Текст книги "Это всё я"

Анжелика Нилова
Это всё я

Глава 1

У каждого из них свой аромат. Мужчину в бордовой кофте с кипой тёмных кудряшек окружает мускус. Блондин у стойки в чёрной рубашке с парой расстёгнутых пуговиц, сдающих густые заросли на груди, пахнет потом вперемешку с выпечкой. Другой, средних лет, с аккуратно зачёсанными рыжими волосами в щегольском костюме, издаёт тошнотворно сладкий душок. Возможно, его туалетная вода вполне ничего, но это как с сыром: ощущаешь вкус, кладя на язык тонкий ломтик, а не впихивая в рот двухсотграммовый кусок. Зачем выливать на себя пол-литра парфюма? Откуда у мужчин страсть к излишествам? Думают, чем гуще приманка, тем больше желаемого женского тела достанется?

Патрик тонко соблюдал баланс. Он игриво сверкнул синими глазами поверх стакана виски, из которого сделал очередной глоток. Апельсин с призвуком петрушки – вот его неизменный аромат. Странное сочетание, но, наверно, оно с ним дольше, чем Россия.

Чёрные волны небрежно обрамляют лицо Патрика. Я бы его постригла, но это мелочь, как и тёмный свитер крупной вязки. Такие не надевают на первое свидание. Хотя какие приличия мы должны соблюдать, когда видели друг друга после жуткой попойки, с высоченной температурой и даже в не первой свежести вещах, которые обычно не переживают больше одной бессонной ночи?

– Это быть вкусно.

Он приподнимает стакан, а я тихо смеюсь и поправляю:

– Просто вкусно.

Он в ответ снисходительно улыбается и повторяет, переиначив:

– Это просто вкусно.

– Без «просто».

Не могу не улыбаться, слыша ломаный русский. За три года он стал лучше. А вот мой английский по-прежнему болтается на минусовых температурах.

Смотрю в свой стакан, где тот же виски богохульственно смешан с колой. Нет. Только не сейчас.

Я дрожу, подступает тошнота с привкусом металла и запахом горчицы. Умоляюще смотрю на Патрика, с него же сползает заискивающая улыбка. Ужас искажает его лицо, а я проваливаюсь в темноту.

* * *

Шёл второй круг. Ему отводилось три часа. Данте был восхитителен, но не прав. Приукрасить – значит солгать. Какая разница, сколько кругов ада, если один может длиться целую вечность?

Я снова в забвении. Наклоняюсь к тёмной водной глади и с облегчением узнаю отражение. Вокруг лица свисает кипа чёрных кудряшек, в огромных карих глазах страх и растерянность. Цвета я дорисовываю по памяти, вода не в силах передать их в сумраке. Вдыхаю запах с металлическим привкусом, оседающим на языке, оглядываю плотную череду серых деревьев, в любой момент готовая бежать. От кого? Не знаю. Куда? Боже! Я не знаю, не знаю!

Вопросы назойливо бьются в черепной коробке. Я уверена только в одном. Я в аду и нужно двигаться, чтобы выжить.

Паранойя побеждает. Я срываюсь с места. Несусь так быстро, что вокруг всё смазывается. Деревья царапают обнажённые плечи. Я в борцовке, джинсах и кедах. Я не выбирала их. Не выбирала ничего, включая это тело.

Лес резко заканчивается. Я останавливаюсь. Лёгкие раздирает. Дышать больно, но нужно. Нос разъедает запах дыма. Только сейчас замечаю, что он везде. Бьёт озноб.

– Да почему снова второй? – сокрушённо бормочу под нос, понимая, насколько всё неправильно.

Ныряю в карман узких джинсов, выуживаю круглые часы. Цепочка беспомощно болтается, циферблат холодно показывает, что потрачено полчаса из положенных трёх.

Я жду.

Снова жду.

Чего? И почему всего три?

Поднимаю голову. Передо мной вырисовывается готический особняк в три этажа. Округлые окна на первом и втором, огромные панорамные – на третьем, покатая крыша, которую венчает острая башенка. У крыльца повядшие кусты роз, когда-то красные бутоны впитали серость.

Снова бегу. Как можно быстрее, как можно яростнее. Дело не во времени. Не в том, что нужно успеть. Главное, чтобы меня не заметили. Я знаю, что влетаю на крыльцо в последнюю секунду. Замешкайся – и всё, начинай сначала. Но почему я снова здесь?

Юркаю в дверь. Слишком мало времени, чтобы оглядеться, но память выстраивает картину. По грязно-коричневым половицам прохожу машинально: сначала большим прыжком, потом тремя почти семенящими, потому что откуда-то знаю те, что громко скрипнут, если на них наступить. Со стен пялятся портреты надменных дам в узких корсетах и пышных юбках. Будущее здесь не наступит.

Взлетаю по лестнице и вжимаюсь в стену за шкафом у самого входа на третий. Комната дрожит в свете бесчисленных свечей. Хруст костей пробирает до мурашек, заставляет всё внутри передёрнуться от отвращения. Вглядываюсь в отражение панорамного окна. Горло спазмирует, щеки обжигают непрошенные слёзы.

В центре комнаты огромный уродливый зверь. Спина выгнута горбом, половицы потрескивают под впивающимися в них когтями. Я вижу, что пасть чудовища размыкается и возбуждённо впивается в шею добычи. Единственное, что оставалось от тела. Остальное давно искрошено. Лысая голова зверя с острыми ушками измазана кровью, что капает с усов, брызжет из пасти.

За окном рушится ночь. Время настигает меня. Нет смысла обращаться к часам. Я знаю, что осталось от силы двадцать минут.

Запах крови и изодранных мышц с садистским удовольствием окутывает меня, проникает в ноздри, накатывает тошнотой. К нему издевательски присоединяется ладан. Новый герой с гордо вздёрнутым носиком вплывает в комнату. Маленькое милое личико обрамлено кружевным чепчиком, по полу шуршит накрахмаленная юбка. Пытаюсь вглядеться, но взгляд постоянно теряет фокус, и черты ускользают. Руки величественно держат подсвечник с тонкой восковой свечой, будто кубок лидерства.

В отражении тёмного стекла я вижу, как девушка обходит уродливое существо и садится перед ним. Слышу, как она подбирает юбки. Физически чувствую, с каким восхищением смотрит на зверя. Тот отфыркивается от костей и крови, вытягивает морду, принюхивается. Мы обе почти не дышим. Она – от благоговения, я – от страха и отвращения.

– О нет… – неслышно выдыхаю и жмурюсь.

Боль пронзает виски раскалёнными спицами. Я вдыхаю запах мокрой пыли и теряю сознание.

* * *

Кап. Кап.

Мерзость…

Кап.

Тошнит мерзко, с головной болью. В нос настолько резко бьёт запах, что стараюсь дышать через раз и не глубже ключиц.

Кап. Кап. Кап.

Зачем я проговариваю это?

Кап.

Опять ловлю себя на шевелении губ, неслышно произносящих «кап» каждый раз, когда капля встречается с полом. Я сделала это. Снова сделала. Остаётся ждать, когда мне расскажут детали, потому что сама ни черта не помню.

– Рита, – звучит рядом жалостливо.

Я узнаю Патрика. Он проговаривает моё имя почти идеально, сдаёт его только невнятное «Р». Закрываю глаза. Тошнота становится слабее, только мигрень усиливается, стучит по черепушке острыми молоточками сразу в четырёх местах. Боль сродни медитации. Она разрастается, затмевает меня. Позволяю ей вспыхнуть, отвоевать моё сознание, а потом силой давлю. Хватит.

– Патрик, – хриплю и вздрагиваю.

Только сейчас замечаю, как ноют запястья и щиколотки под холодными оковами. Я сопротивлялась. В этот раз сильнее. Снова противные густые синяки. Мне даже не нужно смотреть на них. Я знаю все градации цветов: из почти чёрного в бурый, потом постепенно к мерзкому жёлтому.

На лоб ложится тёплое махровое полотенце. Хочется укутаться в него полностью. Патрик снимает железо с ног и рук, осторожно поднимает моё измученное тело. Нет сил даже ухватиться за него. Хочется материться от вновь подкатившей к горлу тошноты, но выходит лишь расплакаться.

– Что я… сделала? – с всхлипом спрашиваю полушёпотом.

В груди щемит. Не хочу слышать ответ. Патрик вздыхает и милостиво тянет. Он знает, какой ужас испытаю я, когда он расскажет. Мы медленно поднимаемся по лестнице из подвала. Я щурюсь от света и всхлипываю от новой волны мигрени.

– Ты потеряла сознание, – опускает он мне на спину первый кнут, внося в тёмную ванну.

Аккуратно сажает на стиральную машинку. Включает свет. От него не так больно, как от солнечного. Я с трудом удерживаю равновесие, а он не спешит продолжать. Открывает воду. Изголодавшиеся по теплу мышцы ноют.

– Ты открывала глаза как

...

конец ознакомительного фрагмента