Текст книги "Остров, где восходит солнце"

Демидыч побежал вперед в предвкушении удачной серии мультфильма Том и Джерри.

– Так, а чем закрыть второй конец? – От сильного душевного волнения Демидыч начал думать вслух.

– Можно взять вторую крыш…

– Ага, второй такой же крышкой.

Крышку аккуратно засунули между стенкой и другим концом трубы. Демидыч взял в руки сложную конструкцию и с видом завоевателя вышел во двор.

– Мышь там, – гордо говорил он. – Mouse.

Ради такого случая можно было заговорить по-английски.

Пес Бузи заинтересовался происходящим, начал скакать вокруг Демидыча и громко лаять. Демидыч вышел за ворота, огляделся еще раз и спросил растерянно:

– Куда ее теперь?

– Давай к соседям выпустим, в соседские ворота.

Не выбрасывать же мышку на проезжую часть.

Демидыч, мышь и Бузи сделали четыре шага вперед. Только Демидыч нагнулся, чтобы вытряхнуть мышь перед воротами, как вдруг замер. За воротами, также замерев, сидела группа тиморцев и силилась понять, чего собирается делать этот большой белый мистер с трубкой в руках и оголтелым псом, наступающим ему на пятки.

– Блин, – сказала Дашка.

Тиморцы моргнули.

– Мышь, – сказал Демидыч.

Тиморцы моргнули еще раз.

Демидыч потряс трубу, и оттуда как шарик из пневматического ружья выстрелила мышь, плавно приземлилась около канавки с водой и прыжками – прыжками – умчалась в ночь. За мышью прыжками умчался пес Бузи. Мышиную историю можно было считать завершенной.

Что главное для морского пехотинца

На следующее утро Дашка очнулась без двадцати одиннадцать с тяжелой головой и нелегкими мыслями о смысле жизни. В последнее время жить в одной комнате стало непросто. Демидыч постоянно злился и орал, что Дашка не дает ему работать.

– Почему ты не можешь находиться в комнате так, чтобы тебя не было заметно. Мы иногда по четыре человека в комнате жили и работали и ничего, не мешали друг другу.

Дашке приходилось уходить во двор и там грустить, вызывая ненужные вопросы местных, не случилось ли чего.

Комната 4х4 не предназначена для полноценного отдыха двух людей, вынужденных большую часть времени находиться рядом друг с другом. Накануне вечером Демидыч долго не мог угомониться, хлопал дверью, включал и выключал свет, заводил разговор не о чем и требовал поздний ужин. Едва Дашка заснула, Демидыч выключил кондиционер и стал требовать, чтобы она подвинулась. Она, мол, занимает слишком много места, а с включенным кондиционером в комнате слишком холодно. Представления о нормальной температуре у Демидыча менялись в зависимости от настроения. Австралийской зимой с холодными ветрами и сырым воздухом в помещениях ему было жарко, он открывал окно, заставляя Дашку спать во флиске и термобелье.

Демидыч завалился поперек кровати и в момент захрапел. Дашка долго ворочалась и решала, стоит ли встать и заполучить вещественное доказательство, сфотографировав, как Демидыч спит посередине кровати, сбросив простыню на пол и потея от жары. Для вещественного доказательства нужно было сделать снимок со вспышкой. Гарантий, что Демидыч не проснется и не потребует раннего завтрака, не было. Дашка поворочалась и через сорок минут тоже заснула.

Ранним утром Демидычу снова не спалось. Он топал по комнате на цыпочках, изображая делового человека, который рано встает, много работает и не хочет будить свою псевдожену. Псевдожена приоткрыла один глаз, оценила обстановку и притворилась спящей. Иначе пришлось бы вставать и варить Демидычу манную кашу. Настоящая семейная жизнь.

Дашка оделась, если одеждой можно считать имеющиеся в наличии юбку, треники и джинсы – в одном экземпляре, две майки обычные, одну майку парадную и косынку от солнца, и пошла на кухню.

– Good morning, Dasha, how are you?

Рита считала себя обязанной поздороваться в самый неподходящий момент – на пути с кровати в туалет. Женщины развлекались таким образом – провоцируя и наблюдая за реакцией. Среди любимых женских штучек – идти тебе навстречу и ждать, кто первым уступит дорогу, или в магазине положить тебе в коробку бракованное пирожное и посмотреть, что ты сделаешь. Если ты уступаешь или берешь брак, ты слабак и никто. Если прешь навстречу, показывая взглядом, что принимаешь игру, а пирожное приказываешь заменить с металлом в голосе, ты одна из нас и тебя лучше не трогать.

Мужики играли в провоцирующие игры по-крупному. На их стороне был закон, в том плане, что полицейские ООН имели право рекомендовать, как разрешить ту или иную ситуацию, но не вмешиваться. Это означало, что в любом конфликте «тиморец versus белый мистер» мистеру, если он не мог постоять за себя, якобы грозило наказание от просто пожурить до денежного штрафа. Услышал в свой адрес нелестные слова, молчи. Задавил курицу, которая переходила дорогу, плати. Попался в организованную автоподставу, плати и помалкивай.

Но только якобы. Если мистер хорошо знал, что в его адрес можно, а что нельзя, местные чуяли силу и предпочитали держаться на расстоянии. Тем более что организованная автоподстава попадала в разряд шуток организованной преступности. А за игру с курицей можно было огрести без участия полицейских. Были, конечно, непонятливые личности, в основном торгаши бананами или постельным бельем, которые приставали ко всем подряд с целью если не продать, то хотя бы развлечься.

– Банана, мистер, – подходили они к тебе, печально смотрели в глаза и протягивали свой товар, – танджерина. Ван доллар.

Если и то, и другое было некстати – а продавцы всегда подходили в самый неподходящий момент – и простое «спасибо, не надо» продавцы не понимали, супротив приставал отлично работало «пошел на …, а то убью» на любом языке суровым голосом вкупе с характерным жестом. Главное, не забывать, что это игра. Он играет в «проверить белую обезьяну». Ты играешь в «сейчас белая обезьяна тебя поубивает нах». Он не отходит и продолжает ныть, ты берешь плетеное кресло и замахиваешься, улыбаясь. Он довольно улыбается, ты тоже. Мир, дружба, жвачка.

Если провоцировать было некого, местные любили поглазеть. «Мы как крокодилы, – честно сказал знакомый тиморец. – Мы сидим и смотрим на тебя». Глазеть они умели. В любой ситуации – магазин, интернет-кафе, прогулка по улице – будьте уверены, что на вас будут пялиться чьи-то глаза. И не одни. Будут молча подходить и так же молча смотреть, что ты делаешь. Спрашиваешь, чего смотрите, кивают головой и продолжают смотреть. Предлагаешь разойтись, отходят на шаг назад и все равно сверлят глазами, даже не тебя лично, а именно, что ты делаешь и как. Как там было в анекдоте – больше всего мы любим смотреть, как другие работают. Нормальная ситуация для Дили. Один что—то делает, десять наблюдают. Их это не раздражает. Тот же телевизор – только экран больше. Хочешь, чтобы разошлись наконец, покажи силу и недовольство. На днях Демидыч обложил матом группу бездельников, обступивших его мотоцикл и наблюдавших, как Демидыч меняет свечу зажигания. В самого любопытного полетел полупустой пакет из-под сока. Гнева туземцы боялись, поскольку не понимали, из-за чего можно так сильно нервничать. По одному народ растворился в поисках иного занятия.

Добавьте к вышеперечисленному, что, если вы девушка, да еще и симпатичная, в Дили на улице с вами будет здороваться каждый третий, дети будут кричать «хелло, мистер» или «малай, малай33
  Malai – на языке тетун любой иностранец, вне зависимости от страны происхождения.


[Закрыть]», а подростки, лихо разъезжающие в дверном пролете микролета, в зависимости от степени собственной сексуальной неудовлетворенности и вашего внешнего вида, будут подмигивать, улыбаться, махать рукой или выкрикивать что-то обидно-похотливое.

Поверхностное знакомство с местным колоритом иной раз называют «веселухой». Только «веселуха» – что развлекает в первые недели пребывания в чужой стране – будет вызывать недоумение к концу первого месяца, неудобство к концу второго и сильное раздражение к середине третьего.

К собственному сожалению, если вы вовремя не поймете, что с вами происходит и не включите «внутреннего наблюдателя», то есть ко всему происходящему не начнете относиться как к кинематографу, к третьему месяцу вы распрощаетесь с приветливостью и доброжелательностью. Потому что вам покажется, что большинство окружающих понимает одно выражение лица – презрительно-незамечающее. Если нужно на улицу, по делам каким, делаешь презрительный взгляд, а если кто навстречу идет, можно добавить недовольства, как от встречи с тараканом на кухне. И идешь вперед, смотря вбок по диагонали. Лучше потренироваться перед зеркалом – потому что ходить с таким лицом вам долго. Да, тогда вам будут уступать дорогу, общаться вежливо, не мешать и не лезть в вашу жизнь. И нет, потому что ситуацию вы все равно не измените, будете смотреть на себя, недовольного в зеркало, и добавите еще один стрессовый фактор, а их и так больше, чем достаточно.

Кстати, пристают они, если ходишь по одному. Двое уже сила, если идешь по улице с кем-то, максимум, на что осмелится самый бесстрашный, это сказать «tarde» – добрый день.

Если вы думаете, что в отеле в Дили платите именно за комнату, вы ошибаетесь. Вы платите даже не за кондиционер. Комната – единственное место, где вы можете уединиться и отдохнуть. От местных жителей, от других обитателей отеля, от ежедневной жары в +35С и от самих себя – если заснете, конечно, поскольку тиморцы очень любят музыку. Гораздо больше, чем у вас дома ее любят сосед-подросток сверху и мать четверых детей снизу, до кучи купившая фортепиано. Перед тем, как выбрать гостиницу, проверьте музыкальный хит-парад. Иначе засыпать и просыпаться вы будете под децибелы веселого и задорного, повторяющегося согласно недельному меню в заводской столовой. В рыбный день, будьте уверены, как дополнение к основному репертуару вы получите популярные индонезийские напевы, звучащие из престарелого ноутбука. В «Ист Тимор Бэкпекерс» репертуар сопровождался народным творчеством девочек-официанток из индийского ресторана, по очереди приходящих принимать душ на заднем дворе отеля и поющих там во весь голос – не со зла, а по деревенской привычке, чтобы дать понять, что место занято и подходить ближе не следует. Неправы те, кто утверждает, что в жарких странах мозги плавятся исключительно от жары. Жара – это гарантированное начало. А дальше ваш мозг даст трещину от утреннего умпа—умпа и окончательно перестанет работать под вечернее тымц—тымц—тымц. Попрощайтесь лично с каждой извилиной. Отныне единственное, на что вы будете способны, это лежать на кровати и вспоминать, кем вы были в прошлой жизни.

Удобное жилье, где можно и работать, и отдыхать – напрашивается банальная фраза «залог здоровья». Никто, кроме собственной лени, не заставляет вас по привычке мириться с неудобствами. Это дома можно бесконечно воевать с соседями из-за громкой музыки или заливов на кухне и считать такую ситуацию нормальной. Вот такая мне досталась квартира и ничего, что транспорт не ходит, до метро всего двадцать минут пешком за полтора часа до работы доберусь. Все подобные привычки далеко от дома, особенно в тропиках, нужно отслеживать и искоренять, так как они могут вас убить в буквальном смысле слова. Никто не заставляет вас находиться там, где не хочется, делать то, что навязывают, и жить по правилам, придуманным не вами. С другой стороны, никто, кроме вас самих, о вас заботиться не будет. Не уследили, не продумали, не спланировали, винить некого.

Только тропикоз сыграет с вами злую шутку. Настанет у вас момент, когда нужно будет что—то срочно менять. А вы уверенно с моментом справитесь, а именно задвинете его на дальнюю полку сознания, посмотрите с облегчением вслед и расслабитесь. Это будет означать, что тропикоз взял верх, и отныне жить вам придется по его законам. Быстро не ходить, без нужды не разговаривать, о важном не думать и решений серьезных не принимать. И останетесь вы жить в «Ист Тимор Бэкпекерс», несмотря на шум, антисанитарию и прочие неудобства только потому, что искать новое жилье сопряжено с двигательной активностью по жаре, а двигаться нет мочи никакой, организм постоянно требует отдыха и прохлады. Останетесь и сильно пожалеете. Даже если вы имеете личную комнату, привыкли к музыке, не замечаете отсутствие горячей воды и смирились с ором под окнами в семь часов утра, эти стрессовые факторы будут психику вашу подтачивать, медленно, но уверенно вызывая сначала вспышки ярости, а потом нервные срывы, недовольство жизнью и желание собрать вещи и бежать. Бежать куда подальше. На Бали, в Сингапур, в любую другую страну, в Москву, наконец. Казалось бы, организм привык. Ан нет, и дальше будет только хуже.

Если не включите вовремя осознанное восприятие окружающего мира и не пошлете тропикоз подальше, вы перестанете думать, следить за собой, будете целыми днями валяться и смотреть в потолок. Либо вы из этого богом забытого места свалите, даже если то, что запланировали, сделать не успели и перспективные планы не отработали. Свалите, хотя позже будете жалеть и, может быть, даже вернетесь, придя в себя на балийском курорте и составив план работы над ошибками.

– Почему, как только я решаю отдохнуть, кто, вы думаете, входит в комнату?

Демидыч, разобрав по пакетикам гайки, шурупы и прочую нечисть, уселся за стол, задрал ноги, выпил сок манго и закурил сигарету. Разбор хлама был одним из способов борьбы с тропикозом. Жизнь в жаркой стране подобна ссылке, поскольку все ваши устремления и намерения расплавляются и исчезают, как будто и не было их. Чтобы выжить, надо было делать хоть что-то.

– Припираются всякие крыси, понимаешь. Которые накануне осмеливаются выбросить единственную нормальную пепельницу.

Пепельница была сделана из жестяной банки из-под куриного паштета. В любой семейной идиллии наступает момент, когда ты приходишь в комнату, видишь на столе жестянку с рваными краями и кучей окурков внутри и понимаешь, что наступил следующий этап развития семейных отношений.

– Я сейчас пойду на улицу, – сказала Дашка. – И буду наслаждаться сразу тремя вещами.

Пончиками с шоколадом, чипсами со вкусом лосося терияки и кока-колой.

В качестве бонуса Дашка собиралась поглазеть на двух мускулистых охламонов, заглянувшими в бар выпить по баночке пива «Тайгер». Охламоны принадлежали к секте путешественников-алкоголиков-наркотов, перемещавшихся по свету с целью выпить и покурить в спокойной обстановке.

– Там на улице два ухаря, – прервал ее Демидыч, обладавший чутьем на подобные бонусы и пресекавший их мгновенно, абы ухари и не подумали о возможности апгрейда до категории пихарей. – Один с пробитой головой, нормально не обработанной. Второй больной.

– Почему больной?

– Ты посмотри на него повнимательнее. А первому волосы на затылке выстригли, а пробоину даже йодом не смазали.

Бабушка Демидыча была доктором. Что давало ему возможность вести себя как человек с медицинским образованием. В время Дашкиного путешествия по Китаю, местный водитель арендованной машины считал, что он знает русский язык, так как его двоюродный брат учился в Нижнем Новгороде.

Прерывая лекцию о необходимости своевременной дезинфекции любых повреждений кожных покровов, любимую тему Демидыча, зазвонил телефон. Два дня назад Дашка устроила Демидычу скандал и сцену ревности по поводу непонятного телефонного звонка и незнамо чьего телефонного номера, по которому Демидыч потом перезванивал. Сидела на кровати, дулась, строила страшные догадки, требовала объяснений и рыдала. Демидыч поменял несколько тактик – от «на, бери, звони» до «а иди ты, это частная жизнь», ни одна не сработала. Пришлось доказывать супружескую верность проверенным способом.

Звонил хозяин черного раздолбанного чоппера, который Демидыч планировал купить и починить.

– Файф минутц, – прокричал Демидыч с жутким акцентом. – Файф минутц.

Сел на мотоцикл и, дав Дашке ЦУ относительно ужина, умчался.

Во дворе сидел хозяин богоугодного заведения, в смысле владелец хостела Генри и пил пиво по случаю тридцать третьей годовщины провозглашения первой независимости Восточного Тимора. Независимость не протянула и месяца, поэтому перед Генри стояла уже вторая бутылка.

– Это была прекрасная страна. Прекрасная, – начал он свое обычное «куда мир катится». – Пока не пришли миротворцы и все не испортили. Люди были приветливые, жизнь была хорошая, все были счастливы.

А еще цены были низкие, можно было открыть гостиницы задешево и не платить за электричество, поскольку счетчики, налоги, как и другие финансовые неудобности, были придуманы уже во время второй независимости.

– А что сейчас, – продолжал Генри, глядя в глаза и размахивая руками. – Я плачу налоги. Я отчитываюсь каждый месяц. А эти обезьяны еще и говорят мне «fuck you!». И это на моей частной территории.

Генри вступился за двоих постояльцев, с которых таксист при аэропорте содрал десять долларов за проезд. Таксист послал Генри во дворе его же отеля. Для гражданина законоопределенной по всем возможным ситуациям межличностного общения страны это оказалось чересчур.

– Ладно, если бы было просто fuck off. Так нет. Fuck you! Ах так! Он мне fuck you! А я ему – fuck YOU!

Таксист, едва не схлопотав, удрал и вернулся с двумя знакомыми из иммиграционной полиции. Что взбесило Генри еще больше.

– Они не понимают, что такое частная собственность. Он заходит во двор моего дома, да еще и говорит мне fuck you! У них даже номеров домов нет. Есть название улицы, а дальше фиг разберешься. Он! пришел! в мой! дом! и посылает меня…

Генри вырос в среде польских иммигрантов. В результате чего понимал не только польский, но и русский, и очень экспрессивно выражался.

– Но мне здесь нравится. И вот это fuck you как раз то, что мне нравится больше всего. Вы попробуйте в Австралии скажите fuck you. Там же все строго – вот мой дом, вот моя машина, а ты держись подальше. А здесь fuck you, fuck you, fuck you! Обожаю!

Генри выпил еще бутылку и сменил тему.

– У меня во втором отеле фальшивые деньги, – начал он. – Менеджер почувствовал неладное, а тут и из банка позвонили. Причем, в ANZ сотни те взяли и ничего не заметили. И только во втором банке, куда они в свою очередь деньги сдали, обнаружили. Два нигерийца. Мы думали, чего они сотнями расплачиваются. Чай попил – сто долларов. Белье постирать – сто долларов.

– Ха, – появился всезнающий Демидыч. – У них там фальшивок как грязи, все про это знают, только сделать ничего не могут. Вторая официальная валюта. 0.75 от первой. Только стран не так много осталось, куда фальшивки можно вывезти.

– Мой менеджер вызвал полицию, двоих свидетелей пригласили, когда нигерийцев в номере не было. И что вы думаете? Семьдесят две тысячи долларов в дорожной сумке! И все фальшивые. Отличный бизнес. Ты идешь и покупаешь пятидолларовых карт оплаты за сотовый, получаешь сдачу. Десять штук купил, с каждой девяносто пять долларов навара. Только их бизнес закончился. Приняли их лучшим образом. И проводили в тиморскую тюрьму.

Генри как бизнесмен не терпел конкуренцию ни в каком виде. Даже если это касалось бизнеса криминального. Разговор принимал плохой оборот. Если речь заходила про конкуренцию среди владельцев отелей в Тиморе, Генри начинал нервничать и покрывать всех матюгами. До матюгов лучше было не доходить, особенно, когда предстояли переговоры по оплате комнаты за третий месяц.

Хитрый Демидыч по поводу оплаты комнаты решил поймать обоих зайцев разом.

– Спроси у Риты, нет ли у нее старого мотоцикла, – сказал он Дашке утром. – А то мы его починим. И будет тебе на чем ехать на другой конец острова.

– Конечно, – ответила Рита. – Конечно. У меня есть пять мотоциклов. Они в мастерской на починке. Поезжайте, посмотрите, забирайте любой. Пусть Демидыч починит, а дальше используйте, пожалуйста.

На момент проверки, из пяти в наличии оказались четыре, а из четырех три были разобраны до неузнаваемости.

– Fucking bastards, – сказала Рита, когда Демидыч живописал ситуацию. – Fucking bastards. Я знала, что они воруют. Именно поэтому я никогда не выйду замуж за тиморца.

Правила никогда не жениться на тиморце Рита придерживалась строго. В книге ее жизненного опыта был брак с австралийцем – очень неудачный, если не считать результата, трехлетнее кудрявое создание по имени Джесси. И роман с русским. Видимо, тоже неудачный – русский уехал и написал жалобное письмо, что его переводят на Кубу. Рита письмо отложила до лучших времен, а пока фотография русского стояла в ее комнате. Много ли женщине нужно для самообмана.

– Когда-нибудь я снова выйду замуж, – сказала Рита. – За хорошего человека. А пока у меня дел по горло. Хостел, бар, в следующем году магазин хочу открыть. «Джесси шоп» будет называться. Я это сделаю для Джесси.

После смерти родителей Рита, как старший ребенок в семье, унаследовала в Мальяне три дома и рисовые поля. А в довесок пятерых братьев и сестер, которым она обеспечивала работу, еду и жилье. Чем дольше Дашка жила в Восточном Тиморе, тем сильнее было впечатление, что Дили просто кишел желающими переложить ответственность за себя на чужие плечи. Желающими улучшить свою жизнь за счет приезжих мистеров, благо отдельные мистеры делали все возможное, чтобы приучить местных к халяве. «Я бедный и несчастный, – ныл прохиндей. – Поможете мне, мистер? Я не хочу жить в деревне, вести хозяйство, питаться рисом и кукурузой и отвечать за семью и детей. Это ведь очень и очень тяжелая жизнь. Невыносимая. Я хочу жить в большом городе, получать гуманитарную помощь, а если повезет, сесть на шею доброму человеку. Ах, мистер, у меня нет даже ручки, чтобы написать для вас свое имя и адрес. Дайте ручку, мистер, плиииз».

При этом будьте уверены, что скулящий бедолага будет одет по последней тиморской моде, жить будет с комфортом в палатках для беженцев – ура, в столице! – а английский выучит ровно в том объеме, чтобы выклянчить себе что-нибудь. Если бедолага женского рода, а вы тоже женщина, приготовьтесь к игре «ой, мне мисс так нравится, так нравится, а есть мне совсем нечего и жить негде, ах, мисс едет в другой город, о, мисс, возьми меня с собой, я пригожусь».

– Эти ребята в одно время думают одну мысль. И больше в это время уже ничего делать не могут, – высказался Демидыч насчет индонезийских автомехаников, вот уже год ремонтировавших пять Ритиных мотоциклов. – Это у меня четырехслойное сознание. Выдержка, диафрагма, чтобы в репу не дали и с моста в реку не свалиться. А еще экспозишн-композишн. И покурить. И под хвостом повыкусывать. Зачем они двигатели разбирают? Потренироваться, что ли?

Невысокий черный мотоцикл корейского производства стоял на обочине дороги и был наименее сломанным – наиболее починенным. Он шел первым по списку, остальные три были в разной степени разобранности и требовали участия Генри в своей судьбе и в судьбе автомехаников.

– Мы его забираем, – сказал Демидыч. – Если надо, позвоните Рите. И побеспокойтесь насчет оставшихся, так как я Рите расскажу в деталях, в каком они состоянии и что вы сделали за год.

Механики хитро переглянулись и сделали попытку виновато посуетиться. На шум вышел шеф – невысокого роста помесь китайца с местным. Оценил ситуацию и сказал пару слов на местном языке одному из подчиненных.

– Индеец чертов, – сплюнул Демидыч. – Не понимает он по-английски. Дашка, давай переводи.

Через двух переводчиков – с русского на английский и с английского на тетунский – Демидыч еще раз объяснил, что мотоцикл они забирают, а денег взамен никаких не дают. Шеф напрягся и начал жестами ныть, что работа была сделана, и что нельзя обижать трудового человека. За год трудовые люди умудрились потерять ключ, напортачить с электрикой, сбить руль на одну сторону и сделать что—то особенно противоестественное с карбюратором.

– А так ездить на нем можно, – через переводчика сказал шеф. – Цепь хорошо бы поменять. Но и так можно.

Демидыч сел на мотоцикл и попробовал завестись. Из трубы повалил дым, но в целом машина показала, что еще живая.

– Привезли год назад мотоциклы, – неожиданно шеф заговорил по-английски. – А денег не дали. Мы кое-что починили, а нам не заплатили.

– Чинили они, – еще раз сплюнул Демидыч. – Чинители хреновы. Радиоприемники чинят, мать их. А мотоцикл настраивать надо. Как музыкальный инструмент.

Мотоциклы в жизни Демидыча шли впереди секса и вкусной и здоровой пищи. Видя убитый мотоцикл, Демидыч менялся в лице и спешил на помощь. В Тиморе убитых мотоциклов было как убитых машин в аборигенском коммьюнити в Австралии. За неимением рук, запчастей и желания, мотоциклам была уготовлена медленная смерть от паутины и коррозии. Черному повезло. Его ждали две недели любви Демидыча и возможность дальнейшего служения тому, кто в мотоциклах разбирается.

– Дайте мне шлем, – распорядился Демидыч. – И я поехал. Шлем я завтра завезу. И ждите Риту в гости. До скорого, мужики. Увидимся.

Две недели подряд Демидыч, прикрыв широкую спину махровым полотенцем в цветочек, колдовал над железным конем. Конь покряхтывал от удовольствия и постепенно приходил в норму. Из нормы, в противовес коню, выходил Демидыч. Сейчас он влетел в комнату и яростно заорал:

– Ты скажи этим двум тощим в очках, что я, конечно, стараюсь вежливо отвечать, но, если каждые пятнадцать минут какой-нибудь оболдуй подходит и спрашивает «что, мотоцикл чинишь?», любой нормальный человек осатанеет.

Демидыч ненавидел, когда а) на него смотрели, б) задавали тупые вопросы. Второй пункт гарантированно вгонял его в ярость.

– Двое попросили зажигалку. Больше ни у кого нет зажигалки? У меня на лице написано, что я с удовольствием раздаю зажигалки? Видят же, человек занят.

В хостеле, в основном, жила путешествующая молодежь. Путешественники. Люди, посещающие разные страны с целью поглазеть. По факту ничем не отличающиеся от любящих поглазеть тиморцев. Были бы у тиморцев деньги, они бы тоже путешествовали.

Демидыч немного успокоился и продолжил:

– Я их не понимаю. У них три мотоцикла стоят черти где. Их починить можно и продать по пятьсот долларов каждый. Они их год назад отдали и забыли. Мотоциклы скоро растворятся на запчасти, а им все равно. Ну, да. Есть мотоциклы, есть проблема. Нет мотоциклов и нет проблемы. Я в городе пять тайгеров видел. Местные балбесы на них гордо рассекали. Откуда у тиморцев деньги на тайгеры? Они под две штуки стоят, причем не жалких австралийских долларов с понижающимся курсом, а настоящих, американских. Значит не нищие они, а притворяются. В секонд-хенде ходят для маскировки. Если на тайгеры деньги есть, эти мотоциклы точно купят. Но никто не хочет заморачиваться.

И вообще. Надо бы с них денег взять за мотоцикл. Только не денег, а две недели бесплатного жилья. А лучше три. Дашка! Сколько я на запчасти потратил?

При быстром подсчете оказалось, что на запчасти ушло около ста долларов. По тиморским ценам.

– Да, – резюмировал Демидыч, – лучше три недели. Вот тебе счет, переведи-ка его на инглиш. Завтра Генри отдадим.

Починку мотоцикла оценили в три недели жилья плюс один сок манго плюс одно имбирное пиво. Чтобы Генри было чем маневрировать. А перевести Демидыч и сам мог. Но было лень и неохота. По его понятиям, неленивые люди сидят дома на диване и ходят на работу в офис. А ленивые – которые не делают того, чего не хотят – становятся бродягами и настоящими людьми. Дашка в офис не ходила, но переводить, а также готовить, убираться, стирать и раз в два дня ходить в китайский супермаркет больше было некому. Можно было пристроить понятия Демидыча к его же совести. Так, для собственного успокоения. Но, поскольку совесть у бродяг и настоящих людей отсутствует, а заниматься хозяйством Дашке по привычке нравилось, она взбрыкивала редко и лишь для того, чтобы Демидыч не расслаблялся и не жирел.

Железный друг в полной боевой готовности стоял во дворе.

– Короче, – сказал Демидыч. – Вот тебе машина. Осваивай.

Первая попытка освоить закончилась плачевно. Предыдущий конь был высок, могуч, заводился с кик-стартера и поддавался ногам размера не меньше сорок третьего. Дашка успела посидеть верхом и выслушать короткий экскурс в правила безопасности движения. На практическом занятии нужно было завестись. Завестись не получилось. Демидыч, услышав «у меня не получается» озверел, со словами «почему у меня получается» начал яростно пинать кик-стартер, с седьмой попытки завелся и ушел в комнату злиться и отходить. На следующий день признал, что этот железный конь не для тщедушных мочалок, и что Дашке надо что—то другое.

Дашка подошла поближе. Мотоцикл выглядел совсем не страшно. Он был гораздо ниже первого, сиденье было уже, а руль поворачивался легко. Заводился мотоцикл с первого раза, и даже скорости переключались гораздо проще. Дашка проехала по двору от дома до ворот.

– А что, – сказал удовлетворенно Демидыч. – Медленно, но ровненько. Покатайся пока, я вернусь, и на улицу поедем.

Дашка проехала раз десять туда-сюда, вызвав очередную волну любопытства и вопросы «что, кататься учишься?» от праздных шатателей. Только ресторанные индусы не обращали на Дашку внимания. У индусов наступило «время без клиентов», когда они включали вентилятор, занимали согласно статусу широкий стол или одну из узких лавочек и спали.

Демидыч вышел во двор в шлеме, завел свою Африку Твин и скомандовал:

– Так, я вперед, ты за мной. Я сейчас дорогу перегорожу, и ты налево повернешь.

В Тиморе было левостороннее движение. Дашка запланировала повернуть налево в переулок, потом налево на набережную и затем еще раз налево в другой переулок, где располагалось индонезийское посольство и в последний раз налево на светофоре уже домой.

– Давай, давай!

Демидыч вырулил на половину дороги и перекрыл движение, чем вызвал недовольный гул других авто– и мотовладельцев. Особенно старались водители больших белых машин. По их недовольным лицам можно было предположить, что они опаздывали на рыбалку.

Дашка выехала на дорогу. «Я же еду», – подумала она. Она поставила обе ноги на подножки, вцепилась в руль мертвой хваткой и со скоростью 15 км/ч покатила вдоль обочины. Дашке казалось, что она гонит. Если бы она была зайцем, у нее на ветру развевались уши. Демидыч с оскалом хищника, защищающего своих детенышей, ехал справа и следил за обстановкой на дороге. Переулок был пройден успешно. Повернув на набережную, Дашка краем глаза заметила движение впереди. Деваха на белой машине с ярко-красными полосами и большими буквами UN, решила обогнать по встречке две другие машины.

Демидыч встал на подножках во весь рост и рванул девахе навстречу. Он махал рукой и показывал – уйди отсюда. Деваха опешила. Ее внедорожник ни разу не пытались таранить огромные бородатые мужчины на мотоциклах. Видно было, что она судорожно пытается решить, что делать в нестандартной ситуации. Прибавила было скорости, чтобы проскочить или заставить уйти с дороги, но Демидыч шел ей в лоб и уступать не собирался. Деваха дала по тормозам и вернулась в свой ряд. Демидыч, не садясь, доехал до поворота. Следующий переулок был пройден спокойно и даже на второй скорости.