Текст книги "Запертый-2"

Ошарашенный, я просто кивнул.

– Но нам твоя порядочность только на пользу – добавляет ярких штрихов к светлому облику обыкновенного героя – заулыбался Золотой Мальчик и, еще раз утерев губы платком, помахал официанту и со вздохом напомнил:

– Первые беспорядки Хуракана. Забастовка на фермах. Помнишь после чего все это началось? И что было потом? Читал об этом, историк Амос?

Голову напрягать не пришлось – я многократно читал об этом. Да и в старших школьных классах к нам раза три приходили маститые сурверы, чтобы прочитать скучную до зевоты речь.

– Двенадцатая поправка к девятой статье – произнес я вслух.

– И о чем гласит девятая статья, сурвер? Просвети меня – Инверто откровенно наслаждался нашим разговором.

– Там немало всякого. И в том числе о праве каждого сурвера на публичное высказывание. Двенадцатая поправка как раз относится к пункту статьи о публичных высказываниях – говоря, я одновременно вспоминал, но в памяти нашлось не много.

Политика – не мое. Даже в масштабах нашего крохотного хураканского мирка.

Так я и сказал, предварительно дождавшись пока он сделает заказ обрадованному такому количеству заказов парнишке, после чего добавил несколько пунктов от себя, пойдя на открытую наглость и заказав не только шесть литров воды, но еще пакет с бутербродами и аренду сетчатой сумки, именуемой у нас почему-то «авоськой», для переноски всего этого.

– Политика – не твое – повторил Босуэлл, когда едва не подпрыгивающий от радости официант удалился, успев получить от богатого сурвера десятку предварительных чаевых – Ну и зря, Амос, очень зря. Именно политики решают все в Хуракане. Они определяют наше будущее на поколения вперед. И именно их максимальный консерватизм вынудил мыслящих также, как и я предшественников создать партию ВНЭКС.

– Пусть так – ответил я – Но мне это никогда не было особо интересно.

– Я догадывался об этом – кивнул он – Впрочем, что тут догадываться? Твой выбор профессии, уж прости, но крайне банален и предсказуем. Только не обижайся!

– Да я и не думал – сказал я – Мне многие так говорили. Я ведь с детства мечтал стал историком.

– И в какой-то мере ты им стал – я о твоей работе чистильщика – он снова обезоруживающе улыбнулся, без слов прося не сердиться на эти слова.

– Не совсем понимаю… или вообще не понимаю, честно говоря. У меня не получилось стать историком.

– Почему же? Вполне себе получилось – возразил он – Кто такие историки? Ответ прост – это те, кто копается в прошлом, а их ближайшие коллеги и чуть ли не родственники – археологи. И те и другие вскрывают пласты прошлого, чтобы выяснить, как и чем люди жили в незапамятные времена, кого убивали, кого защищали, кому молились, что ценили и чего боялись, как чумы. А ты в качестве чистильщика как раз и трудишься в сточных коллекторах над тем, что оставили после себя жители Хуракана – плесень, фекалии, мусор и все прочее. Ты тоже вскрываешь пласты и поневоле изучаешь их. Но это так… лирика слов… А правда жизни в том, что тот, кто живет будущим и жаждет влиять на него, пойдет в политику, а тот, кто дышит прошлым, предпочтет стать историком… или чистильщиком. Я не слишком туманно объясняю?

– Не слишком. Но я не согласен – буркнул я, впервые возразив столь решительно.

– Это почему же?

– Ну… не все люди одинаковые. Некоторые могут стать политиками – а некоторые нет. У всех разные способности и разные наклонности. И не все столь умны и одарены как ты.

– Пусть так – он медленно кивнул – Пусть так. Но к тебе то это как относится, Амос? Ты чем-то отличаешься от меня? Я талантами не блещу. Просто я умею говорить много и увлекательно, научился сверкать улыбкой и хмурить брови, когда надо, научился ярко и харизматично выступать на публике, а еще я всегда умел хорошо врать – но последним даром обладает каждый из нас, но в разной степени совершенства. Я политик, Амос. Не меньше и не больше этого. Захочешь стать таким же как я – станешь. Вот только ты не хочешь.

– Не хочу – признался я.

– И вряд ли тебя особо беспокоят нужды остального общества.

– Не особо – я снова кивнул, признавая его правоту.

– И скорей всего в последнее время ты думаешь исключительно о себе и больше ни о ком.

Подумав с полминуты – за это время нам принесли и выставили на стол все заказанное – я кивнул в третий раз:

– Да. Я думаю только о себе.

– А твой отец…

– О нем не думаю – я сцепил зубы и постарался сдержать полезшую на лицо гримасу ненависти – Вроде бы он еще жив.

– Вроде бы – хмыкнул Инверто – Не сердись, Амос. Я лишь развернуто ответил на твой вопрос о будущем и прошлом. Но мы отвлеклись. Вернемся к двенадцатой поправке – и должен заметить, что очень многие считают ее принятие шагом весьма своевременным, полагая, что без нее Хуракан давно бы уже был уничтожен самым опасным из наших врагов.

– У нас есть враг? – я искренне удивился – Речь ведь не о монстрах снаружи, верно?

– Речь о нас, Амос – мягко ответил он и обвел рукой кафе и часть коридора – Главный враг любого замкнутого мирка вроде нашего – мы сами. Причем так было еще до запершего нас в Хуракане постапокалипсиса – еще в те дни, когда миром для человечества служила вся планета Земля, впоследствии уничтоженная нами. Сейчас там наверху почти безжизненные радиоактивные пустоши, бушующие пыльные ветра воют над песками – и это сделали мы. Люди. Человечество всегда было и есть главной опасностью для своего вида. Это не изменилось и после того, как мы ушли под землю и разработали свои сурверские законы. Даже у нас вспыхивали волнения, а бывали и забастовки, бунты, саботажи… всего и не перечислить! И с чего все начиналось, Амос?

– С непродуманных слов, сказанных в не том месте и не в то время – ответил я, вдруг вспомнив назидательные слова невероятно душного старичка, на два часа загрузившего головы школьной детворы в главном зале.

– Верно! Кто-то из-за личной обиды или попросту не подумав над тем, к чему могут привести его излишне горячие слова, взбирался в коридоре на табурет и начинал орать. Долго ли завести и заставить действовать скучающую детвору? Чем искреннее ты говоришь, чем яростнее обличаешь, тем больше огня ты источаешь, поджигая чувства слушающих. Словами ты высекаешь искры, а искры ведут к пожару! Искра, затем еще одна… и вот потянулся дымок… И вот уже кто-то кричит, что надо пойти и разобраться… Такое случалось в прошлом. Но двенадцатая поправка закрыла дыру в нашем законодательстве – если раньше кричащего нельзя было снять с табурета и заткнуть ему неразумный рот, то теперь это то, что будет сделано незамедлительно. Любой сурвер имеет право на публичное выступление – но сначала он должен подать заявку на оное, после чего произнести свою речь сначала перед опытными и мудрыми сурверами в отдельном помещении, а не перед публикой. И только если речь будет признана честной, не клеветнической, не разжигающей рознь и прочее – лишь тогда ее одобрят и назначат где и когда ты ее произнесешь. Это касается и партийных выступлений. Нельзя раскачивать лодку, Амос – потому что у нас только одна лодка и имя ей – Хуракан. Потонет он – потонем и мы.

– Значит эта твоя речь про Шестицветиков, про тасманку и разгул агрессивности…

– Раз мы договорились, то сегодня же вечером я подам заявку от лица ВНЭКС, а завтра к полудню уже зачитаю откорректированную и еще более зажигательную гневную речь перед десятком умудренных жизнью сурверов, среди которых наверняка будет и Смотрящий шестого уровня, раз уж выступать я решил именно здесь. Еще там будут представители Великих родов, может подтянется кто-то еще из Охранки и администрации.

– Они такую речь не разрешат – сказал я, осознав это, когда снова вспомнил все то, о чем он говорил мне в своем черновом обращении – Им такого не надо.

Только сейчас я понял, что будь подобная речь произнесена на улицах нашего уровня, она вызвала бы как минимум крайне острую критику вялого на действия Смотрящего и всей администрации, досталось бы нашей Охранке, а Шестицветиков потребовали бы упразднить ко всем чертям, а может и подвергнуть уголовной ответственности. То, с чем я столкнулся за последний месяц, обычно проходит мимо глаз, погруженных в рутину и работу обычных сурверов.

Но кто попадет под главный удар так это Охранка нашего уровня.

Куда смотрят патрульные?

Почему на улицах творится беззаконие?

Откуда столько тасманки и почему ее не боятся курить?

Биты с гвоздями? Летящие в голову тяжелые литые шары попрыгунчиков? Серьезно?!

– Их всех потребуют сместить со своих должностей – добавил я, думая при этом сразу про многих из наших старших и главных – Тебе не позволят произнести эту речь.

– Конечно не позволят – ответил Инверто и заулыбался, глядя на мое озадаченное лицо.

– Но тогда зачем это?

– Не понимаешь?

– Нет.

– Значит ты плохой историк – во всяком случае пока что – припечатал он – Ведь затея не новая. Все просто, Амос – моя речь пусть и опасна, но при этом она максимально правдива. Я не исказил ни единого факта, ничего не добавил и не приукрасил. В этом сила моих слов – и в этом их опасность. Мне не позволят выступить с этим спичем публично, но при этом по закону не имеют права и запретить. Могут лишь настоятельно рекомендовать резко смягчить риторику, чтобы не вызвать народного негодования. Это минимум их желания и тут они в своем праве. Народ волновать не надо. Ну а максимум их желаний – лучше, чтобы речи подобной направленности вообще не прозвучало в переносящих гулкое эхо коридорах шестого уровня. И они постараются убедить меня в старой доброй истине, говорящей, что слово – серебро, а молчанье – золото. На нашем сленге это означает, что нас попытаются немного подкупить…

– И вы?

– И мы конечно же согласимся, но выторгуем еще немножко сверху. Это жизнь, Амос. И это политика. Они избавятся от опасных слов в обмен на небольшие уступки пришедшей на этот уровень ВНЭКС. Мы здесь условно новенькие, хоти переманить в свои ряды чужих членов и поэтому нам усиленно ставят палки в колеса – но теперь это прекратится. Благодаря тебе, сурвер Амадей Амос.

– Вы используете мою историю…

– Ну конечно же используем. Ты ведь не думал, что я выбрал тебя за твою внезапную решительность и героизм? – он удивленно поднял бровь.

Я отрицательно помотал головой:

– Ни о чем таком я не думал.

– Уже неплохо! И правильно не думал!

– Но я предположил, что мое знание всех уголков шестого уровня и…

– Нет. Нет, Амос. В данный момент я вообще не интересуюсь твоими умениями и талантами. О… вижу как в твоих глазах вспыхнула легкая обида…

– Ну… пусть так. Но что вы получите в обмен на молчание, если не секрет?

– Секрет, но тебе я его открою. Потому что ты не дурак, что я понял сразу. Ты наивен, неопытен, но не дурак и рано или поздно сам бы сложил два и два. А еще я рад чуть пошире открыть тебе глаза на этот темный мир. Все просто, Амос – в обмен на резкое смягчение моей речи и исключение из нее особо… опасных и неприглядных моментов, я потребую предоставить нам то, в чем нам прежде было отказано. Речь о помещениях под офис ВНЭКС. Наша штаб-квартира находится на третьем уровне рядом с лифтовой зоной – место козырное, считай Бродвей. И здесь мы хотим создать примерно то же самое. Мы нашли подходящие помещения, арендовали их, но открыть там офис нам не разрешили, заявив, что это якобы перегрузит и без того вечно занятый публикой перекресток – главный перекресток Шестого уровня. Вместо этого нам посоветовали забытый всеми тупик… этакая серая и идущая на понижение кишка с капающими потолками и лужами на полу. Что-то вроде гнойного аппендикса не просыхающего алкаша…

По его красочному описанию я сразу понял о каком месте идет речь – не раз бывал там в качестве чистильщика. Тут он прав – хрен туда кто пойдет по доброй воле.

– Но главная проблема – там нет туалетов.

– Туалетов? – я удивленно заморгал – А они тут причем…

– А гадить куда прикажешь, сурвер? Пришедшая со мной на этот этаж команда насчитывает двадцать два человека. У нас есть на окраине небольшой закуток в качестве офиса, основанного как филиал еще годы назад, но и там удобств не наблюдается. А посетители? Им что делать с накопившимися биологическими отходами?

– Без туалетов никак – признал я.

– Именно! И кто позволит нам провести трубы?

– Никто – уверенно произнес я.

Это огромная головная боль. Мы категорически против лишних вскрытий стен, долбления полов и потолков, протягивания дополнительных коммуникаций любого вида, включая не только трубы, но и провода. Любое дополнение несет на себе и дополнительную нагрузку по обслуживанию и ремонту, что нагружает уже наши и без того истощенные складские запасы. К тому же это означает врезку в уже существующую систему водопровода и канализации – и кто знает, как они себя поведут после возросшей нагрузки. Партия они или нет, ВНЭКС или нет, но им сухо и категорично предложат пользоваться общественными удобствами и не выделываться. Насколько я помню, от того тупика до ближайшего туалета метров двести. Там же можно набрать из крана и нефильтрованной воды, но я бы ее пить не стал…

– Ты уловил суть, Амос?

– Я уловил – кивнул я – Вы услышали о моей истории, сложили в кучу все происшествия, превратили это в зажигательную речь, после которой полетели бы многие головы, а затем поменяете ее на нужное вам пространство в козырном месте…

– И с туалетами, Амос! – он поднял палец вверх – С тремя туалетами! И один из унитазов будет в отдельном помещении в облюбованном мной кабинете – то есть в моем личном пользовании. Я уже называл тебя наивным и слишком добрым?

– Называл.

– Тогда наша беседа поможет окончательно разбить приклеенные к твоим глазам очки розовой наивности и спрятанное за ними пенсне туповатой рыцарственности. Хватит прощать людям, Амос!

– Да я не…

– Прощаешь! Если тебя били ногами в голову, а потом ты говоришь, что не имеешь претензий, то неважно насколько каменная и гневная у тебя рожа при этом – ты все равно прощаешь ублюдка, позволяя ему отделаться малой ценой. И в партию я позвал тебя не из-за твоих личных качеств или мечты стать историком. Нет! Мне нужна твоя громкая резонансная история и только! Да и то – я с радостью обменяю эту быстро теряющую дороговизну историю на три сортира, один из которых окажется в моем личном распоряжении! – он наклонился ближе и прошептал – Смекаешь, Амос? Благодаря тебе, мне не придется терпеть, когда приспичит отлить или сделать дело покрупнее.

– Я…

– Да я использую тебя, сурвер. Но использую не втемную. И говорю все как есть. Я покупаю тебя и твою историю, чтобы потом обменять ее на светлый офис и три сортира. Такова твоя текущая цена, Амадей Амос – три сортира – отодвинувшись, он сделал несколько больших глотков кофе, утер губы платком и всмотрелся в мои глаза – Обиделся?

Я промолчал.

– Не обижайся, Амос. Это ведет к бедности. Злись! Злость ведет к деньгам! Сам посуди – еще месяц назад ты и одного унитаза не стоил. А стоило тебе разозлиться и дать отпор, как твоя цена резко возросла! Так что не будь дешевой обиженкой, а продолжай становиться злее и умнее.

У меня невольно вырвалось:

– Зачем? Зачем становиться злее и умнее?

– Потому что это путь против течения. А раз идешь против – значит ты уже не говно. Ну и потому что в тебе что-то есть – а я редко ошибаюсь в людях. Опыт, знаешь ли. А теперь нам пора закругляться с беседой – время поджимает, а мне еще заявку подавать в комитет одобрения публичных выступлений. Знаю, что мы договорились…

– Договорились – кивнул я – Что я теряю? Ты покупаешь товар, который кроме тебя и не нужен никому.

– Вот и отлично.

– И что мне делать дальше?

– Дальше? Ты вечерами дома?

– Или дома или бегаю – но в любом случае пробегу мимо своей двери.

– К тебе зайдет курьер с заявкой на вступление, партийным билетом и деньгами. Твое неизбитое фото мы возьмем из общей базы данных. Еще чуть позже – скорей всего дня через два – тебе занесут приглашение на наше грандиозное открытие в новом офисе – приходи обязательно. Подойдет обычная чистая рубашка и штаны. Там постараемся пересечься и перекинуться парой слов о твоей дальнейшей работе – ты ведь помнишь, что основная зарплата у тебя сдельная. А я редко разбрасываюсь динеро просто так. Запомнил?

– Запомнил – кивнул я, вставая из-за стола и цепляя ручки арендованной сумки – Мы договорились. И… и большое спасибо.

Снова вглядевшись мне в глаза, Инверто Босуэлл кивнул, поднялся и протянул руку:

– Молодец, Амос. Ты правильно понял мои слова. Но главное, чтобы понял кое-что другое, сурвер. Еще пару истин.

– И какие же это истины?

– Истина первая – да сегодня твоя цена равна условным трем сортирам – и это немало – но только от тебя зависит во сколько тебя оценят через пару месяцев или через полгода. Многие из твоих знакомых не стоят даже одного треснутого и напрочь засраного унитаза – и у них это на всю жизнь. Истина вторая – и ее ты начал понимать самостоятельно – чтобы с тобой считались, надо быть злым и опасным, а не добрым и милым. Ищи не любви, а уважения – и пойдешь правильной дорожкой. Те придурки, что вздумали надо мной посмеяться на школьном балу и были мной же избиты, до сих пор при встрече заискивающе улыбаются и первыми здороваются. Иди домой, Амос. Читай, бегай, ешь, сидя на горшке вспоминай о своей текущей цене и взрослей.

Постояв, я молча кивнул, еще раз пожал ему руку и зашагал по улице, закинув тяжелую сумку на плечо. Ноги ныли, живот переполнен, а в голове мерно пульсирует с такой силой, что кажется будто там в черепе сейчас лопнет сосуд и выгорающий мозг зальет горячей кровью. Шагая домой, я о необходимости поспать несколько часов, а затем вернуться на бесконечную беговую дорожку и продолжить наматывать километры, наполняющиеся все более стройными мыслями, и все более размеренными вдохами и выдохами.

А еще я думал о словах Босуэлла. Он посчитал, что я обиделся. И он ошибся. Мне почему-то было вообще плевать. Главное, что я узнал зачем я вообще им сдался – и резко успокоился. Если тут и есть интриги, то напрямую они меня не касаются, плюс не будет никакого ненужного сейчас шума. Для меня вообще ничего не изменится – разве что появится дополнительная подработка, а статус члена ВНЭКС может даже защитить по мелочи. И все же я был ему благодарен за такой прямой разговор – его циничная откровенность встряхнула меня, зажгла и заодно еще раз напомнила, что по большому счету всем посрать на сурвера Амадея Амоса. И это меня не угнетало, а наоборот – бодрило получше ледяного душа. А заодно это давало мне безграничную свободу действий. Ведь если окружающему миру посрать на меня – то и я ему ничего не должен и ничем не обязан.

Глава третья

По пути домой я решил закупиться, раз уж появились деньги. Сначала заглянул в магазинчик Галатеи, но там мне никто не открыл и пришлось вернуться шагов на семьсот назад к ближайшему перекрестку, где у доски объявлений, как всегда, стояла кучка сурверов. Они жадно изучали свежий выпуск одной из наших газет – большая часть периодических изданий, любительских и относительно профессиональных, выходила только в электронном виде и была доступна для загрузки на устройства в кафешках, библиотеках и прочих публичных местах. Но не все могли позволить себе иметь сурвпад и для таких как они печатались бумажные газеты, по старомодному методу прикрепляемые к информационным доскам. Подходи, читай, обдумывай и тут же на месте обсуждай и спорь – чем не клуб по интересам? Эти же доски использовались для коммерческих объявлений – что в принципе нарушало правила, но вышестоящие смотрели на эту мелочь сквозь пальцы.

Пока я изучал аккуратно налепленные столбиками крохотные послания потенциальным клиентам, трое сурверов яростно обсуждали компетентность старшего инженера Яковлева Андрэ, сделавшего ежемесячный доклад о состоянии оборудования нашего уровня. Пока они громогласно сомневались в его профессиональных умениях, еще один, небритый и одышливый, хрипло и часто повторял, что схожее звучание фамилий Яковлев и Якобс совсем не случайно и великий род потихоньку захватывает шестой этаж Хуракана, ставя везде своих людей. Очередная теория местечкового заговора…

Погрузившись в изучение объявлений, я не сразу заметил, что они вдруг резко замолчали. Покосившись, обнаружил, что стоящие у доски хоть и делают вид, будто продолжают чтение, но на самом деле искоса смотрят на меня.

Узнали…

Я удержался от короткого приветственного кивка. Молча дочитал второй столбик, нашел нужное упоминание и просто пошел прочь по направлению к Манежу, следуя негласному кодексу сурверов – шагай у стены, не размахивай руками и все такое. Но делал я это скорее по въевшейся привычке вечно забитого и боящегося поднять голову Амоса-Ануса. Выпрямиться бы… но зачем? Чтобы впечатлить сверлящих мне взглядами спину небритых стариков с неодобрительными лицами? Я для них явно не герой, что захлопнул решетку и запер замок. Я для них проблемная личность. А еще я тот, про кого написали небольшую статью в их любимой газетенке – я успел краем глаза зацепиться за заголовок «Амадей Амос – поступок настоящего сурвера». Шрифт суровый и плотный – все как любят сурверы. Других новостей в нашем болоте не нашлось? Хотя глупо злиться на тех, кто радостно растит мою временную дешевую известность – именно благодаря ей Босуэлл и решил воспользоваться моей историей.

Обнаруженный благодаря объявлениям магазинчик оказался достаточно неплохим и находился на территории Манежа, недалеко от главного входа в рыбные пруды Якобс. Отдельно порадовала безразличность читающего какую-то книгу мужичка продавца, спрятавшегося за высоким и, что особенно удивительно, деревянным застекленным прилавком. Наверняка это семейная реликвия. Возможно, прилавок сколочен чуть ли не первым поколением и с тех пор многократно реставрировался с помощью сделанного из шеллака лаком – его производство давным-давно налажено в нескольких местах Хуракана и там же бережно и независимо сберегаются популяции лаковых червецов.

– Впечатляет, да? – с пониманием спросил мужичок, оторвавшись от старой книги.

– Да – кивнул я и, прекратив глазеть, шагнул к прилавку – Впечатляет…

Магазинчик я покинул через минут двадцать, потратив тридцать три динеро и на все деньги купив лишь один вид запасов – соленую рыбную соломку. Мне дали одну штучку попробовать, заверив, что все максимально свежее. Вкус впечатлил меня максимально. Помимо этого, мне буднично вручили длинный прямоугольник из зеленоватого водорослевого картона с четырьмя параллельными рядами из семи пустых квадратиков в каждом. В углу красовался гордый черный штамп «ЯКОБС», а в три пустых квадратика с помощью металлической печати продавец влепил по жирной зеленой галочке и под каждой расписался. После этих странных манипуляций он пояснил их суть: если приобрету за неделю семь порцию рыбной соломки, каждая из которых стоит одиннадцать динеро, то на седьмой день получаю свежую или копченую тиляпию средних размеров. Закрою так все четыре недели – получу здоровенную тиляпию и мелкий подарок от рода Якобс из имеющегося каталога полезных вещиц. Само собой, можно закрыть все квадратики досрочно. Работаешь в рыбных садках временно? Тебе скидка десять процентов на все время работы – главное покажи трудовую книжку. Работаешь постоянно? Тебе скидка пятнадцать процентов после предъявления того же документа.

Понятно тебе, сурвер?

Мне было все понятно, и я пошел домой, разминувшись с пятком смутно знакомых работяг, поприветствовавших меня довольно радостно – похоже, они из работающих на рыбных прудах. Дав стандартный ответ, я провожал их взглядом, пока они не скрылись за воротами – топают на долгую выматывающую смену. И мне бы не помешало быть в их числе. Но не сегодня.

«Завтра» – решил я, ускоряя шаг. Вплотную займусь поиском работы завтра. Безделье радует, как и возможность много читать и не видеть ничьих рож, но я сурвер, а настоящие сурверы не могут долго без работы.

Ты сурвер – и ты стараешься!

Оказавшись дома, я разложил покупки, некоторое время глядел на наспех выстиранные и отжатые шмотки для бега, прислушиваясь к тихому разумному голоску в голове, советующему на сегодня закончить с физкультурой. Я прислушивался к этому боязливому умному голоску всю свою жизнь – кроме последнего месяца. И возвращаться к послушанию не собирался. Натянув старые сухие штаны с рваными коленями, отыскал носки и майку, впихнул ноги в кеды и вышел за дверь, разом оказавшись на беговой дорожке.

В тот день я пробежал трусцой четыре километра, после чего перешел на шаг и в медленном размеренном темпе двигался еще два часа, не обращая внимания на встречных и догоняемых, но шустро проскакивая темные зевы боковых улочек. Все это время я упорно и даже упрямо думал над всем, что прочел и услышал за последние дни, делая акцент на практических сведениях и заодно прикидывая, где бы я мог испытать их в реальности. Помимо этого, у меня было достаточно времени, чтобы обдумать такую проблему как мой максимально низкий уровень доступа.

У нас в Хуракане информация официально доступна всем и каждому. Бери любую книгу – и читай! Обогащайся знаниями, сурвер! Знающий и умелый житель убежища – дополнительный шанс выживания всему убежищу!

В целом так оно и было, но при этом источники данных все же имели свои категории и доступ к ним определялся в некоторой степени твоей профессией, но в основном твоим образованием. В Хуракане имелось два образовательных учреждения выпускающих с высшим образованием. Имелось несколько узкоспециализированных учебных заведений со схемой автоматического трудоустройства по полученной специальности. И соответственно бумажный учебник или архив конспектов по гидропонике мне никто не выдаст – профессией и образованием я не вышел.

Но мне плевать на все эти учебники и прочие профессиональные записи. Пусть в них копаются те, кто планирует посвятить этому жизнь, а мне ни к чему тонкости выращивания огурцов и помидоров. И устройства электромоторов я тоже знать не хочу. Даже не собираюсь ничего читать про полостную хирургию, хотя с удовольствием ознакомился бы с азами полевой медицины.

Что меня действительно интересовало, так это записи, сделанные первым поколением Хуракана – но лишь познавательного интереса ради – и особенно сильно мне был нужен массив данных, накопленный сотрудниками Разведки. Они все бывали за пределами убежища, имели реальный опыт, попадали под радиацию, сражались с тварями, а потом те, кто выжил, писали доклады и мемуары. И по еще одной долбанной поправке, введенной каким-то ублюдком двести одиннадцать лет тому назад, все вышедшее из-под пера бойцов Внешки получило особый гриф, ограничивший к ним доступ всем, кроме тех, кому эти данные требовались для выполнения профессиональных обязанностей.

Думаешь, у тебя есть право получить доступ к этим данным?

Что ж – иди и подавай заявку, сурвер. Ее рассмотрят в течении двух календарных месяцев и вынесут решение.

Учитывая мой статус безработного, я был уверен, что мне даже заявку подать не разрешат. И как я не напрягал голову, не нашел никаких законных способов получить доступ к заветным данным. Через какого-нибудь знакомого может и удалось бы заполучить что-нибудь интересное в электронном виде, но таких знакомых у меня не водилось.

Единственная надежда, что у меня оставалась – так это на грядущий статус некоего исследователя в одном из ведомств партии ВНЭКС. Боюсь только, что моя должность там полностью фиктивная, а исходя из циничных слов Инверто Босуэлла, она может заключаться в чистке его личного сортира. Правда жизни она такая – пахнет говном и чужой усмешкой.

Во время прогулки я окончательно прочистил голову, запретив сам себе даже думать о добровольном признании в убийстве той девки с битой и о том, чтобы напроситься на изгнание из Хуракана. Меня может и изгонят – вот только сурверы не настолько дураки, чтобы отправлять тебя восвояси с рюкзаком, набитым ценными вещами. Конфискация всего имущества! Все что ты нажил в убежище – тут и останется. С собой дадут немного еды, бутылку с водой, старый истертый нож и пылающий факел – подожгут, когда выведут наружу. Никакого фонарика ты не получишь – может раньше так и было, но сейчас столь технологическое устройство не покинет пределов Хуракана.

И что я буду делать там с горящей деревяшкой в одной руке и дрожащим огрызком ножа в другой?

Я хочу покинуть убежище. И я сделаю все, чтобы его покинуть. Но на своих условиях… и со своими вещами.

⁂

После повторной помывки я потратил пару минут на общение с Андреем Румянцев – потерявшим брата парнишкой с нервным тиком и привычкой щипать себя за ноздрю. Я уже привык к его самоистязанию и, угостив Андрей порцией рыбной соломки – сам я сжевал уже два пакетика – расспросил о недавних событиях. Андрей, жуя угощение, старательно припоминал, но так и не вспомнил ничего существенного. Важные люди в банном комплексе в последние дни не появлялись, никто из Шестицветиков не заглядывал. Про меня никто не спрашивал. Было много вопросов о случае с тварью и еще больше ими же порожденных бредовых теорий. Чуть успокоенный, я попрощался с парнишкой и вышел, с трудом волоча донельзя уставшие ноги – все же с бегом и ходьбой я сегодня перебрал. Но настроение было пиковым – такое впечатление, что поймавшая меня эйфория бегуна так и не отпустила, продолжая злобно топить плавящийся мозг в эндорфинах.

Я честно хотел пойти домой и угомониться уже. Но вместо этого свернул в узкий боковой коридор, миновал десяток безликих дверей и такое же количество преимущественно пустых бетонных скамеек. Раньше тут находилось место для размещения участвующих в олимпиаде спортсменов – пятьдесят с лишним небольших однотипных комнатушек с выходами в узкий коридор, украшенный поныне существующими мозаичными панно, изображающими бегунов, метателей дисков, прыгунов с шестом и так прочих славных атлетов. Сейчас же в коридоре находилось общежитие для бессемейных работяг – большая их часть работала на род Якобс. И тут же, на месте прежнего спортивного бара, расположился ломбард ПостАп. Застекленная лакированная дверь была закрыта, а рядом с ней сидел тот, ради которого я сюда и пришел – охранник Бунд Фиккас, по прозвищу Фикус. Грузный мужик лет за сорок, в положенном по правилам сером комбинезоне с желтой нарукавной повязкой – в Хуракане довольно спокойно и охранник нужен по регламенту. Настоящая работа у таких как он бывает только в увеселительных заведениях, где может побуянить молодежь. Здесь же никогда ничего не случается и Бунд бездельничает с утра и до конца рабочей смены, сидя тут в буквальном смысле годами. Тут он меня и зацепил как-то, идущего мимо и по дурости засветившего блеснувшими на запястья наручными часами. Бунд тут же подозвал меня, усадил рядом, уронил толстую ручищу на плечо, сжал и, оказав нехитрое давление на трусливого Амоса-Ануса, отжал у меня часы под предлогом поносить пару деньков. Я пришел за своим через три дня и на меня снова надавили – уже пожестче и с завуалированной угрозой. Больше я не приходил – до этого момента.