Текст книги "Собирая свет по каплям. Коллекция удивительных историй"

Две Антонины

Они познакомились в больничной палате, куда обе попали на первый курс химиотерапии. И удивились, как много общего у них оказалось. Одинаковый онкологический диагноз, одинаковый возраст чуть за 60, одинаковые имена, только одна была Антонина Владимировна, а вторая Петровна.

Лежа под одинаковыми капельницами, они рассказывали о своих семьях, детях и внуках, на которых до недавнего времени была сосредоточена вся их жизнь. А теперь вот, случилась эта напасть… И откуда только взялась эта болезнь? Ведь не пили, не курили, всю жизнь работали, растили детей-внуков. Обе задавали себе один и тот же вопрос: «За что мне это?». И не находили ответа.

Выписывались из больницы в один и тот же день. На выщербленных ступенях больничного крыльца второпях обменялись телефонами и обещаниями звонить, поддерживать друг друга в такой трудный период жизни. И разъехались по разным концам города в сопровождении взрослых заботливых дочерей.

Антонина Петровна, невысокая полноватая женщина с простым лицом, много лет проработавшая учителем труда в обычной средней школе, лежала дома в своей кровати с закрытыми глазами и прислушивалась к ощущениям внутри. Вязкий тяжелый ком ворочался в желудке. Чтобы не сдвинуть этот отвратительный ком с места и не вызвать очередной приступ тошноты, Антонина Петровна старалась не шевелиться и дышать потише, неглубоко. Так легче было справляться с тошнотой. Вот уже четвертый день после выписки из больницы она все время проводила в постели и почти ничего не могла есть. Самым неприятным и настораживающем было то, что силы ее быстро покидали, уходили как вода в песок. А ведь она перенесла всего два курса химиотерапии. Впереди было еще много таких курсов. В дверь комнаты тихонько поскреблись.

– Бабуль, ты спишь? – кудрявая, каштановая, с очаровательной рыжинкой, голова шестилетней внучки Ксюши просунулась в комнату.

Антонина Петровна с усилием разлепила налитые свинцовой тяжестью веки и улыбнулась:

– Нет, Ксюшенька, не сплю. Просто лежу и мечтаю.

– О чем ты мечтаешь? – внучка взобралась на край кровати и подвернула под себя ноги. Это у них наследственное: и Ксюша, и ее мама Арина, и сама бабушка Антонина почему-то любили вот так вот сидеть, словно кошки, свернувшись клубком, пождав под себя ноги.

– Мечтаю поскорее выздороветь, – ответила Антонина Петровна и погладила ладонью круглую детскую коленку.

– И я мечтаю, чтобы ты поскорее поправилась, бабушка! – воскликнула девочка, и ее личико, словно солнышком, осветилось улыбкой. – Ты ведь придешь на новогодний праздник ко мне в детский сад? Мне дали роль Снежной королевы!

– Обязательно приду, радость моя! А почему Снежная королева? Она, вроде, злая была?

– Сначала злая, а потом исправилась, – тряхнула кудряшками Ксюша. – Так по сценарию полагается.

– А-а. Это хорошо, что по сценарию королева исправилась, это правильно. – Говорить было тяжело, снова тошнота подкатывала к горлу, но Антонина Петровна продолжала улыбаться побледневшими губами. Ребенок не должен был знать, как ей плохо.

– Ой, бабушка, а как же быть с нарядом Снежной королевы? Мама обещала сшить костюм, но корону она сделать не сможет, не сумеет. А как же без короны? Снежной королеве обязательно нужна корона! – на милом детском личике отразилась почти взрослая забота. – Ты сделаешь мне корону? Такую высокую, сверкающую, красивую-красивую?

Антонина Петровна с нежностью посмотрела на девочку. Разве можно отказать ей?

– Обязательно сделаю, моя хорошая. Вот только с силами соберусь и сделаю.

– Ой, бабулечка, соберись пожалуйста! И чтобы корона обязательно сверкала, как будто она изо льда сделана. Ладно? Обещаешь?

– Обещаю, обещаю…

Девочка соскочила с кровати, поцеловала бабушку в бледную щеку и упорхнула, словно маленькая шустрая птичка, исполненная радостного предвкушения будущего праздника. А Антонина Петровна смежила веки. До Нового года было полтора месяца и еще один курс химиотерапии…

Антонина Владимировна, изящная маленькая женщина, из-за стройности и хрупкости фигуры всю жизнь умудрявшаяся вводить в заблуждение окружающих в отношении своего возраста, тихо лежала на диване и наблюдала за бессмысленными и хаотичными движениями голых ветвей старой липы за окном. После второго курса химиотерапии стали выпадать волосы. Мысль о том, что скоро она останется совершенно лысой, приводила ее, бывшую балерину и бывшую преподавательницу балетной школы, в ужас. Лысый череп – это так некрасиво! А ведь у нее всегда были прекрасные густые волосы…

От грустных размышлений ее отвлек внук Миша, восьмилетний увалень и толстяк, несмотря на все усилия семьи, продолжавший набирать вес гораздо быстрее, чем рост. На добродушной круглой физиономии горел приятный румянец во все щеки, а большие карие глаза смотрели со смесью любопытства и опаски.

– Тоня, а Тоня, – в семье не было принято использовать противное слово «бабушка» по отношению к моложавой и стройной Антонине Владимировне. – Давай поиграем с тобой в шахматы. Или, если хочешь, я почитаю тебе вслух книжку.

Антонина Владимировна вымученно улыбнулась.

– Нет, дружочек, не могу, я очень плохо себя чувствую. – Голос у нее был слабым и даже немного дрожал, – Как-нибудь в другой раз поиграем. Ты уж меня извини, дружочек.

Из-за спины мальчика показалась дочь Антонины Владимировны, Наталья, и строгим шепотом выговорила сыну:

– Отстань от Тони, не приставай к ней со своими шахматами! А слушать, как ты читаешь вслух, так это железное здоровье нужно иметь и адское терпение! Иди, Мишка, дай человеку полежать спокойно. – И аккуратно прикрыла дверь.

Антонина Владимировна вздохнула с облегчением. Она очень любила своего внука, но сейчас не чувствовала в себе сил для общения. Она снова стала наблюдать за движениями голых ветвей дерева за окном, находя в этом какое-то странное удовольствие, и вслушиваясь в разраставшуюся в глубине души тишину.

Антонина Петровна перед третьим курсом «химии» успела вырезать из плотного картона основу для будущей короны Снежной королевы и придумать бело-синий с небольшими вкраплениями голубого и зеленого узор. Оставалось разрисовать корону цветной гуашью и пришить бисер и стразы.

После очередного возвращения из больницы появилось такое сильное сердцебиение и одышка, что малейшее движение превратилось в муку. Участковый терапевт, совсем молодой парень, наверное, вчерашний студент, посчитав пульс, не сдержался и, высоко задрав брови, присвистнул от удивления. Но назначил ей очень хорошие таблетки, от которых трепыхающееся, как раненая птица, сердце стало успокаиваться, одышка уменьшилась. Вот только слабость превратила еще недавно сильную и энергичную женщину в дряхлую старуху.

Дни шли, а силы не возвращались. Антонина Петровна отказалась не только от привычных домашних дел, но и от прогулок по улице. Она лежала в постели и слабела.

В начале декабря, возвращаясь из ванной старческой шаркающей походкой, она заметила у стола печально смотревшую на заготовку короны внучку. Девочка гладила кончиками пальцев гладкий картон, на котором так и не появился чудесный орнамент, и печально вздыхала. Антонина Петровна представила, каким разочарованием окажется для Ксюши приближающийся Новый год и задумалась.

Из глубин памяти всплыли горькие воспоминания детства: вот отец обещает подарить ей на день рождения куклу, и она ждет, считая дни, часы, минуты, а вместо куклы в яркой праздничной обертке на столе оказывается совсем не интересная книга; вот мама обещает свозить ее летом на море, и она представляет в воображении, как бесконечно долго плавает и ныряет в ласковых, теплых волнах, но лето она снова проводит у бабушки в деревне… Эти маленькие и, на первый взгляд совершенно безобидные, детские разочарования постепенно отдаляли ее от самых близких и родных людей. Мысль о том, что и Ксюша может вот так же отдалится от нее из-за не выполненного обещания, заставила Антонину Петровну вздрогнуть.

Нет. Она должна взять себя в руки и сделать то, что обещала ребенку. К черту слабость, к черту одышку и сердцебиение! Ребенок то ни в чем не виноват! Нет у нее права портить малышке праздник! И Антонина Петровна попросила дочь заправить ее кровать, чтобы не было соблазна прилечь и полежать, отдохнуть.

Теперь каждый день она выходила на прогулку во двор, не взирая на слабость, и гуляла, считая шаги. Ежедневно количество шагов увеличивалось на пятьдесят. С огромным трудом преодолев на дрожащих ногах в первый день 9 ступеней от входа в подъезд до лифта, она заставляла себя ежедневно подниматься еще на один лестничный пролет.

Чтобы бороться со слабостью надо было хорошо есть, впихивать в себя еду, особенно трудно было есть кашу. Глядя на небольшую круглую лужицу манной каши на тарелке, Антонина Петровна и уговаривала себя, и заставляла, и даже читала молитву. Не помогало. Противный тугой ком перекрывал горло. И вот однажды на помощь пришла Ксюша.

– Я тоже просто так кашу есть не люблю, – сказала девочка, глядя на мучения бабушки.

– Да, Ксюшенька, каша в меня не лезет…

– А ты ее преврати во что-нибудь другое!

– Как это, преврати? – удивилась бабушка.

– Очень просто! – и достала упаковку сухофруктов.

Маленькие ловкие пальчики вытащили из пакета пару изюмин и на манном кругляше в тарелке появились глаза, две черносливины превратились в ушки, желтая, сочная курага в пухлогубый рот… Немного подумав, Ксюша принесла банан и попросила бабушку отрезать кусочек.

– Вот теперь у нас и нос есть! – удовлетворенная сделанным, девочка с улыбкой взглянула на бабушку. – Нравится медвежонок?

– По-моему это поросенок, – ответила бабушка и взяла ложку. Кисловатый привкус изюма делал кашу намного съедобнее.

«Ну вот, теперь я с этим справлюсь!» – подумала Антонина Петровна.

Утром, когда все близкие уходили на работу и в садик, Антонина Петровна бралась за дело. За неделю до детского праздника будущий головной убор Снежной королевы получил разноцветный орнамент. Еще через два дня, исколов себе пальцы иглой, рукодельница пришила к короне крупные прозрачные стразы. Они блестели, напоминая голубоватые льдинки.

А вот с бисером затея не удалась. Уж очень сложно оказалось попасть неловкими, ослабевшими пальцами с тонюсенькой иглой в крошечное отверстие бисеринки. Да и со зрением в последнее время начались проблемы. Но Антонина Петровна не собиралась сдаваться. Бисер она заменила на более крупные бусины, напоминающие жемчуг. И вечером накануне праздника наконец закончила корону.

Ксюша, надев роскошный головной убор, визжала от восторга и прыгала, как сумасшедшая, так что матери пришлось ее успокаивать. А Антонина Петровна почувствовала прилив энергии, наблюдая, как радуется ребенок.

Перед самым Новым годом лечащий врач похвалил Антонину Петровну:

– А вы молодец, анализы то улучшились, значительно улучшились.

Антонина Владимировна таяла на глазах. С замиранием сердца она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Руки и плечи, исхудав, теперь напоминали крылья ощипанной курицы. Кожа свисала отвратительными дряблыми складками. «Что со мной делает болезнь!» – ужасалась больная.

Она давно уже не выходила на улицу, не обедала с семьей за общим столом, да и с кровати вставала редко. Еду ей приносила в кровать нанятая сиделка и ставила тарелки и чашки на специальный столик, позволяющий Антонине Владимировне принимать пищу полулежа. Внуку Мише строго настрого было запрещено беспокоить больную бабушку. Все члены семьи на цыпочках ходили мимо ее комнаты.

Читать Антонина Владимировна не могла, глаза быстро уставали, да и особого желания не было. Она с утра до позднего вечера смотрела телевизор, безразлично переключая каналы, не сосредотачиваясь на том, что показывали. Все было не интересно. Иногда ей кто-нибудь звонил по телефону, и она слабым голосом рассказывала о своем самочувствии. Звонила и Антонина Петровна.

– Ты держись, Тонечка, – уговаривала она, – нельзя нам с тобой сдаваться. У нас еще внуки маленькие. Их же надо вырастить.

«Причем здесь внуки?» – с легким раздражением думала Антонина Владимировна. У внуков есть родители, вот пусть они и растят их. И вообще все эти бессмысленные уговоры держаться, не сдаваться, бороться вызывали в ее душе глухую тоску и раздражение. Ну, неужели люди не понимают, как она себя плохо чувствует, какая она теперь слабая? Да и где им понять?..

А перед Новым годом ей приснился странный сон. Она увидела себя прежнюю, здоровую и молодую, идущую по дорожкам парка среди зеленых деревьев и кустов. Светило теплое солнышко, щебетали птицы, легкий ветерок теребил ее длинные волосы. Она подошла к небольшому овальному пруду и поднялась на выгнутый дугой над водой деревянный мостик. И посмотрела в темное водное зеркало…

Из глубины на нее смотрела женщина. В белом воздушном платье, с распущенными темными волосами, окутывавшими мягкими волнами ее плечи, женщина смотрела на нее темными, миндалевидными, очень красивыми глазами, а тонкие бледные губы ласково улыбались. Антонина Владимировна залюбовалась незнакомой красавицей. Было в ее лице какое-то неземное совершенство, не доступное обычным людям. И вдруг та вытянула в ее сторону тонкую изящную руку и поманила к себе. И так она была очаровательна и загадочна, так призывно улыбалась, что Антонина Владимировна почувствовала непреодолимое желание пойти туда к таинственной незнакомке, разгадать ее тайну, понять куда и зачем та ее зовет. Она занесла ногу над краем мостика и… проснулась.

Проснулась с тревожно бьющемся сердцем и поняла, что только что во сне увидела свою смерть…

Сначала она испугалась, а потом поняла, что во сне смерть то была совсем не страшной. Не какая-то старуха с косой, а таинственная и прекрасная молодая женщина, настолько прекрасная, что хотелось бесконечно любоваться ею. Под впечатлением от странного очарования смерти, Антонина Владимировна снова погрузилась в сон, но утром совершенно не могла вспомнить, видела ли еще ту женщину или нет. И это почему-то ее огорчало.

В январе Антонина Петровна проходила очередной курс химиотерапии одна, без своей старой знакомой, потому что ту не допустили к лечению из-за резко ухудшившихся анализов. А в начале февраля ей по телефону дочь Антонины Владимировны, Наталья, сообщила о смерти мамы. Та умерла тихо, во сне.

Антонина Петровна в сопровождении Арины пошла на похороны, хоть та ее и уговаривала не ходить. Зима все-таки, холодно, можно простудиться. А простуда в ее нынешнем состоянии опасна. Антонина Петровна не стала объяснять дочке, что эти похороны для нее имеют особое значение. Ей необходимо было попрощаться с умершей.

Пронизывающий северный ветер стих сразу за воротами кладбища, словно не решался нарушать покой усопших. Старые липы и березы торжественно покачивали голыми ветвями в след скорбной процессии. Антонина Петровна с Ариной шли среди многочисленных родственников, друзей, учеников, поклонников таланта Антонины Владимировны. Притихший и испуганный внук Миша неуверенно жался к матери, опасаясь близко подходить к гробу. На лице Натальи сквозь слезы горя и потери проглядывала легкая тень облегчения.

А в небе над кладбищем возле голых крон деревьев легким облачком парила невидимая обычным людям душа Антонины Владимировны. Она смотрела вниз на тех, кого так любила, чувствуя, как с каждой секундой слабеет ее связь с материальным миром, и неведомая сила тянет ее ввысь. Она цеплялась за обледенелые ветки и хотела крикнуть живым: «Не поддавайтесь коварному очарованию смерти! Нет там никакой красоты и совершенства! Только темнота и пустота, пустота и одиночество!». И она крикнула, но никто ее не услышал. А очередной порыв ветра подхватил ее и увлек в вех, туда, где среди плотных зимних облаков она окончательно утратила последние, самые стойкие и прочные связи с миром живых.

Когда комья мерзлой земли дробно застучали по крышке гроба, Антонина Петровна мысленно попрощалась с подругой и подумала: «Прости, Тонечка, что не составила тебе компанию. Надо шить костюм для внучки к 8 Марта. У них в садике к каждому празднику целое представление устраивают, а Ксюше это очень нравится. В апреле у Арины день рождения. В мае начало дачного сезона. Стыдно признаться, Тонечка, но я ведь посеяла помидоры на рассаду. И она растет, как на дрожжах! Видимо, урожай в этом году хороший будет. А 1 сентября Ксюша идет в школу. Не могу же я не проводить любимую внучку в первый класс! А потом совсем не хочется оставлять девочку на продленку… В общем, Антонина Владимировна, прости, но помирать мне пока некогда».

Реципиент

Она опять орала, с отчаянием надрывая душу и себе, и ему. Костя привычно отключил слух, избегая лишних децибелов, но настроение, с утра светлое, весеннее, мгновенно упало на 20 градусов вниз. Главное, он никак не мог уловить момент перехода обычного недовольного ворчания в форменную истерику, и что было пусковым фактором? Вчера это был хлеб, который он забыл купить по дороге с работы. А что было сегодня? Кажется, чашка, которую он не поставил на определенное место на кухне. Почему у чашки обязательно должно быть определенное место? Почему тарелка, оставленная на кухонном столе, не вызывает истерику, а чашка вызывает?

Костя с тоской смотрел на свою жену Леру и думал, куда делась та тоненькая, легкая, как одуванчик, жизнерадостная и ясноглазая Лерка, в которую он влюбился на третьем курсе института, и откуда взялась эта вечно взвинченная, всем недовольная мегера? Впрочем, надо быть справедливым, и он сам, Костя, каким-то непостижимым образом превратился из веселого, полного надежд и грандиозных планов молодого парня в молчаливого, замкнутого мямлю и неудачника. По крайней мере так теперь его называла Лера.

Лера с ожесточением швыряла какие-то вещи и кричала о своей загубленной молодости и потерянном времени, а он молчал и никак не мог отделаться от ощущения, что смотрит со стороны какой-то неудачный водевиль в захудалом театре. Он, конечно, был во всем виноват и даже не спорил с этим утверждением. Он часто и помногу думал о том, как же они дошли до жизни такой? Как молодая счастливая семья всего за какие-то два года превратилась в захудалый театр? Но не находил ответа. Он даже не мог вспомнить, в какой именно момент есенинское «половодье чувств» превратилось в настоящую засуху? Когда их семейное счастье, как высохшая земля, покрылась вдруг трещинами ежедневных ссор и мелких обид? Неужели любовь, как вода, и ушла в эти трещины?

– Ты же ни на что не способен, вообще ни на что! – кричала Лера, распространяя вокруг жесткие вибрации раздражения и ненависти. – Ничтожество, недоумок, мямля!

Костя от этих слов поежился, как от внезапного сквозняка. Сразу захотелось спрятаться, забиться в какую-нибудь нору, или стать слепым и глухим, а главное, бесчувственным. Наверное, Лера права, раз он с упорством мазохиста молчит и терпит, и ничего не пытается изменить в их жизни. Но с каждым днем сил и желания что-то менять становилось все меньше и меньше. Они оба попали в какой-то заколдованный круг, выхода из которого не было.

И вдруг сквозь ее крики прорвалась трель телефона, и Костя бросился в комнату, с облегчением выдохнув: хоть на минуту можно было спрятаться от потока брани и упреков.

– Константин Алексеевич? – прозвучал в трубке серьезный женский голос. – Вас беспокоят из центра по пересадке костного мозга. Вы помните, что занесены в государственный регистр доноров костного мозга?

– Ммм… Да, помню. – промямлил Костя, с трудом вспоминая, что такое регистр доноров.

– Вы подошли по HLA-фенотипу пациенту, нуждающемуся в пересадке костного мозга. Если вы не передумали стать донором, то вам необходимо явиться в наш центр 18-го числа для прохождения полного обследования и для сдачи донорского материала. Не передумали?

– Нет. – быстро ответил Костя, плохо соображая, уловив только, что 18-го числа у него будет повод прогулять работу и долго не возвращаться домой, а этим стоило воспользоваться.

Уяснив, что для визита в клинику ему придется отпрашиваться с работы на целый день, и заверив собеседницу в том, что он не подведет, Костя отключил телефон и растерянно сел на диван. Когда же он успел попасть в этот самый регистр? Ах, да! Он вспомнил, как года два назад, на последнем курсе института, в аудиторию перед лекцией вошла староста группы Светка Черемыхина и предложила, очень настойчиво предложила, пойти и всей группой сдать кровь на донорство костного мозга. А чего, все они были молодые, здоровые! Почему бы не сделать доброе дело? Светка, зануда и круглая отличница, страдала неистребимой тягой к общественно полезной деятельности и вечно втягивала одногруппников в какие-то волонтерские сборища, студенческие отряды, благотворительные акции. В группе ее прозвали Родина-Мать за телесную дородность и душевную щедрость, с которой она пыталась всех опекать, удачно сочетающуюся с организаторским таланом. Над Светкой беззлобно подтрунивали, но подчинялись ее настойчивым просьбам даже с какой-то радостью.

И вот тогда, то ли поддавшись на ее уговоры и убеждения, то ли просто ради прикола, почти вся группа отправилась сдавать кровь в центр по пересадке костного мозга. Всем скопом и попали в государственный регистр доноров. Попали и забыли… И вот, надо же, Костя подошел по какому-то там фенотипу.

Задача отпроситься с работы на целый день была не из легких, но вовсе не из-за чрезвычайной важности и ответственности занимаемой Константином должности. Год назад, помыкавшись после института в отчаянных и тщетных попытках найти работу по специальности, он стал искать хоть какую-нибудь работу, потому что жить на что-то и кормить семью было необходимо. И вот нашел непыльную работенку в конторе с неопределенными целями и мутными задачами, влившись в ряды многочисленной армии низкооплачиваемых и непонятно чем занимающихся работников, заслуженно получивших пренебрежительное название «офисный планктон». Костя старательно и ежедневно перекладывал с места на место бумажки и отбивал барабанную дробь на компьютерной клавиатуре, честно отсиживая рабочее время «от звонка до звонка» и мучился бессмысленностью своего существования.

А ведь в детстве он хотел стать водителем-дальнобойщиком и наматывать на колеса огромной, груженой каким-нибудь важным грузом, фуры тысячи километров дорог по бескрайним российским просторам. Мечтал встречать рассветы в пути и засыпать на заднем сиденье машины, укрывшись звездным небесным покрывалом… Зачем-то пошел в институт, поддавшись стадному инстинкту, вместе со своими одноклассниками, неплохо отучился, так до конца и не поняв, зачем стал инженером в стране, где лет двадцать назад угробили всю старую промышленность, а новую создать все как-то не получалось?

Начальником отдела была Инга Эдуардовна, дама строгая, элегантная и нервная. По непонятным для Кости причинам она воспринимала своих подчиненных как плохо слышащих инвалидов по слуху, поэтому разговаривала со всеми исключительно на повышенных тонах. «Господи, да что же они все так кричат?» – обреченно думал Костя, выслушивая крики начальницы, не желающей отпускать его 18-го числа, и вспоминая Леру.

– Вы и так, Константин, неизвестно чем занимаетесь каждый день! – сверкая подрисованными черным карандашом глазами и широко разевая хищный алый рот, пеняла ему начальница. – Сплошные обеды и перекуры!

– Я вообще-то не курю… – вяло отбивался Костя.

– А теперь хотите целый день прогулять?!

– Так по важному же делу…

– Для кого важному? Для работы важно, чтобы вы работали. Я вас не отпускаю, Константин, потому что вы и так лодырь! Будьте любезны решать свои личные проблемы в свободное от работы время. Если не явитесь 18-го числа на работу, я вас уволю!

С тем Костя и закрыл за собой дверь кабинета начальника отдела. Это был тупик, из которого пока не было видно никакого выхода…

18-го числа как всегда встав рано утром, наскоро перекусив бутербродом с кофе, Костя накинул куртку, нацепил на голову шапку, и на цыпочках, чтобы не разбудить еще спящую Леру, вышел за дверь. В череде хмурых осенних дней, жалобно хнычущих серым питерским дождиком, это утро неожиданно встретило Костю ярким солнцем. Холодный северный ветер выдувал хлябь и сырость с городских улиц, нещадно срывая остатки желтых листьев с лип и тополей. Зато на расчищенном от низких облаков небе широко и свободно разливало золотое сияние бледное осеннее солнце. Он постоял посреди улицы, вдыхая свежий, с запахами недалекого моря, воздух и ощущая себя крошечной, незаметной песчинкой мироздания, которую вот-вот подхватит северный ветер и понесет куда-то в неизвестность, оторвав от знакомого и привычного…

Он смешался с толпой людей на остановке в ожидании своей маршрутки. Прогуливать работу было никак нельзя. Инга Эдуардовна запросто могла сдержать данное ею слово, и уволить его в два счета! И где тогда искать работу? На что жить? Лерка и так вечно ворчит, что денег ни на что не хватает… А как же тот несчастный, которому подошел его костный мозг по какому-то там фенотипу?.. Если ему нужна пересадка костного мозга, значит другие методы лечения не помогли…

В конце заставленной грязными автомобилями улицы показалась перегруженная маршрутка. Надо было прорываться сквозь толпу, расталкивать людей локтями, а то не влезешь в маршрутку и опоздаешь на работу. Машина затормозила у остановки, нервные, озлобленные с утра пораньше, люди бросились к открывшейся двери, пытаясь втиснуться в забитый салон. Костя растерянно стоял с краю и смотрел на пассажиров, пока маршрутка не тронулась с места, с большим трудом закрыв дверь, а потом повернулся и быстрым, решительным шагом направился в сторону метро. До Центра по пересадке костного мозга было всего несколько остановок.

В клинике Константина встретили как долгожданного гостя. Пришлось пройти какие-то дополнительные обследования, а потом проводили в просторное светлое помещение, где и должны были забрать у него донорский материал. Медсестра, милая девушка в симпатичном форменном брючном костюмчике, подчеркивающем ее точеную фигурку, вежливо побеседовала с ним, объяснив, что процедура взятия костного мозга совсем не сложная: сначала ему введут препарат, «выгоняющий» кроветворные клетки из костного мозга в кровь, потом возьмут кровь из вены, пропустят ее через специальный прибор типа сепаратора, который отберет нужные клетки, а все что останется вольют обратно в другую вену.

Действительно ничего страшного и опасного! Но все равно в тот момент, когда острая игла коснулась его кожи, на мгновение застыв над синим червячком вены, Костя почувствовал зябкое прикосновение протянувшихся из подсознания длинных щупальцев глупого детского страха к самому своему сердцу. И сердце замерло на секунду, а потом забилось быстро-быстро, то ли от радости, что все не так страшно на самом деле, то ли устыдившись за секундное колебание.

Пока сложные приборы делали свое дело, отбирая нужные для пересадки клетки из его крови, Костя спросил у медсестры:

– А кто тот человек, которому достанутся мои клетки? Как его зовут?

Медсестра бросила на него удивленный взгляд и ответила:

– По закону нельзя разглашать информацию о реципиенте в течение двух лет после пересадки. Так что, извините…

– Простите, информацию о ком?.. – Константин не понял смысл незнакомого слова. – Ре-це-…чего?

– Реципиенте. – Снисходительно улыбнулась сестричка. – Человека, дающего свои органы или ткани для трансплантации, называют донором. А того, кто получает эти органы или ткани, называют реципиентом.

Фу, какое неприятное слово «реципиент», механическое какое-то, скребущее железом по стеклу… Как будто речь идет не о живом, тяжело больном человеке, а о какой-то машине, бездушном механизме, которому потребовался ремонт с заменой детали. Костя вздохнул, бросив мимолетный взгляд на свою руку с торчащей из вены иглой капельницы. Рука немного затекла от длительной неподвижности.

– Жаль, – сказал он медсестре, – мне было бы приятно знать, кому спасут жизнь мои клетки.

– Могут спасти. – Уточнила медсестра, голосом подчеркнув слово «могут». – К сожалению, никто не даст гарантии, что ваши клетки приживутся в чужом организме. Существует риск отторжения.

Костя удивился и расстроился: он то надеялся, что клетки обязательно приживутся, просто обязаны прижиться, ведь он даже работу прогулял ради этой процедуры. Видимо эмоции отразились на его лице, потому что медсестра добавила:

– Хорошо бы прижились, ведь вы оказались единственным донором для этого реципиента. Другого в регистре не нашли. Так что для него это единственный шанс.

На обратном пути из клиники Костя невольно думал о том человеке, которого в медицинской науке называли словом реципиент, и не мог отделаться от чувства несправедливости. Разве справедливо будет, если клетки единственного донора не приживутся? И что тогда? Этот человек умрет? Это не лезло ни в какие ворота. Костя понимал, что со своей стороны врачи сделают все возможное, чтобы этого не произошло. Но врачи не боги. А сам он, Костя, как может повлиять на ситуацию? Просто отдал свои клетки, а дальше как повезет?

Душа его требовала каких-то действий, хоть как-то повлиять на ситуацию, свести к минимуму все риски. В голове прозвучали слова Леры: «Ты же ни на что не способен! Ты ничтожество, недоумок, мямля!». Пусть так, но он отдал часть себя неизвестному реципиенту и ему было очень важно, чтобы тот выжил, обязательно выжил. Словно неудача с пересадкой клеток подтвердила бы бессмысленность его, Кости, жизни.

Он сам не понял, как очутился у ворот церкви. Наверное, ноги сами принесли, повинуясь каким-то архаическим импульсам, толкающим любого человека, верующего или неверующего, за помощью к высшим силам в трудную минуту. Костя не был верующим, никто из его близких в детстве в церковь его не водил, а когда повзрослел, то сам не ощущал такой необходимости. А тут пришел и, растерянно переминаясь с ноги на ногу, стянул с головы шапку и огляделся.

Маленькая, уютная церковь сияла десятками огоньков свечей, мягким пламенем лампад, блеском драгоценных окладов икон. Легкий, еле заметный запах ладана висел в воздухе. Он почувствовал, что попал в неизвестный ему, прекрасный мир. С десятков икон на него смотрели лики святых. К кому из них обратиться за помощью? Есть среди них кто-то, кто отвечает за помощь больным? Костя не знал, а спросить постеснялся. Пришлось положиться на внутреннее чутье.

Он купил свечку и стал медленно обходить все иконы подряд, прислушиваясь к собственному сердцу. Кого из святых оно выберет, к кому потянется? Большинство ликов казались ему какими-то отстраненными, холодными. Остановился он у иконы, изображающей седовласого длиннобородого старца с бесконечно добрыми, сострадающими глазами, словно вопрошавшими Костю «Что за забота привела тебя сюда, радость моя?». Зажег свечу, и неуклюже, спотыкаясь на каждом слове, стал не молиться, молитв он не знал, а просто разговаривать, как говорят с умудренным жизнью, уважаемым человеком: