Текст книги "Собирая свет по каплям. Коллекция удивительных историй"

– Не знаю, как вас зовут, дедушка, – тихо шептал он себе под нос, – но больше обратиться не к кому. Очень нужна ваша помощь. Не мне, со мной все нормально, реципиенту!

Жесткое слово неприятно царапнуло по языку. Но ведь за этим словом стоял реальный человек. Костя почему-то представил себе мальчишку-подростка с лысым после химиотерапии черепом, с огромными на фоне бледного, худого лица, полными страстного желания жить глазами…

– Понимаете, дедушка, одному больному человеку, реципиенту, надо помочь. Даже не знаю, как его зовут. Я ему часть своих клеток отдал, сделайте, пожалуйста, так, чтобы они прижились в его организме. Для него это единственный шанс. Я ведь не для себя прошу… Я за справедливость. Несправедливо это, когда умирают люди, которым жить и жить еще…

Он поставил свечу рядом с другими, трепещущими маленькими золотыми язычками, и повернулся к выходу. Пожилая женщина в темном платке, вероятно служительница, обходила храм, убирая огарки свечей от икон.

– Извините пожалуйста, – обратился к ней Константин, – кто изображен на этой иконе?

– Преподобный Серафим Саровский, – ответила женщина, с улыбкой посмотрев на седовласого старца.

Костя поблагодарил служительницу и собрался уходить, бросив прощальный взгляд на икону. И показалось, что преподобный Серафим еле заметно улыбнулся ему утешительной, обнадеживающей улыбкой …И в этот миг все в душе Кости перевернулось, словно кто-то решительной рукой перевел часы его жизни на начало отсчета и запустил механизм заново.

Костя быстрым уверенным шагом шел по коридору родной конторы, уже слыша из-за двери кабинета начальницы привычный ор. А в голове его непрерывным потоком крутился воображаемый фильм: он видел своего реципиента на больничной каталке, укрытого белой простыней; слышал, как при движении громыхает и поскрипывает заднее правое колесо каталки; видел, как мелькают мертвенным белым светом больничные лампы на потолке, когда каталку везут по коридору…

Костя решительным жестом распахнул дверь в кабинет Инги Эдуардовны и, буркнув себе под нос «Здрасти!», положил на стол перед начальницей лист бумаги.

– Что это? – растерялась от неожиданности сердитая дама.

– Мое заявление об уходе, – безразлично пожал плечами Костя, – с сегодняшнего дня.

Он повернулся и вышел, не дожидаясь, когда начальница разразиться новыми криками.

А реципиент тревожно осматривался в незнакомой, сверкающей чистотой и белизной комнате, куда его привезли белые ангелы в медицинских халатах, вдыхал привычный за долгие месяцы лечения больничный запах, и ждал…

Костя вошел в квартиру, скинул куртку на стул у двери, как всегда, не повесив ее на вешалку, что так бесило Леру, и прошел в комнату, не обращая внимания на уже готовую к очередной ссоре жену. Достал из шкафа старую, потертую спортивную сумку и стал собирать вещи.

– Ты куда это намылился? – с вызовом спросила Лера, замерев на пороге комнаты с воинственно скрещенными на груди руками.

– Ухожу… Совсем.

– Куда? – растерялась от неожиданности жена.

– Куда-нибудь, – Он бросил на нее полный отголосков прошлого тепла, когда-то согревавшего их обоих, взгляд. – Ты ж меня ненавидишь, Лерка. Ну зачем делать друг друга несчастными?

– А обо мне ты подумал?

– Вот о тебе именно я и думаю. Ты же достойна лучшего, чем я.

Рубашки и майки комком впихивались в сумку, а Лера стояла молча, расслабленно и немного растерянно опустив руки, на лицее ее отражались попеременно то удивление, то облегчение.

Реципиент протянул руку с исколотыми бесконечными капельницами венами и тихонько вздохнул. От этой, последней капельницы зависела его жизнь…

Костя шел по осенней улице, не замечая стылого ветра, залихватски швыряющего в него сорванными умирающими листьями. Он не чувствовал ни холода, ни одиночества, ни растерянности перед неизвестным будущем, потому что там, в больнице, по тонкой трубочке капельницы в вену реципиента перетекала частичка его жизни, его силы и здоровья. Костя «видел», как его клетки растекаются по рекам вен и артерий, как они пускают корни и начинают приживаться, разрастаться в измученном болезнью теле и побеждать смерть. И одновременно в его собственном сердце таяли страх и сомнения, неуверенность в себе и боязнь неизвестности. Он шел вперед с высоко поднятой головой и думал о том, что все мы в этой жизни доноры и реципиенты. Сегодня ты стал донором, отдав кому-то частичку своей души, частичку добра и любви, а завтра, когда тебе будет трудно и страшно, обязательно найдется кто-то другой, кто щедро и бескорыстно поделится с тобой своим теплом, своей поддержкой и заботой. Мир накрепко связан этой бесконечной цепью, понял Костя, может, поэтому он пока еще держится?

Часть вторая: Истории мистические

Гвоздь и волшебная книга

Из влажных и душных объятий глубокого сна его вырвал звонок будильника. Пронзительный писк сверлом ввинчивался в мозг. Сережа разлепил тяжелые ото сна веки и взглянул на табло электронных часов: 5.30 утра… Надо вставать. Сначала он принял заранее подготовленную таблетку обезболивающего, а затем медленно, осторожно попытался согнуть правое колено. Боль, вечный враг Сережки, с которой он боролся целыми днями, на ночь подписывала договор о перемирии и тоже засыпала. Но с утра военные действия возобновлялись. Выбрав много лет назад местом жительства в его организме коленные суставы, боль просыпалась при первом же движении и сначала медленно, тяжело ворочалась, как дикий зверь в берлоге, которого не вовремя потревожили, потом начинала рычать, скрипеть и щелкать зубами.

Ничего, думал Сережа, сгибая левое колено, вы у меня все равно заработаете. Колени напоминали заржавевшие, давно не знавшие смазки, железные механизмы. Они скрипели, стонали, но поддавались такой же железной воле своего хозяина. Впереди было два часа упорных упражнений, к окончанию которых он снова сможет ходить, как нормальный человек, ну, почти, как нормальный.

Сережа Гвоздиков, по кличке Гвоздь, с двух лет болел артритом, и вот уже 16 лет боролся с ним в прямом смысле этого слова. И борьба была не напрасной. Он научился справляться с болью, подчинил ее себе, как дрессировщик подчиняет себе дикого зверя. Вот и теперь боль вгрызалась в его колени, вытягивала сухожилия, сводила мышцы, а он, сжав зубы, упорно и терпеливо, сгибал и разгибал суставы, заставляя их двигаться, работать, служить ему верой и правдой.

В 7.30 он встал и, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, как матрос на плывущем корабле, пошел умываться, одеваться и завтракать. Впереди его ждал новый день.

Когда Гвоздь допивал свой чай, параллельно надевая рубашку и запихивая учебники в рюкзак, в прихожей раздался звук открываемого замка. Это мать вернулась с ночной смены. Она вошла и тяжело опустилась на табуретку, устало стаскивая зимние сапоги.

– На улице такой гололед, сынок, – произнесла она громко, так, чтобы он обязательно услышал, – может, сегодня пропустишь занятия?

Сергей выглянул из кухни и посмотрел на мать.

– Доброе утро, мама! Все нормально, я справлюсь с гололедом.

– Хоть палочку возьми, а то вдруг, не дай бог… – в ее взгляде был неизбывный, многолетний страх за сына и мольба.

– Мам, я справлюсь! – жестко, с расстановкой повторил Гвоздь и отвернулся от ее умоляющих глаз. Ну, как она не поймет, что ходить с палкой в восемнадцать лет невозможно, просто невозможно, проще умереть!

Мать, повесив старенькое, потертое пальтишко на вешалку, прошла в кухню и села за стол. Усталостью в ней было пропитано все: слегка опущенные уголки губ, тонкие морщинки вокруг голубых, как будто немного выцветших глаз, опущенные плечи и безвольно сложенные на столе ладони. Острая как игла жалость кольнула сердце Сережи, но он вздохнул поглубже и отвернулся к плите, наливая ей чай.

– Сынок, оказывается в поликлинике на нашем участке теперь новый доктор, – возобновила она старую песню, поглядывая на сына с опаской.

– И что?

– Может, сходим к нему, оформим инвалидность?..

– Я не инвалид, мама! – взорвался Гвоздь, стукнув чашкой по столу и чуть не расплескав прозрачную коричневую жидкость. – Сколько раз тебе говорить, я нормальный, такой же, как все! И я не буду оформлять инвалидность!

Мать, еле сдерживая слезы, отвернулась к стене, прикрыв рот рукой. Ну, конечно она знала, что разговор этот бесполезен, но все-таки надеялась, а вдруг?.. Ее сын отказывался признавать себя инвалидом и требовал того же от нее.

Не допив чай, раздраженный этим разговором, Гвоздь быстро оделся и, не взяв с собой палку, отправился на занятия в колледж, где он учился на бухгалтера. А мать, чуть не плача, замерла у окна, глядя, как вытянувшаяся за последний год угловатая фигура сына неуклюже, с опаской, но с гордо выпрямленной спиной, преодолевает скользкий тротуар. Она тяжко вздохнула и поплелась отсыпаться после работы.

Видимо она перешла ту грань усталости, за которой сонливость в крепком объятии сливается с бессонницей. Сон не приходил, ему мешали упорно лезущие в голову напрасные мысли. Сын был гордым и упрямым, как дед, и с этим приходилось мириться. Она маялась, ворочаясь с боку на бок, когда раздался резкий, требовательный звук дверного звонка. Кто бы это мог быть? Думала она, вставая с постели, запахнув на груди домашний халат, и с облегчением, что теперь не придется мучиться со сном, пошла открывать.

На пороге стояла соседка с первого этажа Наталья, дородная женщина средних лет с добродушным лицом.

– Ой, Оленька, я тебя разбудила… – виновато пробормотала Наталья, но вошла в квартиру. – А я только хотела спросить, есть у тебя ванилин или нет? Хочу выпечкой заняться к приезду дочки.

Ольга пожала плечами и пошла на кухню.

– Ты проходи, Наташа, я сейчас посмотрю.

Пока соседка разыскивала ванилин, открывая кухонные шкафы, Наталья огляделась по сторонам. Бедность, тщательно скрываемая идеальной чистотой и порядком, все равно сквозила из каждого угла. Чему удивляться, думала Наталья, если мать одна растит больного ребенка без всякой посторонней помощи?

– Вот, кажется нашла, – Ольга положила перед соседкой небольшой пакетик с ванилином. – Бери. Пусть Маришка порадуется. Как у нее дела?

Обе женщины присели за кухонным столом напротив друг друга.

– Нормально. Сессию сдала.

– Умница у тебя дочка!

– А твой как?

– Учится, кажется неплохо. Вот сегодня такой гололед, а он все равно пошел, не хочет занятия пропускать. – Ольга отвела взгляд в сторону, будто чувствовала свою вину.

– Так и не хочет оформлять инвалидность? – участливо поинтересовалась соседка. Ольга отрицательно покачала головой. – А мать он пожалеть не хочет? Ты же на трех работах разрываешься, чтобы ему на лекарства хватало! А инвалидность хоть какую-то копеечку даст, да льготы какие-никакие. Ну, хочешь, я сама с ним поговорю?

– Да бесполезно все это, Наташ. Ничего, скоро Сережа учебу закончит, найдет себе работу, станет легче, – в глазах матери загорелся огонек надежды.

– Думаешь, сейчас так просто найти работу, особенно молодежи без опыта? Может, с инвалидностью то было бы легче. Сейчас государство квоты на инвалидов выделяет на предприятиях. – не унималась Наталья.

– Он считает, что справится со всем сам, без посторонней помощи.

– А его отец? Он то сыну помочь не хочет?

Ольга отвернулась к окну. Это была болезненная тема, влезать в которую совсем не хотелось, но соседка смотрела на нее так искренне и сочувственно, что язык заговорил сам собой.

– Он ушел от нас, когда Сереже исполнилось пять, просто не выдержал. Не все могут жить в семье с тяжело больным ребенком. Какое-то время помогал нам, деньги присылал, а потом снова женился, родились дети, денег на всех хватать не стало. Так что, пришлось нам справляться самим.

– А на алименты ты в суд подавала?

– Нет. Зачем? Это же унизительно! Если у человека есть совесть, то он и без всякого суда будет помогать собственному сыну, а если нет, то и деньги его нам не нужны! – с уверенностью, выстраданной за многие годы, ответила Ольга.

– Я с тобой не соглашусь! – закачала головой Наталья. – Плевать на совесть, есть она или нет, но хоть какая-то помощь ребенку была бы. Гордые вы оба, Оля, что ты, что твой Сережа. От этой гордости трудно вам жить, хотя люди вы очень хорошие. И помог бы, да не знаешь, как к вам подступиться!

***

Сергей возвращался с занятий через заледенелый парк. Двухдневный снегопад внезапно сменился короткой оттепелью, а потом снова подморозило и все дорожки в парке превратились в каток, а деревья стояли будто хрустальные, каждая веточка оказалась заключенной в сверкающий в солнечных лучах прозрачный ледяной футляр. Он шел медленно, осторожно, выбирая места, хоть немного посыпанные дворниками песком и солью, где было не так скользко.

От напряжения колени болели больше обычного, он даже неосознанно кусал губы, отчего губы на морозе обветрились и стали трескаться. Устав так, что в ногах появилась противная дрожь, Сережа решил сесть на садовую скамейку и передохнуть. Мать была права, надо было взять с собой палку, идти было бы легче. Но от мысли, что ребята в колледже увидят его, как дряхлый старик, идущего с палочкой, жгучий стыд заливал щеки румянцем. Я сильный, думал Гвоздь, я справлюсь, перетерплю!

Из темных омутов памяти всплыло детское воспоминание: он, Сережа, 4—5 летний едет в коляске, как маленький, потому что идти совсем не может, колени распухли и перестали разгибаться, коляску везет отец. Мимо них на трехколесных велосипедах проносятся с криком и гиканьем трое ребятишек, ровесников Сережи, соревнуясь, кто из них быстрее. Отец смотрит на них с восхищением и завистью и говорит: «Вот, какие ребята молодцы, как здорово гоняют на велосипедах!» и бросает взгляд на сына. Глаза его тут же тускнеют, подергиваются какой-то блеклостью, и взгляд словно отстраняется, становится чужим. И Сережа понимает, что никогда не будет папа смотреть на него с таким же восторгом, как на тех ребят, если он не будет ходить, бегать, кататься на велосипеде, как и другие дети, не будет его любить, если он, Сережа, будет хуже других.

Он не мог себе позволить быть хуже других, слабее, но пораженное болезнью тело отказывалось играть в эту иргу, поэтому жизнь Сергея проходила как бы на обочине. Он не мог завести близких друзей, потому что перед ними невозможно было бы скрывать свои слабости. Пряча за маской надменности физическую немощь и неуверенность в себе, он отказался сегодня идти с ребятами из группы на дискотеку, что устраивали в колледже под Новый год. Ну, какая для него дискотека? От одной мысли, что все будут тыкать в него пальцем, шушукаться за спиной или, что еще хуже, жалеть, становилось так скверно на душе, что даже перехватывало дыхание. Нет, пусть они там развлекаются, а я буду готовиться к экзаменам. В чем, в чем, а в учебе ему удавалось быть в первых рядах, что слабо, но компенсировало вынужденное одиночество. Среди ребят он слыл умным, слегка надменным одиночкой. Одногруппники выстраивались в очередь, чтобы списать у него конспекты, но на близкие дружеские отношения не напрашивались.

Он вытянул ноги и привалился к спинке скамейки. Зимний парк напоминал лес в волшебном царстве снежной королевы. Он удивился, что в середине дня вокруг никого не было, хотя обычно по дорожкам гуляли мамы с колясками, бегали трусцой любители здорового образа жизни, бабушки-пенсионерки болтали друг с другом на скамеечках. А сегодня никого не было… Наверное, из-за гололеда, подумал Сергей, и вдруг увидел в метре от себя на выкрашенных в зеленый цвет досках скамейки брошенную или забытую кем-то книгу. Обычная книжка карманного формата, какие носят с собой любители почитать в общественном транспорте по дороге на работу. Весьма потрепанная книжка, с выцветшей от частого чтения мягкой бумажной обложкой и загнутыми уголками страниц. Какая-нибудь бабулька, наверное, забыла, прочитав женский романчик из разряда «розовые сопли».

Сергей немного нагнулся и внимательно взглянул на книгу. На обложке среди разноцветных геометрических фигур тусклым золотом блестела надпись: «Эта книга для тебя». Странное название для женского романа, подумал Сергей и придвинул книжку поближе. Внизу обложки мелкими черными буквами было написано: «Открой меня!». Кого, меня? Книжку, что ли? Сергей взял в руки бумажный томик и открыл. Может это детектив или приключения?

Он попытался прочесть набранный обычным шрифтом текст, но смысл напечатанного ускользал, будто книга была не на русском, а на каком-то незнакомом языке, но написанная русскими буквами. Вдруг он понял одну фразу: «Ну что, мама была права?»… Он бы не обратил на эту фразу особого внимания, но то, что следовало за ней заставило его внутренне похолодеть: «С палочкой по такому гололеду было бы значительно легче!» Сергей отбросил от себя странную книгу, словно ежа, с виду такого симпатичного, а на самом деле ужасно колючего. Книжка шлепнулась на скамейку и обиженно зашелестела страницами, а Гвоздь опасливо оглянулся и посмотрел по сторонам. Какой странный день… В зимнем парке с хрустальными деревьями по-прежнему никого не было. Налетевший неизвестно откуда порыв ветра раскрыл книжку, и Серега против собственной воли прочел: «Мог бы послушать мать! Разве она не заслуживает того, чтобы ее хоть иногда жалели, хоть иногда прислушивались к ее советам? Она же любит тебя! А ты?..» От лица Сергея отхлынула кровь, а сердце в груди сделало кувырок и забилось чаще… Книга с ним разговаривала!

Он схватил чудесную книжку и засунул себе за спину, словно опасаясь, что кто-нибудь увидит ее и заподозрит неладное. Спине тут же стало тепло. Книжка его согревала! Испуг ушел, растворился в морозном воздухе вместе с паром, вылетающем изо рта. Сергей стал думать о матери…

Бедная мама, он родился, когда она сама была еще совсем девчонкой, поэтому из-за его болезни так и не получила нормального образования, не приобрела достойной профессии. Вот и вынуждена теперь перебиваться неквалифицированной, а значит малооплачиваемой работой. Как же она пережила уход из семьи отца? И ведь не сломалась, все выдержала, вытерпела, и его, Сережку, никому в обиду не дала, лечила постоянно, надеялась на излечение. И замуж после не вышла, не устроила свою личную жизнь, а ведь она еще не старая, сорока еще нет. Права говорящая книга, он ее совсем не жалеет, все со своей гордыней нянчится. А надо просто взглянуть правде в глаза: он – инвалид, калека, он слабый, не такой как все. И пусть над ним смеются, показывают пальцем, даже жалеют, но мама в этом не виновата. Это его чаша, и он выпьет ее до дна!

Сергей достал книгу и посмотрел на выцветшую обложку совсем по-другому.

– Спасибо тебе, умная книга, – честно поблагодарил он и, положив томик на скамейку, неуклюже, с усилием поднялся на ноги. Пора было возвращаться домой. Он подхватил свой рюкзак и повернулся в сторону дома, но в последний момент обернулся и бросил прощальный взгляд на книгу. Вместо названия большими золотыми буквами сияла то ли просьба, то ли приказ: «Возьми меня с собой!». Серега нагнулся и засунул удивительную книгу в рюкзак к учебникам.

Дома мама снова собиралась на работу. Сын вошел в дом и замер на пороге кухни, где на столе его уже ждал вкусный ужин.

– Я на работу, Сережа, – сказала мама, снимая с вешалки пальто. – Поешь как следует, пожалуйста. А то совсем худой стал.

– А ты то поужинала? – спросил он.

– Я потом.

– Когда потом? – удивился Серега, наблюдая, как мать торопливо застегивает пальто.

– Когда с работы вернусь, – мама поцеловала его в щеку и пошла к двери.

– Мам, что ты там про нового участкового говорила? – Он торопился успеть сказать, пока она не ушла. – Если участковый врач другой, может сходим, оформим мне инвалидность?..

Мать замерла в дверях, на лице ее смешались выражение удивления и недоверия. Что она слышит? Можно ли верить собственным ушам? А Сергей замялся, не зная, как объяснить ей, почему так внезапно изменил свое решение.

– Пособие по инвалидности небольшое, но все-таки… Тебе вон пальто новое купить надо.

Мать резким, порывистым движением обняла его, прижалась к его лицу мокрой от слез щекой и, не сказав ни слова, выбежала из квартиры. Она уже опаздывала на смену.

А Сергей отправился в комнату и достал свою удивительную находку. На обложку книги снова вернулось прежнее название «Эта книга для тебя». Или это вовсе не название, а призыв, приманка? Сережа осторожно провел кончиками пальцев по выпуклым золотым буквам.

– Никогда не верил в сказки, – прошептал он, – даже в Деда Мороза в детстве, а тут такое! То ли книга, то ли разумное существо… И ведь разговаривает!

Он раскрыл первую страницу и сразу прочел: «Давай поговорим!».

– Ну, давай! – усмехнулся Серега. – Расскажи о себе. Что ты такое?

«Нет. Давай о тебе» – ответила книга. Надо же, какая упрямая и скрытная.

– Да что обо мне говорить? Ты и так про меня все знаешь! Вот решился радикально изменить свою жизнь, оформить инвалидность, чтобы матери было хоть немного легче в материальном плане. Так что скоро на моей жизни можно будет поставить крест!

«Почему так категорично?» – поинтересовалась книга.

– Я считаю, что инвалидность – это что-то вроде клейма на лбу. Все теперь будут знать, что я больной, слабый, убогий и жалкий. А у таких нет и не будет никаких перспектив в жизни. Представляю, как парни из колледжа будут сторониться меня со словами: «Ну, что ты хочешь от него? Он же инвалид!». А девчонки будут шушукаться за спиной и сочувственно вздыхать: «Ох, бедненький!» – Сережа тяжело вздохнул.

«Почему ты так боишься быть слабым?»

– Вовсе не боюсь! Просто… Просто слабых не любят, не уважают, их презирают или жалеют. А презрение и жалость, сама понимаешь, не самые лучшие чувства.

«Не правда! Мама тебя любит такого, какой ты есть, слабого и больного!»

– Мама! – хмыкнул Серега, – Скажешь тоже. Мама – это мама! Конечно она меня любит, и я ее люблю. А вот отец меня не любит, он даже из семьи ушел из-за меня! Потому, что я не такой как все, хуже других.

«Не соглашусь с тобой! Истинная любовь имеет другую природу, духовную, и направлена от одной души к другой. А физическая оболочка не имеет значения!»

– Нет, книжка, я тебе не верю. Любовь, высокие чувства – все это выдумки писателей, и встречаются только вот в таких вот книжках. Я считаю, что лучше себя не обманывать, быть честным перед собой! Да, я – инвалид, я слабый и жалкий, и в лучшем случае могу рассчитывать только на сочувствие. И с этим надо научиться жить, смириться, потому что мой удел – одиночество. Если оформление инвалидности как-то поддержит маму, я на это пойду.

«Как тебя переубедить?»

– Да, никак! Не надо меня переубеждать, – твердо заключил Сергей и закрыл книжку с тяжелым сердцем. В его ладонях лежал маленький бумажный томик и грел его руки, словно это был добрый друг, проникнувшийся сочувствием и состраданием. Странным образом тепло от книги потекло по рукам вверх, проникло в грудь и сконцентрировалось в самом Сережином сердце. И Сережа Гвоздиков впервые в жизни почувствовал себя не одиноким…

***

Последний раз он был у врача пять лет назад. Участковый терапевт, солидная, самоуверенная дама, сосредоточенно что-то писала в амбулаторной карте, не отрывая от нее глаз, недовольно, с раздражением реагируя на робкие вопросы Сережиной мамы по поводу других методов лечения, ведь те, что они испробовали, не помогали.

– Ну, а что вы от меня хотите? – наконец соизволила она взглянуть на посетителей. – Болезнь у вашего сына неизлечимая. Радуйтесь, что он ходит… Пока. – И снова углубилась в свою писанину.

По сути это был приговор, конец всем надеждам на лучшее, на выздоровление. И то, каким тоном это было сказано, так поразило Сергея, что он встал со стула и молча вышел из кабинета, даже не попрощавшись. Все, решил он про себя, к черту всех врачей! Он больше не верил им и не считал нужным попусту тратить время на посещение поликлиники. Он сам справится со своей болезнью, должен справиться. Со следующего дня он начал вставать в 5.30 утра и делать двухчасовую зарядку каждый день.

Новый участковый доктор, симпатичная женщина средних лет с добрыми карими глазами, выспросила у Сергея все о его болезни, о том, как и какими способами лечился, внимательно его осмотрела, осторожно ощупав деформированные коленные суставы, и выдала кучу бланков на обследования для оформления инвалидности, а в конце сказала, обращаясь сразу и к Сереже, и к его маме:

– В последнее время медицина сделала большой шаг вперед. Думаю, хирург – ортопед подскажет вам выход. Единственное, о чем я вынуждена вас предупредить, ходить по врачам вам придется долго, пока оформите инвалидность. Наберитесь терпения. Удачи вам! – улыбнулась она.

А когда за пациентом и его мамой закрылась дверь кабинета, тяжело вздохнув, сказала медсестре:

– Гвоздиков. Фамилия то какая! Как будто именно про этого мальчика сказал Маяковский:

 
«Гвозди бы делать из этих людей.
Крепче бы не было в мире гвоздей.»
 

Дома, разложив на столе бумажки, принесенные из поликлиники, Сережка сел на стул и задумался. У него было странное ощущение, будто он подошел к двери, ведущей в неизвестность, приоткрыл ее чуть-чуть и замер на пороге. И страшно, и заманчиво… На краю стола лежала чудесная книжка, что обнаружил он в парке, и притягивала взгляд Сергея.

– Вот так вот, книжка, – неожиданно для самого себя Гвоздь вдруг заговорил, обращаясь к книге, как к живому и разумному существу, – по твоему совету пошел оформлять инвалидность, а это такая канитель… Очереди, бесконечные анализы, консультации… Сдохнуть можно, пока оформишь.

Он с интересом посмотрел на обложку, но там по-прежнему золотыми буквами было написано «Эта книга для тебя» и надпись не менялась.

– Что молчишь? – Сергей взял книгу в руки и раскрыл где придется.

Бессмысленное нагромождение русских букв, буквы сливались в непонятные слова, слова – в предложения. И вдруг некоторые слова прямо на глазах стали обретать смысл. «Самый длинный путь начинается с первого шага», прочел Сережа и задумался. А ведь умная книга права, надо начать, сделать первый шаг, а там потихоньку, потихоньку…

Хирург – ортопед, молодой парень лет тридцати, удивленно поднял брови, осматривая Сержу.

– Что ж ты, дружок, столько лет зря мучаешься?

– Что значит зря? – уточнил Сергей, с трудом надевая ботинки.

– Тебе же давно надо было суставы протезировать. Эти операции теперь на поток поставлены.

– А деньги где взять? Банк ограбить? – невесело усмехнулся Гвоздь.

– Нет, банк грабить не надо. Надо государственную квоту получить и прооперироваться бесплатно. Сейчас многие так делают. Ну что, писать тебе направление?

Сергей замялся. В его голове не укладывалась новая информация. Что еще за квоты? И что значит протезировать суставы? Доктор, видя растерянность на лице парня, стал рассказывать подробнее. Из рассказа выходило, что Сережу можно вылечить! Надо только больные, почти разрушенные суставы заменить на искусственные из какого-то хитрого сплава. Легко сказать, заменить!

– Ну, что танцевать сможешь после операции, не гарантирую, но ходить без боли точно сможешь! Хотя и танцевать, наверное, сможешь, если захочешь. Ты парень с сильным, волевым характером. У тебя все получится! – убежденно произнес доктор, выдавая направление на операцию.

После посещения хирурга – ортопеда мама долго плакала в конце коридора, спрятавшись за кадкой с каким-то деревцем, тщетно пытаясь прочесть затуманенными слезной пеленой глазами бумажку, выданную доктором на получение квоты. Бумажка, как пойманная бабочка, подпрыгивала и трепетала в дрожащих от волнения руках. А Серега растерянно мычал «Мам, ну, мам, перестань», чувствуя, как в глубине его закаленного волей сердца теплеет и оттаивает многолетний лед, тоже готовый вот-вот пролиться из глаз жгучими слезами.

***

Дальше события стали развиваться с молниеносной быстротой. Так бывает, когда внезапно, случайно попадаешь именно на тот путь, что предначертан тебе судьбой, а дальше остается только плыть по течению, с удивлением и радостью созерцая проплывающие мимо берега, не имея ни малейшего представления о том, где, в каком месте придется пристать к берегу…

Квоту на операцию Сергей получил в самом конце декабря, считай без очереди. Кто-то по неведомым ему обстоятельствам отказался ложиться на операцию 29-го декабря, других из общей очереди, желающих провести Новый год в больнице, кроме Сережки, тоже не нашлось. Он даже не успел оформить в колледже академку, так и пошел на госпитализацию, как на войну с неизвестным исходом.

Но операция прошла удачно. Ему протезировали левый коленный сустав, сказав, что через год прооперируют и правый. Мать проводила возле сына все новогодние каникулы, пока страна широко, с размахом, с риском для здоровья, праздновала сначала Новый год, а потом и православное Рождество. К моменту завершения череды праздников Сергей уже смог сам передвигаться по палате на костылях.

К концу февраля он сменил костыли на палочку, а в марте его отправили на курс восстановительного лечения в реабилитационный центр.

Этот самый центр располагался за городом, в сосновым лесу, где воздух был таким насыщенным и вкусным, что его хотелось съесть, закусив сочной, зеленой хвоей. Снег еще лежал по бокам дорожек окружавшего клинику парка, но на полянках, на пригреваемых солнцем пригорках уже образовывались проталины, обнажая голую, коричневую землю с остатками прелой листвы, и добавляя к лесным ароматам запах сырой земли. Сергей побаивался гулять по сырым и скользким дорожкам, и предпочитал наблюдать за пробуждением весны из окна своей палаты.

Весь его день был расписан по минутам и заполнен всевозможными процедурами, лечебной гимнастикой, занятиями в бассейне и физиотерапией. Под конец дня он так уставал, что засыпал мгновенно, едва его голова касалась подушки.

В тот день он первый раз отправился на массаж. Разыскав нужный кабинет в конце коридора, он постучал в дверь, подергал ручку, но кабинет был закрыт и пришлось присесть в ожидании массажиста в одно из расположенных вдоль стены кресел. Хозяин кабинета не заставил себя долго ждать. Высокий, крепкий блондин с курчавой окладистой бородкой, о таких обычно говорят: «косая сажень в плечах», чем-то походил на былинного русского богатыря Илью Муромца или Добрыню Никитича. Он быстрым, решительным шагом прошел по коридору и, открывая ключом дверь кабинета, с улыбкой спросил:

– Ну, есть кто ко мне?

– Я! – ответил Сержа, поднимаясь из кресла.

– Проходите! – любезно пригласил блондин и распахнул перед ним дверь.

В кабинете по середине располагался большой массажный стол, в углу у двери стоял письменный стол, за которым и угнездил свое богатырское тело хозяин кабинета на маленьком вертящемся стульчике. Сергей протянул массажисту бумажку с направлением, а тот, не обратив никакого внимания на это, с дружелюбной улыбкой спросил: