Текст книги "Агата"

Агата
Анна Тищенко

© Анна Тищенко, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Париж, 16 сентября 2014 г.

Осенний дождь хлестал тугими струями, вспенивая потоки воды вдоль тротуаров, врезался, разбиваясь хрустальными брызгами о крыши домов – стеклянных и черепичных, бетонных и каменных, таких разных в Париже. Толпа репортеров беспокойно топталась у здания аукционного дома на площади Тюильри, но тщетно – тот, кого так жадно желали они поймать, вышел черным ходом. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания случайных прохожих, сел в свой Бентли, но не успел он повернуть ключ в замке зажигания, как задняя дверца в машине хлопнула, и на сидении оказалась худенькая, насквозь промокшая девушка в сером плаще.

Удивленный, рассерженный, он повернулся к непрошенной гостье, и уже собирался сказать что-то резкое, но увидел побледневшее от волнения личико, умоляющий взгляд бледно-голубых глаз и обычный, такой непривычный в наши дни кожаный блокнотик, который сжимали покрасневшие от холода тонкие пальцы. Именно эта деталь, зеленый блокнотик из потертой кожи и ручка вместо привычного для журналистки планшета, заставила его осечься на полуслове и вопросительно взглянуть на гостью. Этого оказалось достаточно.

– Месье Чернофф? – она с трудом выговорила непривычную русскую фамилию. – Мари Гранде, газета» Вечерний Париж». Простите мою дерзость. Всего несколько слов! Умоляю Вас, если б Вы знали, чего мне стоила попытка поймать Вас!

– Хорошо, – он устало провел рукой по совершенно седым волосам, столь резко контрастировавшим с молодым, красивым лицом. – У Вас шесть минут. Я довезу вас до метро, и пока мы едем – спрашивайте.

Она заторопилась:

– Ваши картины… Сегодня все они были проданы по невозможным для современного и такого молодого художника, ценам. Чем Вы объясняете Ваш успех?

– Людей всегда притягивает жестокое и прекрасное. Когда же они слиты воедино…

– Об этом мой следующий вопрос: сюжеты ваших картин приводят в ужас, – она по-детски нахмурила брови, – но на выставке в Вене я видела нечто необычное для вашего творчества – портрет девочки в белом платье. Я знаю, вам неоднократно предлагали его продать. Кто она?

Он не отвечал. Дождь слезами стекал по стеклам, к которым льнула ночная мгла. Девушка несмело придвинулась ближе и спросила, совсем уже тихо:

– Когда это случилось?

– Пятнадцать лет назад…

Санкт-Петербург, 31 октября 1999 г.

– Паша, – мама повернулась к нему, улыбаясь, – тебе нравится наш новый дом?

Он поднял взгляд на окна второго этажа красивого особняка девятнадцатого века. Немолодой, суетливый посредник пояснял, показывая на чернеющий в осенних сумерках фасад:

– Вот эти, горящие окна – соседняя квартира, а следующие пять – ваши.

– Шесть, – уточнила мать, вздернув тонкие брови.

– Нет, пять. Я знаю, это странно, но и по плану в этой квартире только пять окон, вот.

Он протянул какие-то бумаги, и они начали тихо спорить. Павел же, не отрываясь, смотрел в отливавшие опаловой матовостью окна, и в особенности на то, на плане отсутствовавшее. И вдруг вздрогнул, потому, что мог поклясться – на мгновение к стеклу прильнуло детское личико, фарфорово-бледное, с расплывавшейся темнотой в области глаз.

Посредник отдал ключи, и они с мамой еще раз подивились необыкновенно низкой цене, по которой удалось купить эту замечательную квартиру, к тому же с мебелью и обстановкой, оставшейся от первых ее хозяев. Поднялись по широкой каменной лестнице, пока возились с ключами, дверь соседней квартиры отворилась и на площадку вышла пожилая женщина, остановилась, с усмешкой наблюдая за ними.

– Здравствуйте, мы ваши новые соседи, – весело поприветствовала ее мама.

– К сожалению, ненадолго, – странная улыбка появилась на лице пожилой женщины.

– Простите?

– Не вы первые квартиру эту покупаете. Да только никто в ней не задержался, проклята она. Уж я-то знаю, моя мать тут горничной служила.

Мама пожала плечами, и они вошли в темный коридор. И словно холодом могильным повеяло, когда захлопнулась входная дверь. Прошли по залам, включая свет, благо предыдущие жильцы заменили восковые свечи в бронзовых настенных канделябрах на электрические. Скрипел вощеный паркет, в люстрах тускло сверкало венецианское рубиновое стекло, на полках стояли книги в переплетах тисненой кожи, а беккеровское пианино лишь ждало прикосновения пальцев. А когда Павел увидел портреты, у него, мечтавшего стать художником, просто дух захватило.

Вещи уже были распакованы приходящей горничной, заправлены свежим, хрустящим сатином постели, стоял новенький сосновый мольберт в гостиной, а на каминной полке скалили пылающие рты хеллоуинские тыквы.

– Павлуша, смотри, как папа обо всем позаботился, – мама сдернула покрывало со старинного, венецианского зеркала и стояла, взбивая тщательно уложенные локоны, – он сам, правда, только через неделю приедет. Дела, ну ты понимаешь, – она поправила макияж.

– Знаешь, я тут к подруге сегодня в гости собираюсь, будем хеллоуин отмечать. Наверное, задержусь. Ты же не боишься один остаться, правда? Ты совсем уже большой мальчик, двенадцать лет!

– Тринадцать, – возразил он захлопнувшейся двери.

Ну и ладно. Спать совершенно не хотелось, так почему бы не сейчас? Он достал планшет, сепию и начал устраиваться напротив великолепного портрета в гостиной, изображавшего женщину, чьей стати могли бы позавидовать и королевы. Черноволосая, стройная, красивая южной, испанской красотой, она была бледна той особенной бледностью, что отмечает женщин, в чьих жилах течет голубая кровь.

Павел уже набросал лицо, плечи, тонкие, благородные руки, как его внимание привлек странный звук. Cловно что-то скреблось, царапалось в соседней комнате. Удивленный, озадаченный, он прошел в кухню. Неужели крыса? Все смолкло. Но едва он сделал следующий шаг, что-то хрустнуло под ногой. Павел нагнулся и поднял с пола… кисточку. Потускневшая от времени, сломанная, она еще хранила следы пронзительно-яркой киновари. Поднимаясь, он увидел тонкую, углубленную линию, идущую вверх по стене, потом вправо и вниз. Звук возобновился. Тихий вздох, потом словно кто-то провел ногтями по стене, разделяющей их.

Павел отпрянул с бьющимся сердцем. Дверь! Перед ним, за толстым, многослойным покровом обоев дверь в замурованную комнату. Но.. что же это за ней? Он отшатнулся и опрометью бросился обратно в гостиную. Комната встретила его успокаивающей тишиной, мерным тиканьем высоких напольных часов, уютным и ярким электрическим светом. Он не сел, упал за мольберт, бросив взгляд на рисунок, и тут кровь застыла в его жилах. Потому, что лицо женщины на рисунке за время его короткого отсутствия изменилось. Что это?! Черты ее лица исказились, в них сквозил ужас, вокруг глаз залегли глубокие тени. Тонкие трещины, как кракелюр, что покрывает полотна старых мастеров, покрыли ее лицо и тело, а от коралловых губ протянулась вниз дорожка крови. На бумагу упала капля воска. И еще одна, и другая. Он поднял голову. От канделябра на стене. Но ведь там были электрические свечи!

Обернувшись, он увидел, что изменилась и сама комната. Полыхнуло огнем красное венецианское стекло, Павел почувствовал запах цветов и тут же увидел их – тяжелые махровые камелии в китайских вазах. Комната озарилась мягким светом вспыхнувшего камина, а на стенах появились высокие зеркала. Как вдруг резкий порыв ветра распахнул французское окно, которое вело на крохотный балкончик. Наваждение исчезло так же внезапно, как и поя

...

конец ознакомительного фрагмента