможешь. Я тебя не прошу, я тебе просто приказываю – выводи его из дел, откупи его доли, они не так уж велики. И, бога ради, не допускай, чтобы он и дальше был рядом, дистанцируйся. Извини за сумбур, все детали – у Беллы Зоркие. Обещаешь?"

Дальше была та самая птичка со шнобелем и «Твоя ворона».

Мне стало так плохо, что я плюнула на свою беременность и закурила.

Белла Зоркие? Ага, это та самая финансово-гениальная главбухша из главофиса на Ордынке. Которая химичит с «голубыми фишками» на бирже. Такая крашенная в платиновый «блонд», пухлая и сдобная кулебяка лет за сорок, с младенчески невинными глазками. На которой от ее объемов все платья лопаются. Отчего она и щеголяет в каких-то бурнусах, похожих на шатры цирка шапито. Хотя на нее вкалывает сам гениальный кутюрье Юдашкин.

Мне она нравилась. Несмотря на все свои образования, включая бизнес-школу в Гарварде, она материла свою обширную команду, как торговка с одесского Привоза, травила анекдоты и жаловалась мне: «Ох, деточка, я же ничего не кушаю! Тогда скажите мне, зачем я опять пухну?» Эти телеса прикрывали сверхмощный интеллектуальный компьютер, и внешность обманывала всех и вся. Жалости, если для дела, она ни к кому не испытывала. В сопли и вопли кредиторов-задолжников не верила. И обдирала их, как Соловей-разбойник калик перехожих в муромском лесу.

Чичерюкин как-то сказал, что Белла такой колобок, которого ни одной лисе не слопать: у нее было три паспорта – российский, израильский и почему-то гражданки ЮАР, где у нее вроде был фиктивный супруг – винодел по фамилии Блюменталь, и она то и дело грозилась: «Еще немножечко – и мотану я от вас, деточки… Негров по плантажам гонять и херес лакать! Вольдемар тоскует!» Своего Вольдемара она видела всего несколько часов, когда слетала куда-то под Кейптаун бракосочетаться. Это было еще при первой Туманской. Как она ко мне относилась – не знаю. В курс дел, по настоянию Сим-Сима, вводила толково, но посматривала искоса, с не очень добрым интересом. Она да еще два-три человека были в курсе, что Сим-Сим переводил на меня все свое добро.

Кен не знал.

Только теперь до меня дошло, что Сим-Сим исполнял распоряжение своей Нины – выводить Кена из игры и держать на дистанции.

Что-то было еще, чего я не знала и о чем помалкивал Михайлыч.

Может, стартовый выстрел, после которого Туманский рванул бы в свой марафон.

В эту ночь я в который раз поняла – ее нет, но она все еще есть. Остается. Во всем. И мой Туманский просто исполнял ее волю.

А Чичерюкин близок к истине: почуяв, что его спихивают на обочину, Кен мог на многое решиться.

Но как это доказать? И кто будет доказывать? Закон у нас не для таких, как Кен. Дышлообразный. Это уж я по себе распрекрасно знаю.

Заснуть я не могла. Закрыла сейф, проверив еще раз код, оставила шубу на кровати дрыхнуть вместо себя и побрела по дому.

Все спали и всё спало.

Я включала и выключала электричество, зашла в гостиную, зачем-то посидела в столовке за круглым столом на двенадцать персон, тоже дворцовым, с черным двуглавым орлом на наборной мозаичной столешнице, потом спустилась в бильярдную.

На одном из столов (всего их было три) белели шары из слоновой кости, лежал намеленный гибкий, как хлыст, любимый кий Сим-Сима. К столу был придвинут высокий стул.

На этот стул он подсаживал Гришку. Учил бить по шарам. Мальчонка хулиганил, хихикал и бросался шарами. Где-то он там спал сейчас, выше этажом, со своей нянькой Ариной. Но видеть мне его почему-то совершенно не хотелось.

Здесь тоже пахло табаком Сим-Сима. На стойке бара для игроков стояла початая бутылка коньяка «Ахтамар». Ее почему-то так и не убрали. Я пригляделась – на зеленом сукне уже был легкий налет пыли. Значит, эти тетки со швабрами сюда и не заглядывали.

Творился, конечно, бардак, но мне стало как-то уже все равно. Котельная работала на полную катушку, и дом был прогрет до духоты, но мне было холодно. Словно все кругом заледенело – стены, пол, потолок.

В доме были люди, но и их для меня как бы не стало.

Если пустота может пахнуть – я ощутила этот запах совершеннейшей пустоты.

Из дома вынули душу.

Я поняла, что для меня здесь все закончилось.

Я просто не смогу быть здесь.

Может быть, я теперь вообще не смогу – быть.

Нигде.

Такие, значит, дела.