Текст книги "Откровенный разговор о торговле. Идеи для разумной мировой экономики"

Ныне разница состоит в том, что популистские политические силы представляются гораздо более мощными и близкими к победе на выборах,– отчасти это реакция на достигнутый в 1980‐х гг. этап глубокой глобализации. Не так уж давно невообразимо было бы даже помыслить о выходе Великобритании из Евросоюза или об американском президенте-республиканце, обещающем отказаться от торговых соглашений, построить стену на пути мексиканских иммигрантов и наказать компании, которые уходят за границу. Национальное государство, кажется, намерено возродиться.

Но урок из 1980‐х гг. состоит в том, что частичный отказ от гиперглобализации не обязательно является дурным – в той мере, в какой он служит сохранению достаточно открытой мировой экономики. В частности, потребности либеральной демократии нам необходимо поставить выше потребностей международной торгово-инвестиционной деятельности. Такая перебалансировка оставила бы значительное пространство возможностей для открытой глобальной экономики. На самом деле она обеспечила бы ей условия и поддержку.

Вовсе не конкретные предложения по международной торговле делают популиста вроде Дональда Трампа опасным, а его нелиберальная (illiberal) платформа нативизма2020
  Нативизм (англ. nativism) – продвижение интересов коренных жителей страны (в противовес интересам иммигрантов).– Прим. пер.


[Закрыть], на основе которой он, видимо, собирается править. Плюс тот факт, что его экономические меры не складываются в согласованную концепцию (vision) того, как США и открытая мировая экономика смогут совместно преуспевать.

Важнейшая задача для традиционных политических партий в развитых странах – создать такую концепцию (наряду с трактовкой событий, лишающей популистов инициативы). Не нужно просить эти право– и левоцентристские партии любой ценой спасти гиперглобализацию. Защитникам торговли следует проявлять понимание, если они [партии.– Пер.] принимают нестандартные меры для обеспечения политической поддержки.

Взамен нам следует рассмотреть, чем обусловлены их меры,– стремлением к равенству возможностей и социальному единению общества или же побуждениями нативизма и расизма? Хотят они укрепить или ослабить принцип верховенства права и публичное демократическое обсуждение общественных проблем? Пытаются ли они не подорвать, а сохранить – пусть и при иных базовых правилах – открытость мировой экономики?

Всполохи популизма 2016 г. почти наверняка положат конец лихорадочному заключению торговых договоренностей в последние несколько десятилетий. Хотя развивающиеся страны, возможно, достигнут торговых соглашений меньшего масштаба, две главные региональные договоренности, стоящие на повестке дня,– Транстихоокеанское партнерство и Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство,– оказались при смерти сразу после избрания Дональда Трампа американским президентом.

Нам не следует оплакивать их кончину. Вместо этого надо начать честное и принципиальное обсуждение того, как подвести под глобализацию и развитие новое основание, позволяющее учесть наши новые политические и технические реальности, и как поставить во главу угла нужды либеральной демократии.

Надлежащий баланс

Проблема с гиперглобализацией состоит не только в том, что она – «песочный замок», рассыпающийся от негативной реакции. Как ни крути, а национальное государство остается единственным игроком, когда дело доходит до обеспечения тех регуляторных и узаконивающих механизмов, на которые опираются рынки. Более глубокое возражение состоит в том, что одержимость наших элит и технократов гиперглобализацией мешает решать законные социально-экономические задачи в своих странах, препятствует достижению экономического процветания, финансовой стабильности и социального единения общества.

Вопросы нашего времени таковы. Каков масштаб глобализации торговли и финансов, которого нам следует добиваться? По-прежнему ли имеется основание отстаивать национальные государства в эпоху, когда революционные изменения транспортировки и коммуникаций, как видится, поставили крест на географических расстояниях? Какой объем суверенитета государства должны уступить международным организациям? Что реально дают торговые соглашения? Как мы можем улучшить их? Когда глобализация подрывает демократию? Чем мы, граждане и государства, обязаны загранице? Как нам лучше всего исполнять соответствующие обязанности (responsibilities)?

Все указанные вопросы требуют от нас восстановить вменяемый, разумный баланс между двумя уровнями системы правления – национальным и глобальным. Нам нужна плюралистичная мировая экономика, в которой национальные государства сохраняют достаточную самостоятельность для того, чтобы формировать свои собственные общественные договоренности и разрабатывать свои собственные экономические стратегии. Я буду отстаивать точку зрения о том, что привычное изображение мировой экономики как «достояния всего человечества» (отсутствие в котором всеобщей кооперации доведет нас до разрухи) крайне обманчиво. Если наши экономические меры терпят крах, то это происходит, главным образом, по причинам внутреннего, а не международного плана. В экономической сфере наилучший путь содействия глобальному благу со стороны отдельных стран – привести в порядок свои собственные «экономические квартиры».

Глобальная система правления действительно остается ключевой в тех областях (таких, как климатические изменения), где существенно предоставление общемировых общественных благ. Причем глобальные правила иногда способны улучшить внутреннюю экономическую политику, содействуя публичному демократическому обсуждению общественных проблем и демократическому принятию решений. Но я буду отстаивать точку зрения, согласно которой глобальные соглашения, содействующие демократии, были бы весьма не похожи на содействующие глобализации договоренности, характерные для нашей эпохи.

Мы начинаем с правового субъекта, который находится в самом центре нашего политико-экономического бытия, но десятилетиями подвергается нападкам,– с национального государства.

Глава 2
Как функционируют нации

В ОКТЯБРЕ 2016 г. британский премьер Тереза Мэй многих шокировала, пренебрежительно отозвавшись об идее всемирного гражданства. «Если вы считаете себя гражданином мира,– сказала она,– то вы гражданин из ниоткуда (citizen of nowhere)».

Ее заявление было встречено насмешками и тревогой со стороны финансовых СМИ и либеральных комментаторов. «В наши дни самая полезная форма гражданства,– поучал ее один аналитик,– нацелена на благополучие, к примеру, не одного лишь из округов графства Беркшир, а всей планеты». В журнале «Экономист» заявление Мэй назвали «антилиберальным» поворотом. Один исследователь обвинил ее в отречении от ценностей эпохи Просвещения и предупредил о наличии в ее речи «отголосков 1933 г».2121
  John Rentoul, «Theresa May’s conference speech: What she said… and what she really meant», The Independent, October 5, 2016, http://www.independent.co.uk/voices/theresa-may-conference-speech-what-she-said-what-she-meant-john-rentoul-a7346456. html; Roger Cohen, «Theresa May’s „Global Britain“ Is Baloney», New York Times, January 20, 2017, https://www.nytimes.com/2017/01/20/opinion/theresa-mays-global-britain-is-baloney.html?_r=0; Bagehot, «May’s revolutionary conservatism», Economist, October 8, 2016, http://www.economist.com/news/britain/21708223-britains-new-prime-minister-signals-new-illiberal-direction-country; Philip Murphy, «Theresa May’s rejection of Enlightenment values», Letters Section, The Guardian, October 9, 2016, https://www.theguardian.com/politics/2016/oct/09/theresa-may-rejection-of-enlightenment-values.


[Закрыть]

Мне известно, как выглядит «гражданин мира». Прекрасный образец – это я сам. Я вырос в одной стране, живу в другой, имея паспорта обеих. Я пишу об экономике мирового хозяйства, и моя работа заносит меня в очень отдаленные места. Я провожу больше времени, путешествуя по другим странам, а не там, где считаюсь гражданином. Большинство моих близких коллег по работе также родились за границей. Я жадно поглощаю международные новости, в то время как моя местная газета остается нетронутой неделями. Что касается спорта, я даже не представляю, каковы дела местных команд, являясь верным болельщиком футбольной команды с другого берега Атлантики.

И все же заявление Мэй нашло отклик. В нем содержится некая важная истина, пренебрежение которой много говорит о том, насколько мы (мировая финансовая, политическая и технократическая элита) отдалились от наших соотечественников и потеряли их доверие.

Экономисты и политики магистрального направления склонны рассматривать эту негативную реакцию как прискорбный регресс, к которому причастны политики-популисты и политики-нативисты, сумевшие воспользоваться проявлениями недовольства тех, кто чувствует себя забытым и брошенным глобалистскими элитами. Тем не менее сегодня глобализм отступает, а национальное государство живет и здравствует.

На протяжении многих лет среди интеллектуалов царил консенсус о снижении значимости национального государства. Всех сводила с ума глобальная система правления – международные правила и организации, необходимые, чтобы поддержать кажущиеся необратимыми волну глобализации экономики и подъем космополитических чувств.

Глобальная система правления стала мантрой элиты нашей эпохи. Согласно аргументации ее представителей, резкий рост межграничных потоков товаров, услуг и информации, порожденный технической инновацией и рыночной либерализацией, сделал страны мира слишком взаимосвязанными для того, чтобы отдельно взятая страна была способна самостоятельно решить свои экономические проблемы. Нам нужны глобальные правила, глобальные соглашения и глобальные организации. Это заявление по-прежнему столь широко разделяют сегодня, что несогласие с ним может казаться похожим на утверждение, что Солнце вращается вокруг Земли.

Чтобы понять, как мы дошли до такой жизни, пристально рассмотрим аргументацию интеллектуалов против национального государства и доводы за глобальный характер системы правления.

Национальное государство под огнем жесткой критики

Национальное государство откровенно рассматривают как устаревшую структуру, которая не соответствует реалиям XXI в. Традиционные политические разногласия – не помеха нападкам на национальное государство, которые относятся к немногим предметам, объединяющим экономических либералов и социалистов. «Каким образом можно обеспечить экономическое единство европейской территории при полной свободе культурного развития населяющих ее народов?» – спрашивал Лев Троцкий еще в 1934 г. Ответ был в том, чтобы избавиться от национального государства: «Решение этого вопроса лежит… на пути полного освобождения производительных сил от оков, налагаемых на них национальным государством»2222
  Leon Trotsky, «Nationalism and Economic Life», Foreign Affairs, vol. 12, 1933: 395; Лев Троцкий, «Национализм и хозяйство», в: Архив Л. Д. Троцкого. Т. 7.


[Закрыть]. Ответ Троцкого звучит удивительно современно в свете теперешних передряг еврозоны. Именно к такому ответу присоединилось бы большинство экономистов неоклассического направления.

Сегодня многие моральные философы солидарны с либеральными экономистами в том, что и те и другие рассматривают государственные границы как незначимые (irrelevant) – если не в описании, то, конечно же, в предписании. Вот мнение Питера Сингера:

Если та группа, под которую мы должны подстраиваться, есть племя или нация, то наши нравственные принципы, вероятно, будут племенными или националистическими (nationalistic). Но если революция в области коммуникаций создала общемировую аудиторию, то нам, пожалуй, нужно подстраивать наше поведение под мир в целом. Данное изменение создает материальную основу для новой этики, которая будет служить интересам всех тех, кто живет на этой планете по-новому – так, как не обеспечила ни одна прежняя этика (несмотря на многочисленную риторику)2323
  Peter Singer, One World: The Ethics of Globalization, Yale University Press, New Haven, CT, 2002, p. 12.


[Закрыть].

А вот что говорит Амартия Сен:

Своеобразная идейная тирания заметна в трактовке политических границ государств (в первую очередь национальных государств) в качестве в каком‐то смысле фундаментальных, словно бы это не практические ограничения, с которыми приходится считаться, а разделения, основополагающие для этики и политической философии2424
  Amartya Sen, The Idea of Justice, Harvard University Press, Cambridge, MA, 2009, p. 143; Амартия Сен, Идея справедливости. Издательство Института Гайдара, Фонд «Либеральная Миссия», Москва, 2016, с. 204.


[Закрыть].

Сен и Сингер рассматривают государственные границы как некую помеху – практическую преграду, которую можно и нужно преодолевать по мере того, как мир становится более взаимосвязанным благодаря торговле и развитию коммуникаций.

Между прочим, экономисты пренебрежительно относятся к национальному государству, потому что оно является источником транзакционных издержек, которые препятствуют более полной глобальной экономической интеграции. При этом дело не только в том, что государства вводят импортные тарифы, ограничения на движение капитала, визы и другие ограничительные меры на своих границах, препятствующие всемирному круговороту товаров, денег и людей. Если смотреть глубже, дело в том, что множественность суверенных источников права создает правовую неоднородность различных юрисдикций (jurisdictional discontinuities) и связанные с ней транзакционные издержки. Различия валют, правовых режимов и регуляторной практики сегодня являются главными препятствиями для единения мировой экономики. В то время как явные торговые барьеры утратили свою значимость, относительная важность подобных транзакционных издержек возросла. Ныне импортные тарифы составляют крошечную долю общих издержек ведения торговли. По мнению Джеймса Андерсона и Эрика ван Винкопа, для развитых стран эти издержки составляют чудовищные 170% (в адвалорном исчислении) – на порядок выше, чем импортные тарифы как таковые2525
  James A. Anderson and Eric van Wincoop, «Trade Costs», Journal of Economic Literature, vol. 42, 2004: 691–751.


[Закрыть].

Для экономиста эта величина равнозначна оставлению на тротуаре стодолларовых банкнот. Устраните правовую неоднородность (такова аргументация), и мировая экономика получит значительные выгоды от торговли, которые аналогичны выгодам многостороннего снижения таможенных тарифов, имевшего место на протяжении послевоенного периода. Итак, круг важнейших вопросов общемировой торговли все более концентрируется на усилиях по гармонизации систем нормативного регулирования во всех разновидностях – от санитарных и фитосанитарных стандартов до финансового регулирования. Вот еще одна причина, по которой народы Европы сочли важным перейти на единую валюту и сделать свою мечту об общем рынке реальностью. Экономическая интеграция требует подавить способность отдельных государств эмитировать собственные деньги, устанавливать неодинаковую регламентацию и вводить неодинаковые правовые нормы.

Сохранение жизнеспособности национального государства

Смерть национального государства предсказывали давно. «Ключевой вопрос для каждого, кто изучает миропорядок (world order),– это судьба национального государства»,– писал политолог Стэнли Хофф-ман в 1966 г.2626
  Stanley Hoffman, «Obstinate or Obsolete? The Fate of the Nation-State and the Case of Western Europe», Daedalus, vol. 95(3), 1966: 862–915.


[Закрыть]«Суверенитет в загоне» – так озаглавил в 1971 г. свою классическую работу Реймонд Вернон2727
  Raymond Vernon, «Sovereignty at Bay: The Multinational Spread of US Enterprises», Thunderbird International Business Review, vol. 13(4), 1971: 1–3.


[Закрыть]. Оба ученых не признают кончину национального государства, но их тон отражает ярко выраженную направленность господствующих представлений. Речь могла идти о Европейском союзе (на котором сосредоточился Хоффман) или мультинациональном предприятии (такова тема Вернона) – в любом случае национальное государство, как полагали многие, побеждается явлениями большего масштаба.

И все же национальное государство отказывается вымирать. Оно оказалось удивительно стойким и остается основным детерминантом общемирового распределения дохода, главным месторасположением (locus) институтов, обеспечивающих функционирование рынков, а также главным вместилищем (repository) личных привязанностей и пристрастий. Рассмотрим несколько фактов.

Чтобы проверить, как мои студенты интуитивно воспринимают детерминанты общемирового неравенства доходов, в первый день аудиторных занятий я спросил их, что они предпочтут: быть богатыми в бедной стране или бедными в богатой стране? Я просил их рассматривать лишь собственный уровень потребления и считать богатыми и бедными 5% населения той или иной страны – с самыми высокими и самыми низкими доходами. Богатая страна, в свою очередь, входит в число 5% стран из верхних строчек распределения душевых доходов, а бедная страна – в число 5% стран его нижних строчек. Обычно большинство студентов, снабженных этой базовой информацией, отвечают, что предпочли бы быть богатыми в бедной стране.

На самом деле они жестоко ошибаются. Бедные в богатой стране, согласно только что приведенному определению, почти в пять раз богаче богатых в бедной стране2828
  Dani Rodrik, «Is Global Equality the Enemy of National Equality?» HKS Working Paper, January 2017.


[Закрыть]. «Обман зрения», который сбивает студентов с пути, состоит в том, что сверхбогатые обладатели BMW и особняков под охраной, увиденных ими в бедных странах, составляют ничтожную долю населения. Она куда меньше, чем те 5% самых богатых, на которых я просил сосредоточиться. Когда мы рассмотрим среднее по этой группе в целом, мы получим колоссальный провал вниз по шкале доходов.

Эти студенты только что обнаружили красноречивую особенность мировой экономики: наши экономические успехи определяются в первую очередь тем, где (в какой стране) мы родились, и лишь во вторую очередь нашим положением на шкале распределения доходов. Или же, если воспользоваться более специальной, но и более точной терминологией, большая часть общемирового неравенства доходов объясняется неравенством между странами, а не внутри отдельных стран2929
  François Bourguignon and Christian Morrisson, «Inequality Among World Citizens: 1820–1992», American Economic Review, vol. 92, 2002: 727–744.


[Закрыть]. Вот вам и глобализация, обнулившая значимость национальных границ.

Во-вторых, рассмотрим роль национальной идентичности. В принципе, можно было бы думать, что чувства привязанности к национальному государству истончились под действием двух противоположных сил – наднациональных симпатий, с одной стороны, и местных связей – с другой. Но, видимо, дело обстоит не так. Национальная идентичность живет и процветает, даже в некоторых неожиданных уголках мира. Это было именно так даже до глобального финансового кризиса и той популистской негативной реакции, которая за ним последовала.

Чтобы увидеть сохраняющуюся жизнеспособность национальной идентификации, обратимся к Всемирному исследованию ценностей (World Values Survey), которое охватывает более 80 тыс. индивидов в 75 странах (http://www.worldvaluessurvey.org/). Участникам опроса задали ряд вопросов, касающихся силы их местных, национальных и глобальных привязанностей. Я измерил силу национальных привязанностей, сложив процентные доли респондентов, которые «согласны» и «совершенно согласны» с утверждением «я считаю себя гражданином [страны, нации]». Далее я измерил силу глобальных привязанностей, сложив процентные доли респондентов, которые «согласны» и «совершенно согласны» с утверждением «я считаю себя гражданином мира». В каждом случае из этих процентных долей я вычел аналогичные величины для утверждения «я считаю себя членом своего местного сообщества» с целью обеспечить определенную нормализацию3030
  По всей видимости, в оригинале ошибка. При буквальном понимании оригинала из долей для местных привязанностей следовало бы вычитать соответствующие национальные и глобальные показатели. Такая же проблема присутствует в подписях к рис. 2.1 и 2.2, которые также были исправлены при переводе.– Прим. пер.]


[Закрыть]. Иными словами, я измерил силу национальных и глобальных привязанностей в сравнении с силой местных привязанностей. Я опирался на данные 2004– 2008 гг., поскольку этот этап измерений проводился до финансовых кризисов в Европе и США и полученные результаты свободны от искажений, вызванных экономическим спадом.

На рисунке 2.1 показаны результаты для всей общемировой выборки, а также отдельно для США, Евросоюза, Китая и Индии. В глаза бросается не столько тот факт, что национальная идентичность гораздо сильнее, чем идентичность «глобального гражданина»,– это во многом было предсказуемо. Неожиданный результат состоит в том, что она явно обладает большей притягательностью, чем принадлежность к местному сообществу, что находит отражение в положительных показателях для нормализованной национальной идентичности. Эта тенденция сохраняется в разных странах. Сильнее всего она проявляется в США и Индии – очень больших странах, в которых, как мы могли бы ожидать [до ознакомления с этими данными.– Пер.], местные привязанности в любом случае сильнее привязанности к национальному государству.

Я обнаружил и тот неожиданный факт, что жители Европы ощущают очень малую привязанность к ЕС. На самом деле, как показывает рис. 2.1, идея гражданства ЕС представляется европейцам столь же далекой, как и идея всемирного гражданства, несмотря на многие десятилетия европейской интеграции и развития соответствующих институтов.

РИС. 2.1. Гражданство страны, мира и Евросоюза (в сравнении с привязанностью к местному сообществу)

Из процентных долей респондентов, которые «согласны» или «совершенно согласны» с утверждениями «я считаю себя гражданином [страны, нации]» и «я считаю себя гражданином мира», вычитаются аналогичные процентные доли для утверждения «я считаю себя членом своего местного сообщества».

ИСТОЧНИК: D. Rodrik, «Who Needs the Nation State?» Economic Geography, 89(1), January 2013: 1–19.

Неудивительно обнаружить, что глобальные привязанности с 2008 г. стали еще слабее. Показатели гражданства мира значительно опустились (в частности) в отдельных европейских странах: с –18% до –29% в Германии и с –12% до –22% в Испании (сравниваются две волны исследования: за 2010–2014 и 2004–2008 гг.).

Можно возразить, что такие исследования затушевывают различия между отдельными группами населения. Мы ожидали, главным образом, что молодые, квалифицированные и высокообразованные слои оторвались от своих национальных «причалов» и стали «глобальными» по мировоззрению и привязанностям. Как показывает рис. 2.2, указанные группы действительно имеют отличия с ожидаемым направлением. Но они не столь велики, как можно было бы думать, и не меняют общую картину. Даже в категориях молодежи (тех, кому меньше 25 лет), обладателей университетского образования и специалистов национальная идентичность берет верх над местными и – даже в большей мере – глобальными привязанностями.

РИС. 2.2. Воздействие социально-демографических характеристик

Из процентных долей респондентов, которые «согласны» или «совершенно согласны» с утверждениями «я считаю себя гражданином [страны, нации]» и «я считаю себя гражданином мира», вычитаются аналогичные процентные доли для утверждения «я считаю себя членом своего местного сообщества».

ИСТОЧНИК: D. Rodrik, «Who Needs the Nation State?» Economic Geography, 89(1), January 2013: 1–19.

Наконец, все оставшиеся сомнения касательно сохранения важной роли национального государства должен был развеять жизненный опыт преодоления последствий общемирового финансового кризиса 2008 г. Именно творцам национальной экономической политики пришлось вмешаться, чтобы предотвратить экономический хаос. Именно национальные правительства спасали банки, вкачивали ликвидность, обеспечивали налогово-бюджетный стимул и выписывали безработным чеки на получение пособия. Как на сей счет метко высказался глава Банка Англии Мервин Кинг, при жизни (in life) банки являются глобальными, а по смерти (in death) – национальными.

Международный валютный фонд и недавно возникшая «Большая двадцатка» были просто говорильнями. В еврозоне не действия Брюсселя (или Страсбурга), а именно решения, принятые в столицах отдельных стран (от Берлина до Афин), определили, как будет развиваться кризис. При этом именно национальные правительства в конечном итоге приняли вину за всё, что пошло не так,– и почести за то немногое, что пошло как надо.

Нормативные доводы в пользу национального государства

Как показывает история, национальное государство было тесно связано с экономическим, общественным и политическим прогрессом. Оно обуздало междоусобицы, распространило сети солидарности за пределы местных сообществ, дало ход мобилизации человеческих и финансовых ресурсов3131
  Речь идет о придании этим ресурсам мобильности, позволяющей использовать их наилучшим образом. Во избежание недоразумений не лишне подчеркнуть, что и в дальнейшем термин «мобилизация» используется без привязки к военной проблематике.– Прим. пер.


[Закрыть]и способствовало распространению представительных политических институтов3232
  Charles Tilly, Coercion, Capital, and European States, AD990–1992, Blackwell, Cambridge, MA, 1992; Чарльз Тилли, Принуждение, капитал и европейские государства. 990–1992 гг. Территория будущего, Москва, 2009; Ernest Gellner, Nations and Nationalism, Cornell University Press, Ithaca, New York, 1983; Эрнест Гелл-нер, Нации и национализм. Прогресс, Москва, 1991; Steven Pinker, The Better Angels of our Nature: Why Violence Has Declined, Viking, New York, 2011; Elie Kedourie, Nationalism, 4th ed., Blackwell, New York, 1993; Эли Кедури, Национализм. Алетейя, Санкт-Петербург, 2010; Benedict Anderson, Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism, revised ed., Verso, London, 2006; Бенедикт Андерсон, Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма. Кучково поле, Москва, 2001.


[Закрыть]. Гражданские войны и экономический упадок – обычная судьба сегодняшних «несостоятельных государств». Постоянным жителям стабильных и процветающих стран легко не заметить ту роль, которую конструкция национального государства играла в процессе преодоления таких трудных проблем. Утрата национальным государством интеллектуальной привлекательности отчасти является следствием его достижений.

Но действительно ли национальное государство, как территориально ограниченное политическое образование, стало вследствие революционной глобализации помехой для достижения желаемых социально-экономических результатов? Или же национальное государство остается необходимым для достижения упомянутых целей? Иными словами, возможно ли выстроить защиту национального государства, которая в большей мере основана на принципах и не сводится к утверждениям о том, что оно существует, а не исчезло?

Начнем с уточнения терминологии. Национальное государство вызывает воспоминания о национальных чувствах (nationalism). В центре внимания моего обсуждения будут не «нация» и не «национальные чувства», а «государство». В частности, меня интересует государство как территориально выделенная самостоятельная юрисдикция. С этого ракурса я рассматриваю нацию как следствием государства, а не наоборот. Аббат Сийес, один из теоретиков Великой французской революции, сказал: «Что такое нация? Общество людей, живущих под общим законом и представленных одним законодательным учреждением»3333
  Цит. по: Elie Kedourie, Nationalism, 7; Кедури, Национализм, с. 25. В русском переводе: Эммануэль-Жозеф Сийес, «Что такое третье сословие?», в Аббат Сийес: от Бурбонов к Бонапарту. Алетейя, Санкт-Петербург, 2003, 160.


[Закрыть]. Меня не интересует здесь обсуждение вопросов, что такое нация, должна ли каждая нация иметь собственное государство и сколько государств должно существовать.

Вместо этого я хочу разработать аргументацию по существу – на предмет того, почему здоровые национальные государства фактически полезны, особенно для мировой экономики. Я хочу показать, что многочисленность национальных государств приносит пользу, а не вред. Я отталкиваюсь от того, что рынкам требуются правила, а глобальным рынкам потребовались бы глобальные правила. Глобальная экономика, не ведающая государственных границ, в которой экономическая активность полностью оторвана от ее национальной базы, вызвала бы необходимость в наднациональных нормотворческих институтах, соответствующих глобальному масштабу и разнообразию (scope) рынков. Но это было бы нежелательным даже в случае достижимости. Нормы поддержания работы рынков (market-supporting rules) не являются единственными в своем роде. Поэтому эксперименты и конкуренция между разнообразными институциональными механизмами остаются желательными. Более того, сообщества различаются своими потребностями и предпочтениями касательно институциональных форм. При этом история и география продолжают сдерживать взаимное схождение указанных потребностей и предпочтений.

РИС. 2.3. Альтернативные модели самоусиления ИСТОЧНИК: D. Rodrik, «Who Needs the Nation State?» Economic Geography, 89(1), January 2013: 1–19.

Итак, я признаю, что национальные государства в глобальной экономике являются источником дезинтеграции. Мое утверждение состоит в том, что попытка быть выше их была бы вредна. Она не дала бы нам ни более здоровой мировой экономики, ни улучшения правил.

Мою аргументацию можно представить как антитезис (counterpoint) обычной глобалистской трактовки, графически представленной на рис. 2.3. В этой трактовке экономическая глобализация, подстегиваемая революционными изменениями транспортных и коммуникационных технологий, устраняет социальные и культурные барьеры между людьми в различных частях мира и взращивает глобальное сообщество. Оно, в свою очередь, делает возможным создание глобального политического сообщества (глобальной системы правления), которое поддерживает и еще более усиливает экономическую интеграцию.

В моей альтернативной трактовке (представленной в нижней части рис. 2.3) акцентируется иная модель развития, при которой мир сохраняется как система, раздробленная политически и не до конца глобализированная экономически. При такой модели неоднородность предпочтений и неединственность институтов (institutional nonuniqueness), а также географический фактор создают потребность в институциональном разнообразии. Разнообразие институтов препятствует полной экономической глобализации. Неполная экономическая интеграция, в свою очередь, усиливает неоднородность и роль расстояния. Когда движущие силы второй модели развития действуют достаточно интенсивно (как я и буду отстаивать), работа по правилам первой модели способна лишь навлечь на нас неприятности.

Напрасная гонка за гиперглобализацией

Рынки зависят от нерыночных институтов, потому что они не сами по себе возникают, регулируются, стабилизируются и узакониваются. Всё, что не сводится к простому обмену между соседями, требует инвестиций в транспортировку, коммуникации и логистику. Также требуются принудительное исполнение договоров, предоставление информации и недопущение обмана, стабильное и надежное средство обмена, механизмы согласования результатов распределения с социальными нормами и т. д. Правильно функционирующие устойчивые рынки поддерживаются широким спектром институтов, которые обеспечивают исполнение жизненно важных функций регулирования, перераспределения дохода, денежно-кредитной и налогово-бюджетной стабильности, а также урегулирования конфликтов.

Эти институциональные функции до сих пор обеспечивались в основном национальным государством. На протяжении всего послевоенного периода данное обстоятельство не только не затрудняло развитие глобальных рынков, но и различными путями способствовало ему. Базовый принцип, лежавший в основе Бреттон-Вудской системы, которая направляла развитие мировой экономики вплоть до 1970‐х гг., состоял в том, что странам (не только развитым, но и недавно получившим независимость) требуется пространство маневра (policy space), в рамках которого они могли бы регулировать свои экономики и защищать свои общественные договоры. Меры контроля над движением капитала, ограничивавшие свободное передвижение финансов, рассматривались как неотъемлемая часть общемировой финансовой системы. Либерализация торговли оставалась ограниченной и касалась готовых изделий и промышленно развитых стран. Когда внутригосударственным общественным договоренностям угрожали импортные поставки текстильных и швейных изделий из стран с низкими издержками, которые приводили к сокращению занятости в пострадавших отраслях и регионах, их также выделяли в качестве особых режимов [таможенного регулирования.– Пер.].

И все же потоки торговли и инвестиций росли на удивление быстро – во многом из-за того, что Бреттон-Вудская рецептура помогла обеспечить здоровые условия осуществления национальной экономической политики. На самом деле экономическая глобализация весьма существенно опиралась на те правила, которые поддерживали главные торговые и финансовые центры. Как подчеркивал Джон Эгнью, ключевыми элементами финансовой глобализации3434
  John Agnew, «Putting Politics into Economic Geography», in The Wiley-Blackwell Companion to Economic Geography, T. J. Barnes, J. Peck, and E. Sheppard, eds., Wiley-Blackwell, Malden, MA, 2012.


[Закрыть]были национальные денежно-кредитные системы, центральные банки и практические методы финансового регулирования. В области торговли в большей мере именно внутренние политические договоренности, а не правила ГАТТ поддерживали ту открытость [к торговле. – Пер.], которая стала обычной.

Национальное государство было движущей силой глобализации, но, кроме того, и принципиальным препятствием к ее углублению. Одновременное наличие глобализации и жизнеспособных политических единиц национального уровня было основано на умении грамотно сглаживать это противоречие. Слишком крутой вираж в сторону глобализации, как это было в 1920‐х гг.,– и мы ослабили бы институциональную поддержку рынков. Слишком крутой вираж в сторону государства, как это было в 1930‐х гг.,– и мы лишились бы выгод международной коммерции.

Начиная с 1980‐х гг. баланс идеологий решительно сместился – в пользу рынков и в ущерб роли государства. Результатом стало тотальное стремление провести то, что я назвал гиперглобализацией3535
  Dani Rodrik, The Globalization Paradox: Democracy and the Future of the World Economy, W. W. Norton, New York, 2011; Дэни Родрик, Парадокс глобализации: демократия и будущее мировой экономики. Издательство Института Гайдара, Москва, 2014.


[Закрыть],– попытка устранить все транзакционные издержки, которые мешали потокам торговли и капиталов. Всемирная торговая организация была венцом этих усилий на торговой арене. Торговые правила теперь распространялись на услуги, сельское хозяйство, меры финансовой поддержки, права на интеллектуальную собственность, санитарные и фитосанитарные нормы и другие виды того, что ранее считали вопросами национальной экономической политики. В области финансов свободное перемещение капитала стало нормой, а не исключением, причем регуляторы сосредоточились на глобальной гармонизации финансовых норм и правил. Большинство членов Евросоюза пошли дальше: сначала они сгладили колебания взаимных обменных курсов, а в итоге ввели единую валюту.