Текст книги "Мираклин"

Дарья Зарубина
Мираклин

– Давай же, парень, – сквозь зубы зашипел Адам. – Нам пора убираться отсюда.

Эйб повис на руке тряпичной куклой, и Адаму пришлось ухватить его за шиворот и крепко тряхнуть, чтобы снова начал перебирать ногами.

Ощупью пробираясь по полутёмным портовым трущобам, Адам старался выбирать улочки темнее и глуше. Раз или два хозяева здешних мест, принимая Эйба за перебравшего гуляку, пытались потолковать с ними по вопросу неожиданных капиталовложений. Но всякий раз, осознав свою ошибку, торопливо убирались восвояси, предоставив джентльменам самим расхлебывать свою кашу. Адам не боялся лихих портовых парней. Может, потому, что в нём мало осталось от джентльмена. А может, из-за того, что страх, который мог бы остановить его, остался далеко позади – в чистой маленькой лаборатории отцовского дома в Мэйдстоне – в том самом доме, где некогда был магазинчик миссис Перкинс. Магазинчик, куда, по слухам, некогда заходила за сахаром сама Френсис Киддер. И единственным страхом, который гнал сейчас Адама по дуврским дышащим гнилью закоулкам, было видение качающейся пеньковой петли.

По телу Эйба прошла едва заметная дрожь, из горла вырвался стон. И Адам зажал ему рот.

– Держись, братишка, – шепнул он. – Не смей сдаваться сейчас.

Адам втолкнул Эйба в тёмную нишу. Рядом тотчас вспыхнул яркий свет. Открылась расшатанная дверь кабака, наружу вывалился подвыпивший матрос в компании ярко раскрашенной девицы. Шёл сорок шестой год. Война окончилась, но морячок, видно, не заметил этого – он нагло оглядел Адама с головы до ног, стряхнул с руки хихикнувшую девку и, широко ставя ноги в грязных военных ботинках, направился к нему. Синий необъятный клёш на мгновение прильнул к ноге матросика, намекнув Адаму – у этой птички найдётся пёрышко.

Адам видел много птичек – морских и сухопутных. Видел через внимательное око пулемётного прицела. Видел, как, несмотря на свои пёрышки, винтовки, кительки и шинельки, они падали в весеннюю грязь, безропотно подставляли лица под клювы падальщиков, отдавали мародерам казённые вороные сапоги.

– Закурить не найдётся? – ухмыляясь, спросил матросик. Адам заметил, как из двери кабака появились ещё двое парней и, учуяв назревающую драку, направились к ним.

– Завязал, – небрежно уронил Адам, стараясь закрыть собой сползающего по стене брата. Эйба трясло как в лихорадке, парнишка вцепился в пальто Адама и снова застонал.

– Здоровье берегу, – бросил Адам в лицо матросику.

– Здоровье он бережёт, – громче выкрикнул тот через плечо, отчего папироска в углу его рта подмигнула Адаму красным глазком. Приятели задиры прибавили шагу, на ходу закатывая рукава. – О здоровье думают тыловые крысы. Уж не сидел ли ты, парень, в кабинетике, пока мы кровь проливали… За королеву…

– Думаю, друг, что королеве едва ли нужен грог, что течёт в твоей проспиртованной туше. – Адам осторожно нащупал за пазухой «смит-вессон». – Шёл бы ты стороной и не мешал человеку.

– Эта вонючая крыса… – обернулся было к товарищам морячок. Адам мысленно прикидывал, что делать с третьим, на которого не хватит пули, и успеет ли он уволочь Эйба из этой дыры, пока на крик девки не сбегутся местные.

Девка завизжала, хотя Адам ещё не выстрелил. Матросик побледнел, застыл с открытым ртом, и папироса, прилипшая к его губе, задрожала. Адам почувствовал, что тело Эйба выгнулось дугой, рука, вцепившаяся в его пальто, разжалась.

– Бог мой, парень, нет, – с досадой прошептал Адам, ныряя в темноту и подхватывая брата под руки, – Это же Дувр, братишка. Они тебя повесят…

Под истошный крик девки матросики бросились наутёк. И вслед за ними из переулка шагнул небольшой, в холке не крупнее лошади, длинный, мягко отсвечивающий зеленью ящер.

Ощерившись, рептилия выбросила вперёд длинную суставчатую лапу, сцапала задиру-матросика и поволокла по плевкам и отбросам.

Адам вытащил из-за пазухи короткую толстую палочку, вложил её в яростно клацающие зубы брата и держал, покуда Эйб не затих:

– Ну же, Абрахам, убирай эту тварь, мальчик… – ласково попросил он, но Эйб блаженно улыбался, бессмысленно глядя в чёрное исколотое звёздами небо. Тварь с глухим влажным чавканьем заглатывала ногу истошно вопившего драчуна. К чести выпивохи, тот не только надсаждал горло, но и умудрился выхватить нож и пару раз ударил им по фосфоресцирующей чешуйчатой морде.

Адам поднялся, приблизился, выстрелил твари в жёлтый круглый глаз, потом подхватил на плечи обмякшего Эйба и нырнул в темноту.

Весной 1879 года, в тот самый день, когда солнце нещадно жгло осоловевший от зноя Париж. Когда упрямый зануда Альфонс Бертильон, лелея в голове честолюбивые мечты, корпел над полицейскими карточками. Когда седеющий Жан Серве Стас, первооткрыватель способа выделения растительных алкалоидов из трупного материала, вносил правку в очередную статью. Когда в далёкой Германии Юлиус Конгейм подтвердил инфекционную природу туберкулёза, Людвиг Бригер обмакнул перо в чернила и вывел на девственно чистом листе первые слова своего «Ueber Ptomaine», а юная красавица Амелин Сидэ заметила в дверях книжной лавки месье Тибо скромно одетого молодого доктора… Так вот, в этот самый день в Лиможе, в небольшом розовом домике с эркерами жена аптекаря Этьена Миро Эрнестина произвела на свет первенца – Рене.

И, пожалуй, никто. Ни доктор Вернон, присутствовавший при родах, ни счастливый отец, ни бабушка – мадам Клер – никто не предполагал, что этот краснолицый, захлебнувшийся плачем младенец всего через пару десятков лет принесёт в этот мир чудо.

Сам Рене тоже до поры до времени не подавал признаков гениальности. Как все окрестные мальчишки, он по воскресным дням ходил с маменькой и гранд-мам в церковь и покорно рассказывал святому отцу, как начинил дёгтем круассаны мадам Элоизы и как они с Жаном и Матье, сыновьями булочника Лаватена, на днях открыли перочинным ножом мёртвую крысу.

Священник мягко журил Рене за круассаны, втайне благодаря провидение, покаравшее гадкую сплетницу Элоизу. А вот за осквернение тела твари Божьей Рене, а также и более молчаливые на исповеди братья Лаватены каждый по две сотни раз прочли «Отец наш небесный» и обещались до самой Пасхи помогать церковному комитету убирать цветами алтарь. Что с успехом и выполнял Жан. Матье, к сожалению, не проявил достаточного вкуса и был привлечён к уборке и ремонту церковных скамей. А Рене? Рене составил несколько замечательных букетов для воскресной службы и, походя, начинил церковные свечи похищенной из аптеки Этьена Миро серой.

Даже заступничество мадам Клер, имевшей вес в церковном комитете, не смягчило гнева святого отца. Грех осквернения мёртвой крысы остался неотпущенным, а нечестивец Рене перестал сопровождать маман и мадам Клер на воскресные богослужения. И, признаться, не слишком расстроился. Его больше занимала мёртвая крыса…

Эти твари были повсюду. Их зрачки фосфоресцировали в темноте. Эйб лежал на деревянном ящике, укрытый от любопытных глаз сваленными в груду мешками. Адам подтащил к нему пару бочек и, поднатужившись, поставил одну на другую. В воздухе резко запахло порченой рыбой. Теперь даже самый внимательный пассажир «Екатерины» не заметил бы в нагромождении груза распростертое на досках, неподвижное человеческое тело. А если бы все-таки заметил – молча поспешил удалиться, решив, что бедняга уже переселился в более счастливое и весёлое место, где не было ни алчных крыс, ни сизой пыли, лохматой, как клочья ваты.

Но юноша был жив. Адам уже не верил обманчивой неподвижности брата. Лицо Эйба казалось чистым и безмятежным, как сентябрьское вечернее небо. Но Адам знал, что через какие-то пятнадцать-двадцать минут это небо вспыхнет, и мечущиеся лучи прожекторов выхватят из бархатной синевы чёрные силуэты «юнкерсов». Эйфория, охватывавшая брата после каждого чуда, проходила. Оставалось лишь надеяться, что «Екатерина» придёт в Кале в срок.

Барка мерно покачивалась на волнах. Эйб спал. Пока он спал, Адам мог отдохнуть. Он прикрыл глаза, но не убрал руки с рукояти «смит-вессона». Сон Эйба становился с каждым днём всё короче, и один Бог знал, во что в следующую минуту придётся всадить пулю.

В правом кармане оставалась ещё одна – последняя доза. И Адам надеялся лишь на то, что в Кале найдётся сумасшедший, готовый продать ему ещё.

Осенью 1891-го, когда в Брюсселе умирал Жан Сервэ Стас, а в далёком Санкт-Петербурге Иван Петрович Павлов намечал перспективы нового отдела физиологии Института Экспериментальной Медицины. Когда Роберт Кох возглавил основанный им Институт инфекционных болезней в Берлине, а Михаил Фёдорович Попов отдал в редакцию «Известий Томского Университета» статью «О птомаинах, токсальбуминах и об иммунитете», в маленькой лиможской аптеке появился новый помощник – сын аптекаря Рене. В день, когда Попов, заведующий кафедрой судебной медицины Императорского Томского университета, обрушился с критикой на идею Ломброзо о «порочной организации» преступников и провозгласил, что преступником человека делает воспитание, – в тот самый день Этьен Миро вернулся домой раньше обычного и собирался уже плотно поужинать, когда Эрнестина заговорила с ним о Рене.

Мальчик рос непослушным, огорчал святого отца, матушку и гранд-ма… Под потоком жалоб супруги Этьен отложил ложку, молчаливый, как кладбищенская статуя, направился в кабинет и потребовал к себе сына.

Через месяц с небольшим Рене начал работать в аптеке у отца. По совести сказать, Этьен Миро не слишком хорошо представлял, что делать неуёмному подростку в стенах аптеки, и потому Рене чаще скучал от отсутствия дела и доверия родителя, по сотому разу перемывая склянки, протирая пол или окна. От скуки он начал читать.

За чтением статьи «Применение пикриновой кислоты при определении растительных алкалоидов в токсикологии» в одном из новых, только что привезённых отцу парижских журналов, и застал мальчика звонок колокольчика.

Этьена Миро вызвали к мадам Лаватен – бедняжка лежала без чувств, муж опасался за её жизнь и рассудок, но никак не мог отыскать доктора. Причиной бедственного положения мадам послужила гибель Матье – его нашли поутру возле дерева, где мальчишки устроили себе дом на ветвях. Матье упал и разбился. Испуганный и встревоженный, Рене напросился с отцом.

Покуда месье Этьен хлопотал вокруг мадам Лаватен, Рене прокрался в комнаты, где, окружённый свечами, лежал мёртвый товарищ. Но, увидев его бледное, восковое лицо, заострившийся нос, сизые губы, Рене не почувствовал ни страха, ни отвращения, ни печали – маленький, похожий на лисёнка, он шмыгнул к гробу и внимательно вгляделся в лицо Матье.

– Мсье, – тихо сказал он отцу в экипаже по дороге домой, – мне кажется, Матье не умер…

– Я понимаю тебя, мой мальчик, – снисходительно отозвался аптекарь. – Он на небесах и смотрит на тебя.

– Нет, отец, – возразил Рене, и голос его окреп. – Я думаю, его убили. Я заметил на его шее пятна, думаю – его задушили, а потом сбросили с дерева.

Через шесть месяцев убийца Матье Лаватена был казнён. Рене Миро продолжал тайком вскрывать крыс, не ведая, что его судьба уже предрешена.

Ночь была так темна, что Адам не опасался случайных прохожих. Чёртовы лягушатники оказались ещё трусливее своих – взять новую дозу было неоткуда. Адам снял комнату в грязной гостинице, накрепко прикрутил Эйба к кровати, вколол брату морфий.

Пожалуй, за пару монет он уговорился бы с местными о помощи, да только дельце было не шуточное. И полагаться можно было только на себя. Поэтому он впервые за долгие месяцы решился оставить брата одного.

Адам размахнулся и воткнул лопату в землю. Искать свежую могилу в такой темноте было трудно – он пошёл на запах живых цветов, щупал пальцами ещё не осевшую землю. Наконец, выбрав наугад могилу, Адам принялся быстро, не щадя сил копать, покуда лопата не чиркнула о крышку гроба.

– Прости, друг, – тихо шепнул он, поддевая лопатой доску, – может быть, Господь наш простит тебе твои грехи за то, что я сейчас вынужден сделать.

Адам расстелил на земле простыню, взятую с кровати в гостинице, стараясь не дышать, вытряхнул на неё тело, развернул кожаный футляр с инструментами. Брюшина трупа поддалась легко, скальпель вошёл почти беззвучно. Адам ощупью нашёл то, что требовалось, тщательно отделил материал и положил во флягу со спиртом. Наскоро забросал гроб землёй, молясь, чтоб Эйб дождался его возвращения.

Парню было плохо – комната кишела тварями. Адам набрал ванную, переловил химер и утопил, чтоб не мешали работать. Пристрелить проще, да только постороннее внимание ни к чему. Реактивов почти не осталось: эфир и едкий кали отсутствовали вовсе. Адам выругался – в который раз за вечер.

Абрахам выгнулся, хрипя. Лопнула верёвка. В углу комнаты сгустилась тьма, и из неё тотчас соткались, устремились к нему полтора десятка толстых осьминожьих щупалец. Адам пару раз со злости ударил по ним кочергой и вышел. Кажется, на соседней улице есть небольшая аптека, возможно, если быть тихим и осторожным, лягушатник не заметит, что кто-то пользовался его гостеприимством.

В 1902 году, когда дело Роз Харсент стало известно далеко за пределами тихого Писенхола. Когда эсер Балмашев был повешен за убийство министра внутренних дел Сипягина. Когда пришедший на улицу Фобур Сент-Оноре в дом № 157 Альфонс Бертильон обнаружил на месте убийства его слуги Жозефа Рейбеля осколок стекла с жирным отпечатком пальца – и захватил с собой в лабораторию… так вот, в тот год молодой Рене Миро был всего лишь одним из многих молодых медиков, которых судьба привела под крылышко Сюртэ. Усердный анатом, Рене любил своё дело и был достаточно честолюбив, чтобы добиться многого. Но даже он не предполагал, что первым шагом к мировой славе станет дело Амелин Ортанс.

Амелин Ортанс (урождённая Сидэ) была женой доктора Жана Мориса Ортанса. Супруги благополучно прожили в браке более двадцати лет, подавая друзьям и знакомым пример супружеских отношений. Но безоблачному счастью не суждено было длиться вечно – Амелин заболела. Убитый горем муж диагностировал туберкулёз. От этой болезни Амелин скончалась на руках супруга и была похоронена на кладбище Монпарнас – безутешный Жан Морис не жалел денег и не скупился на обещания и мольбы. Ведь речь шла о его Амелин.

Мадам Ортанс так и упокоилась бы с миром, если бы не анонимное письмо, заставившее полицию заподозрить неладное. Неизвестный утверждал, что супруг облегчил мадам Амелин переход в мир иной при помощи таинственного яда, который тот приобрел незадолго до смерти супруги в Новом Свете через цепочку знакомых.

Следователь, не менее честолюбивый молодой человек, немногим старше Миро, вцепился в дело, надеясь, что таинственный яд обеспечит ему внимание газет. А на стол к Рене лег трупный материал, полученный при эксгумации тела Амелин.

Дело окончилось, едва начавшись. Жан Морис признался, что отравил жену мышьяком, не в силах видеть её страдания. Суд признал его виновным, и уже через пару недель Париж забыл о месье Ортансе, увлечённый новыми сенсациями.

Единственным неготовым расстаться с делом Ортанс был Рене Миро. Он всё ещё не определил, что за яд использовал сентиментальный доктор для убийства супруги. Миро был уверен: Ортанс использовал не мышьяк или какой-либо другой металлический яд. Сам Орфила, будь ещё жив, согласился бы с ним.

Рене понял, что нужно искать алкалоид.

Адам снял пальто и с сожалением заметил, что полы прострелены в трёх местах. Одна пуля задела плечо. Царапина. Он видел раны значительно тяжелее этой. Только плечо болело нестерпимо, и сама мысль о том, чтобы взвалить на себя бредившего Эйба, вызывала озноб.

Чёртов аптекарь оказался бдительным – слишком резво вызвал жандармов. Адам бросил в аптеке все: инструменты, остатки трупного материала, грязные колбы. Взял только дозу. Уж теперь у тех, кому придётся за ним убирать, не останется сомнений, что готовили в лаборатории этой аптеки.

Адам наклонился над Эйбом, наложил жгут на правую руку брата и ввел в вену всё содержимое одного из двух шприцев. Юноша резко втянул ртом воздух, его глаза широко раскрылись. Волна дрожи прошла по телу.

– Где мы, сэр? – через минуту прошептал он, пытаясь сесть. – Здесь так холодно…

– Вставай, парень, – стараясь казаться спокойным, ответил Адам. – Нам предстоит долгая дорога…

– Так точно, сэр, – едва слышно отозвался Эйб. Он спустил ноги на пол, настороженно осмотрелся, прищурился, вглядываясь в лицо брата.

– Извините, сэр, – начал он, но остановился, подбирая слова. – Разрешите обратиться, сэр. Я на положении военнопленного?

– Вы на положении свободного, но очень больного человека, – ответил Адам. – Война закончена. Во всяком случае, для тебя.

– Вы можете подтвердить это документами? – спросил Эйб, недоверчиво оглядывая Адама, кровь на его плече, испачканную землёй одежду. – Возможно, у вас есть письменный приказ моего начальства?

– Тебе придётся поверить мне на слово, Эйб, – ответил Адам, одеваясь. – Как брату.

– Адам? – переспросил Абрахам, заглядывая ему в лицо.

– Точно, парень. – Адам помог брату подняться и поправить одежду. – И пока ты в сознании, нам стоит поторопиться.

– А это? – испуганно шепнул Эйб, косясь на комок мёртвых щупалец.

– А это уже не важно…

Рене Миро был учёным. Из тех, для кого наука становится единственной возлюбленной. Одержимый загадкой, он неделями не покидал лабораторию, экспериментируя, пробуя всё новые реактивы.

Алкалоид. Рене Миро искал алкалоид. К его величайшему сожалению, время работало против упрямца. Труп успел изрядно разложиться, и теперь выделить растительный алкалоид, которым воспользовался Ортанс, стало в сотни, тысячи раз сложнее. Отделить его от животных алкалоидов, продуктов тления – птомаинов… Миро сходил с ума.

Увы, наука, его капризная любовница, не могла в те поры помочь ему. Опыты чередовались с экспериментами. Несколько раз Рене был близок к разгадке, но удивительное происшествие заставило безумца Миро оставить загадку Ортанса.

Выделив очередной образец, Рене в который раз приступил к серии опытов. По счастью, в Париже водилось достаточно бездомных собак. С помощью ассистента, месье Клода, Миро доставил в лабораторию двух собак и обеим ввёл полученное вещество.

К радости исследователя, у одной из подопытных вскоре появились те же симптомы, что и у бедной мадам Ортанс. Животное умерло. Но каково было удивление Миро, когда он обнаружил, что вторая собака, у которой на момент начала эксперимента наблюдались признаки туберкулёза, не издохла, более того – находилась в полнейшем здравии. При более детальном осмотре потрясённый Рене Миро обнаружил, что собака не только не пострадала от введённого препарата – шрамы и ожоги, также наблюдавшиеся у животного ранее, исчезли.

Миро решился повторить опыт, расширив опытную группу. Было заражено туберкулёзом пять животных. Непосредственно перед введением препарата собакам были нанесены идентичные резаные раны скальпелем. У четырёх собак из пяти после введения препарата обнаружилось быстрое рубцевание ран и восстановление функций повреждённых органов. Пятая собака умерла после череды судорог, при которых изо рта животного появились большие объёмы пищи, едва смазанной желудочным соком.

Из голодной дворовой собаки, которой перед экспериментом не давали есть, вышло порядка трех килограммов свежей еды, хоть и посредственного качества. Словно невидимая сила на глазах учёных набивала бедное животное пищей.

Миро вновь принялся за эксперименты, на этот раз остановившись на двух животных, предварительно заражённых туберкулёзом бычьего типа, одно из которых плотно покормили перед введением препарата, а другое оставили без еды.

Голодная собака погибла, сытая – выздоровела.

Заинтригованный результатами исследования, Миро решился на рискованный шаг – эксперимент над человеком. С этой целью он собрал сведения о безнадёжных пациентах клиник Парижа и предместий и лично поговорил с каждым из сорока шести. Несмотря на риск, двое из них согласились стать испытуемыми.

Мадам Р., вдова шестидесяти лет, после заражения туберкулёзом и введения препарата почувствовала улучшение самочувствия, прекращение болей. Неоперабельная раковая опухоль начала уменьшаться и совершенно исчезла через шесть дней после начала эксперимента.

Мадам Г., сорока девяти лет, страдающая правосторонним параличом тела, умерла вследствие развития болезни, получив известие о долгожданной женитьбе сына.

– Это чудо, – воскликнула мадам Р. над её трупом. – Ваш препарат не вылечил её, он исполнил её желание. Умирая, она была совершенно счастлива.

– Чудо, – повторил в глубокой задумчивости Рене, – «Мiracline»…

Так была открыта «сыворотка чудес» – мираклин. Но в тот момент его отец и первооткрыватель и не подозревал, какая судьба ждёт его детище в новом ХХ веке.

Адам оставил дрожащего от слабости Эйба в дровяном сарае, надеясь, что никому не придёт в голову в такой час туда отправиться. Взбежал на крыльцо и дёрнул за колокольчик, думая, как заставить прислугу без лишних расспросов впустить его в дом.

Но дверь открыла не служанка, а высокий седой господин в свободном артистическом свитере.

Адам не предполагал, что Рене Миро так мало похож на свои портреты в научных журналах. Он ожидал увидеть старика, изнурённого научной лихорадкой, сломленного невзгодами. Но господин Миро, несмотря на свои шестьдесят семь лет, был крепок и держался прямо.

– Что вам угодно, месье? – спокойно спросил он, со сдержанным интересом оглядывая одежду молодого гостя.

– Мне нужна ваша помощь, господин Миро, – глухо проговорил Адам.

– Вы, мой друг, по-видимому, англичанин, – небрежно бросил старик, переводя взгляд с незваного гостя на пышные пунцовые астры под окнами дома. – Я уже достаточно помог англичанам. Поэтому прошу простить меня…

Так и не взглянув в глаза своему посетителю, Миро повернулся и взялся за ручку двери.

– Месье Миро, я прошу не для себя, и уж тем более не для своей страны, – дрогнувшим голосом бросил ему в спину Адам. – Я прошу для того, кому знакомство с вашим открытием может стоить жизни…

– Моё, как вы выражаетесь, открытие, – не оборачиваясь, тихо ответил старик, – многим стоило жизни и карьеры. И в том нет моей вины. Я не смогу помочь вам.

Адам чувствовал его непреклонную решимость. И, пожалуй, понимал чувства старика. Но в дровяном сарае, корчась от боли, лежал его брат. Совсем ещё мальчик. И Адам решил не выбирать средств.

– Подразделение М-1, – тихо сказал он, так, чтобы услышал только старый брюзга. – Вы точно не чувствуете вины, профессор?

Миро остановился в дверях, потом медленно пошёл в дом, не закрыв двери. Адам счёл это приглашением.

– Со мной раненый, – крикнул он вслед старику. Миро устало махнул рукой, позволяя гостю делать, что заблагорассудится. Через четверть часа Эйб лежал на софе в гостиной профессора. Адам сидел у него в изголовье. Миро не стал садиться: он медленно прохаживался возле камина, согревая в руках бокал с коньяком. От коньячного аромата желудок Адама громко напомнил о том, что нуждается в пище.

– Я отпустил прислугу, – ответил Миро желудку. – Но могу предложить холодную телятину, сыр…

– Не нужно, – ответил Адам, – я прошу прощения за свои слова. Надеюсь, выслушав меня, вы поймёте, что вынудило меня быть жестоким. Мне нужна ваша помощь. Вы – последний человек, способный ему помочь. Вы – отец мираклина…

– Я всего лишь нашёл мираклин, – воскликнул Миро, прерывая гостя. – Нашел, как уличный мальчишка находит монету. Я нашёл чудо. И это сломало мне жизнь. И не только мне. Они запретили мираклин. И я был не против – вещество опасно. Я сам помогал им уничтожить сведения о нём, едва вполне осознал, чем может стать мой мираклин. Но у меня нашлись последователи, нашёлся ученик, такой же ненормальный, каким был я сам…

Адам молчал, глядя в пол. При последних словах профессора странная смесь чувств отразилась на его лице, но Миро не заметил этого. Старик продолжал ходить по комнате, широко размахивал руками, расплескивая коньяк.

– Этот ненормальный, кажется, даже писал мне несколько раз…

– И вы не ответили, – глухо отозвался Адам, – тогда ему пришлось самому разыскивать информацию о ваших опытах с мираклином. Вы могли предупредить его, но не нашли нужным ответить на письма. Тот парень оказался, на свою беду, старательным малым – он нашёл неуничтоженные выпуски журналов с вашими статьями о первых экспериментах. Он воспроизвёл…

– Так это были вы? – потрясённо воскликнул Миро. – Это вы, мистер Адам Сэн… Стэн….

Старик защёлкал пальцами, пытаясь вспомнить фамилию, но Адам не спешил помочь ему.

– Не нужно, – бросил он. – Того человека больше нет. Я изменил имя, когда меня попытались заставить работать на проект М-1. Проект, созданный на основе моих собственных исследований. Моих и ваших. Я стал другим человеком, я бросил семью и ушёл на фронт, надеясь потеряться там, на передовой, и вернуться, когда шум уляжется. Я был уверен, что без меня они ничего не смогут сделать. Но им удалось привлечь к сотрудничеству вас, мой дорогой месье Миро – самого отца мираклина. Да, я открыл мираклиновую кому. Но именно вы создали отряд М-1, в который попал мой брат.

– Этот молодой человек?… – Миро с интересом посмотрел на мертвенно бледного Эйба. Абрахам впал в короткое забытье, и Адам надеялся, что им удастся договориться со стариком к тому времени, как парнишка начнёт «творить чудеса».

Миро присел на корточки возле софы, пристально вгляделся в лицо Эйба. В глазах старика вспыхнула надежда.

– Они закрыли проект?

– Нет, – холодно ответил Адам. – М-1 существует и остаётся основным оружием моей страны. Да и какая страна откажется от отряда чудотворцев. Я выкрал брата…

– Я был прав, называя вас сумасшедшим, юноша, – почти радостно отозвался Миро, на этот раз с заметным интересом взглянув и на старшего из братьев. – Но ваш брат слишком молод, чтобы заинтересовать военных?

Адам развёл руками, будто бы извиняясь за своё безрассудство.

– Увы, не мне вам объяснять, что для М-1 нужны не мускулы, а здоровое тело, богатая фантазия и большая внушаемость. После того как вы покинули проект, они значительно омолодили состав группы – и дальность материализации увеличилась вдвое. Синхронизированная группа из двадцати человек способна материализовать внушённый образ любой величины за двести одиннадцать миль от базы, размерами не более самоходной машины – за триста миль. И это с погрешностью не более километра.

– Потрясающий результат, дружище! – восторженно воскликнул Миро, счастливо глядя на Адама, – я и не подозревал, что мираклиновая кома может обеспечивать такую дальнобойность! Но… организм должен работать на пределе…

– За пределом, – мрачно кивнул Адам, – максимальная интенсивность выработки мираклина надпочечниками, плюс инъекции по три кубика в сутки.

– И он ещё жив? – Миро удивлённо заглянул под веки Эйбу. – Он в сознании? Вы вытащили его?

– Нет, не вытащил. – Молодой человек подошёл к каминной полке и, не спрашивая разрешения хозяина, налил себе в бокал коньяка, выпил залпом.

– Я старался, – чуть охрипшим голосом ответил он.

Он действительно сделал всё, что было в его силах. Пытался восстановить работу надпочечников, приостановить выработку мираклина. Тщетно. Попытки уменьшить дозу вводимого препарата привели к глубоким обморокам и, дважды, к остановке сердца. Адам реанимировал брата. И начал эксперименты с чистого листа. Переливание крови не дало результатов. Эйбу становилось хуже, требовалась всё большая доза. Галлюцинации Абрахама становились причудливее, а убирать следы материализации – всё труднее. Чтобы не попасться в руки военных, Адам возил брата по стране, пробуя всё новые способы лечения.

– Результата нет, профессор, – горько заключил Адам. – Он умирает. Наука не в силах его спасти, поэтому остаётся только чудо. Вы – творец чуда, творец мираклина. Вы знаете о нём всё. Может быть, есть способ, о котором я и не догадываюсь. Возможно, другие свойства…

Адам замолчал, с надеждой глядя на старика. Миро покачал головой.

Он знал свойства «чуда», как свои пять пальцев. Мальчик был обречён. Рене потёр пальцами лоб, стараясь найти слова. Но в тот же миг безумная мысль мелькнула в его голове.

– А вы пробовали сами принимать мираклин? Вылечить брата в мираклиновом припадке материализации? Ведь, судя по всему, это ваше желание ощутимо доминирует над другими?

– Увы, профессор, – отозвался Адам, – я пробовал и это. Но, видимо, для меня в этом мире чуда не предусмотрено. Полкубика внутривенно – и анафилаксия. А вот туберкулёз обжился так хорошо, что я едва не умер, пока таскал Эйба и города в город, бегая от тех, кто охраняет мирный сон моей родины.

– Я сожалею, – прошептал Миро.

– Я знаю, что вы сожалеете, – заговорил Адам, вцепившись взглядом в лицо старика, – Сожалеете не только о моём брате. Я знаю цену сожалений. Я исправил бы всё сам – но бессилен. Бессилен, как младенец. Чудо в ваших руках, месье Рене, и ваши сожаления будут гарантией. – Голос молодого человека окреп, в нём послышались стальные ноты. – Жалей вы чуть меньше, и какое-нибудь другое желание могло бы одержать верх. Но вы сожалеете так же, как я. Вы сожалеете о тех, кто поплатился жизнью и научной карьерой, защищая ваше изобретение. Вы сожалеете о тех, кого убила зависимость от вашего детища…

Адам помолчал, испытывая странное наслаждение от смятения старого профессора. Кажется, Миро наконец начал понимать, за чём в действительности пришёл его незваный гость. Эйб выгнулся на узкой софе, застонал.

– А ещё, мой друг, – почти шёпотом добавил Адам, и на его губах дрогнула улыбка, – я знаю, что вы больны туберкулёзом. И я склонен видеть в этом перст судьбы, дорогой профессор. Я жду от вас… чуда.

Адам протянул старику шприц.

Миро спокойно принял его, рассмотрел, взвесил на ладони.

– Вы умный человек, месье Адам С., – наконец сказал он. – Умный и жестокий. Отчего-то я уверен, что если я сам не сделаю себе инъекцию, вы вполне способны мне помочь. Но я не в обиде. Я виноват перед вами и вашим братом. И я искренне хотел бы всё изменить.

Миро неторопливо сел в глубокое кресло. Адам подал ему жгут. Профессор откинулся на спинку кресла и сосредоточенно ввёл содержимое шприца в вену.

– Я правда желал бы всё изменить, – шепнул он.

Весной 1879 года, в тот самой день, когда Софья Ковалевская выступала с сообщением на VI съезде естествоиспытателей в Санкт-Петербурге… В этот самый день в Лиможе, в небольшом розовом домике с эркерами жена аптекаря Этьена Миро Эрнестина произвела на свет дочь Мари Эмануэль. Обычную девочку, в будущем – примерную жену, мать троих детей, бабушку восьмерых внуков. Женщину, не поколебавшую ни единой из мировых основ.