Текст книги "Секунда до Эдема"

Глава третья

Сначала человеческий гений неуемен, потом жаден. Потом наступает уже исторически сложившийся момент сожаления, и наступает он в лучшем случае, потому что изжить себя может многое, но человеческая привычка тщеславно возводить благодеяние в ранг собственных побед – никогда. Это фатальное, критическое противоречие, но оно отнюдь не мешало открывать новые грани и как бы ненароком при этом забывать, что сначала любую грань перешагивают. Забавное явление софистики: чтобы ответственность не пригрела себе место на павлинно-важном расправленном хребте, достаточно поменять лишь одно слово.

Подростком Винсент действительно боялся не узнать мир через несколько лет, но еще больше – не увидеть его. Мир развивался быстро, но, к счастью, все еще не потерял способность соображать и разграничивать табу «нельзя» от «категорически нельзя», и когда из тех самых пробирки и копировально-печатной машины появились синтетики, ненаучная, среднестатистическая часть населения вздохнула более-менее спокойно. Люди не перестали следовать своим привычкам, да даже хотя бы потому, что по небу еще не собирались летать машины и в киосках не продавались цифровые широкоформатные газеты, но синтетики стали своего рода шагом, после которого необходимо было остановиться и сказать себе: «а теперь подумай несколько раз, прежде чем поднять ногу и сделать еще один». Винсенту достаточно было знать элементарнейшее строение биомеханического друга человека, из которого первые пятьдесят процентов – это искусственные ткани из пробирки, а вторые пятьдесят – болты, гайки и винтики, чтобы больше не интересоваться ничем из этого более подробно.

В комнате было тихо.

Винсенту казалось, что тяжелый и преющий от напряжения воздух застрял где-то в глотке и не шел дальше, не позволяя раздышаться.

Энзо нетерпеливо отбивал ногой по полу, пока игла мистера Атенхейма несколько мгновений скрывалась под истонченным покровом кубитально-локтевой.

Жизнь Винсента изменилась ровно несколько часов назад. Нет, не жизнь даже, а многие понятия, и это намного хуже, потому что перелом сознания в определенной степени считается болезненным процессом.

Он позвонил в «SynthBeing» сразу после того, как насильно свел уже устоявшееся восприятие к минимуму и вдруг, как в паршивой комедии, обнаружил, что худая грудь под безвкусной формой легонько и плавно вздымалась от циркулирующего дыхания. Он обнаружил еще много мелочей, вроде того, что ожог на руке Энзо от сковородки визуально ничем не отличался от человеческого, или что его ногти и волосы слишком натуральны для высококачественной синтетической подделки. Поразительно, что Винсент вообще запомнил происходящее, он впервые пребывал в критическом недоумении, шоке и ужасе.

Парень, взявший трубку – Итан – в ответ на сбивчивый рассказ, только задумчиво помолчал с секунду и немного равнодушным голосом спросил, где адрес, мол, и не с такими, извините, «чайниками» приходилось сталкиваться.

Чемоданы Итана Атенхейма были похожи на дедовский пухлый багаж из семидесятых, под завязку набитый вещами. С порога он представился и сразу же спросил, где «больной». У них не было времени познакомиться получше, но когда мастер увидел все воочию и с опаской уже отстранял пальцы от точки пульса на шее Энзо, не потребовалось никаких ментальных приятельственных связей, чтобы разделить друг с другом один-единственный железобетонный факт.

Энзо был неусидчивым, но терпеливым существом, при пробуждении продемонстрировавшим максимум непонимания и минимум морального сопротивления, и стучащим пальцами свободной руки по коленке, когда пустой шприц с иголкой добрался-таки до его вены.

– Стандартная проверка синтетиков, – с очевидно развитым актерским дарованием буднично пояснил мистер Атенхейм, но вид его никак не вязался с образом молодого уверенного профессионала, переступившего порог дома сорок пять минут назад.

– Неправда, – Энзо слегка поморщился, когда к коже прижался кусок ваты. Его живая мимика первое время являлась объектом беззастенчивого внимания. – Думаю, не очень целесообразно дергать мастера из компании, когда можно было изучить инструкцию по эксплуатации внимательнее или хотя бы вообще открыть её. Ничего личного, правда, – честно добавил он для Винсента.

Очень трудно было следовать договоренности о хотя бы временном неразглашении, особенно при виде того цвета, каким был наполнен шприц.

Винсент послал короткий, действительно панический взгляд Итану и на полпути был встречен таким же.

– Я попрошу тебя лечь на диван.

Процедура рентгена заняла, скорее, больше нервов, чем времени. Каждый раз, когда брови Итана сводились к переносице или взлетали вверх, Винсент порывался встать и посмотреть на экран ручного аппарата, но он не должен был подавать никаких признаков тревоги, потому что Энзо был спокоен и расслаблен – даже глаза прикрыл. Он не видел ни хмурых озадаченных лиц, ни переглядываний, не слышал беззвучного шепота переговаривавшихся губ, не чувствовал напряжения, и для Винсента это была своеобразная фора для попранной уже несколько раз за день совести. Винсент отдавал себе отчет, что подобная скрытность оправдана, но не мог без содрогания сопоставить несовместимое и видеть, что живое существо, живое существо, послушно и открыто для происходящих манипуляций ему не предназначенных. Винсент уже ничего не знал наверняка и только наблюдал, но это не значит, что он не мог сложить два и два, и результаты ему уже не нравились. Они приводили его в ужас.

– Сейчас я задам тебе ряд вопросов, но это лишь стандарт.

– Просто проверка? – Энзо догадливо хмыкнул, одергивая вниз футболку.

– Именно. И так, – Итан присел на край стола, держа ручку и блокнот, явно нервничая. – Номер твоей модели?

– Y3582.

– В чём отличие твоей модели от моделей других синтетиков?

– Все это не более чем коммерческий ход, не находите? Вероятно, я буду стоить дороже, пока на рынке не появится новая модель с каким-нибудь незначительным улучшением.

– И все же, – осторожно произнес мистер Атенхейм, – какие отличительные черты ты можешь назвать?

– Никаких. Я такой же синтетик, как и все остальные. Базовая модель.

– Хорошо, – мелко царапающая блокнот ручка немного подрагивала в сведенных напряжением пальцах. – Из чего ты сделан?

– По человеческому образу и подобию. А так как вскрывать себя я не намерен, очень прошу поверить мне на слово.

В нем был заметен задор: это были такие ненавязчиво пестрящие искорки, которые на мгновенье даже отвлекли Винсента и заставили его взглянуть на происходящее через какой-то легкий и оптимистичный сюр. Но это было недолго.

– Ответ должен быть точным.

– Меня вырастили в пробирке, вживили систему в черепную коробку. Все как обычно.

– Что, по-твоему, дает система?

– Я чувствую, – он пожал плечами, – испытываю… эмоции. Правда я не уверен, хороша ли эта часть моего существования или нет. Система дает нам функционировать в принципе.

– Значит, ты считаешь, что без неё синтетики были бы просто телами? Как куклы?

– Я не считаю – я знаю. Любой синтетик будет отвечать вам почти то же самое, потому что мы уже проснулись с этой информацией.

Винсент был растерян до той степени, что, скорее, подсознательно, чем сознательно, предпочел игнорировать факт, что все это говорит человек. Энзо не выглядел помнившим о себе – себе настоящем – хоть что-то, и его лицо, на которое Винсент с неопределенными чувствами смотрел, хранило на себе отпечаток тихого, зыбкого спокойствия, когда неважно, где ты: во сне или наяву – всяко хорошо.

– Что первое ты помнишь?

– Его сестру, – незамедлительно Энзо обратился к Винсенту глазами. – В её руке был договор дарения. Она показалась мне очень милой женщиной, кстати говоря. Но не потому, что минутами ранее она тоже назвала меня милым, – добавил он, сам, должно быть, не заметив, что на мгновение пустился в рассуждение. – Просто она производит впечатление человека, который знает, что делает.

Из всех поверхностных характеристик, которых можно отнести к самому Энзо, «бесчувственная машина» не занимала место ни под одним пунктом. И дело не в нечаянно продемонстрированной прозорливости, а в том, насколько крепки были в нем человеческая уверенность и непринужденность.

– Знаешь, Энзо, – тонкая линия губ Итана стала еще скуднее в неловко-натужливой улыбке, – пожалуйста, свари нам по чашке кофе. Думаю, мистер Эйнем не будет против. Мы пока рассчитаемся.

Винсент не стал ждать, пока Энзо приступит, и ушел в комнату, прикрыв дверь тут же, как только Итан проследовал за ним. Он отвернул голову, пережал в ладони свои пальцы, сотрясаемые нервическим тиком. Он дышал так, словно только-только этому учился. Вдох-выдох. Вдох-всхлип-выдох, вдох-выдох.

– Мистер Эйнем, – Итан подошел осторожно, заведомо выдав глазами все то, что собирался сказать. – Сейчас самое главное, что требуется от вас – это успокоиться и не принимать поспешных решений, чтобы…

– Он сумасшедший, да?

А может, это он, он, Винсент, сумасшедший и сейчас готов принять любые выводы на веру, лишь бы не знать, не осознавать, не задумываться.

– Боюсь, это не совсем так… Точнее, совсем не так. Мистер Эйнем, чтобы вы понимали, – он присел на краешек кровати, как бы показывая – вот так, вот так надо, без излишних беспокойств, – я сам впервые встречаюсь с чем-то подобным. Для стопроцентных прогнозов требуется хирургическое вмешательство, но рентген показал достаточно, чтобы можно было говорить хоть о чём-то. И так, – шумно он вздохнул. – У нас есть человек, который, я полагаю, несанкционированно носит в себе производственные элементы корпорации. У него селезенка искусственная, можете поверить? Она плод весьма продуманной в нашем случае биомеханики и, судя по всему, полностью взяла на себя кроветворную функцию, потому что красный костный мозг заметно поврежден и не справляется со своей задачей сам. Селезенка дает искусственную кровь, её называют аквамарином, но очевидно, что она не вступает ни в какую пагубную реакцию с настоящей. Лиловый цвет, который мы видели при заборе в шприце – просто побочный эффект смешения. И конечности… В общем, с его ногами что-то не так. Это требует больше времени, чем то, что у нас было сейчас. Но самое главное, – на мгновение остановился Итан, и Винсент недвижимо застыл от напора информации, – самое главное, в его черепную коробку вживлена микрочиповая система. Она отвечает за свойственную синтетикам моторику и речь, она отвечает за все, как он сам и сказал, но, видите ли, его понятия… они полностью извращены. Взять хотя бы тот факт, что он считает себя синтетиком. Про остальное вообще не стоит упоминать.

Итан произносил вещи, совершенно фантастико-немыслимые вещи, которые представлялись до ужаса легко. Так, словно, не нужно было никаких усилий, чтобы вообще представлять подобное, но Винсент знал, знал, что страшные вещи происходят лаконично, как факт, и никаких лишних слов не надо. Просто данность.

– Но это не должно быть чем-то законным. Не должно же, да?

– Конечно, нет! – мистер Атенхейм горячечно воскликнул. – Более того, для начала все это невозможно в принципе. По крайней мере, так мне казалось… И только потом уже незаконно. Мы не в фантастическом фильме, но факт эксперимента налицо. Мне сложно говорить еще что-либо кроме того, что этот парень очень сильно заблуждается по поводу того, кто он есть на самом деле. Это влияние системы. Пытаться с этим что-то сделать – скользкая тропинка. Не пытаться – то же самое. Но я знаю одно: если все это всплывет, то ничего хорошего можно не ждать ни для парня, ни для вас, ни для компании, а она в первую очередь насядет на вас, потому что на нее насядут все ученое сообщество и правоохранительные органы. Пойдет шумиха, выяснение деталей, многие потеряют работу, нервы, возможно, даже и жизни, поэтому… Между собой делайте что хотите, но обнародование даже из альтруизма именно на данном этапе может повлечь последствия. Для парня в том числе. Особенно для него.

С гримасой искреннего непонимания Винсент вскочил и на первых возмущенных кричащих нотах вовремя успел понизить голос.

– Вы предлагаете мне оставить его у себя и делать вид, что всего этого не было?..

– Я предлагаю вам вариант, при котором никто не пострадает, пока дело не прояснится. Думаете, тот, кто это сделал, вылезет из укрытия и замашет руками, как только пойдет следствие? Нет! Пострадает кто угодно, но только не виновник! Сами подумайте, – яростный шепот немного смягчился, – вы можете сломать множество жизней из-за человека, которого никто, вероятнее всего, не ищет, иначе об этом было бы слышно на каждом углу. Сопоставьте факты, подумайте логично – с восьмидесяти процентной вероятностью этот парень обыкновенный коматозник. Он ровным счетом ничего о себе не знает и не помнит и ему, кажется, прекрасно! Я не убеждаю вас не говорить ему правду, но и сделать это не тороплю. Все нужно решать по мере поступления. А пока что я могу…

– Вы не имеете никакого права решать за меня.

– … могу исключить из системы повиновение, – с нажимом повторил Итан, – и дисфункционировать кнопку питания. Как минимум это будет гуманно. И да – я не имею права решать за вас, мистер Эйнем, но моим долгом было призвать вас не торопить события, и я его выполнил. Дальше будет так, как поведет вас ваша совесть. Но в случае правильного выбора можете надеяться на моё полное молчание.

Они играли в гляделки всего ничего, но немой диалог отскакивал от них вопросом-ответом, как мячик пинг-понга.

Совесть все еще бунтовала, голова плавилась.

– Что на счет содействия? – Винсент, вероятно, с опозданием осознал, что этим вопросом уже подчеркнул свое решение, но игнорировать все имеющиеся варианты было бы большим расточительством. – Не говорите, что оставите меня разбираться с этим самому. Я до сих пор не уверен, что хоть как-то просуществую с ним рядом даже несколько часов.

Итан неуверенно, но, тем не менее, кивнул.

– Узнаю про него все, что в моих силах, мистер Эйнем. Что до дальнейшего… Если все же захотите подключить официальные органы, то советую сделать это сейчас. Понимаете, в данный момент этот парень значится в документах, как товар, вы – как его владелец. Его отправят на официальное медицинское освидетельствование, а когда окончательно выяснится, что он человек, вы и компания как минимум будете рассматриваться под статьёй работорговли, и если за эксперимент ответственны не все, то прошедшие несколько дней парня использовали в личных целях вы и только вы. Своевременное заявление снизит вероятность того, что вы… что мы с вами попадем под раздачу разбирательства. Если захотите заявить позже, то будьте готовы к ужесточенным мерам. Но, наверное, самое неприятное состоит в том, что на решение потребуется время. Но что бы вы не выбрали, обязательно предупредите об этом меня. Я дам вам свои контактные данные.

Итан не лгал: для начала он сделал все, что в его силах, в пределах этих четырех стен. Винсента поражало, что при смелых и резких убеждениях, касаемо ситуации, мистер Атенхейм умудрялся совершенно спокойным и дружелюбным образом взаимодействовать с источником проблемы. Он сказал Энзо: «нам нужно выключить тебя на пару минуточек», и его ладонь почти мягко, словно с заботой детского хирурга тронула его затылок.

Все прошло быстро: с помощью спецпрограммы и беспроводной сети Итан выполнил обещанное, в процессе поговаривая что-то о вреде подобного взаимодействия мозга и инородной системы. Винсент отдаленно понял, что он говорит о возможных диссонансах на почве настоящего и принудительного сна, однако все его мысли были там – через несколько минут, когда его оставят одного, наедине с размыкающейся перед ним с каждой секундой черной дырой.

– Он считает, что синтетиков полностью растят в пробирке, а потом наделяют их чувствами с помощью системы, – перед уходом Итан на мгновение замер у двери. – Выбор – две крайности, и я бы советовал вам придерживаться одной из них. Вы понимаете, о чём я? Либо он знает, либо нет. Середина будет неоправданным риском только лишь ради слабостей и поблажек.

Несмотря на пространность, Винсент словно со вспышкой, пришедшей откуда-то извне, осознал, скорее, абстрактно, чем понятийно, что значит этот призыв.

Он долго стоял у дверей и, несмотря на бешеный поток мыслей, не мог думать ни о чём. Среди гаммы ощущений и эмоций он с трудом, но все же выцепил ту, которая стала потрясением – иррациональное отторжение.

Интересным было то, что для Энзо… ничего не изменилось. Только поблагодарил за дисфункцию кнопки питания, сказав что-то про нелегальные действия, которые нужно занести в список вещей из разряда «must to do». А Винсент смотрел на него, смотрел, смотрел и не знал, что делать дальше. По его дому ходил совершенно незнакомый ему человек, а он должен был хотя бы попытаться сделать вид… что все нормально? что давать какие-то указания по-прежнему в порядке вещей? что он не вздрагивает каждый раз, когда они в одном помещении? А он вздрагивал, вздрагивал до оледенения внутренностей, как не дай Бог познать кому-то другому.

У Винсента было много вопросов, которые он просто не смог сформулировать вовремя и которые пришли к нему довольно поздно. Он привыкал с трудом. Только на третий день, до которого он как-то дожил, умудряясь спать по три-четыре часа, он осмелился заговорить о чем-то, что исключало сухие, сквозь нехотя «принеси-подай».

– Что ты знаешь о себе?

Энзо, лениво расставляющий посуду и вообще часто позволявший себе отвлекаться, что теперь казалось вообще из ряда вон, обернулся через плечо.

– Снова хочешь услышать стандартное приветствие? – он ответил с достаточным задором, чтобы дальше можно было беспрепятственно прощупывать почву. – Только в этот раз не обещаю такого же стандартного занудства.

– Я не имею в виду приветствие. Я имею в виду что-то, чего не может знать кто-то другой. Что-то личное.

– Ну, – Энзо поставил последнюю тарелку в шкафчик и всерьёз задумался.

– Ничего не приходит в голову. Обычно, когда спрашивают такие вопросы, это ставит в тупик.

– Откуда ты знаешь? Откуда ты вообще знаешь все то, что знаешь?

– Просто знаю и все. Это как… как будто всегда было. Не знаю, – пожав плечами, Энзо отвернулся, возвратившись к кухонным делам, и на его лице уже не было прежней задумчивости, словно ему удавалось отпускать даже самую тяжелую мысль с легкостью, в свободный полет. Он думал о чём-то своем, а потом вдруг опять обернулся, облокотившись о тумбу позади. – Можно я выйду на улицу?

Винсент оказался немного сбит с толку.

– Зачем?

– Сегодня красивый закат, – Энзо посмотрел за окно и смущенно потупился. Чёрт возьми, смущенно. Наверное, Винсент никогда к этому не привыкнет.

– Да, конечно, – ответил он бездумно.

Весь этот разговор был хорошей попыткой разузнать хоть что-нибудь. Паззл начал собираться, когда однажды приехала Тесса. Она с мужем оставила на Винсента какую-то вялую на вид девчонку, потому что они спешили куда-то по делам в центр, а из-за неожиданно большого количества приобретенных покупок в машине не хватало места, так что они обещали потом заехать за ней. Винсент не успел осознать, как буквально через десять секунд Тессы и след простыл, а в середине комнаты уже стояла большеглазая кукольная моделька, разодетая в джинсы и футболку. Сестра как-то упоминала, что терпеть не может придуманную для синтетиков форму.

Энзо как раз вышел откуда-то из ванной и был приятно удивлен, увидев незнакомого гостя. Он обрадовался, как пятилетний ребенок.

– Привет. Я Энзо, а ты? – в ход пошла приветливая улыбка и вежливо протянутая для пожатия рука.

Синтетика Тессы звали Сара. Эта самая Сара смотрела на него в упор, но словно ничего не видела. Казалось, в возникшей тишине можно было услышать активно работающие механизмы в её рыжеволосой голове, которая дернулась на секунду, а потом вернулась в прежнее положение. По какой-то причине она ничего не отвечала.

– Ладно, – не терял надежды Энзо и с явным весельем предпринял еще одну попытку. – Я модель под номером Y3582. Теперь твоя очередь. Это легко.

Сара никак не восприняла добрый жест и продолжала быть неподвижной и безмолвной.

– Нет? – ему пришлось опустить руку. – Видимо, нет. Без обид, но ты странная. Но это ничего, – приободряющие заметил он. – По-моему, быть странным совсем не плохо. А! Твои хозяева просто не скинули заводские установки.

Таким образом Винсент стал свидетелем появления занимательного факта. Фактов, если точнее: Сара не воспринимала Энзо, а Энзо в свою очередь воспринимал её не так. Жутко, на самом деле, но Винсент старался не думать об этом лишний раз.

– Что для вас, синтетиков, значит сбросить заводские установки? Напомни, – спросил он в следующий раз как бы между делом: Энзо заканчивал взбивать подушки дивана в гостиной, а Винсент только начинал (больше для непринужденного вида) переставлять на полке шкафа всякие личные мелочи, которые мог переставлять только он.

Энзо на мгновение застыл с подушкой в руках, немного поразмыслив.

– Имитация человеческого поведения, – уверенно ответив, он наконец пристроил подушку на место. – Как раз то, что я делаю сейчас. Учитывая так же имитацию чувств и ощущений, для нас такое поведение даже естественней.

Винсенту хотелось и смеяться и плакать. Пара его слов, один только разговор способен был разбить очки неверного ви́дения. Разбить, растоптать, а потом оставить парня с этими осколками. Энзо не понимал, насколько его уверенность была ошибочна, насколько сильно он обманывался, насколько сильно покопались в его голове, заставив принять на веру какой-то прописанный ничтожный код, диктующий мнить себя не тем, кто он есть на самом деле. И, Иисусе, понял Винсент, с учетом знаний Энзо о себе, он, должно быть, видит картину, искаженную в разы, где человек вырастил в пробирке послушных ему рабов, и ладно бы Энзо всерьез был обеспокоен этим, но нет. Было логично предположить, что без памяти, без имени, но с установкой «хозяин-прислуга» он не будет знать и помышлять о другой жизни, но Винсент не мог наблюдать, как тот совершенно спокойно воспринимает все как должное.

Большую часть времени Винсент проводил в ощущении растущего и не отпускающего мандражного напряжения. У него была тысяча и одна причина протянуть руку до своего телефона и позвонить куда следовало. Позвонить и рассказать. Быть честным. Быть хорошим гражданином. Но если между всем этим безумием где-то было место гуманности, то она явно не определялась намерением испортить чью-то жизнь. В горькой задумчивости Винсент мог задавать себе кучу вопросов и подбирать Энзо сотни имен, гадая, каким из них его могли раньше звать, а потом вспоминал, что незнание для Энзо – пилюля счастья. Он не знал и просто жил. Винсент хотел бы видеть в своем молчании что-то одно – или малодушие или милосердие, – но маятник его мереканий подавался от одного конца к другому, и тут он понял, что его моральный компас впервые работает с такими перебоями.

Он действительно не знал, как продержался несколько дней. Этого было достаточно, чтобы утвердиться в окончательном намерении сдать парня куда надо. Вот так просто. Молчание никогда не было хорошим проводником в делах, касающихся выбора нравственности, и уж тем более – в делах на грани игр с чужой жизнью и законом.

Или оставить его при себе? Да, оставить и жить припеваючи и в безопасности – моральной для парня и физической – для него самого. Какое-то время они будут привыкать друг к другу, притираться, возможно, Винсент обзаведется периодической тахикардией на фоне нервных всплесков, но потом, потом ведь все наладится. Потом, немного погодя, он расскажет Энзо правду и тогда жизнь вернётся в прежнее русло. Не самый дурной план.

Жаль только, что Винсент осознавал: желание и план – штука гипотетическая.

Сосредоточить внимание на работе было самым разумным. Винсент готовился к этому, как к какому-то ритуалу: послушал тишину, сидя на диване, закрыл глаза, освободил мысли, в закрепление результата выпил чашку зеленого чая. Как только он сел за печатную машинку, что-то словно щелкнуло его по носу, сбивая приобретенный в течение дня настрой. Еще не время, успокаивал он себя, нужно еще немного подождать, набраться, так сказать, вдохновения. В последний раз он использовал это наивное и воздушное слово еще будучи юнцом, а потом вдохновение перестало кого-либо интересовать – куда важнее были работоспособность и производительность. Иногда он думал, что не «смена полюсов» подкосила его творчество, а он подкосил себя сам, разменяв чистое, вдохновенное, независимое, живущее своей жизнью под ненавязчивым стержнем пера на зависимое, обусловленное низменным «надо» и напоминающее гонку без точки возврата.

– Ты хоть иногда бываешь не в напряжённом состоянии? – за спиной послышался вопрос и скрип кровати, прогнувшейся под тяжестью тела – Энзо свалился на неё, точно без сил. На деле же это было веселое дурачество, которое Винсент, учитывая свое дурное настроение, предпочел благоразумно проигнорировать.

– Я пытаюсь сосредоточиться, – сказал он. – И буду очень благодарен, если ты не будешь мне мешать.

– По-моему, ты слишком сосредотачиваешься. Ключевое слово – «слишком».

Винсент кинул на него через плечо суровый взгляд. Энзо лежал, закинув согнутую ногу на ногу, а руки за голову.

– Тут все не так работает, как ты думаешь.

– Да ну? – с азартом вступал в пикировку Энзо. – Мне всегда казалось, ну, знаешь, – он взмахнул рукой, – что прекрасные вещи создаются прекрасными порывами, а не… не так.

Винсент вдруг понял, что не может даже нормально разозлиться на разлегшегося на его кровати «специалиста», поэтому проворчал с напускной строгостью:

– Ты пришел, чтобы я дал тебе какую-нибудь грязную работу?

– Вообще-то нет, – признался Энзо, конфузливо опустив взгляд, словно за этот ответ его мог кто-то наказать. – Я просто хотел предложить тебе заняться чем-нибудь интересным, – а потом поспешно добавил: – Если ты, конечно, не против.

– Ладно, только дай немного поработать.

Согласие было озвучено не для того, чтобы отмахнуться, а потому что Винсент не видел причины не пойти на поводу у кого-то, кто предлагал перспективу времяпровождения интересней, чем нынешнее.

Энзо послушно не отвлекал его весь следующий час. Когда Винсент в очередной раз с досадой осознал свою никчемность за писательским столом, он всерьез подумал, что не стоит отказываться от каких-нибудь увлекательных штук, но опоздал с предпринятием – Энзо, свернувшись в клубок, спал.

Винсент посчитал это отличной возможностью и достал из кармана телефон. Из дилемм у него была только одна: звонить в органы или сначала Итану, чтобы предупредить о своем решении. Чисто по-человечески, совести ради, он выбрал второе и удержал кнопку быстрого набора.

Раздался забавный свистящий звук.

Из расслабленно приоткрытых губ лежащего на кровати тела вылетал легкий свист.

Винсент впервые наблюдал за тем, как он спит. Видел трепетание век и замершую ладонь под щекой, видел, как черные волосы контрастно разметались по кипенно-белой наволочке и как мимическая складочка на лбу вторила всему тому, что он сейчас, вероятно, видел под веками.

Такой чудак. Энзо сам по себе упорно не вписывался и одновременно вписывался в пространство. Честно говоря, у Винсента голова шла от него кругом, но, на удивление, это не то, что было чем-то катастрофически плохим.

Винсент нажал на сброс и оставил Энзо в комнате одного. Он не стал его будить.