Текст книги "Сказки королевского барда. Для детей, которые успели вырасти"

Сказки королевского барда
Для детей, которые успели вырасти
Дарья Владимировна Меркотан

Редактор Глеб Буваненко

© Дарья Владимировна Меркотан, 2017

ISBN 978-5-4490-1517-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как бард глухому пел

Навстречу ему скакала не девица и не парень: что-то среднее, благодаря ухищрениям придворной моды. Так что попробуй разбери с такого расстояния, есть под кирасой грудь, али пустая она. И все же это был мальчик! Без сомнений, не могла женщина так ровно держаться в седле, неся на плечах тяжесть доспехов. Поравнявшись с ним, воин резко натянул поводья. Добротный конь, сытый, с блестящей шкурой широко раздувал ноздри, косил глаза на коленку, закованную в железо, и норовил цапнуть за нее.

Он скользнул взглядом по обмундированию всадника. Богатое седло… Если присмотреться. Уздечка и нагрудная прозвездь блестели ярко начищенным серебром, немного потертым. Доспехи были в выщерблинах и царапинах, не слишком глубоких, но легших такой густой сетью на металл, что он перестал отражать солнце. Кожа тоже была в паутине складок. Иначе говоря, сразу было и не определить, к какому сословию принадлежал воин: то ли разорившийся дворянин, то ли обыкновенный бандюга, отбившийся от шайки.

– Доброго дня, – всадник снял перчатку и протянул руку с длинными пальцами. – Я не кусаюсь, – заметил он, пока бард, которому страсть как хотелось поговорить с кем-нибудь, не мог вытянуть из себя ни слова.

– И вам того же, сир.

– Хе! Рыцарем обозвал! Ладно, нравишься ты мне, – всадник улыбнулся, обнажив крепкие лошадиные зубы. – Поехали со мной, будешь воспевать мои… Ну, не подвиги. Дела. А скоро, быть может, и подвиги. Кто знает…

– Деточка, ты кем себя возомнил? Я играл при дворе самого короля!

– А чего пешком идешь? Э! – не-рыцарь досадливо махнул рукой с зажатой в ней перчаткой и ударил коня пятками в бока. – Много пропустишь, пока под ноги смотреть будешь. Со мной и интереснее, и страну повидать сумеешь.

Всадник хрипло выматерился. Видно, тоже ему скучно было. Бард нагнал коня, так и стремившегося перейти на рысь, и взялся за стремя.

– Так тебе бард нужен?

– Дошло до утки на третьи сутки.

– Ты со мной не шути, а то такую песню сочиню, потом до конца жизни без красных щек в гостиницу не войдешь.

– Язык вырву.

– Спасибо, хоть пальцы не скормит… – пробормотал бард.

– Что? Четко говори, туговата я на ухо.

Но вот он поднял глаза на воина. Могли ли быть у мальчика эти губы, могла ли быть у мальчика эта посадка головы, могли ли быть у мальчика эти тонкие пальцы? Ее красота была красотой зрелой женщины, и бард вспыхнул красным до кончиков ушей.

– О! Миледи! Виноват, я не думал, что дама вашего возраста и статуса станет разъезжать в одиночку по нашей стране, – он поклонился до земли, сняв шляпу и подметя пером дорогу.

– Хе! Миледи обозвал! Хорошо, в этот раз я тебя прощаю, – дама сверху-вниз глянула на музыканта. – Странное дело… Разве ты не слышал о женском подразделении Рыцарского Ордена Святого Георга?

Бард присмотрелся к щиту, притороченному к седлу. Герба на нем было, а если и был когда-то, то теперь он был замалеван черной краской, причем, явно наскоро – в некоторых местах все еще виднелся зеленый фон.

– Нет, миледи, не слышал. Но позвольте заметить, что ваша экипировка скорее напоминает мне о рыцарях, сбежавших с войны, чем о благородных воинах, что борются за своего государя…

Она резко свесилась вниз, зло блеснув глазами. Бард отшатнулся, до белых костяшек сжав ремень своей сумки, и сильно побледнел. Такие взгляды никогда не сулили ничего хорошего.

– Это хорошо. Бард, – она выплюнула последнее слово. – Пойдешь со мной?

– До той поры, пока нам обоим будет по пути.

Он гордо зашагал рядом с конем.

Бард все чаще замечал, что дама то картавит, то неправильно произносит звуки. Она еле заметно вздрагивала, как конь от увиденной палки, когда он подходил к ней из-за спины. Слух, судя по всему, у нее отнялся давно, а язык начал путаться без него лишь в последнее время. Удивительно, как она вообще понимала, что ей говорят.

– Зачем тебе бард?

Она сделала вид, словно витала в облаках и не слышала, так что вопрос пришлось повторить.

– Чтобы обо мне потомки помнили, – женщина улыбнулась. – Песню сочинишь, она станет известной…

– Ты сможешь ее услышать?

– Что за вопрос? Я могу тебе даже мотив напеть и идею для рассказа подскажу!

Дама откашлялась, будто и правда собралась петь, но вместо этого вдруг вытащила из-под лошадиной попоны меч. Его клинок, в отличие от кирасы, был ярко начищен и блестел в свете костра, рукоять его была покрыта черной кожей. Также на ней располагалось кольцо, чтобы меч в случае чего можно было держать горизонтально.

– Он не слишком дорог для простой дамы?

– Песню о нем напишешь, тогда расскажу, откуда он у меня.

– Как я напишу песню, если не знаю всей истории?

Дама задумалась и поудобнее уселась у костра, положив меч поверх колен.

– Недавеча ехала я близ озера. Гляжу, гладкое оно стало, серебряное, ну прямо зеркало. И тут из него высовывается рука. Зеленая, вся в чешуе, пиявках и бородавках. Эге, думаю, какая страшная жаба вымахала. А рука трясет мечом. Я лошадь к дереву привязываю, спускаюсь к воде и на руку эту смотрю. Не хотелось, понимаешь, ноги мочить. Вдруг из воды кикимора выпрыгивает, да как заголосит…

У барда уши сначала покраснели, потом посинели, грозя отвалиться. Женщина решила пересказать ему весь монолог озерной девы, ругаясь при этом страшно и по-мужски, да так искусно, что поставь рядом корабельного боцмана – он бы себе пару-тройку выражений записал на память.

– …наорала на меня и мечом в меня бросила.

– Позволь, я кое-что уточню, – бард боязливо поежился и никак не мог отойти от услышанного. Он не знал, что смутило его больше: что кикиморы раздают мечи направо и налево или что дама, а он все же надеялся на ее благородное происхождение, так ругалась. – Она тебя матом обложила за то, что ты меч долго не брала?

– Ну да. Гадина морская, – женщина сплюнула. – Какой нормальный человек осенью в воду полезет? Я ей так и сказала, а сверху еще прибавила, что она, дрянь болотная…

Ночь, столь светлая на небе, смотрела на тусклый костер холодными звездами. В эту пору обычно наступали заморозки, но отчего-то землю не устилал туман, и первые морозы жгли не так больно. Дама все говорила и говорила, хрипло смеясь и коверкая звуки, и голос ее уносился под купол неба.

Обстановка, в которой она вела свой рассказ, так и располагала написать хотя бы поэму. Язык дамы лишь мешался и наводил на мысли о похабных песнях.

– Кто ты? – крикнула дама, уперев руку в бок.

– Я бандит ветра, – проговорил бродяга так тихо, что барду пришлось читать едва ли не по губам.

– А-а-а-ась? Что говоришь?

Мужчина, одетый в легкие кожаные доспехи, столбом стоял посреди дороги. Тонкий и высокий, он походил скорее на прутик, чем на человека, и казалось, что может сломаться от любого дуновения ветра. Неудивительно, что сил у него не хватало даже на то, чтобы просто говорить громче.

Все время, что бард рассматривал незнакомца, тот что-то говорил. Это было ясно по шевелящимся губам. Дама отчаялась понять хоть что-нибудь и отогнула пальцем ухо, будто так было лучше слышно.

– Меня называют Тенью, и я самый тихий бандит во всей округе, – мужчина начинал беситься, но говорил все также тихо. Не выдержало терпение и у спутницы барда.

– Ах ты, змея! Над дамой издеваться! Что он говорит? – она схватила барда за грудки. – Ну! Отвечай! Негодяи! Оба!

– Не шуми. Он бандит, хочет нас ограбить.

Дама перевела взгляд с губ барда на дорогу. После чего вдруг лихо спрыгнула с коня, подобрала камень с земли и бросила в ближайшие кусты. У каждого рыцаря был свой способ обнаруживать засады, да и чуйка у них заточена.

– Выметайтесь! – по-вороньи хрипло крикнула женщина и обнажила меч.

– Мы только доспехи примерим, – гаркнул один из шайки.

В отличие от бандитов, дама обошлась без победоносного клича. Кусты зашевелились, обнажив три оскаленных рожи. Бард зверски выругался, видя катившуюся с холма безумную свору, и поторопился уйти с дороги и увести за собой коня. Рядом с ухом просвистела стрела.

Дама завертела мечом, не раздумывая, ворвалась в самую гущу разбойников. Их было много, да и напирали они кучей, будто превратившись в чудище, ощерившееся сталью, копьями и арбалетами. В общей свалке невозможно было разглядеть женщину, для которой такой бой был чем-то новым. Она впервые была один на один с бандитской шайкой. Удары градом сыпались на нее, пот застилал глаза, мечи звенели. Никаких правил и эффектных финтов – не хватало ни времени, ни места. Безумная рубка смешалась перед глазами, на место каждого убитого словно вставал новый враг. Число их никак не уменьшалось. Она дралась в кольце.

А потом начался пожар.

Бандиты, как дикари, одетые в шкуры, открыли рты в страшных криках и вдруг разбежались в стороны, кто с горящими спинами, кто хватаясь за обожженную кожу. Дама взмахнула мечом, задев в висок ближайшего противника. Краем глаза она заметила, как бард, сидя на ее коне, забрасывал бандитов горящими факелами. Хотела бы она крикнуть, чтобы не разбазаривал имущество, да помощь его пришлась кстати.

Уже после, когда они вдвоем выбрались из перепалки, дама заметила, что так и бежала по дороге с обнаженным мечом в руке. Кровь застыла на нем ржавыми пятнами, и она, не слыша собственного голоса, скомандовала барду устроить привал. Сама побежала к ближайшей речке, скатилась с обрыва и рухнула в ледяную воду. Дама долго терла покрасневшие руки, вода розовела вокруг нее.

Бард терпеливо ждал, пока женщина закончит. Примерно через час она вышла из подлеска и придирчиво осмотрела стоянку. Она сбросила с себя рукавицы, расстегнула ремешки кирасы и зазвенела кольчугой. Та серебряной чешуей расположилась у ее ног, но тут же оказалась откинута в сторону яростным пинком.

– Бандиты… Собачье дерьмо им, а не мои доспехи! Дюжина на одну даму! Посреди тракта!

Успокоилась она только тогда, когда бард сунул ей котелок с варевом и ложку. Дама медленно помешала густую похлебку с жирными пятнами и толстыми колечками моркови и лука. Съев пару ложек, она будто бы совершенно расслабилась и отошла от недавней схватки.

– Из сегодняшних событий может выйти прекрасная песнь.

Женщина не слышала. Она задумчиво пережевывала попавшийся хрящик, как вдруг решила заговорить.

– Титул рыцаря перешел ко мне по наследству, от матери. Пару лет назад я отправилась в поход. Представляешь, бард? Я, дама, служившая королю верой и правдой, была отправлена за моря, чтобы покорять каких-то чернокожих, да и еще их принцессой становиться! Да, мы тогда много земель захватили, это правда. Но во время перехода через горы я подхватила какую-то хворь. Ни один лекарь мне не помог, и пришлось с позором возвращаться на родину, пока мои братья и сестры продолжали начатое дело, – дама хмуро посмотрела в костер, как если бы в головешках и искрах увидела события тех дней. – Меня из-за глухоты из Ордена выгнали. Я им хотела доказать, что могу сражаться, но никто мне не верил. Говорили, что с немыми еще могут справиться, а глухие им не нужны, – женщина вяло ковырнула веткой угли. – Я дала обет, что как только совершу хотя бы один подвиг, достойный здорового человека, снова возьму в руки щит. А до той поры – нельзя.

– Но ты разобралась с целой бандитской шайкой! – бард не был ей услышан, и пришлось постучать по ее плечу, чтобы она хотя бы подняла глаза.

– Сделай я это одна – тогда другое дело, а так ты мне помог.

– Я сочиню балладу о том, как разверзлись хляби небесные, и с Божьей помощью вода в огонь превратилась, и пламя то тебя стороной обходило! Даже рифма есть. Вот.

«На булатном коне статная дама

Послала с небес Господне пламя…»

Женщина вымученно улыбнулась ему, как нерадивому ученику. Всполохи огня еле отражались от кирасы у ее ног, тени залегли на впалых щеках, скрывая темные пятна кровоподтеков. Она слишком устала, и бард видел это, но ничего не мог поделать. Все же он музыкант, а не паяц. Хотя, кто знает, можно ли вызвать у этой дамы не ухмылку и не оскал, а настоящую улыбку?

– Баллады о любви пишут, – не слишком громко сказала она. – Для нее в моей жизни места нет.

Спустя неделю скитаний бард раздобыл себе кобылу. Для этого пришлось подрать глотку в прибрежных тавернах, перекрикивая пьяный галдеж матросов и ор чаек. Как ни странно, похабная песня о кикиморе и мече стала любимой у пьяниц, так как не обладала ни высоким слогом, ни мудреной моралью. К порту съезжались даже работяги из окрестных деревень, чтобы послушать сказку. Детей, правда, преждевременно выгоняли.

Дама обыкновенно сидела за одним из столов и наблюдала за ловкими пальцами барда, перебиравшими струны лютни. Он не знал, как хорошо было слышно ей, да и могла ли она разобрать, что за песню он пел. Однако время шло, дама не спрашивала, о чем он поет, а сам бард старался лишний раз не докучать ей.

Музыканту, даже хорошему, лучше уезжать из таверны до того, как его репертуар успеет наскучить постояльцам. Дама без пререканий согласилась двинуться дальше, пока холодные ветра не настигли их, и пальцем указала направление. Они ехали вглубь страны.

Бард трясся в седле, пятой точкой ощущая выпиравшие кости полудохлой кобылы. Дама насвистывала какой-то гимн, но большинство звуков пропускала, а иногда и фальшивила, не замечая ни того, ни другого. Спокойно было на их душах все то время, что они обгоняли зиму.

Вокруг раскинулась степь, ветер гулял по желтому морю травы, еле шелестел гнущимися к земле кустами.

Он чувствовал, что путешествие их подходит к концу. Когда вдали показались зубчатые башни серого замка с вытянутыми окнами, а потом и его стена, обнесенная рвом, сердце его неприятно заколотилось и пару раз даже замерло. Бард не хотел думать о том, что женщина покинет его, как надоевшего котенка.

– Мой, – невнятно произнесла она.

– Спасибо.

Бард протянул ей руку, но дама уже пришпорила коня и наметом поскакала к широкой арке. Над степью разнесся знакомый гимн в исполнении горна. Волосы женщины развевались по ветру, пока она подъезжала к замку. Слишком гордая, должно быть, раз шлема не носила.

Спустя три года они вновь встретились. К сожалению или к счастью, бард собственными глазами увидел ее смерть, для этого ему не пришлось разъезжать по архивам. Его поставили летописцем при одном из отрядов Ордена – больно любят рыцари свои подвиги увековечивать в истории, вот и потащили музыканта, уже стреляного воробья, с собой на вылазку. Враги государства совсем обнаглели и расположились лагерем выше по реке.

Бард, облаченный в кольчугу, и с лютней за спиной, шел позади отряда рыцарей. Шедшие впереди воины прочесывали лес, как вдруг горло одного из них пронзила стрела.

– Засада! – грянул страшный крик.

Рыцари ринулись к деревьям, выделяясь на белоснежном фоне и потрясая мечами. Все они кричали то ли от ярости, то ли от страха, и только одна бежала безмолвно, ведя их за собой на врагов. В тот день полегло много отважных мужчин и женщин. Ценой их крови была оплачена очередная победа.

Дама умерла быстро. От стрелы в глазу.

Красивая была.

На дорогах много людей встречаются и много историй происходит. Эта – одна из них.

Как бард тонуть учился

– Вот и уезжай! Никогда ты порога этого дома не переступишь и не увидишь, слышишь?! Прочь! Прочь!

Юбка задралась ей по колени, открыв нижнюю. Она одеться не успела, а уже прогоняла. Хотелось бы ее старой ведьмой обозвать, да больно молода была, так что пусть ругается, сколько влезет. И проклятья в спину шлет.

Домик скрылся за холмами, когда я остановился, чтобы утереть пот со лба. До порта была пара дней пути, а с карманами, в которых ветер гулял, мне нечего было делать в деревнях. Пришлось ускориться и на голодный желудок топать к морю.

Теплый песок забрался в дырявые ботинки, приятно колол подушечки пальцев. Я поглубже зарыл в него пятки, будто для упора, чтобы открывшийся вид не опрокинул на спину. Вдалеке ощерился зубами-мачтами порт, беспокойные рыболовные лодки прыгали по волнам, стремясь прежде всех добраться до рынка, чтобы первыми открыть аукцион и распродать улов хотя бы до полудня. Толпа поварят заполнила весь пирс, а те, что поопытнее, не встречали рыбаков; наоборот, места занимали в анатомическом рыбном театре.

Печенки, кишки и прочие телеса меня не интересовали, несмотря на утробное рычание в животе. Я сбросил с плеч пыльный плащ, повесил его на сгиб локтя. Солнце начинало припекать, стоило поскорее скрыться в одном из укромных местечек, пока на улицы не вылезли стражники.

Я нашел самую захудалую кофейню, где таких, как я, кормят за бесплатно, лишь бы свалил побыстрее. Кофе с гущей, которую приходилось сплевывать, навроде жеваного табака; хлеб черствый драл горло, приходилось после каждого куска пить мутную коричневую отраву и плеваться, плеваться, плеваться…

– Верблюд.

А вот и наниматель. Получаса не прошло, как я стоял на палубе дребезжащей от старости баржи. В ботинках еще был песок, не такой теплый, но хотелось от него избавиться. Все же я наконец в море, и эту проклятую землю не увижу еще несколько месяцев. Ведь под моими ногами, в темном трюме, томились тюки со специями и краденые товары. Контрабанда, которую предстояло отвезти на другой конец мира.

Пятнадцать лет я жил в тумане, в котором ходил не каждый корабль и даже плот. Те немногие, что стремились проверить вверенный мне товар, называли его мусором и прочили плохие продажи – я умел отводить глаза, так что мои сокровища приходили к покупателям в целости и сохранности. Туман шел за мной, мокрым одеялом обволакивал плечи и спину, пока мне не пришлось вернуться на родную землю, но уже не тем молодым парнем, что сошел с нее, стремясь поскорее соскоблить пыль с одежды, забыть о ней и обрасти морской солью. Старик я с черными веревками вен, нездоровым желудком и легкими, в которых осела гуща всего дрянного кофе, что я выпил за жизнь.

Дом, чей порог мне было запрещено переступать, сгорел. Проклятье сработало, но, как оказалось, в другую сторону.

Бард порывался записать на коленке хоть немного из того, что рассказывал этот парень, который плевался через каждые два-три слова и с неприязнью провожал каждую чашку кофе, проплывавшую мимо него. Верблюду можно было дать и двадцать пять лет, и сорок. Опытный взгляд барда не позволял точнее оценить возраст сидевшего перед ним мужчины с рыжей бороденкой, заплетенной в косичку, и коротко стриженными седыми волосами. Верблюд постоянно прищуривал один глаз и отгибал указательный палец, всегда находя, на что указать.

– Ты чем там занимаешься?

– Я?.. – сердце барда ушло в пятки. Палец указывал на кого-то за его спиной, и он, выдохнув, продолжил скрипеть пером.

– Ничим, дядько!

Пацаненок в нелепой шапке с ушами отшатнулся от портовой девки. В последний момент забыл отцепиться от тряпочки, прикрывавшей ее сокровенное место, и побежал к Верблюду вместе с ней. Девка завизжала, хлестнула маленькой ладошкой по уху вора и скорее кинулась прочь из зала, сверкая округлым белым задом. Немедленно в таверне поднялась шумиха, матросы загалдели и повалили следом за звездой.

В нос барда ударил стойкий козлиный запах. Он оторвал взгляд от бумаги и увидел перед собой настоящие козлиные ноги, покрытые густой, всей в колтунах, коричневой шерстью.

Необычного юнгу прибрал к своим рукам Верблюд. Мальчишка – фавн – прибыл из далекой страны, названия которой на материке Вакаир не успели придумать, а ее жители не собирались особо распространяться о ней. Единственное, что было известно о тех землях, так это то, что нигде, кроме них, фавны не могли рождаться. Юнге на вид было лет девять. Людские дети в этом возрасте только учились за плугом ходить да мечом орудовать, а он, повинуясь козлиной природе, уже увивался за девками и ходил под парусом. Еще и родину успел покинуть.

– Вона сама до мене пристала, – мальчишка отвел к потолку огромные глаза, почесал тонкий нос и сложил руки на груди.

– То-то я смотрю, она от тебя в последние полчаса удрать хотела. Ладно, овчинка, беги. Скоро отплываем, готовь посудину, – Верблюд указал на выход.

Юнга недовольно цыкнул языком, подпрыгнул, развернулся и, громко стуча копытами по доскам, умчался на улицу, с которой несся галдеж чаек и портового рынка.

– Ты, припевала, что-то долго за моим столом сидишь, – теперь палец маячил точно перед носом барда. – Ты разве падальщик, подбирать объедки?

– У меня есть деньги на еду.

– Я не о еде. Я об историях. Не дело слушать чужие мысли и пытаться изложить их по-своему. Ты никогда не поймешь, что тебе хотели сказать, и сотню раз соврешь, прежде чем доберешься до правды. Поэтому плывем со мной, я покажу тебе то, о чем стоит петь. Тем более, уж наскучила твоя песенка о водяной бабе.

Бард хотел возмутиться, ведь нельзя так просто взять и отправиться в плавание с контрабандистом, которого видишь впервые. Верблюд всем своим видом показал, что возражения не принимаются, и пришлось идти следом за ним.

Посудина являла собой крепкий баркас, явно побывавший не в одном шторме. Контрабандисты известны тем, что никогда не выходят в море или на реку в хорошую погоду. Чем сильнее дождь и чем больше собак сидит по домам, а не ошивается по улицам, тем больше вероятность, что в темноте, где-то между волнами и грозным небом болтаются больные на всю голову матросы в погоне за счастьем и деньгами.

Под покровом ночи Верблюд и фавн стали перетаскивать на баркас объемные тюки и корзины. Барду завязали глаза, чтобы он не подсмотрел, как открывать многочисленные тайники на корабле. Старый и молодой контрабандисты предпочитали сами отделываться от таможни вкупе с водными стражниками. Бард с подвешенным языком им, конечно, не мешал, да Верблюд остерегался, что тот сможет включить что-нибудь лишнее в одну из своих песен.

Начался шторм. Верблюд вывел баркас в открытое море, собираясь добраться до соседнего архипелага ему одному известными морскими тропами.

– Ну как, птичка? – Верблюда осветили молнии, он радостно хохотал, подставляя дождю лицо. Ветер трепал его одежду, словно проверяя, принесли ли ему гостинцы. – Вот тебе стихия! Вот тебе истинное лицо моря!

– С рассказа о нем и начну свою песню, – бард трясся от холода, сидя в крошечной каюте среди мешков с тканями. Рядом с ним пристроился равнодушный ко всему осел, который заваливался в разные стороны. То еще соседство, но это было лучше, чем сидеть на палубе, откуда море могло в любой момент тебя украсть.

– Иж, иж, иж, – приговаривал фавн и бросал в море кусочки сахара. Волны так и тянулись к нему, стлались под баркас и уносили его к темным силуэтам островов.

Чтоб грифоны этого Верблюда отодрали и бородку выдернули! Гнусный контрабандист. Еще и на голубом глазу заявил, что опытной в этом деле. Говорил ему бард, не может потертый половик, который им за огромные деньги втюхал какой-то маг, быть плащом-неведимкой. А Верблюд не поверил, старый болван. Пришлось наблюдать, как эта палатка на ножках радостно пробежала перед отрядом стражников, повиляла задницей да и еще комками мокрого песка их начала забрасывать. Солдаты, конечно, и не таких обкурившихся опиумом матросов видели, но, узнав, что он абсолютно вменяем, быстро взяли Верблюда под стражу, а половик бросили валяться на снегу. Поделом ему.

Верблюду, конечно, не половику. Половик, вон, приглянулся юнге, и он укрыл им полудохлого осла, что таскал за контрабандистами тюки с товаром.

– Дядько сказав, мол, тебе на простирадла подивитися надыть.

– Что?

– Не что, а шо, бий тебе ершом. Айда.

Скучнее занятия придумать было невозможно. Бард бы скорее согласился смотреть на сельские танцы, чем торговать простирадлами, как называл юнга контрабанду. Осел полумертвым телом тащился по рощице, из-за пней появлялись эльфы и без слов обменивали одни кульки на вторые, после чего исчезали в других пнях. Вернулись в город. Осел глухо застонал, попытался умереть, но юнга быстро привел его в чувство парой морковок и ударом по крупу. Стайки серых детишек, на которых и в обычные дни не обращаешь внимания, подбегали к ослу, выхватывали что-то из тюков. Юнга забирал у них маленькие мешочки и раздавал подзатыльники, явно чувствуя свое превосходство над человеческими детенышами. То были простые курьеры, а он-то будущий контрабандист. Этой мыслью он и поделился с бардом.

Тот мысленно взвыл.

– Верблюд обещал, что я смогу сочинить новые песни на основе ваших похождений. Все, что я пока увидел, это грязные эльфы и дети!

– Э. Не, – фавн приподнял ухо шапки и почесал свое. – Моя справа тебе за собою водити. А дале сам розбирайся. То, взагале-то, що не ельфы були. Борцы за свободу. А це не дети. Гении! Правда, подполля. Да це все одно, – юнга намотал на локоть веревку, осел нехотя потянул к нему морду. – Ось дядько скоро повернется, такое розповесть, ти на його историях ще своих онукив годувати зможешь. Айда, айда!

Неясно было, обращался фавн к ослу или к барду. Оба потащились за ним.

– А ну стой, козлина! – в конце переулка выросло двое рослых детины. – Верблюд думал, мы его из шахт не достанем, а?

– Раз ви тут, мабуть, не дистали. Що трапилося? Чого пальцы гнете?

– Ты, мелочь рогатая, не выпендривайся, – бард обернулся и увидел еще троих громил. Переулок резко опустел, ставни наверху со стуком захлопнулись. – Где товар?

– Це все, что е, больше мене ничого не надходило. Барда не чипай, я тоби нос откушу, – фавн наступил копытом на ногу ближайшего к нему бандита. Детина покраснел от ярости, но даже руки на пацана не поднял.

– Я те сказал не наглеть, козлина, – главарь вытащил из-за пояса кинжал. – Раз Верблюда нет, за доставку товара отвечаешь ты. Где наш товар?

– Не знаю, – фавн сложил руки на груди и высоко задрал подбородок, как он делал всегда, когда собирался соврать или выкинуть что-нибудь обидное.

– Где товар? – прорычал громила, приближаясь к нему.

– В заду своейи жинки пошукай. Я ще раз не стану, боюся, провалюсь.

– Вали козла!

На барда никто не обращал внимания, видимо, не хотели лишаться носов. Гора мускулов в количестве шестерых бандитов напала на фавна. Мальчонка ловко увернулся от двоих, высоко подпрыгнул и, оттолкнувшись от чьего-то лба так, что копыта в кровь окрасились, хотел вырваться из западни. Его схватили за ноги и дернули обратно в месиво тел.

– Стэнкаааа! – завизжал фавн, извиваясь в руках бандита. – Рятуууй! Мразь! Пусти!

Уличив момент, бард оглушил одного бандита. И буквально через пару мгновений понял, что призывы о помощи были обращены не к нему. Он так и замер с булыжником в руках.

Осел с кислой мордой осторожно снял с себя тюки, встав при этом на задние ноги. Сплюнул остатками моркови и внимательно посмотрел на замерших бандитов, уперев одно копыто в бок.

– Вали осла! – главарь на удивление быстро пришел в себя.

– Осел постоит, – сказало животное и недовольно пошевелило ушами.

Бандитам крыть было нечем.

Осел тряхнул головой, стал чесать копытом гриву, да так сильно, что со стороны могло показаться, будто он старался что-то достать из-под кожи. Продолжалось это недолго, и из его шеи потянулся боевой посох. Осел ворвался в толпу бандитов. Так как у него не было пальцев, чтобы держать посох, попеременными ударами копыт то по одному его концу, то по другому он вращал его вокруг кистей. Во время мордобития были слышны треск ломавшихся костей и скулеж бандитов. Рядом с ногой барда приземлился чей-то глаз.

– Здорово! – фавн встал поближе к барду, в то время как осел осматривал побоище в поисках тех, кто мог пошевелить хотя бы пальцем. – Э! – мальчик ткнул барда в бок. – Нудно тоби?

– Нет, не нудно… А кто это?

– Це Стэнка. Хороша баба, да дюже сварлива. Не люблю, коли в осла перетворяется, але що поробиш.

– Баба?..

– Не мужик же, – сказала сама ослица, стоя перед бардом без посоха и со сложенными на груди передними ногами. Как только умудрилась. – У тебя какие-то проблемы с определением пола. Лечиться надо, птичка певчая. А ты козлина, – она ударила фавна по голове. – Кто тебя нарываться просил? Уй, рот не раскрывай, слышать твой язык поганый не хочу! Молчи, дурень! И только попробуй еще раз кнутом отхлестать. Мы же не в постели.

Напоследок ослица подмигнула. Она опустилась на четыре ноги и мгновенно стала полудохлым ишаком. Фавн с красными щеками погрузил на нее тюки и повел за собой, убирая с пути Стэнки руки и ноги распластанных на земле наемников.

– Айда, айда! – замахал мальчонка барду. – Поки дядько не повернувся, треба все простирадла роздати. А у дядька на островах ворогов багато, тоби не нудно буде. Ось попався мене якось тролль, а Стэнки поруч не було. Ух, я йому!

– Уши не развешивай, – вдруг шепнула Стэнка. – Мне с тем троллем пришлось ночь провести, чтоб этого козленка вытащить. А Верблюд что? Верблюд только и делает, что плюется и по морю ходит. Или в тюрьмах посиживает да о ведьме своей проклятой вспоминает.

– И тебе нравится такая жизнь?

– А чему тут недовольной быть? У меня отличные товарищи, денег столько, что я о них не вспоминаю, еще и отпуск регулярный. А что в ослиной шкуре хожу, так це не беда… Тьфу. В любой момент могу обратно превратиться, да пока не за чем.

– Стэнка! Осли не розмовляють! На нас люди дивляться.

Стэнка равнодушно повела ушами и встала посреди улицы, не давая проехать телегам. Фавн изо всех сил тянул за веревку, понукал ослицу и сулил горы морковок, но было поздно. Чтобы успокоить разгневанный из-за затора народ, бард достал лютню и начал петь.

Верблюд грел желудок и глотку контрабандным ромом. Страшно замерз в тюремной шахте, и хотел бы уйти как можно глубже в сушу, где, говорят, и зимы нет, но упорно продолжал сидеть в продуваемой всеми ветрами таверне. Двуногий козленок вился рядом. То пледом своего дядько укрывал, то блох из шерсти вычесывал, то получал по рогам от привыкших к копытной скотине куртизанок. Спокойно было.

Стэнка, превратившись в толстого белого попугая с большим клювом и фиолетовым языком – в таверну с ослами не пускали – сидела на спинке бардовского кресла и периодически клевала его в макушку. Как только это происходило, бард зачеркивал неудачную строчку песни и подбирал новую рифму.