Текст книги "Притворись, что мы вместе"

На всякий случай я позвонила Ирке и получила ценное указание купить по дороге бутылочку вина, а лучше две. После прошедшего дежурства я как раз была при деньгах, приведя в чувство парочку должностных алкоголиков перед утренним совещанием, посему могла позволить себе купить хорошее вино, и даже две бутылки.

Катьку обнаружила повеселевшей. Все семейство во главе с бабушкой отплясывало вокруг единственной внучки ритуальные танцы. Но к вечеру у Катюхи все-таки поднялась температура. Прижавшись ко мне всем телом, она все же вскоре заснула.

Теперь у меня был шанс к половине десятого появиться у Асрян.

Ирка по пятницам клиентов не принимала: она была белая женщина и посему имела право на три выходных в неделю. Так что перед субботой она частенько использовала мою изничтоженную психику как полигон для тренировок. Мы с удовольствием умяли по нескольку голубцов, запивая все это вином, и выкурили по паре сигареток. Про последнюю домашнюю зарисовку с Сорокиным я смогла рассказать только по окончании первой бутылки. Асрян умела слушать абсолютно невозмутимо любые, даже самые ужасные вещи без ложной жалости и плохо прикрытого бабского злорадства. Конечно, можно было объяснить это профессиональными привычками и врожденным цинизмом, но, я думаю, все объяснялось другим. Как говорится, настоящий друг не тот, кто пожалеет в трудную минуту, а тот, кто порадуется твоему успеху, несмотря на свои собственные неудачи. Ирка именно так и существовала. Ей действительно было не все равно. Молча дослушав до конца и не спеша докурив сигарету, Асрян наконец резюмировала:

– Господи, как все скучно.

– Да-а-а… просто умереть, как скучно. Особенно когда проснулась в луже вонючей мужской мочи. Ну что ты такое говоришь?! Хоть немного бы посочувствовала.

– Это все описанный еще двести лет назад сценарий. Ничего нового. Почитай великих: это все стадии течения алкогольной болезни. Сама прочти, и все поймешь.

– Слушай, мы с тобой это все уже обсуждали. Каждый врач должен иметь самостоятельное мышление. Даже инфарктов одинаковых нет, ничего не повторяется в реальной медицине. Я знаю достаточно мужиков, которые завязали. На второй хирургии Степан Петрович уже четыре года как не пьет, а подшивался всего на год. Потом наш сосед Славик… Прошлый год вечерами просто заползал в подъезд. А теперь вон бегает по утрам. После залета в реанимацию.

Асрян опять вернулась к обычному положению, повернулась лицом к плите и продолжила варганить что-то детское на завтра. Поворачивалась она только на секунду, чтобы быстро схватить реакцию собеседника. Периодически в ходе разговора она присаживалась за стол, ела что-нибудь с тарелки и запивала, не чокаясь, несколькими глотками из бокала. Именно поэтому я обычно напивалась гораздо быстрее, чем она. Думаю, разговор за плитой существовал как особый вид расслабления – она отдыхала от напряженного всматривания в лица своих клиентов.

– Завязали или потому, что попросту не были алкоголиками, или был мотив, да такой сильный, что сохранился на много лет. Я пока вижу одно: ни ты, ни Катька или даже работа, наконец, для него не имеют ни малейшего значения. Пока что это так. Ты меня знаешь: я не стану вмешиваться в ситуацию: это неэтично и толку не будет. Я для него близкий личный контакт, тем более твой. Но договориться с Сапожниковым смогу в любое время. Кстати, он открывает на Ваське[1]1
   Васильевский остров.


[Закрыть] частную клинику. Пять минут ходьбы от метро. Я была – очень даже глобальненько: дневной стационар, вся терапия, естественно, психотерапия, неврология и все такое. Есть ставка эндокринолога… Могу поговорить.

– Круто! А в какие дни у них эндокринолог? Ты же знаешь: я только по вечерам смогу или в воскресенье.

Тут Асрян повернулась, держа в руке большой половник. Выражение лица явно намекало на то, что этот самый половник сейчас окажется у меня на голове.

– Ленка, ты точно безумная. Какое воскресенье, какой вечер? Ты вообще про Катьку сейчас вспомнила хоть на секунду? Или ты собираешься в вашей богадельне до пенсии тусоваться?

– Черт, я что-то совсем про все забыла… Нет, конечно, это невозможно. Какая клиника, когда едва в больнице успеваю.

Асрян снова повернулась к кастрюлям и даже не удостоила меня ответом. Мне стало стыдно. Ведь сама прихожу к ней, потому что только ей, и никому больше, могу рассказать про все свои какашки, и потом тут же бегу от предложенных ею вполне разумных вариантов хоть что-то поменять. Я решила закрыть свою рабочую тему, зашедшую, как всегда, в тупик, и заодно подлизаться.

– Кстати, о работе. Тут девки звонили из онкологии, с Песочной, у них там ставка психотерапевта открывается с сентября. Подыскивают достойного человека. Я обещала у тебя спросить, ты ж у нас теперь мозгоправ с именем.

Ирка зашипела вместе с луком на сковородке.

– Потому и с именем, что никогда не соглашусь на такое предложение.

– Странно. Я думала, тебя это заинтересует. Там прием на хозрасчетной основе, график сама себе составляешь. Это же, так сказать, высший пилотаж для любого психотерапевта, в таком месте поработать.

– Нет, дорогая, это не высший пилотаж, а святое причастие. Высший пилотаж – это когда ты показал человеку возможность прожить жизнь так, чтобы не скрючиться от рака в сорок с небольшим. Чтобы радовался и не мучился сам от себя.

– Не своди ты все к мозгам. Если бы все так было просто. Там и по восемнадцать-двадцать лет девочки с раком сисек ходят. Ты же помнишь. У них что, тоже хронический стресс?

– Я этого и не утверждаю. Все индивидуально, ведь только что обсуждали. Просто каждый должен брать ношу себе по силам. Ты меня знаешь: я не экстремал и обманывать ни себя, ни других не хочу. А придет туда кто-то достойный – только пожму руку. Но только в случае, если это, блин, осознанно, а не так: шашкой помахать, а потом через три месяца – простите, что-то тут у вас жарковато.

В процессе монолога Ирка открыла вторую бутылку и достала из холодильника тарелку с холодцом.

– Ирка, черт, давай притормозим. Жрем на ночь! Будем толстые и ужасные.

– Я, между прочим, замужем окончательно и бесповоротно, так что могу себе позволить. А ты сама за собой следи и не мешай другим наслаждаться жизнью.

Я особо не сопротивлялась, ибо первая бутылка уже сделала свое дело и резко ослабила контроль над пищевым центром.

– Нет, по поводу работы ты права, всегда честно принимаешь решения. А я вот, видимо, не всегда понимаю, что делаю.

Асрян наконец закрыла детскую кастрюльку крышкой, уселась напротив меня и хитро прищурилась.

– Да-а-а… Я тебя так и представляю: война, госпиталь где-нибудь под Москвой, окопы, танки, и ты ползаешь по взрывающемуся полю с санитарной сумкой через плечо, вся грязная, чья-нибудь такая эротичная полковая жена. Молодой офицер, переполненный тестостероном, типа Петьки, о! Так сказать, замужем с сорок первого по сорок пятый. Секс на грани истерики. А там дальше – трава не расти.

Теперь уже я раздраженно махнула на нее бокалом.

– Ой, да какой там секс у меня… не смеши. Катька – вот и весь мой секс. Особенно после недавних событий. Эротика такая теперь, что впору новую кровать покупать в спальню. Я вот думаю: прямо в воскресенье пойти купить или свекровь пригласить в гости сначала? Так сказать, ради экскурсии с ознакомлением.

– Конечно, свекровь сначала, хотя это сто процентов ничего не даст, но удовольствие получишь.

Мы злорадничали над собой и окружающими до половины первого, пока я не спохватилась и не вспомнила про завтрашнее дежурство. Заходить в квартиру родителей около часа ночи было теперь как-то неуютно. Слава богу, у меня всегда оставались ключи и полупьяное копошение в ванной никого не разбудило. Наспех приняв душ, я осторожно подвинула Катьку и постаралась втиснуться вместе с ней на маленькую детскую кровать, купленную родителями специально для внучки. Была одна девочка, теперь две. Жизнь движется. В последний момент чуть не забыла поставить будильник на телефоне. Девять непринятых звонков от Вовки только за вечер.

Я очень устала. Очень. Ведь это и правда было в последний раз. Я верю. Ничего… все будет хорошо. Все наладится.

Апрель

В апреле пришли спокойствие и тишина. Вовку, вероятно, на самом деле испугало то, что он не заметил случившегося. Кровать он поменял, не дожидаясь нашего возвращения, а заодно со сменой мебели изменились и многие другие обстоятельства. Загулы резко прекратились, на работе, похоже, все тоже наладилось, и начальник доверил ему важную командировку на несколько дней в Хельсинки – без сомнения, важный фронт работ.

Я воспрянула духом. Снова появилась надежда на счастливую семейную жизнь. Оправданием моей наивности могла служить только молодость и отсутствие жизненного опыта. Более того, проснулись очень глубоко зарытые кулинарные таланты, и голубцы по-асрянски и мамин мясной пирог оказались первой вершиной моего кухонного творчества. Только ночью все оставалось так же непросто после того, как Вовка устроил писсуар из супружеской постели. Эта часть семейной жизни точно так же превратилась в полный туалет.

Вернувшись с Катькой домой после нескольких дней отсутствия, я обнаружила не только новую кровать в спальне: Вовка уже успел застелить свежее белье, купил две большие подушки, два одеяла, покрывало. Пахло дорогой деревянной мебелью и только что выстиранным и отутюженным постельным бельем. Несмотря на все эти усилия со стороны мужа, в течение двух последующих недель я старалась как можно быстрее уложить Катьку спать и завернуться в старенькое, снятое с антресоли покрывало, поближе придвинувшись к своему краю кровати. Только одна мысль о Вовкином пыхтении над моим телом вызывала рвотный рефлекс. Вовка как будто понимал это и не делал, слава богу, попыток напасть на меня. Днем мы казались идеальной парой, выходные проходили весело, вместе с Асрян и прибывшим из рейса мужем. Проводили время с детьми, ходили в кино, в кафе, Вовка сам предлагал себя в роли шофера, что автоматически вычеркивало его из списка лиц, употребляющих алкоголь. Венцом программы стали два посещения Мариинки. «Лебединое озеро» и «Щелкунчик» произвели на детей неизгладимое впечатление. Картинки из другого мира, как будто подсматриваешь через замочную скважину. Только события происходят все по тем же самым законам: и все так же невозможно повлиять на ход событий: лебедь умерла и уже никогда не поднимется снова. Обидно и жалко.

К концу апреля вечерние часы стали совсем напряженными. Я не могла уже держать Вовку на расстоянии. Наконец я решила, что дальше так невозможно. В одно из совместных с семьей Асрян воскресений я выпила почти что бутылку вина. Домой вернулись поздно, Катьку привезли уже практически спящую. На фоне окончательной фригидности возникло мимолетное обострение совсем изголодавшегося женского аппетита, чем я и воспользовалась. Уложила ребенка, осторожно раздев, и вернулась к Вовке в гостиную. Все кончилось, слава богу, быстро.

Ничего, пережила. Не умерла же.

Вовка с виду страшно обрадовался окончательному примирению. Мы прокрались на цыпочках в спальню и легли спать вместе, укрывшись одним одеялом. Но сон ко мне совершенно не шел. К часу ночи я поняла, что попытки считать слонов и прочие уловки ничего не дают. Я потихоньку встала, завернулась в свое старое покрывало, прокралась обратно в гостиную, забралась в кресло с ногами и уставилась в окно. Фонарные столбы, стоянка с кучей машин, соседние дома, неестественная тишина, обездвиженность и покой. В комнате тихонечко тикали старые дедовские часы с кукушкой, отраженный свет падал на корешки книг. На полу лежал роскошный среднеазиатский ковер – от Вовки. Ковер был очень красивым: яркие восточные узоры вычурно переплетались и как будто выпадали из трехмерного пространства. Цвета в полутьме, пока я на них смотрела, казалось, поменяли оттенки…

Так хорошо и спокойно мне было в этот момент. Просто быть здесь, осознавать себя частью этого ничего не значащего, маленького, ничем не примечательного театра теней, как будто в эту минуту ничего, кроме старых часов на стене, и не существовало. Ни к чему не обязывающая застывшая пантомима, созданная кем-то просто так. Без повода и объяснений, без логики и дальнейшего плана. В шутку.

Не планируй ничего и не ищи. Не нужно. Это только насмешит их. Может быть, просто никто ничего не заметит. Не проявит интереса к банальному человеческому любопытству. К попытке познать, что же все-таки находится там, за гранью простой геометрии, или к стремлению переделать мироустройство. Может, хоть чуть-чуть получится… Это же так характерно для человеческого упрямства. Умереть или познать. А вдруг кто-то заинтересуется, что тогда?.. А вдруг на самом деле кто-то существует… играет в кубик Рубика, строит здания из детского конструктора, рассматривает, наблюдает…

Утром все тело болело, так как ночь прошла в скрюченном состоянии, я ведь так и заснула в тесном кресле. За завтраком промелькнула мысль, что уже много недель в кухонном ящике отсутствуют ампулы с магнезией. Как мало надо женщине для покоя и счастья. На работе все оставалось неизменно вдохновляющим. Там я отдыхала, общалась, думала, смеялась, уставала, и это была самая яркая реальность из всех измерений. Точнее, многогранная выпуклость. Очередное субботнее дежурство доктор Сорокина осветила половиной маминого мясного пирога: утром подогрев его в микроволновке, запаковала во множество слоев пищевой фольги, чтоб не остыл.

Чтоб жрали и любили меня, сволочи.

Начало казалось тихим, приемник сердито пустовал. Сестры маялись без дела, дымили и обсуждали последние больничные новости. Я решила воспользоваться ситуацией и заняться принесенными с отделения историями болезни. Более скучную работу невозможно представить, но бездумной писанины с каждым годом только прибавлялось. Как говорила заведующая: «Зарплата врача «растет» обратно пропорционально количеству макулатуры». Промучившись около часа, я не выдержала и завалилась на кушетку. В голове кружилась какая-то бессмысленная каша: всплывали домашние зарисовки, Катька, потом отделение, наши обеды. Периодически всплывала Полина Алексеевна. Слава богу, она не звонила. Это с большой долей вероятности означало, что я не ошиблась и она прекрасно справляется сама, без посторонней помощи. В сущности, ведь это и есть настоящий результат: человек не болеет. Тебе пятерка, доктор. Однако каждый раз, заходя в свою платную палату, мне очень хотелось почувствовать аромат «Шанели» и увидеть коричневую замшевую сумочку на столе.

Платная палата номер семь так и осталась под моим попечительством, и сразу после выписки Вербицкой потянулась череда занимательных персонажей. Сначала положили цыганский табор с диабетом и бронхиальной астмой. Точнее, положили их барона, но это было одно и то же, так как по отделению ежесекундно бродило не менее двадцати цыган. Палата после французских духов наполнилась запахом жутких сигарет (барон прятался от меня в туалете и делал нычки под матрасом), а также всевозможных солений, колбас и ветчины. Иногда, открывая утром дверь, я совершенно явственно ощущала легкий алкогольный дух. При такой диете выписать больного с диабетом из больницы не представлялось возможным, так как сахара летели под потолок. Надо знать это племя: к врачам они обращаются редко, но если обращаются, то это означает одно – дела совсем плохи. В такой ситуации они сдавались с потрохами, хотя полагали, что наличие врача само по себе гарантирует выздоровление, и не важно, что больной продолжает курить, заедать чай тортиком, а вечерком даже позволяет себе полстаканчика чего покрепче. Так и продолжалось: покупали и приносили все необходимое, запихивали в карман врачу каждый понедельник пятьсот рублей, но барон не хотел сдаваться просто так и продолжал окуривать отделение. Кое-как выписав барона через три недели, я поимела очень нервную часовую беседу с заведующей и дополнительную бесплатную палату в наказание.

Потом потянулась вереница «дамочек при муже», как я их называла, тщательным образом выискивающих у себя или диабет, или рак, или какое другое страшное заболевание, например, щитовидной железы – это было очень модно. Цель пребывания в больнице: отомстить скотине супругу за все его измены, корпоративы, несанкционированные отъезды на Мальдивы без семьи и прочее. Ведь именно он, сволочь, и был главным виновником всех этих ужасных заболеваний. Свиданки с мужьями представляли собой вершину театрального искусства: жена лежала на кровати, свернувшись калачиком от неимоверных болей в области вероятного нахождения диабета или все той же щитовидной железы, стонала и метала неистовые, полные ненависти взгляды на источник раздражения. Через пять минут после ухода мужа – сотовый телефон просто разрывался на части от обсуждения новой шубы, очередного отеля в Турции, пластической хирургии и проститутки Светки, которая имела наглость выйти замуж за нефтяного шейха. После таких сцен, неоднократно повторяющихся, несмотря на смену действующих лиц, я удрученно сидела за столом в попытках сочинить хоть какой-то диагноз, громко сопела и грызла ручку. Однажды, все-таки не выдержав, я совершила оплошность: путаясь в словах, начала давать одной из дамочек пространные объяснения о том, как заболевания щитовидной железы жестоко уничтожают женскую психику, и предложила пообщаться с психотерапевтом и определиться, что же мешает ей, так сказать, радоваться жизни и быть здоровой. Через тридцать минут заведующая хохотала у себя в кабинете над огромной истерической жалобой на меня.

– Ну ты дала, Сорокина! Какой психиатр, ты что?! Сколько раз говорить: не вступайте вы в дебаты. Для начала надо самим психологом стать, а потом уже думать, кому и что говорить!

– Я не про психиатра, а про психотерапевта говорила, Светлана Моисеевна.

– Господи, ну когда ты уже повзрослеешь, Лена! Да не нужен ей твой психотерапевт. Ей и так хорошо. Гораздо лучше, чем тебе или мне. Все, иди.

На какое-то время я взяла себя в руки. Ход мозгокопания предельно банален: лишние две тысячи на дороге не валяются, поэтому я буду терпеть весь этот ад и грызть ручки в ординаторской над платными историями и дальше. Но, видимо, рефлекторно я продолжала тяжко вздыхать в процессе платного творчества, а заведующая, как охотничий пес, улавливала все мучительно-мыслительные процессы в моей голове.

– Ты там что, Сорокина, в седьмую палату историю катаешь небось?

– Да… Завтра собираюсь Попову выписать. Не знаю, что и сочинить. Здорова как лошадь. Я сдаюсь.

– Что писать, что писать… Так и напиши, как есть: остеохероз и истеростервоз, стадия последняя, обострение!

В итоге вместо награды платная палата стала для меня сущим наказанием, и чтобы совсем не осатанеть, я старалась как можно больше времени проводить с обычными больными, у которых были настоящие проблемы. Я вспоминала Полину Алексеевну и втайне с тревогой прокручивала в голове случайно услышанный телефонный разговор ее «идеального» сыночка.

А в приемнике в отличие от платной палаты все происходило по-настоящему. Часы показывали почти двенадцать, а здесь было на удивление тихо. Едва дождавшись звонка с хирургии, я быстро запихала свой кулинарный плагиат в пакет и понеслась на третий этаж. В ординаторской тусовалась куча народу: пришла и реанимация, и травма, и даже пожилой невропатолог из соседнего корпуса. Я огляделась – Светки с кардиологии не было, а значит, женский пол сегодня был представлен только в моем лице. Федька, увидев меня, расплылся в улыбке, как Чеширский кот.

– Эй, терапия, наливку будешь? Закуску принесла?

– Плохо работаете, мужчины. На выпивку заработали, а на все остальное нет!

– А мы ценность сами по себе, без всего остального.

– Ага, вот поэтому-то я и не вышла за медика, сомнительные вы ценности.

В меня полетела чья-то история болезни.

– Еще все впереди, всего лишь первый брак, дорогая. Для нашего веселого коллектива это только, так сказать, начало карьеры, Елена Андреевна.

– Дураки.

Я достала из пакета еще теплый пирог, и невообразимый аромат мясной начинки с пряностями мгновенно заполонил всю ординаторскую.

– Ладно уж, жуйте. А мне наливки тогда.

Запах еды сразу объединил всех присутствующих около стола. Федька взялся за нож и с нескрываемым удивлением застыл над моим произведением.

– Елена Андреевна, так вы че, еще и готовите??? Ничего себе, пацаны! Уже сколько лет ничего, кроме сосисок, или коньяка с отделения, или в лучшем случае куриных котлет из соседней кулинарии, от нее не видели, а тут нате. Да это ж просто мистика!

Я поморщилась.

– Хватит уже, режь давай. И раньше приносила пироги, только мамины.

Всем досталось по маленькому кусочку.

Пашка Зорин из реанимации тут же подхватил начатую уже по которому разу Федькой тему:

– Так это вы и виноваты, скальпелюги хреновы. Куда смотрели, когда она только на работу пришла, а? Надо было сразу брать, тепленькой, как говорится, а то пока вы думали, кто-то и успел.

Но не с Федькой тягаться в дебатах.

– Да будет вам известно, Павел Александрович, что она уже замужняя пришла, и не просто замужняя, а еще и ребеночек у нас имеется. – Федор незаметно облокотился на спинку кресла и в следующую секунду завалился практически стокилограммовым телом прямо на меня. Вопли о спасении никто не слушал – это извечное противостояние реанимации и хирургии продолжалось.

– Е-е-е, Феденька, муж – не стенка, можно и подвинуть. А ребеночек – это хорошо. Это, так сказать, семейные узы только укрепляет. Так сказать, гарантия отсутствия проблем. Самая лучшая женщина какая? А, Федюнчик? – опять встрял Пашка.

– О-о-о, просветите же нас, неразумных, – сказал Федька.

– Самая лучшая и желанная женщина – замужняя женщина, – ответил Пашка.

Гнев переполнил мою чашу терпения, дышать стало совсем трудно, и я последним усилием воли стряхнула с себя Федьку.

– Хватит, задолбали со своим дебильным цинизмом, придурки.

Я изо всех сил сделала сердитое лицо. Но было весело, невозможно как весело. Остальной народ уже привык к таким сценам и особенно не реагировал, сосредоточившись на еде. Наконец придя в себя, я заметила в углу перед телевизором двух новичков, обделенных моим пирогом.

– Федя, ну чего вы, как сволочи, взяли и все сожрали? Вон там еще народ голодный, – сказала я.

По телику показывали «Зенит», посему реакции на мою заботу от незнакомцев не последовало.

– Ленка, знакомься. Это Слава и Костя, с понедельника вышли. Их за хроническое пьянство, курение марихуаны на дежурствах, а также за массовые прелюбодеяния попросили из Военмеда. Не хотят, сволочи, долг родине отдавать, как положено, – представил новеньких Федька.

Однако даже такие шутки не могут оторвать истинного петербуржца от финальной игры с участием «Зенита». Я пригляделась повнимательнее. Это были две типичные хирургические тени, обоим около тридцатника: высокий брюнет и среднего роста смешной очкастый рыжеволосый конопатик. Брюнет показался очень ничего себе: жгучие глаза и длинные кудри, небрежно перехваченные в хвост тонкой резинкой. Особенно впечатляли огромные жилистые лапищи, поросшие густой растительностью. Хирург и бабник, хотя можно оставить только первое слово, так как первое предполагает второе. Другой парень, Костик, прежде всего характеризовался обручальным кольцом на пальце, а в остальном, даже не пообщавшись, можно было определить: спокоен, умен и добр. Пошла реклама, и головы наконец повернулись в нашу сторону. Брюнет, он же Слава, окинул меня за полсекунды с ног до головы взглядом ловеласа и тут же пошел в атаку.

– Привет! А че, у вас тут блондинки тоже оперируют? – задал вопрос Слава.

«Ну погоди, сволочь, поговорим еще», – мысленно ответила я.

Федька вступился:

– Это Ленка Сорокина, терапевт.

– А-а-а, а я уж испугался. Классная тут у вас компания в субботу. Мы с вами теперь, – сказал Слава.

А теперь мой ход.

– А вы что же, пацаны? Всегда в паре? Крючки друг другу держите в операционной или что еще?

Получите: один – один.

– И что еще тоже, мадам.

Все заржали, как кабаны. Федька продолжал в роли разводящего:

– Они близнецы, Ленка. Представляешь?! Только, как это там по-вашему, по-умному?.. Разнояичные, о!

– Дураки! Чему вас только шесть лет учили, чикатилы чертовы. Разнояйцевые, разнояйце-е-евые! И какое яйцо чему обучено? – ответила я.

– Слава – наш человек. На башкорезню взяли. А Костю – в реанимацию, – пояснил Федька.

Ну да, ну да. Заведующая нейрохирургией как раз застоялась после развода.

Черноголовый конь не собирался заканчивать свое показательное выступление.

– Ага, вишь, фонендоскоп нацепил, чтобы от санитара отличали, гы-ы-ы…

– А ты лучше трокез из скальпелей сделай, а в уши ранорасширители. Это убедительнее, – сказала я.

Народ похохатывал, наблюдая одновременно за двумя параллельными процессами: телик и наша перепалка. Тут я опять пропустила наступление с фланга, и Федька снова вцепился в меня мертвой хваткой. Началась старая песня о главном, перед новыми зрителями это было пока еще актуально.

– Лена, ну когда ты уже кому-нибудь отдашься? Это уже неприлично, не по-товарищески.

– Завтра и начну, график только составьте, сволочи… Федя, ну отпусти уже, хватит!

Надо как-нибудь записать этот треп на телефон и включить в приемнике на всю громкость, тогда точно все больные резко поправятся и можно будет продрыхнуть целую ночь. Теперь на хирургии в обед сидел только дежурящий молодняк с разных отделений. Старшие бывали редко, так как они в основном обитали в своих кабинетах. Конечно, кому это все понравится слушать? И потом, после сорока, уже хотелось недолгое свободное время потратить на сон, а не на ржание.

Как же я отдыхала тут, рядом с ними, разговаривая на одном с ними языке, живя в одном с ними измерении, имея одинаковые с ними мысли и понимание жизни. Сразу забывала о Вовке, всех домашних проблемах, о постоянном страхе нового запоя. Все это уходило, превращалось в случайную нелепость, временную и ничего не значащую неприятность. Каждому в этой ординаторской природа сделала немало подарков. Несмотря на молодость, Федор мог сделать на спор аппендицит за пять минут, а прободную язву за сорок, при этом движения рук напоминали четкий танец, отрепетированный до мелочей балет. Известность Стаса уже распространилась далеко за пределами нашей больницы: он шил послеоперационные раны так, что через три месяца не оставалось практически никаких следов. Знающие люди вызывали его оперировать аппендициты и внематочные, а также прочую радость для своих доченек и любовниц, дабы не портить красоту.

Кто-то вспомнил про мое знаменитое дежурство с запертым в гинекологической алкоголиком, и начался неистовый гогот, перемешивающийся с орущим телевизором. Телефон на столе молчал около часа, так как, очевидно, высшие силы отвернулись, не найдя сил слушать эту мерзость и похабные шуточки. Однако долго лафа продолжаться не могла, и звонок из приемника оповестил о наличии пары пневмоний, а также двух бабушек с кишечной непроходимостью. Все страждущие ждали нашего выхода на сцену, и мы с Федором удрученно поплелись на первый этаж.

– Федя, а что за пацаны-то на самом деле? Уже дежурил с ними?

– Да не боись. Они оба после Чечни, так что сопли на кулак не наматывали.

– А что, реально родственники?

– Да не… Ты ж знаешь: они после войны все немного не в себе. Заведующий реанимацией поставил их в разные смены, так такую истерику устроили. Теперь никто не связывается. И так народу не хватает грамотного. Хотят вместе, так пусть будут вместе.

Тут Федька хитро улыбнулся.

– А что, приглянулся кто? Ах ты, блин, святоша! Мы тут, понимаешь, уже сколько лет кругами ходим, а она обмякла за полчаса от кудрей! Ну-ну, Елена Андреевна…

В ответ я начала колотить его по голове журналом приема больных.

– Не отвертишься! Ишь! Ну все, бойкот тебе, Сорокина!!!

– Да ладно! Бойкот! Сейчас плакать будешь, просить бабуську перед операцией посмотреть, сахар, ЭКГ. Вот фига теперь тебе вместо сахара и ЭКГ!

Эх, а ведь правда хорош, сволочь, Сла-ва… ступенька… ступенька… Слышишь, ты, неудовлетворенная, у тебя небось это большими буквами на лбу пропечатано. Раз и навсегда: не на работе.

Дежурство прошло в целом тихо и даже прибыльно, одарив парочкой щедрых больных и лишними полутора тысячами в кармане, и часам к трем ночи в приемнике стало пусто. Я провалилась в сон и очнулась около шести, разбуженная звуками машины из пищеблока. Вообще, врачи спят, как матери грудных детей: со временем у них вырастает специальное, неспящее третье ухо. Запахло горячей геркулесовой кашей.

Перевернувшись на другой бок, я опять попыталась закрыть глаза и так продолжала дремать, бессистемно перелистывая страницы своего бытия. Всплыла обеденная оргия на хирургии, Федькино прерывистое дыхание и крепкие руки.

Господи, посторонний мужик чуть-чуть оказался ближе, чем нужно, и уже тепло внизу живота. Все-таки дожила, старушка. Хотя ни фига! Я – многострадальная жена алкоголика, у меня нервная работа и маленький ребенок, мне вообще по вредности положен как минимум флирт, а уж поржать на дежурстве в хорошей компании, так это просто – жалкий аванс.

Почему-то хотелось плакать, но помешала волна предрассветной дремоты, окутавшей мою каморку аж до половины восьмого. Хорошее дежурство.

Утром дома было тихо. Катька, понятное дело, находится у матери. А почему тихо? А все по простой причине: Первомай же, праздник на дворе! Никого. В квартире никого не было. Выглянула в окно – на стоянке красовалось наше (точнее, бывшее свекровино) авто. Я села около проводного телефона, и тут меня передернуло. Что я сейчас буду делать? Что делать, что делать… Все как обычно: попытка номер один – Вовкин мобильник (выключен), следующая попытка – вытрезвон, потом милиция, потом морг, а потом… (зажмурившись и изменив голос), потом наш приемник. Да, я же целых двадцать минут шла домой, за двадцать минут можно многое успеть. Слава богу, Сорокиных не привозили. Мне стало страшно.

Я – чудовище. Мне легче обнаружить его в морге, чем опозориться на работе. Когда же это произошло? Между прочим, мы все те же люди, что и десять лет назад: я – это я, а он – это он, Вовка. Вот так финал, черт подери. Ну что, доктор, на кого теперь обижаться-то? А если честно, просто ущербная женщина. Где плохо двигается шея, там не работает голова. Вот так. Полезно вообще-то вспоминать иногда, как вы спешили замуж, мадам Сорокина. Кто кого любил, а кто нет.

Сил ждать в одиночестве не было никаких, праздник в ближайшей перспективе работал против меня, и варианты возвращения могли оказаться очень разнообразными. Быстро накинув плащ, я рванула вниз по лестнице. Плана никакого не было, но лучше быть где угодно, но не дома и не одной. До обеда я промаялась у родителей: в полудреме валялась с Катькой на диване, смотрела мультики про Али-Бабу. Наконец к обеду собралась с духом и позвонила домой на городской номер. Никого. Сотовый тоже продолжал молчать. Ну да ладно, пойдем по друзьям и подругам. Катьку засунула в легкое пальтишко и на углу у подъезда поймала такси. Вариант, как всегда, один – Асрян. У Ирки пахло салатом с красной рыбой, на кухонном столе стояла бутылка мартини. Катька попыталась прямо с порога рвануть в заветную комнату к Стасику и его новым игрушкам. Я уже гипнотизировала кухонный стол.