Текст книги "Прикосновение"

Карен вопросительно посмотрела на него, когда он положил трубку.

– Геройство?

– Небольшая авария у них там, в Научно-исследовательском отделе, – ответил Барни. Он решил не упоминать про радиоактивность, опасаясь, как бы от испуга она не надумала себе бог весть что. – Макс говорит – ничего страшного. А как насчет вещей посерьезнее – например, обеда? Я умираю с голоду. Может, сходим куда?

– Мне по заказу доставили кое-что из китайской кухни, – сказала она, – чау-мейн[15]15
  Чау мейн – китайское рагу из курицы или говядины с лапшой.


[Закрыть], яичные рулеты, жаренные на гриле свиные ребрышки. Мартини в холодильнике, уже смешанные, а бокалы в морозилке – замораживаются.

Она посмотрела на него – уже смягчившись. Во время свадебного путешествия они запирались вдвоем в номере мотеля с разной китайской снедью, мартини и пировали от души. Она трепетно относилась к таким вещам, и он понял: дело идет на лад. Он спустился за напитками и налил ей и себе по бокалу.

– Прости меня, малышка! – сказал он, чокаясь с ней. – За нас!

– И ты меня прости! За нас!

Он присел к ней на постель и поцеловал.

– Ты что? – Она оттолкнула его. – А ну-ка, завернись обратно в полотенце!

– А теперь-то что?

– Тебе нужна не я. Ты же просто маньяк и жулик.

– Ты это о чем?

– О часах. Тебе нужна твоя детородная рулетка. А не я.

– Ах, да брось, это же глупо. Я люблю тебя. И часы тут совсем ни при чем.

– А откуда мне знать?

Он задумался на мгновение, потом потянулся рукой и перевернул часы лицом к стенке.

– Про какие еще часы ты говоришь? – вопросил он, озираясь кругом. – Не вижу никаких часов.

Она взвизгнула от удовольствия.

– Так-то лучше. Долой часы с календарями! Время ничего не значит, когда мы вместе.

Он потянулся к ней, и она снова его отстранила.

– Ну что опять?

– Будем есть. Ты же умираешь с голоду.

– Уже нет.

– Тебе нужно поддерживать силы.

Он сделал вид, что сильно удивлен.

– Господи, ты это о чем?

Она швырнула в него подушку, и он крепко обхватил ее руками.

– Ах, дорогуша Мертл, моя женушка соединила нас – бросила тебя прямо в мои объятия.

Она расхохоталась, выхватила у него подушку и швырнула через всю комнату.

– Она и мне лучшая подружка, – воскликнула Карен. – И ближайшая притом… уж на нее-то можно положиться.

Он обнял ее – и на душе у нее отлегло.

– О, Барни, ради тебя я постараюсь стать другой, – прошептала она. – Правда, постараюсь. И буду такой, как ты хочешь. Я люблю тебя.

Он страстно поцеловал ее и попробовал овладеть ею, но она понимала, что это происходит через силу. Он думал о чем-то другом. Она сердцем чувствовала. Как бы там ни было, ее терзало неприятное ощущение, что между ними вбился новый клин и он разъединил их еще больше.

4

На следующее утро Карен крикнула, что по телевизору показывают сводку последних известий по поводу аварии в Центре. Он подбежал к телевизору как раз вовремя – и увидел, как президент «Нэшнл-Моторс» пожимает руку Максу Прагеру.

«…и благодаря смекалке и расторопности мистера Прагера последствия аварии удалось взять под контроль до того, как они разрослись бы до более крупных масштабов. Хочу заверить жителей Элджина и наших соседей в Детройте, что из лаборатории не произошло никакой утечки радиоактивных веществ. Мистер Прагер позаботился о безопасности других раньше, чем о своей собственной. Получив повышенную дозу радиации ради того, чтобы предотвратить дальнейшее распространение радиоактивных веществ, он предотвратил катастрофу. Повторяем: ни единой частицы радиоактивной пыли не было вынесено за пределы лаборатории. Утечка была незамедлительно и полностью ликвидирована усилиями специалистов Центра. Так что никакой опасности в этой связи не существует…»

– Надеюсь, они воздадут старику по заслугам, – сказал Барни. – А то он уж больно огорчился, когда его обошли с повышением какие-то кандидаты-технари.

– Так вот, значит, чье геройство вы обсуждали по телефону. А про радиоактивность ты не сказал ни слова. Всегда что-то от меня скрываешь.

– Да ничего я не скрываю. Дело-то пустячное. Да и пугать тебя не хотелось.

– А не опасно ли теперь с ним общаться? Он ведь радиоактивный?

– Думаешь, стал бы президент «Нэшнл-Моторс» жать ему руку, если б так оно и было?

– Барни, а тебе обязательно с ним ездить?

– Ну конечно. Смотри! Тут дело вот в чем. Ты же не имеешь ни малейшего представления о том, что происходит вокруг. Такие вещи определяются. Эту заразу легко выявить и измерить; у них там полно всяких приборов, и они знают обо всех уровнях безопасности. Он никогда не стал бы подвозить меня на работу как обычно, будь это хоть сколько-нибудь опасно.

– Ну, не знаю. Они не все тебе говорят. Раньше я и понятия не имела, что здесь творится. Думала, такое бывает только на атомных станциях, но ведь там все загерметизировано и защищено.

– Да точно тебе говорю, нет теперь никакой опасности. Уж такие бывалые технологи, как Макс Прагер, знают, что делают и когда нужно принимать должные меры предосторожности.

– Да, но, несмотря на все их меры, произошла беда, – заметила она. И тут же съязвила: – Вы, мужики, уж точно знаете, когда нужно принимать должные меры предосторожности, так ведь?

– И что ты хочешь этим сказать?

Она отвернулась.

– Да ничего я не хочу, и хватит об этом.

– О господи, могу я хоть раз уехать утром из этого дома без скандала? Послушай, я не понимаю, что сделал не так, а времени разбираться нет. Он вот-вот заедет за мной. Если я дал маху, извини.

Она неохотно позволила ему себя поцеловать в щеку – он кивнул.

– Премного благодарен, хотя увидимся не скоро, ведь еще целый день впереди.

Прагер остановился у обочины, как раз когда Барни выходил из дома, и по выражению его лица Барни понял, что он видел себя по телевизору.

– Ну как тебе в обличье героя?

– Ой, ты же знаешь эти телевизионные штучки.

Впрочем, ему явно хотелось поговорить об этом.

– Ты обещал рассказать, что там у вас стряслось.

– Тебе и правда хочется это послушать?

Когда Барни кивнул, Прагер, похоже, обрадовался. Ему нравилось болтать, когда он был за рулем.

– Ох уж мне эта чертова авария. Ничего такого раньше со мной не случалось.

– Прости, пока ты еще не начал… Я одно не пойму. С каких это пор в «Нэшнл-Моторс» стали использовать радиоактивные вещества?

– Это изотопы. Служат индикаторами. Мягкое гамма-излучение используется в самых разных вещах: от слежения за расходом краски и ее консистенции на кузове до проверки на наличие трещин на отливках – радиография.

– Никогда не знал этого раньше. Валяй дальше.

– Так вот, я прихватил с собой нашего новенького лаборанта в «горячую» лабораторию. Это своего рода двойное помещение – горячая камера и две освинцованные перегородки, а между ними органы управления, с которыми мы и работаем. Таким образом, мы оказываемся как бы внутри сандвича: от горячей камеры нас отделяет одна перегородка, а от аварийного выхода другая, так что выбраться оттуда можно только по лестнице.

– Но как же вы оказались в «горячей» камере?

– Да мы туда, черт возьми, и не заходим. Манипулируем изотопами с помощью удаленных узлов – так называемых «ведомых рук», наподобие пары огромных стоматологических буров с захватами на концах. Так вот, завожу я того парня внутрь, и тут мы видим, как один из наших замечательных кандидатов достает капсулу из экранированного контейнера. Капсула, заметь, диной всего-то пару дюймов, а в ней три гранулы иридия-192. Три радиоактивные горошины в алюминиевом стручке, мило так и аккуратно проложенные алюминиевым порошком.

Все, что нужно было сделать нашему молодцу, так это вскрыть капсулу по четко обозначенной линии, извлечь гранулы и переложить их в хранилище с другой стороны – в наш маленький «горячий банк», как мы его называем. Раз плюнуть, верно? Итак, стоим мы, значит, рядышком и наблюдаем, как он шурует ведомыми руками в горячем стержневом ящике. Дело нехитрое. У человека пара манипуляторов, и с ними он может забраться очень даже далеко; но в голове у него расстояния увеличиваются, и забраться он может вообще дальше некуда. Мимоходом я объясняю новичку, как нужно вскрывать капсулу, – это все равно что родоразрешение путем кесарева сечения (только нам каждый раз приходится иметь дело с тройней).

Итак, мы следим, как он опускает прецизионный[16]16
  Прецизионный – имеющий повышенную степень точности; высокоточный.


[Закрыть] вращающийся резак, и потом – об этом я уже докладывал человеку из Службы радиационной безопасности – я своими глазами видел, как тот встал точно по линии. Голову дам на отсечение, так что грешить на парня я бы не стал. Одна из гранул, должно быть, оказалась дефектная, а это уже недоглядели в Радиационном контроле – конторе, которая снабжает нас изотопами. Так вот, лезвие врезается в капсулу, наполнитель из алюминиевого порошка вместе с тремя гранулами высыпается наружу – и тут новичок как заорет: «Датчик Джордона!» И стрелка, будь я проклят, отклонилась аж до пятисотой отметки. Малый за панелью управления застыл как вкопанный. «Что же делать?» – кричит. А я ему в ответ: «Нет времени учить тебя уму разуму», – тут же выхватываю у него эти самые ведомые руки и начинаю быстренько перетаскивать гранулы в хранилище. Сперва одну, потом другую, но тут новенький вдруг снова как заорет… Я глядь – сверху замигала красная аварийная сигнальная лампочка регистратора уровня радиоактивности воздуха. А это значит, что порошок просыпался через первую перегородку в нашу траншею.

– Боже мой! – проговорил Барни. – А ты что?

– Я кричу им, чтоб рвали когти за защитную перегородку и сразу под душ, а сам думаю – уж пара-то секунд у меня точно есть, так что спрячу-ка подальше эти самые гранулы. Говорю тебе, Барни, не очень-то приятное ощущение, когда эта высокорадиоактивная дрянь проникает через перегородку, а ты ее не видишь и не чувствуешь. Я спрятал остальные гранулы, пулей взлетел по лестнице и спустился с другой стороны перегородки, спрыгнув с пятой или шестой перекладины. Сорвал с лица респиратор, стянул защитный комбинезон и в чем мать родила мигом под душ к тем двоим бедолагам… Мылся и чистился, как никогда в жизни, – шкуру чуть не до дыр стер. Мне казалось, что меня всего облепило радиоактивной пылью. Фу ты, черт! Никогда не забуду эту картину – как стрелку зашкаливает. Вся лаборатория оказалась заражена этим высокорадиоактивным дерьмом! А того кретина из Службы безопасности, представь себе, заботило только, сможем ли мы сами все там очистить, чтоб не вызывать Радиационный контроль. Как же я на него тогда разозлился! Хотя ему, понятно, хотелось избежать паники, и винить его за это грех. Да уж, черт возьми, мы управились своими силами, и большой дозы никто не получил. Так что сам понимаешь, ему пристало больше беспокоиться за нас.

– Откуда ты знаешь, какую дозу получил, если радиацию не видно?

– А наши плоские пленочные дозиметры на что? Потом, при мне всегда мой карандашный датчик. Да и врач осмотрел нас в изоляторе с ног до головы – все проверил. Комбинезоны с респираторами снижают степень заражения, так что никто ничего не подцепил. Единственное, что оставалось сделать другим, так это очистить все, что мы вынесли из «горячей» лаборатории. А это дело, черт возьми, самое что ни на есть обычное. У нас такое проделывается каждый божий день.

– Значит, не было никакой нужды вызывать этот ваш, как его?..

– Радиационный контроль? Из-за такой пустячной утечки – нет. Они нужны, если утечка выходит из-под контроля, когда взрывается реактор или когда радиация распространяется за пределы лаборатории и может заразить целый город. А из-за такой ерунды – зачем? Слава богу, мы удержали ее в стенах «горячей» лаборатории. Черт, через час после аварии тот малый из Службы радиационной безопасности все там облазил, измерил каждый дюйм в предохранительной камере, помещениях для дезактивации, где мы полоскались под душем… Даже в моей каморке рядом с лабораторией все прошуровал. К тому же они собирались потом дезактивировать всю зону целиком – для верности. И скажу тебе по чести, Барни, ее пришлось закрыть.

Барни вышел из машины у здания Отдела художественного конструирования с тревожной мыслью, что, как и говорила Карен, все их знания и меры безопасности, равно как планы и меры предосторожности, – все это может пойти прахом совершенно случайно, стоит только оказаться в ненужное время в ненужном месте, поставив под угрозу даже собственную жизнь.

И самое печальное было то, что опасность всегда таилась рядом, а он ни о чем таком и не думал.

Июль

1

Через два дня после пикника на заднем дворе в честь Четвертого июля[17]17
  День независимости (с 4 июля 1776 года) – национальный праздник США.


[Закрыть] Барни понял, что съел что-то не то, потому как его постоянно мутило. Уже второе утро кряду он просыпался с головной болью и сыпью, явно разраставшейся по всей правой руке. Он собрался было к врачу, но потом решил посмотреть – может, через день полегчает. Он тихонько оделся, чтобы не разбудить Карен, и спустился вниз приготовить себе завтрак. Кухня вся сверкала чистотой, посуда большей частью была вымыта. Карен изо всех сил старалась стать другой.

Каждый раз, когда он собирался сказать ей то, что хотел, ему неизменно что-то мешало. Сперва похороны его деда и очередная поездка к предкам, потом ее репетиции, а теперь еще вот это. Последние несколько недель она как будто догадывалась о его намерениях и старалась измениться. Все стало проще, когда он забросил «Венеру». После похорон он так ни разу к ней и не спустился.

Он смазал покрасневшую руку целебной мазью, обвязал бинтом, осторожно просунул ее в рукав сорочки и совсем забыл думать про нее, когда полностью оделся и вышел на улицу, где его должен был подобрать Прагер. Когда они тронулись, Барни заметил, что старик чем-то сильно озабочен.

– Что-то не так?

Прагер покачал головой, но тут Барни обратил внимание на его руки, державшие руль.

– Обжегся?

– Начали опухать пару дней назад, – ответил Прагер.

– А выглядит как сильный ожог.

Барни пригляделся к рукам Прагера, слишком изящным для его мелкой, коренастой фигуры, – с длинными костлявыми пальцами, на месте которых, казалось бы, должны были торчать какие-нибудь сардельки. На костяшках выступили волдыри.

– Может, аллергия на что-нибудь, – сказал Прагер. – Надо будет сходить к врачу.

– Странно, – заметил Барни, – а у меня на руке появилась сыпь. Чешется – спасу нет. Я тоже думал показаться врачу.

Прагер насупился.

– Когда ты это заметил первый раз?

– Несколько дней назад. Думал, обжегся, и не обратил внимания. А потом решил, что, наверное, съел чего-нибудь на пикнике.

Прагер устало кивнул и сжал руль так, словно хотел вложить в него всю свою силу, чтобы ехать ровнее.

– Ты в порядке?

– Да, только слегка подташнивает. Так, на работу я сегодня не пойду. Высажу тебя у Центра, а сам двину к врачу. И расскажу тебе сразу, как только узнаю, что со мной. Если это от чего-нибудь такого, что мы с тобой слопали в нашей столовке, подадим на них в суд, и все дела.

Он слабо улыбнулся, и Барни проводил его взглядом.

Барни мутило весь день, но он не обращал на это внимания. И только ближе к вечеру, когда дела с сыпью стали только хуже, он вспомнил, что Прагер отправился к врачу, а стало быть, теперь он, наверное, знает, что с ним стряслось. В семь тридцать он позвонил Прагеру домой, но кто-то, представившийся Элом Бендиксом, сказал, что меньше чем час назад Прагера забрали в элджинскую Мемориальную больницу.

– А что с ним?

– Извините, но мне рекомендовали не разглашать информацию ни газетчикам, ни кому бы то ни было.

– Я не газетчик. Что, черт возьми, происходит? Он собирался мне позвонить по возвращении от врача. У меня все то же…

Но человек на том конце провода повесил трубку, сказав напоследок:

– Послушайте, у нас тут дел невпроворот. Позвоните в больницу.

– Что за черт! – вскричал Барни при виде Карен, которая подошла к концу разговора. – У него такие же ожоги, как у меня.

– Какие еще ожоги?

– У него на руках, с тыльной стороны, большие неровные красные пятна, и пальцы распухли. У меня на руке тоже высыпала сыпь… и чешется мочи нет. Сначала я подумал – ожог, но не помню, чтоб обжигался.

Он заметил, что она как-то странно взглянула на руку, которую он оголил, закатав рукав, чтобы показать. Рука выглядела еще хуже – и теперь походила на обсыпанные волдырями руки Прагера.

– Не знала, что у тебя тоже, – испуганно прошептала она. – Посмотри-ка сюда. – Она распахнула блузку и спустила левую лямку бюстгальтера, показывая большие неровные красные пятна у себя на груди. – И сюда… – Она задрала юбку, обнажая точно такие же пятна на своем правом бедре.

– Когда они у тебя появились?

Она воззрилась на свою покрытую сыпью грудь так, будто на ней притаилась змея.

– Не помню. Несколько дней назад. Сперва высыпали небольшие прыщики, и мне показалось – это реакция на гормоны, которые я начала принимать с прошлой недели. А вчера увидела то же самое на правом бедре и позвонила доктору Лерою, – он сказал, это может быть побочный эффект, и велел прекратить их принимать. Но, Барни, у меня с пятнами дела только хуже.

Они посмотрели друг на друга, и тут она проговорила то, о чем он уже подумал сам.

– Звони в больницу и узнай, что там с ним.

Медсестра сообщила только, что Макс Прагер чувствует себя хорошо, но разговаривать по телефону и принимать посетителей ему не разрешается. Тогда Барни настойчиво попросил, чтобы она соединила его с кем-нибудь из врачей. Когда врач наконец взял трубку, Барни сказал:

– Послушайте, я докучаю вам не просто так. У моей жены и у меня такие же высыпания, как у Прагера на руках.

– Мистер Прагер бывал у вас дома последние несколько недель?

– Нет, он никогда не бывал у нас, но…

– А по месту вашей работы в Научно-исследовательском отделе?

– Нет, я работаю в Отделе художественного конструирования.

– В таком случае я не стал бы беспокоиться.

– Но почему вы не можете сказать, что с ним? Что тут секретного? Если у него что-нибудь заразное, я должен это знать. Мы с ним в одном автомобильном пуле. И вместе ездим на работу и с работы.

Повисла тишина, и Барни смекнул, что врач прикрыл телефонную трубку рукой.

– Послушайте, ни о каком заражении нет и речи, – наконец проговорил врач. – И о болезни тоже. Оставьте мне ваши имя и адрес, к вам приедут и все проверят. И пока у вас не появятся наши люди, никому ни о чем не рассказывайте.

Барни оставил ему свои данные, но спросить больше ни о чем не успел: доктор повесил трубку.

Через десять минут позвонили из санитарной службы и сообщили, что к ним поступило обращение из больницы и что по его адресу выехал мистер Гэрсон с бригадой для проведения обычной проверки.

Но приехали они только через час с лишним. Карен все еще находилась на кухне, когда Барни услыхал шум машины на подъезде и увидел в открытое окно, как другая машина паркуется у ограды их дома. В сгустившемся мраке можно было различить разве что пару фар, но, когда они погасли, в свете фонаря на веранде он разглядел беленький грузовой автофургон и под этим ракурсом сумел прочесть красную надпись на белом фоне – название: «РАДИАЦИОННЫЙ КОНТРОЛЬ».

Из автофургона вышли двое в белых защитных комбинезонах с капюшонами и защитных масках и медленно двинулись по пешеходной дорожке к дому. Один держал в руке фонарь, а другой нес небольшой чемоданчик. Барни кинулся было к двери, чтобы их встретить, но тут услыхал в окно тревожные щелчки – и каким-то чутьем сообразил: счетчик Гейгера. Но при чем здесь «Радиационный контроль» и с какой стати у него на лужайке перед домом объявились эти двое в защитных комбинезонах со счетчиком Гейгера? Он окликнул их:

– Что происходит?

– Минуточку, мистер Старк. Оставайтесь-ка лучше на месте. Через минуту мы все объясним.

Когда они подошли к двери, он подумал, что вот-вот раздастся звонок, но один из них, с ящичком, достал короткий стержень и принялся водить им по ступеням лестницы, перилам веранды, дверным ручкам и декоративным накладкам. Щелчки замедлились, потом участились и снова стихли. Самым странным – он понял это позже – было то, как это он сразу догадался про счетчик Гейгера и одновременно почувствовал, что дело дрянь. Не ведая точно, как и почему, но зная, что в упорядоченном научном мире радиоактивность должна быть наглухо заперта в лабораториях и рентгеновских комнатах, а выпадение радиоактивных осадков возможно только во время испытаний атомной бомбы, чем занимаются враги (хотя и некоторые друзья тоже), он недоумевал, не находя ни малейшего здравого смысла или логики в том, что эти двое в белых защитных комбинезонах и масках объявились на пороге его дома со счетчиком Гейгера. Разум его отказывался понимать, что€ все это значит. Как это могло случиться, если он ничего не знал ни про радиоактивность, ни про оборудование, которое вырабатывает или определяет ее? И тут он пожалел, что не знает об этом больше.

Раздался звонок в дверь. Карен ушла в гостиную, когда он кинулся открывать дверь. В отличие от него, смотревшего в окно, она даже не заметила, как они подъехали, и теперь при виде их – в белых комбинезонах с капюшонами, пялящихся на нее через защитные маски, – она вскрикнула.

– Забыл тебя предупредить, – сказал Барни, стараясь ее успокоить. – Это по вызову из санитарной службы.

– Ничего себе! – проговорила она. – Даже представить себе не могла.

– А ты думала, они с Марса?

– Ничего я не думала. – Она рассмеялась. – Только таких я бы в дом не впускала.

Барни открыл сетчатую дверь.

– Ну, входите, – сказал он. – Мистер Гэрсон?

Один из них, со счетчиком Гейгера, указал им в сторону машины у ограды.

– Я Эл Бендикс. А это Гэс Макнайт. Но вам с миссис Старк лучше оставаться здесь, в передней, пока мы вас не осмотрим. А потом мы не спеша проверим весь дом.

Барни старался придумать, о чем бы еще спросить, но так ничего и не придумал, поскольку черный ящичек, тихонько предупреждающий о наличии радиоактивности на каком-то непонятном языке, оказался самым завораживающим инструментом в мире.

Уже в гостиной Карен, едва дыша, спросила:

– Барни, что происходит?

Он знал: она достаточно наслышана о радиоактивности, радиоактивном заражении и противорадиационных убежищах и прекрасно понимает, что такое счетчик Гейгера.

Потом она пыталась им объяснить:

– Только не здесь. У нас в доме не может быть никакой радиоактивности. Его построили только два года назад, а мы живем здесь всего лишь год.

Один из них, тот, что с фонариком, извиняющимся тоном возразил:

– Она у вас на двери гаража, подъездной дорожке, ступеньках, перилах и дверной ручке. Сначала мы осмотрим вас обоих, а потом весь дом.

– Нас?

Они спросили одновременно, при этом Карен посмотрела на Барни и подалась назад, ожидая, что он тоже отступит, – в знак протеста.

– Да как же это? – сдавленным голосом проговорил Барни. – Вы что, имеете в виду ту аварию в радиационной лаборатории? Но ведь все говорили…

Тот, что со счетчиком Гейгера, – Бендикс – раздраженно взмахнул им.

– Если позволите вас осмотреть, мистер Гэрсон вам все объяснит. Ваша машина фонит. На ней следы радиоактивной пыли. Значит, и вы оба, вероятно, заражены. Не хочу вас пугать, но дорога каждая минута. Так что будет лучше, если вы позволите нам приступить к делу без лишних проволочек.

Радиоактивная пыль. Эти слова, брошенные прямо в лицо, потрясли его до глубины души – от них у него перехватило горло и стало трудно дышать даже носом. Карен попятилась. Нелепость какая-то – и она расплакалась. Не может быть никакой радиоактивности – ни на ней, ни у нее в доме. Когда Барни, по их настоянию, в конце концов вышел вперед, давая им возможность себя осмотреть, она воззрилась на него так, словно он предал ее, в чем у нее, впрочем, не было никаких сомнений.

Бендикс медленно провел счетчиком у него над головой, а когда поднес прибор к его куртке, пощелкивание участилось. Барни сорвал с себя куртку. Потом очередь дошла до сорочки и майки – и то и другое отчетливо фонило от его прикосновения. Когда Макнайт велел ему снять и штаны и когда обнаружил у него на коже – на предплечьях и плечах – следы радиоактивности, он постарался его успокоить.

– Не волнуйтесь, мистер Старк. Мы умеем с этим обращаться.

Он отправился к грузовику за бочковым насосом и парой полиэтиленовых мешков. А вернувшись, подождал немного и, заметив, как из ближайших окон на них таращатся соседи, сказал:

– Давайте-ка лучше пройдем в гараж – придется вас полить из шланга. Включите там свет?

Барни вяло кивнул, и они вдвоем направились к гаражу. Карен механически включила свет, а Макнайт меж тем расправил тонкий пластмассовый шланг и запустил насос, терпеливо (и, как показалось Барни, очень мягко) объясняя:

– Этот химический реагент смоет с вас радиоактивные частицы, если они не проникли глубоко под кожу. Нет, не трогайте! А то еще вотрете себе что-нибудь. Теперь повернитесь и встаньте ко мне спиной. Вот так. Сейчас мы осторожно счистим раствор скребком. Прекрасно. А теперь повторим еще разок.

Барни ополоснул руки под теплой струей и дал облить себя с ног до головы, вместе с руками и ногами, при этом Бендикс каждый раз водил вокруг него своим счетчиком, и по мере того, как тот медленно колыхался у Барни над головой, кожа у него на шее стягивалась и на ней ощущались покалывания. Наконец – после того, как прошла, казалось бы, целая вечность – счетчик в руках Бендикса удовлетворенно дал знать, что Барни чист от заражения.

– Как же эта чертова дрянь сюда попала? – полюбопытствовал Барни.

Бендикс, слишком занятый своим делом, пожал плечами, а Макнайт объяснил, что после аварии Прагер вынес ее на обуви и одежде из своей каморки в исследовательской лаборатории.

– Но как? Господи, он же уверял, что там все чисто. Да и по радио, и по телевизору сказали, что нет никакой опасности.

– Послушайте, – в нетерпении проговорил Бендикс, – мистер Гэрсон все объяснит, когда мы…

– Произошла утечка, – объяснил Макнайт, – через вентиляционную трубу. И, когда недели три назад включили систему воздушного кондиционирования, радиация попала к Максу в кабинет. И он разнес ее по разным местам, включая свою машину и вашу.

Эти слова повисли в теплом ночном воздухе, прежде чем взорвались, обретя смысл. Карен вздрогнула, и Барни, ощутив холодок в груди, понял почему. Макнайт развязал тесемку на одном из плиофильмовых[18]18
  Плиофильм – прозрачный водонепроницаемый материал.


[Закрыть] мешков, достал из него что-то вроде больничного халата и велел Барни надеть его.

– А теперь, миссис Старк, будьте любезны… – все тем же мягким, извиняющимся тоном проговорил Макнайт.

Она перепугалась, и Барни не нашелся чем ее утешить. Бендикс поднес к ней счетчик Гейгера.

– Платье, – сказал он, указывая на прибор.

– Но я только недавно его купила, – тяжело выдохнула она. – Такое красивое платье! Как же оно могло?..

– От ваших или его рук, а может, от одежды в шкафу.

– Но я его даже еще не вешала в шкаф. Только-только достала из коробки.

Бендикс пожал плечами, и слово опять взял Макнайт:

– Простите, миссис Старк. Так нужно. Я знаю, что€ вы переживаете, но это для вашей же безопасности. Прошу вас!

Она подчинилась его голосу, сняла с себя платье, а потом стянула комбинацию. Барни начал было возражать, но Макнайт, видя, что ее бюстгальтер фонит, снова извинился.

– Мы не взяли с собой в бригаду женщину. Вызов был срочный.

– У нас все вызовы срочные, – буркнул Бендикс.

– Не обращай на него внимания. Мы уже тридцать шесть часов пашем без перерыва. Днем были в Кливленде, дома у мистера Прагера, а потом нас выдернули сюда. Давайте поступим вот как, мистер Старк. Вы возьмете счетчик Гейгера – ей тоже придется полностью раздеться – и проведете им по всему ее телу.

– Это необязательно. – Голос у Карен прозвучал с таким надломом, что они строем воззрились на нее с удивлением.

Повозившись с застежкой бюстгальтера, она сняла его и так и осталась стоять, демонстративно дрожа в желтом свете. Счетчик обнаружил радиоактивные следы на обеих грудях и бедрах. Несмотря на ее вызывающе беспечное поведение, оба гостя отвернулись, когда она стала обмываться. Барни собрался было ей помочь, но она отстранила его.

– Оставь меня. Не подходи.

Когда она закончила, они еще раз осмотрели ее. Прибор защелкал в обычном печальном ритме, показывая, что радиационный фон в норме. Зараза полностью вышла из нее, не оставив ни малейшего следа на ее коже. Затем Бендикс поднес счетчик к ее голове.

– Проверим ваши волосы для верности.

Она отпрянула в сторону.

– Там ничего не может быть. Я вычесываю их по утрам и вечерам.

– Эти частицы столь малы, что вы не можете знать точно, вычесали их полностью или нет, – заметил Макнайт. – А рисковать мы не можем, мистер Старк. Сами понимаете, мы не стали бы настаивать, не будь в этом безусловной необходимости.

Радиоактивные следы обнаружились в двух местах. Один – на затылке, посередине, другой – на волосистой части кожи головы спереди. Она услышала потрескивание и подняла руку, собираясь прикоснуться к волосам, но Макнайт ее остановил.

– Не стоит. А то еще разнесете.

– Волосы придется остричь, миссис Старк. – Бендикс извлек из кармана комбинезона ножницы.

– Я все смою. Не сумела вычесать, так сумею смыть, правда?

Макнайт покачал головой.

– Ничего вы не смоете. Да и время поджимает. Лучше остричь.

– Если не желаете, чтобы случилось что-нибудь похуже, – заметил Бендикс. – Иначе волосы у вас скоро выпадут сами.

Макнайт приблизился к нему вплотную.

– Не стоило говорить об этом прямо сейчас.

– Рано или поздно она бы и сама это поняла. Так что пусть знает – дело это нешуточное.

Она содрогнулась – точно от удара и пошатнулась – от напряжения. Барни хотелось ободрить ее, но приближаться к ней было нельзя. Да и потерять ей предстояло разве что часть волос, не больше.

– Мне действительно жаль, – проговорил Макнайт, беря у Бендикса ножницы, – и давайте скорее заканчивать.

Он наклонил ее голову вперед и, водя перед собой счетчиком Гейгера, осторожно принялся за стрижку.

– Постараюсь не отстричь ничего лишнего.

Но все оказалось не так-то просто, и к тому времени, когда счетчик стал отмечать нормальный фон, почти четверть ее волос лежала на бумаге, которую он подстелил, чтобы их собрать. Часть волос упала ей на плечи и грудь, и Макнайту пришлось проверять все это на радиоактивность снова и снова. Затем он отступил назад, извлек из плиофильмового мешка другой халат, аккуратно развязав наружную тесемку, и передал его Карен.

Она набросила на себя халат, плотно закуталась в него. И лишь тогда мельком взглянула на Барни.

– Вот и хорошо, – сказал Бендикс, – а когда вы оба пойдете к машине… постарайтесь не заступать на траву и следовать вдоль линии – я отметил ее белым порошком.

Она взглянула на Барни, но не шелохнулась, и тут он заметил, что ее всю затрясло, словно в приступе рвоты, но она всего лишь разрыдалась, потому что уже была не в силах сдержать слез. Барни обнял ее, и теперь она крепко прижалась к нему, перед тем как он помог ей сесть в машину, открыто поправив пальцами ее неровно остриженные волосы.