Текст книги "Там, где раки поют"

14
Красные волокна
1969

Душным утром в воздухе висела дымка – ни неба, ни моря не видать. На выходе из полицейского участка Джо столкнулся с Эдом, тот только что вылез из патрульного пикапа.

– Сюда, шериф! Готовы результаты экспертизы по делу Чеза Эндрюса. Ну и жарища внутри, будто кабан надышал! – И устремился к огромному дубу, чьи узловатые корни буравили землю, словно гигантские кулачищи.

Шериф последовал за ним, с хрустом давя желуди; оба укрылись в тени, подставив лица морскому бризу.

Джо принялся читать вслух:

– “Гематомы на теле, обширные внутренние повреждения от падения с высоты”. – Он поглядел на шерифа: – Чез и вправду ударился затылком о брус, волосы и кровь принадлежат ему. Травма черепа серьезная, но не смертельная. Получается, умер на месте, тело не перемещали. Доказательства – кровь и волосы на брусе. “Причина смерти: удар по голове, повреждение теменной и затылочной доли головного мозга, перелом позвоночника”. Это от падения с высоты.

– Значит, кто-то в самом деле и следы уничтожил, и отпечатки пальцев. Что-нибудь еще?

– Да. На его куртке обнаружены посторонние волокна. Красная шерсть, не с его одежды. Вот образец. – Шериф показал небольшой пластиковый пакетик.

Оба разглядывали мягкие красные ворсинки, примятые пакетом, похожие на паутину.

– Значит, шерсть. Может быть, свитер, шарф или шапка, – предположил Джо.

– Рубашка, юбка, носки, кепка. Да черт его знает, что угодно. Наше дело – найти.

15
Игра
1960

На другой день, ближе к полудню, Киа приблизилась к пню – осторожно, молитвенно сложив ладони. Никаких перьев на пне не было. Киа закусила губу. Ну конечно! Надо и мне что-нибудь для него оставить.

Она достала из кармана утреннюю находку – рулевое перо молодого белоголового орлана. Только настоящий знаток птиц признает в этом невзрачном пегом пере орлиное. Трехлетка, еще не сменил оперение на взрослое. Не такая редкость, как перо фаэтона, но тоже ценная находка. Киа бережно положила перо на пень, придавила камнем, чтобы не унесло ветром.

В ту ночь она лежала в своей постели на веранде, сунув руку под щеку, и робко улыбалась. Родные ее бросили одну на болоте, а кто-то чужой приходит, оставляет ей подарки. Ее снедала тревога, но чем больше она думала, тем больше убеждалась, что вряд ли у парня худое на уме. Если человек любит птиц, наверняка он добрый.

Утром, вскочив с постели, Киа взялась за “генеральную уборку”, как говорила Ма. Открыв ящик маминой тумбочки, она хотела всего лишь выбросить лишнее, но, взяв в руки маникюрные ножницы Ма – стальные с латунью, на ручках затейливый узор из лилий, – она вдруг тряхнула волосами, не стриженными семь с лишним лет, с тех пор как ушла Ма, и обрезала их на восемь дюймов. Теперь волосы спускались чуть ниже плеч. Киа глянула на себя в зеркало, мотнула головой, улыбнулась. Почистила ногти, расчесала волосы до блеска.

Вернув на место расческу и ножницы, Киа достала старую косметику Ма. Жидкий тональный крем и румяна давно засохли и растрескались, а с губной помадой и за десяток лет ничего не случилось, на вид совсем свежая. Киа, не знавшая в детстве игр с переодеванием, впервые в жизни подкрасила губы. Причмокнула, снова глянула в зеркало, улыбнулась. Почти хорошенькая. Не красавица, как Ма, но тоже ничего! Киа хихикнула и стерла помаду. И, уже закрывая ящик, вдруг увидела флакончик лака для ногтей – “Ревлон”, “телесный розовый”.

Взяв в руки склянку, Киа вспомнила, как Ма однажды принесла лак из города вместе с другими покупками. Сказала, к их оливковой коже подойдет. Усадила Киа с двумя старшими сестрами рядком на потертый диван, велела всем троим вытянуть босые ноги и покрасила им ногти на ногах, а потом и на руках. Сделала маникюр и себе, и они смеясь прохаживались по двору, выставляя напоказ розовые ноготки. Па где-то пропадал, лодка стояла на берегу лагуны. Ма пришло в голову прокатиться с девочками – в первый раз одним, без мужчин.

Кривляясь, точно пьяные, забрались они в старенькую плоскодонку. Подвесной мотор хоть и не сразу, но завелся, и они тронулись. Ма направила лодку к другому берегу лагуны, а оттуда – в узкую протоку, что вела в плавни. Они скользили вдоль русел, но рулевой из Ма был неважнецкий, и, зайдя в мелководную лагуну, они застряли в липкой черной тине, густой, как деготь. Вовсю орудовали шестом, а лодка ни туда ни сюда. Ничего лучше не придумав, они, задрав юбки, перемахнули через борт – и увязли по колено в болотной жиже.

Под мамины вопли: “Тише, девочки, не переверните!” – они, чумазые, с хохотом тянули лодку и все-таки вытащили. Забраться назад оказалось не так-то просто; наконец влезли, перевалившись через борт, как мешки с рыбой. И, вместо того чтобы сесть на скамьи, повалились на дно, задрав ноги и шевеля пальцами, а сквозь грязь поблескивал розовый педикюр.

Лежа с ними рядом, Ма сказала: “А теперь слушайте все: вот вам хороший жизненный урок. Застрять-то мы застряли, ну и что с того? Обратили все в шутку, нашли повод для смеха. На то и нужны сестры и подруги, чтоб друг за дружку держаться, даже в болоте – в болоте тем более!”

Ацетона Ма в тот раз не купила, лак начал слезать, и облупленные ногти напоминали им про тот веселый день и про жизненный урок.

Глядя на старый флакончик, Киа пыталась припомнить лица сестер. Спросила вслух:

– Где же ты, мама? Почему за нас не держалась?

* * *

На другой день, выйдя на поляну, Киа увидела на фоне темной зелени яркое пятно. На пне лежала красно-белая картонка из-под молока, а рядом – перо. На сей раз мальчишка превзошел себя. Киа первым делом взяла перо.

Мягкое, серебристое, с хохолка кваквы – одной из самых нарядных болотных птиц. Киа заглянула в картонку и нашла там туго скрученные пакетики семян репы, моркови, спаржевой фасоли, а на самом дне, в свертке из коричневой бумаги, – свечу зажигания для лодочного мотора. Киа улыбнулась и закружилась на месте. За эти годы она научилась обходиться без многого, но свечу зажигания время от времени нужно менять. Скок научил ее делать несложный ремонт, но за каждой запчастью надо идти в город, за каждую платить.

А тут еще одна свеча, про запас. На черный день. Радость переполнила сердце. Это все равно что залить полный бак или увидеть перламутровый закат в полнеба. Киа застыла, гадая, что все это значит. Она видела, как у птиц самцы обхаживают самочек, приносят им подарки. Но ей-то пока рано вить гнездо.

На дне картонки лежала записка. Киа развернула ее – почерк четкий, даже ребенок разберет. Киа умела предсказывать приливы и отливы, могла найти путь домой по звездам, знала наперечет все перья у орла, но читать в свои четырнадцать не умела.

На этот раз она пришла с пустыми руками. В карманах нашлись только обычные неприметные перышки, ракушки да стручки, и Киа побежала в хижину и долго простояла у стены с коллекцией, присматривая подходящее перышко. Роскошней всех были рулевые перья тундрового лебедя. Киа сняла со стены одно – в следующий раз надо оставить на пне.

В сумерках Киа взяла одеяло и ушла ночевать на болото, поближе к освещенной луной заводи, где было много мидий, и к рассвету насобирала два мешка. Значит, будут деньги на бензин. Взвалить их на плечи не хватило сил, и она потащила один волоком к лагуне. Назад она возвращалась через поляну у дубов, чтобы оставить на пне перо, хоть и пришлось ради этого сделать крюк. Не осторожничая, она вышла из чащи, а на поляне, облокотившись о пень, стоял мальчик с перьями. Тот самый Тейт, что провожал ее когда-то через болото домой. Тейт, которым она все эти годы любовалась издали, не смея подойти. Он, конечно, вытянулся и возмужал – ему сейчас, должно быть, лет восемнадцать. Золотистые кудри выбиваются из-под кепки, лицо загорелое, доброе. Держался он уверенно, улыбнулся широко, весь так и просиял. Но больше всего Киа поразили глаза, золотисто-карие, с зелеными крапинками, и смотрел он на нее пристально, как цапля на рыбешку.

Киа остолбенела: неписаные правила игры нарушены. Тем и хороша была игра, что не надо ни разговаривать, ни даже показываться друг другу на глаза. Кровь бросилась ей в лицо.

– Эй, Киа! Прошу, не убегай. Это… всего лишь я, Тейт, – сказал он тихо, по слогам, будто она дурочка. Видно, такие слухи о ней ходят в городе – дескать, она и двух слов связать не может.

Тейт любовался ею. Сколько лет ей сейчас – тринадцать? четырнадцать? Настоящая красавица, хоть и мала еще. Глаза огромные, почти черные, точеный нос, красиво очерченные губы; есть в ней что-то нездешнее. Высокая, легкая, гибкая, как ива на ветру. Но и хрупкой ее не назовешь, вся так и дышит молодой силой.

Киа с трудом удержалась, чтобы не сбежать. Остановило ее странное чувство – наполненность счастьем, какой она не знала много-много лет. В сердце будто плеснули тепла. Ей вспомнились перья, свеча, семена. Если сейчас удрать, то всему конец. Ни слова не говоря, протянула она ему лебединое перо. Осторожно, чтобы не спугнуть, как если бы она была олененком, Тейт приблизился, посмотрел на перо у нее в руке. Киа стояла молча, не смея поднять на него глаза.

– Тундровый лебедь, да? Просто чудо, Киа! Спасибо.

Высокий, выше нее, он наклонился и взял перо. Тут бы и поблагодарить его за подарки, но Киа молчала, мечтая, чтобы он поскорее ушел и игра вернулась бы в прежнее русло.

Молчание нарушил Тейт:

– Отец научил меня разбираться в птицах.

Наконец Киа взглянула на него.

– Я не могу прочесть твою записку.

– Ах да, ты же в школу не ходишь. Я и забыл. А написал я, что видел тебя пару раз, когда рыбачил, вот и подумал, что семена и свеча могут тебе пригодиться. У меня много в запасе, а тебе не придется лишний раз плыть за ними в город. И думал, тебе понравятся перья.

Киа отвела глаза.

– Спасибо, ты такой добрый!

Тейт отметил, что в ее лице и фигуре уже проступила женственность, а речь и повадки совсем детские, у городских девчонок все наоборот: с виду пигалицы, а корчат из себя взрослых – красятся, ругаются, курят.

– Не за что. Ну, мне пора, время позднее. Буду заходить иногда, если ты не против.

Киа не ответила. Похоже, игре конец. Поняв, что ни слова от нее больше не добиться, он кивнул, приподнял кепку и двинулся прочь. Но прежде чем нырнуть в ежевичник, оглянулся.

– Вот что, я могу научить тебя читать.

16
Чтение
1960

Шли дни, а Тейт все не приходил учить ее читать. До игры в перышки Киа свыклась с одиночеством, оно было ее частью, будто приросло к ней. Теперь же одиночество разрасталось в сердце, теснило грудь.

Однажды под вечер Киа села в лодку. Не ждать же мне тут до бесконечности.

К причалу Скока подплывать она не стала, из страха, что ее увидят, а, спрятав лодку в бухточке чуть к югу, взяла джутовый мешок и пустилась по тенистой тропке к Цветному кварталу. Почти весь день сеял мелкий дождь, и сейчас, на закате, над лесом поднимался туман, лентами сползал в зеленые долины. В Цветном квартале Киа не была ни разу, но знала, где он, и была уверена, что стоит ей там очутиться, без труда отыщет дом Скока и Мейбл.

Она была в джинсах и розовой блузке от Мейбл. В мешке она несла две пол-литровые банки ежевичного варенья – сама сварила, хотела отблагодарить Скока и его жену за доброту. Жажда быть с кем-то рядом, поговорить со старшей подругой тянула ее к ним. Если Скока нет дома, может, удастся посидеть с Мейбл, поболтать.

Из-за поворота донеслись голоса, все ближе и ближе. Киа остановилась, прислушалась. Сошла с тропинки, укрылась в чаще, затаилась в кустах мирта. Минутой позже показались двое белых мальчишек в драных комбинезонах, с удочками, один нес связку сомов в руку длиной. Киа замерла.

Один указал на дорогу:

– Эй, глянь-ка!

– Вот повезло-то! Вон черномазый, топает в свою Черномазовку!

Киа повернула голову. По дороге, в направлении дома, шагал Скок. Он был уже довольно близко и наверняка все слышал, но смолчал и, не поднимая головы, свернул на обочину.

Что это с ним, почему он не постоял за себя? – возмутилась про себя Киа. Ведь “черномазый” – очень обидное слово, в устах Па это было ругательство. Скок мог бы их проучить – стукнул бы их лбами друг о дружку, и дело с концом! А он свернул с дороги, да еще шаг ускорил.

– Черномазый, черномазый, где ты морду так измазал? – заорали мальчишки вслед Скоку, тот не обернулся.

Один из мальчишек подобрал камень и швырнул в Скока. Камень угодил тому под лопатку. Скок пошатнулся, но продолжал идти. Мальчишки с хохотом кинулись следом, у поворота они подобрали еще камней.

Киа, пробираясь подлеском, срезала путь и обогнала их, она видела, как поверх кустов мелькают их кепки. Там, где густые заросли подбирались к самой дороге, она присела на корточки – вот-вот появятся! Скок уже скрылся из виду. Киа скрутила потуже мешок с банками варенья. Едва мальчишки поравнялись с зарослями, она запустила в них тяжелым мешком, попав ближайшему по затылку. Мальчишка плашмя упал в грязь. С визгом Киа выскочила из кустов, налетела на второго, готовая и его огреть по макушке, но тот уже во весь опор мчался прочь. Киа снова нырнула в заросли и оттуда наблюдала, как первый мальчишка с руганью поднимается с земли, потирая затылок.

Подобрав мешок, Киа вернулась к лодке и поплыла домой. Больше никаких гостей, решила она.

* * *

На другой день, услыхав, как тарахтит моторка Тейта, Киа бросилась к лагуне и, притаившись в кустах, смотрела, как он с рюкзаком в руках выходит на берег. Он огляделся, кликнул ее, и Киа, в тугих джинсах и белой блузке с разномастными пуговицами, несмело вышла навстречу.

– Привет, Киа! Прости, что так долго. Папе помогал, зато теперь мы тебя в два счета читать научим!

– Привет, Тейт.

– Давай сядем здесь. – Он указал на корень дуба в густой тени у самого берега лагуны, достал из рюкзака тоненький потрепанный букварь и линованный блокнот. Не спеша, аккуратно выводил он буквы – А, а, Б, б, – просил Киа за ним повторять и ждал терпеливо, пока она трудилась, высунув от усердия язык. Киа писала, а он называл буквы вслух, медленно, вполголоса.

От мамы и Джоди Киа знала несколько букв, но складывать их в слова не умела.

Уже через несколько минут Тейт сказал:

– Вот видишь, ты можешь написать слово.

– Как это?

– Б-а-о-б-а-б. Ты можешь написать слово “баобаб”.

– А что такое баобаб? – растерянно спросила Киа.

У него хватило такта не рассмеяться.

– Не знаешь – ничего страшного. Поехали дальше. Скоро сможешь написать слово, которое знаешь. – Потом он сказал: – С алфавитом тебе придется еще повозиться. Чтобы его выучить, нужно время, но ведь ты уже немного умеешь читать. Вот, смотри.

Хрестоматии у него не было, и первой книгой для Киа стал потрепанный “Календарь песчаного графства” Олдо Леопольда из библиотеки отца Тейта. Тейт ткнул[6]6
  Олдо Леопольд (1887–1948) – американский писатель, ученый, эколог, лесник и защитник природы, считается одним из основателей науки о природопользовании. Самая известная его книга – A Sand County Almanach (“Календарь песчаного графства”).


[Закрыть] пальцем в первое предложение и попросил Киа прочесть его вслух. Предложение начиналось со слова “Есть”, и пришлось ей вернуться к алфавиту, вспомнить, какой звук обозначает каждая буква, но Тейту терпения было не занимать, и когда у Киа наконец получилось, она всплеснула руками и засмеялась. А Тейт, глядя на нее, так и сиял.

Не спеша, слово за словом, Киа разбирала: “Есть люди, которые могут жить без дикой природы, и есть люди, которые не могут жить без дикой природы”.[7]7
  Здесь и далее перевод И. Гуровой.


[Закрыть]

– Ох… – вздохнула она. – Ох…

– Теперь ты умеешь читать, Киа. И никогда уже не разучишься.

– Я о другом. – Киа почти перешла на шепот. – Я не знала, что в словах может столько уместиться. Не знала, что одним предложением можно сказать так много.

Тейт улыбнулся.

– Хорошее предложение попалось. Не всегда в словах столько умещается.

* * *

День за днем, сидя рядом с Киа в тени дуба или у берега на солнышке, Тейт учил ее читать, а слова складывались в песнь о гусях и журавлях, обо всем живом. “Что, если больше не зазвучит гусиная музыка?”

Тейт помогал отцу, играл с друзьями в бейсбол, а между делом успевал раз в два-три дня заглянуть к Киа, и теперь она, что бы ни делала – полола ли грядки, кормила кур или искала раковины, – всегда прислушивалась, не гудит ли поблизости его мотор.

Однажды на берегу, читая о том, чем питаются синицы-гаички, Киа спросила:

– Ты живешь с семьей в Баркли-Коув?

– С отцом. Да, в Баркли.

Киа не спрашивала, куда делись его родные. Наверно, его тоже бросила мать. Почему-то хотелось коснуться его руки, но пальцы не смели, и она лишь всматривалась в голубоватый узор вен на его запястье, тонкий, как переплетение жилок на осином крыле.

* * *

По вечерам Киа занималась за кухонным столом при свете керосиновой лампы, и мягкие лучи лились сквозь окна хижины, подсвечивая нижние ветви дубов. Единственный огонек средь мрака на многие мили кругом, не считая тусклого мерцания светлячков.

Старательно выписывала она каждое слово, много-много раз. Тейт говорил, что длинные слова – это просто цепочки коротких, и Киа их не боялась, вместе со словом “кот” она учила и слово “плейстоцен”. Не было в ее жизни занятия увлекательней, чем учиться читать. Только она не понимала, почему Тейт вызвался учить грамоте ее, девочку из низов, зачем он приходит сюда, дарит редкие перья. Но Киа не спрашивала – вдруг он засомневается, перестанет приходить?

Теперь наконец Киа могла подписать все драгоценные экземпляры в своей коллекции. Она справлялась в маминых энциклопедиях, кому принадлежит каждое перо, как называется каждое насекомое, моллюск или цветок, и старательно подписывала свои рисунки на бурой бумаге.

* * *

– Какое число идет за двадцатью девятью? – спросила однажды она у Тейта.

Тейт удивился. Надо же, она столько знает о приливах и белых гусях, об орлах и звездах, сколько многим не узнать за всю жизнь, а до тридцати считать не умеет. Он постарался скрыть удивление, чтобы ее не обидеть – читать по глазам она мастер.

– Тридцать, – сказал он как ни в чем не бывало. – Давай покажу тебе числа, и займемся основами арифметики. Ничего сложного, я тебе принесу учебники.

Киа читала все без разбору – рецепты на пачках кукурузной крупы, записки Тейта, сказки из книг, что с детства помнила наизусть, а делала вид, будто читает вслух. Как-то под вечер, тихонько вздохнув, взяла она с полки старую Библию, села за стол и принялась бережно перелистывать ветхие страницы; добралась и до той, где были записаны их имена. Вот и ее имя, в самом низу. А рядом – день ее рождения. Мисс Кэтрин Даниэла Кларк, 10 октября 1945. И, вернувшись в начало страницы, она прочла настоящие имена братьев и сестер:

Мастер Джереми Эндрю Кларк, 2 января 1939.

– Джереми, – произнесла она вслух. – Джоди, ни за что бы не подумала, что ты мастер Джереми!

Мисс Аманда Маргарет Кларк, 17 мая 1937.

Киа пробежала пальцами по строке, повторила имя вслух несколько раз.

Мастер Нейпир Мэрфи Кларк, 4 апреля 1936.

Киа шепнула:

– Мэрф, тебя, оказывается, звали Нейпир.

Наверху – самая старшая:

Мисс Мэри Элен Кларк, 19 сентября 1934.

Киа вновь провела пальцем по списку, и ей вспомнились лица. Возникла смутная картина: все собрались за столом, едят жаркое, передают друг другу кукурузный хлеб, пересмеиваются. Стыдно было забыть их имена, но теперь-то она их нашла и никогда уже не забудет.

Над списком детей она прочитала: Мистер Джексон Генри Кларк и мисс Жюльенна Мария Жакэ поженились 12 июня 1933 года. До сих пор Киа не знала полных имен родителей.

Она долго сидела за столом с раскрытой Библией. Вот она, ее семья.

Время скрывает от детей юность родителей. Киа никогда бы не увидела, как в начале 1930-го красавец Джейк зашел вразвалку в кафе-мороженое в Эшвилле и там приметил Марию Жакэ, гостью из Нового Орлеана, – хорошенькую, чернокудрую, с алыми губами. За молочным коктейлем он рассказал ей, что он из семьи плантаторов, после школы выучится на адвоката, а жить будет в особняке с колоннами.

Но во время Великой депрессии земля Кларков пошла с молотка, и отец забрал Джейка из школы. Семья перебралась в тесную сосновую хижину, где когда-то – на самом деле не так давно – жили рабы. Джейк работал на табачной плантации, собирал листья бок о бок с черными – мужчинами, женщинами, носившими младенцев в пестрых перевязях за спиной.

Два года спустя Джейк улизнул на рассвете из дома, ни с кем не простившись, прихватив с собой парадную одежду и фамильные драгоценности, сколько смог унести, в том числе прадедовы карманные золотые часы и бабушкино кольцо с бриллиантом. Добрался на попутках до Нового Орлеана, разыскал Марию Жакэ – она жила с семьей в роскошном доме с видом на море. Потомки коммерсанта-француза, они владели обувной фабрикой.

Джейк заложил фамильные драгоценности, стал водить ее по шикарным ресторанам со шторами красного бархата, обещал купить ей особняк с колоннами. Встав перед ней на одно колено под магнолией, он сделал ей предложение, и в 1933-м они поженились. Свадьба была скромная, все ее родные стояли рядом и угрюмо молчали.

Промотав к тому времени все деньги, Джейк согласился работать у тестя на обувной фабрике. Джейк был уверен, что тот сделает его сразу управляющим, но господин Жакэ был не так прост и настоял, чтобы Джейк начал карьеру с самого низа, рядовым рабочим. И Джейк стал вырезать подметки.

Жили они с Марией в квартирке над гаражом, обставив ее дорогой мебелью из приданого вперемешку со столами и стульями с барахолки. Джейк записался в вечернюю школу, чтобы получить аттестат, но занятия частенько прогуливал – играл в покер, а когда возвращался поздно вечером к молодой жене, от него разило виски. Спустя всего три недели учитель выгнал его из школы.

Мария умоляла его бросить пить, приналечь на работу, добиваться повышения. Но вскоре пошли дети, а Джейк пил не просыхая. С 1934-го по 1940-й у них родилось четверо, а повышение Джейк получил всего раз.

Война с Германией всех уравняла. Одетый в хаки, как все, он мог спрятать стыд, снова смотреть гордо. Но однажды ночью во Франции, в грязном окопе, кто-то крикнул, что их сержант ранен и истекает кровью в двадцати ярдах отсюда. Солдатам, еще мальчишкам, полагалось сидеть в окопе, скрываться от шальных пуль, но все мигом вскочили и кинулись на выручку раненому. Все, кроме одного.

Джейк скорчился в углу, не в силах шевельнуться от страха, но тут над самым окопом взорвался бело-желтой вспышкой снаряд, и ему раздробило осколком левую ногу. Когда вернулись солдаты с сержантом на руках, то решили, что Джейк был ранен, вместе со всеми спасая товарища. Его объявили героем. Правды никто не знал. Кроме Джейка.

Его комиссовали и с медалью отправили домой. Решив не возвращаться на обувную фабрику, в Новом Орлеане он задержался всего на несколько дней. Распродал всю дорогую мебель и столовое серебро Марии – та ни слова не сказала, – а затем посадил семью в поезд и перевез в Северную Каролину. От старого друга он узнал, что его отец и мать умерли, так что теперь руки у него были развязаны.

Он убедил Марию начать новую жизнь – поселиться с ним на побережье Северной Каролины, в рыбацкой хижине, что построил когда-то его отец. За жилье платить не надо, и Джейк мог бы окончить школу. В Баркли-Коув он купил рыбацкую лодку, погрузил туда семью со всеми пожитками – гору скарба венчали несколько дорогих шляпных коробок – и повез их, миля за милей, сквозь плавни. Когда вошли наконец в лагуну, где под прибрежными дубами ютилась развалюха с ржавыми проволочными дверьми, Мария, прижав к себе младшего, Джоди, чуть не расплакалась.

Джейк успокоил ее:

– Не грусти, я быстро все тут починю.

Но Джейк ни хижину не отремонтировал, ни школу так и не окончил. С первых же дней он зачастил в “Болотные огни” – играл в покер и топил в стакане воспоминания о том окопе.

Мария как умела вила гнездо. На дешевой распродаже она купила простыни, чтобы застелить матрасы на полу, и жестяную ванну; белье она стирала под краном во дворе и, сама освоив все премудрости, разбила огород, завела кур.

Вскоре после приезда она принарядила детей, повела в Баркли-Коув и записала в школу. Однако Джейк, презиравший учебу, заставлял Мэрфа с Джоди прогуливать школу, мол, пусть лучше ужин добывают – рыбачат или стреляют белок.

Всего лишь раз Джейк взял Марию прокатиться на лодке под луной – так была зачата их младшая дочь, Кэтрин Даниэла. Когда девочку кто-то спросил, как ее зовут, она ответила, что Киа, и это прозвище прицепилось к ней.

В редкие трезвые дни Джейк вновь мечтал, что окончит школу и заживут они по-новому, счастливо, – но тут же тенью надвигалось воспоминание про тот окоп. В прошлом гордец и упрямец, силач и красавец, он сделался сам себе противен и топил презрение к себе в бутылке. Скоро он влился в круг здешних выпивох, забияк и сквернословов – ничто в жизни не давалось ему так легко.