Текст книги "Сонъ какъ мѣра пониманiя"

Сонъ какъ мѣра пониманiя
Денисъ Рубцовъ

© Денисъ Рубцовъ, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Цвѣтки мака

«Дождь, возможенъ градъ, но всё же ночь будетъ жаркой», – черезъ шипѣніе разсказывалъ о погодѣ, подрагивая изображеніемъ, старый телевизоръ. Дѣлать было совершенно нечего, поэтому оставалось лишь смотрѣть въ окно на мокрый проспектъ въ неоновыхъ рекламахъ да на изрѣдка проносящіеся машины.

Всё это мѣсто было похоже на то, гдѣ я когда-то жилъ. Но когда рѣшено было помѣнять весь этотъ песчаный бытъ, что хрустѣлъ на зубахъ, на болѣе спокойный и влажный, то переѣхалъ сюда. Сюда, гдѣ дожди и роса бываютъ гораздо чаще, чѣмъ сосѣдскія склоки.

Четыре дня назадъ купилъ въ магазинѣ свѣжую тунцовую пасту, одинъ разъ сдѣлалъ бутербродъ, да такъ и забылъ о ея существованіи на верхней полкѣ холодильника.

– Давай съѣздимъ въ лѣсъ? – предложилъ я ей.

– Въ тотъ, гдѣ погостъ? – спокойно отвѣтила она.

– Тамъ сѣрыя плиты.

– Тамъ нѣтъ людей.

Сегодня вагонъ метро былъ полупустъ, и жарило солнце. Ѣхать было часа два. Мы уснули.

– И, правда, здѣсь всё очень тихо.

– И не поютъ птицы!

– Навѣрное, у нихъ трауръ.

– Почему?

– Въ новостяхъ передали, что какой-то самолётъ совершилъ аварійную посадку изъ-за попавшей птицы въ сопло двигателя. Навѣрное, по ней печалятся.

– Кто знаетъ, быть можетъ и такъ, – отвѣтила она, и мы пошли дальше между плитъ засыпанныхъ иголками.

– Иголки – это пепелъ лѣса.

Вчера срѣзалъ нѣсколько вѣточекъ папоротника, того, что растётъ неподалёку.

– Мы есть всегда.

– Откуда ты это знаешь? – спросила меня она, держа за руку.

– Знаю.

– Я тебя люблю, – и пристально посмотрѣла на меня.

Завтра нажму кнопку вызова, и за считанныя секунды лифтъ отвезётъ съ верхняго этажа въ міръ людей и тунцовыхъ пастъ. Заверну за уголъ дома напротивъ, дойду до поля – тамъ, какъ кровью облитый пергаментъ, есть красные цвѣты. На вѣтру ихъ лепестки дрожатъ.

– Здравствуй, – скажу я ей и протяну ихъ.

Она будетъ въ бѣломъ сарафанѣ и съ шёлкомъ волосъ.

Къ ея груди прижатъ папоротникъ и цвѣтки мака.

Арбузъ

Много безвкуснаго снѣга и въ сумракѣ Рождества вьюжитъ розсыпью снѣжинокъ. Ледяныя корочки добавили лоска дорогамъ, а иней вскружилъ оконныя стёкла. Рѣзкій вѣтеръ долженъ выдувать фигуры, поддувать подъ кромки шубъ и уноситься прочь. Уноситься ввысь, набирая тамъ холода. Здѣсь и кружева зимнихъ сѣтей, и многолюдныя крапинки, укутанныя въ тепло мѣховъ.

Ближній свѣтъ ей идти отъ клуба. Какъ и всѣ, въ слояхъ жара, съ пугливой, словно въ подарокъ, походкой. Въ ея рукахъ бумажный свёртокъ. Коричневый цвѣтъ картона къ ночи приглушенъ зябкой желтизной фонарей и пескомъ звѣзднаго неба.

Уже дома скинетъ верхъ, разуетъ ноги и отъ усталости присядетъ въ кресло. У нея большой вѣсъ. Брюшко и отвисшія груди. Огромныя груди, какъ грозди тёмнаго, немного подгнившаго винограда. Должно быть, вскинетъ къ своей головѣ руки, сниметъ заколку съ волосъ. Слегка наклонится вперёдъ и тяжело поднимется. Дойдётъ до кухни, гдѣ достанетъ изъ сумки рабочій винилъ, съ трудомъ выдернетъ пикантную колбасу и вытряхнетъ разсыпавшійся черносливъ для салата.

Сегодня у нея будетъ гость; и она его ждётъ.

На сладкое развернётъ бумагу и на столѣ покачнётся арбузъ. Зимній арбузъ.

Изъ полнаго снѣдью холодильника что-то переложится на столъ и начнётъ мелко дробиться и шинковаться, перелистываться поварскими книгами, а вмѣстѣ съ тѣмъ обливаться майонезомъ и потомъ. Взмокнутъ джемовой пропиткой слои торта, и струйками намокнетъ бюстгальтеръ.

Выставивъ свой трудъ на столикъ около дивана, она пойдётъ принимать душъ.

Грузно перешагнётъ бортикъ ванной, включитъ холодную, затѣмъ горячую воду и съ доступной тщательностью начнётъ ласкать себя фруктовымъ мыломъ.

Парой движеній подъ лѣвой грудью, соскользнувъ, проведётъ рукой подъ правой. То, до чего возможно достать, намылитъ снова. Слегка раздвинетъ ноги и сдѣлаетъ чисто. Близко подойдётъ къ душу и грустно вымоетъ голову. Смоетъ всю пѣну, почиститъ зубы и пока ещё не открыта дверь, не выпущено тепло, она протрётъ себя, какъ хрустальный бокалъ, огромнымъ полотенцемъ.

Въ жизни есть обнажённыя дѣвушки – она же изъ ванной выйдетъ голой.

Поставитъ въ проигрыватель принесённый винилъ. Подъ иглой издастъ шумъ и заиграетъ настроеніе.

Начнётъ сушить ещё влажные волосы и, конечно, постарается сдѣлать въ мѣру симпатичную прическу. Послѣ надѣнетъ едва красный костюмъ съ синевой прострочки. Накраситъ губы чуть замѣтной морковью, и будетъ ждать. Будетъ ждать до самаго утра, но гость не придётъ.

Подъ утро откуда-то съ неба посыплетъ мелкій снѣгъ. Она достанетъ широкій ножъ, щедро отрѣжетъ кусокъ зимняго арбуза. Будетъ плотно кусать зубами самую мякоть, а чёрные усики надъ губами намокнутъ отъ арбузной влаги. Закончивъ, промокнётъ салфеткой красноватый сокъ и перерѣжетъ себѣ вены.

Вѣтеръ

На прохладномъ огражденіи пріостановился садовый слизень.

Сейчасъ его сжималъ вѣтеръ.

Руки прогибали спину, смазывая масло по ещё сухимъ мѣстамъ. Пальцы жали и растирали упруго, щипая. Съ восходящимъ потокомъ скользили и цѣловали губы. Приходилось ждать пока впитывался блескъ.

– Почти. Всё очень скоро.

Она распрямляла спину. Перевернувшись, приподнималась, подтягивая къ груди ворохъ одеждъ. Врывался августовскій вѣтеръ, выглядывала осень.

Внизу, совсѣмъ далеко, были люди. Навѣрное, стоило, сжавъ плечи, прыгнуть въ самую гущу. Молча летѣть, но за мигъ до касанія стирать слезу, что сбѣгала отъ вѣтра.

Гавана

Ты хочешь это знать, но зачѣмъ. Вѣдь пока ты не знаешь, ты можешь быть счастливымъ.

Лёгкій вѣтеръ. Лёгкій вѣтеръ и мнѣ сорокъ одинъ годъ. И почему-то снова не кратно. Ничему не кратно.

Гдѣ-то за океаномъ играетъ музыка; должно быть это саксофонъ.

– Обязательно саксофонъ.

И летитъ сюда по вѣтру подъ ритмъ прибоя.

– Какъ ты думаешь, сколько намъ осталось жить?

– Ш-ш-ш…, ш-ш-ш…, – скажешь ты волнамъ, но онѣ не утихнутъ.

Музыка не должна переставать. Нескончаемо – рояль и скрипка. Именно какъ тонкая струнка во мглѣ.

На твою колѣнку сядетъ муха, пробѣжится своими волосатыми лапками и взлетитъ. Прохладный вѣтеръ. Прохладный вѣтеръ и жёсткія перекладины шезлонга. И почему-то снова не кратно. Ничему не кратно.

Вечерняя прохлада и дымъ сигары.

– Никто не видитъ, о чёмъ думаешь ты.

Маракасы; и длится музыка. Встанешь, поёжившись, оставивъ за собой влажный слѣдъ и по песку до кромки солёной воды. Наплывы волнъ. Наплывы волнъ и разбегающiеся блики луны. Не кратно снова. Не кратно ничему.

Шагъ въ прохладную воду. За нимъ ещё и снова. Снова голень и снова бёдра. Съёжившись, ступаешь по мягкому дну, и музыка тамбуриновъ; и саксофонъ. Пронзительный саксофонъ. Грудь и шея въ водѣ. Выдохъ.

Намокшіе волосы ещё можетъ задѣть вѣтеръ. Какой-то мигъ, какой-то шагъ. Вдохъ и музыка.

Гдѣ быть

Съ дымомъ окутаны волосы.

Чёрствые, сизые,

словно осиныя полосы.

Возгласы рядомъ; адовы.

Движенія немощны.

Вотъ же они – черти алые.

– Колотится сердце.

– Но вѣдь бьётся.

– Кто же можетъ знать.

– Надо стряхнуть пыль.

– Но какъ?

– Пожалуй, стянуть и паутину.

– Чѣмъ?

Волны ровнаго пляжа и духъ яблочнаго цвѣта. Здѣсь комфортно; не болѣе.

Доѣхать до самаго края земли. Дыша мелко отъ пыли дорогъ. Прищуривая глаза отъ солнца съ невражьей стороны.

Если вѣрно сдѣлать надрѣзъ, то вполнѣ можно разглядѣть золото сердца. Но такіе случаи чрезвычайно рѣдки.

Довольно толстыхъ и увѣсистыхъ, объёмныхъ задницъ, что мнятъ себя прелестными русалками. Прочь, вонъ, въ болото, въ тину.

– Великолѣпіе.

– Величіе.

– Куда ужъ намъ.

Для тебя – радъ

Совсѣмъ невдалекѣ маякъ. Это не то радіо, что слышно по утрамъ въ загородныхъ садахъ, скорѣе это башня. Высокая башня съ рубиновымъ огнёмъ при самомъ поднебесьѣ. Съ яркимъ свѣтомъ отъ ослѣпительнаго для взора фонаря. За которымъ непроглядная тьма.

– Въ чёмъ ихъ отличіе?

– Въ страхѣ.

– А развѣ онъ есть?

– Какъ же не быть. Долженъ.

– Не нужно.

– Какъ знаешь.

Подъ окномъ снующія подъ шаркающими сапогами собаки. Одомашненныя и вовсе не молодыя такія собаки. Ещё же слышно голосъ. Ея красивый голосъ отъ того радіо, что изъ загороднаго сада. Ея красивый голосъ сіяетъ рубиновой кровью и заститъ что-то.

– Что-то, чего не видно.

– Не разобрать.

– Постой.

– Что это ты?

– Для тебя – радъ.

Запахъ осьминога

Просторныя комнаты со свисающими портьерами всё ещё въ пустотѣ и только смѣняющая одна за другой музыка. Музыка и слова звучащія изъ радіопріёмника гдѣ-то въ холлѣ, а я сижу на тонкой стопкѣ прошлогоднихъ газетъ и ѣмъ сушёнаго осьминога.

Балконныя двери распахнуты настежь и позднія капли осенняго ливня, пролетая комнату, растекаются въ лужу. Брызги и тёмныя пятна вымокшихъ портьеръ. Спѣшить некуда, да и вовремя утеряно. Скоро наступитъ зима, а пока ещё немного осени съ раскрытыми окнами и вихрями снѣга. Мелкаго ночного снѣга, что пришёлъ на замѣну вечернему ливню. Онъ заметаетъ ночные слѣды. Болотнаго цвѣта майка и красное полотенце. Немного замёрзли ноги, а свѣжій воздухъ дурманитъ. Отъ тушки осьминога осталась одна щупальца и тотъ же запахъ.

Съ балконной террасы наблюдалъ за людьми въ кафѣ напротивъ. Старомодной женщинѣ принесли заказанный фруктовый салатъ. Знала бы она, что изъ отбросовъ поваръ только вырѣзаетъ гниль.

– Порой смерть выдаютъ за жизнь.

– Шёпотъ съ молчаніемъ.

– Наединѣ.

– Я многое поняла.

– …?

– Ты развѣ не чувствуешь отвѣта?

– Сукой себя не назовёшь.

– Зря.

– Что хотѣла сказать?

– Искала среди нихъ и только сейчасъ поняла, что искала тебя.

– Почему?

– Я многое поняла въ тебѣ, какъ въ человѣкѣ.

– Что дѣлать теперь?

– Не знаю. Теперь уже поздно.

– Кто тебѣ мѣшаетъ начать всё заново?

– Никто.

– Тогда продолжи.

– Хорошо.

Немногимъ позже выйти на крышу. Сомнѣнія, но громко крикнуть:

– Если сейчасъ стою на землѣ, то какъ же прыгнуть назадъ, въ небо?

Клятва волнѣ

Сама по себѣ клятва представляетъ широкій интересъ, но для малаго круга публики. Лицемѣріе же, какъ панацея для слабыхъ нервомъ, – первое, что возникаетъ при ошибкѣ въ удержаніи клятвы. Не сдержалъ – обманулъ. Обманулъ въ первую очередь себя. Силъ сдержать же и подавно не такъ ужъ и много. Сдержалъ слово – окрѣпъ. Только вотъ случается, что и начать не съ чего, а ужъ продолжить и подавно.

– Не передъ кѣмъ.

– Передъ собой.

– Давно умнымъ сталъ? Передъ собой и подавно.

– Вѣкъ живи – векъ учись.

– Кто о чёмъ.

По одну изъ сторонъ коридора идётъ стѣна. По другую же – совсѣмъ; считай, что и вовсе неинтересно.

– Клянись.

– Выкуси.

– Сейчасъ же поклянись.

– Не вводи въ недоразумѣніѣ.

– Кому говорятъ, клянись.

– Утомилъ.

Въ куцыхъ рамкахъ по всему гобелену открытки; вдаль. Длинная коридорная безвкусица, срамъ.

– Напросишься.

– Напрошусь.

– Клятвопреступникъ.

– Самъ такой.

Песчинка попадётъ подъ вѣко и испортитъ видъ на открытое морѣ. Песчинка попадётъ въ пазухи носа, попадётъ на губы и глубоко въ ротъ, забьётся въ пупокъ. И считай зря весь этотъ сонъ на берегу.

Сидишь, безстыдно разсматриваешь потёртую открытку и дѣлаешь видъ, что вспоминаешь тотъ ознобъ и тѣ сѣрыя тучи – вертепъ на глянцѣ, песокъ въ трусахъ.

– Успѣлъ-таки открытку прикарманить.

– Пожалуй, пусть лучше имъ стыдно станетъ за то плебейство, что подъ стекломъ развели. Дерьмо выхолощенное.

– Кипитъ?

– Клокочетъ.

Дѣвочка въ платьицѣ, волны въ человѣческій ростъ и угрюмое пепелище. Платьице пусть будетъ розовымъ вродѣ какъ чуть, почти какъ слегка. Пепелище отъ костра разочаровано крупнымъ дождёмъ, а тѣ волны, что въ полный ростъ, такъ и вовсе никому не интересны. Ляжетъ на глянецъ.

Далеко ли тебѣ плыть волна; куда же ты дѣвочка, милая дѣвочка, куда же ты пошла. Тамъ въ ростъ, тамъ въ брызги, тамъ внахлёстъ, тамъ горизонта нѣтъ.

– Всё помню, не бузи.

– Молчу.

– Тебѣ всё ещё нужна эта глянцевая клятва?

– Кому какъ не тебѣ виднѣе.

Волна усилится, на многія силы воспрянетъ надъ немощнымъ пескомъ. Воспрянетъ и обрушится. Словомъ, проснётся. Безъ разбора выбьетъ во тьму пепелище. А дѣвочка въ платьицѣ просто заглядѣнье. Нехорошо съ волной какъ-то получается, но просыпаться сквозь слёзы надо.

– Пожалуй, посмотрю.

– Не напугай.

– Страшное позади. Платьице высохнетъ, никуда не дѣнется. Сейчасъ если что и нужно, такъ только вмѣстѣ воздухомъ дышать; влажнымъ. И радоваться морю.

Кукушкины слёзки

– Дѣвушка, вамъ, навѣрное, лучше будетъ подождать въ пріёмной.

– Она вышла. Да, можете забирать. Настоятельно рекомендую быть съ ней построже.

За стѣной раздался громкій вопль.

 
«Всё холоднѣй.
Ты безъ меня.
И я безъ тебя.
Ты мнѣ нуженъ,
Скорѣе согрѣй,»
– пѣла эта женщина.
 

Трамвай вздрагивалъ и пускалъ струи воздуха. Взлеталъ. Я долго думалъ о ней, о томъ, что произошло за эти годы.

Прислонившись лбомъ къ оконному стеклу, просто смотрѣлъ вдаль. Многодѣтная бездѣтная мать – кукушка. Она какъ могла, любила своихъ дѣтей. Старшаго, какъ ей хотѣлось думать, изъ-за болѣзни она отдала въ интернатъ вмѣстѣ съ одной изъ сестёръ. Второго своего ребёнка оставила на пустырѣ. Объ этомъ она разсказала, находясь въ алкогольномъ полубреду. Двухъ младшенькихъ дочекъ порой съ усердіемъ била проводомъ отъ чайника. Странная была семья. Безъ мужа и безъ будущаго.

Подъ окнами, за гаражами, четверо взламывали чей-то погребъ. Вскрывъ замокъ и швырнувъ его въ кусты ещё молоденькихъ тополей, они по очереди начали спускаться въ прохладную тьму. Вспоминалъ, какъ она плакала ночами, уткнувшись мнѣ въ колѣнки.

– Кукушкины слёзки – это цвѣтъ твоей души, – тогда говорила мнѣ она.

Пересѣченіе

Въ роли бѣлокурой дѣвушки та, которая играетъ что-то утончённо-лёгкое; а листья кружатъ по вѣтру, и она совсѣмъ не думаетъ. Но есть торшеръ, и есть ея сны.

Для глазницъ тѣхъ – небо закрыто. Казалось бы, нѣтъ и волны, нѣтъ неба и глазъ. Но что-то есть. И пусть бы стояла тёплая пора въ тёплой странѣ. Также пріемлемо, если бы въ кадръ попали тѣ самыя пустыя глазницы. Была бы вода – дальнее море съ приподнятыми чуть выше колѣнъ одеждами. Была бы вода.

– Волна и вовсе выше звѣздъ.

– И только вѣтеръ надъ.

Пьютъ ли кофе

Своевременное замѣчаніе, сдѣланное сегодняшнимъ днёмъ близкимъ человѣкомъ, заставило сѣсть въ кресло и напечатать этотъ отрывокъ изъ дневника, который попалъ въ руки задолго до смѣны дома.

***

Той осенью посчастливилось увидѣть этотъ диванъ раньше другихъ; возлѣ чёрнаго хода. Вернувшись по витой лѣстницѣ въ квартиру, пришлось разбудить сосѣдку. Ранняя осень и прерванный потокъ ея сновъ. Пришлось нагнуться, чтобы дотронуться до ея плеча и разбудить.

Пятичасовая луна чуть только принимались ко сну. Оконная занавѣска давно какъ выгорѣла на солнцѣ, но со своей задачей ещё справлялась.

– Вставай, радость, тебѣ диванъ приглядѣлъ.

– Который часъ?

– Вставай.

Пятый мѣсяцъ, какъ сняли эту квартиру. Она спала на толстомъ матрацѣ, который былъ застеленъ двумя простынями. Я же не спалъ.

Безшумно раздавливая своими тапочками тишину, она дѣлала видъ, что справляется, и всё же, что есть силъ, помогала мнѣ тащить диванъ на пятый этажъ.

Старенькій диванъ съ пыльными подлокотниками и подушками былъ поставленъ вплотную къ торцовой стѣнѣ.

– Теперь-то всё?

– Иди ужъ.

– Ты чего такъ рано?

– Прогуляться.

– А-а, – съ сокрытымъ разбираться ей было лѣнь, отчего она по-новой зѣвнула и, развернувшись, ушла къ себѣ въ комнату.

Тихо закрывъ дверь ключомъ и спустившись во внутренній дворикъ, посмотрѣлъ на своё окно съ задёрнутой занавѣской и вышелъ на широкую улицу.

Каменныя мостовые и вздыхающіе скверы, рѣдкіе голуби и углы домовъ съ облетѣвшей краской. Ранѣе утро съ тёмнымъ небомъ, густой воздухъ и гдѣ-то далеко слышимый запахъ рѣки. Встрѣчались прохожіе. Рѣдкіе, отчего ихъ лица почти сразу покрывались сѣрымъ туманомъ и таяли въ перекрёстахъ.

***

Знакомый, когда-то работавшій окружнымъ совѣтникомъ, считалъ своей обязанностью какъ можно чаще напоминать о томъ, что человѣку всегда нуженъ тылъ. Ребёнкомъ, слушая его слова, улыбался и кивалъ головой. Тылъ, – говорилъ онъ, – это всегда увѣренность, увѣренность и начало всѣхъ началъ. Только изъ-за вспомнившагося совѣта диванъ рѣшено было поставить именно къ торцовой стѣнѣ и никакъ иначе.

Ещё же на стѣнѣ висѣлъ старенькій гобеленъ съ полупрожжёнымъ изображеніемъ революціи. По комнатѣ раскинутыми были нѣсколько книгъ, а стоявшій горшокъ съ фикусомъ дополнялъ безпорядокъ.

– Какъ вчерашняя прогулка? – спросила у меня она.

– Почти обычно.

Она нарѣзала тонкими ломтиками переспѣлыя яблоки, смѣшала съ тёртымъ сыромъ, что оставался съ позавчерашняго дня, и лишь затѣмъ залила грибнымъ соусомъ.

– Давай поужинаемъ? – предложила мнѣ она.

– Только если совсѣмъ немного.

***

По дивану изъ разорвавшагося бумажнаго пакета раскатились апельсины.

– Опять трахалась съ рыночникомъ?

– Замолчи, не твоего ума дѣло.

Хоть она и была шлюхой, называвшей себя проституткой, но денегъ съ каждымъ днёмъ ей становилось явно мало.

– Что ты глаза на меня вылупилъ?

– Думаю.

– Ищи работу, а не слоняйся по городу. Больше пользы будетъ.

– Кому?

– Идіотъ.

Иногда она кричала, но, какъ и денегъ, такъ порой и силъ переставало хватать. Поэтому почти каждый вечеръ обезображенная хриплымъ голосомъ безоглядно сбѣгала изъ дома.

***

– А если я тебѣ кое-что разскажу, ты будешь меня любить?

– Смотря что.

– Нѣтъ, ты отвѣть.

– Ты чего сегодня такой глупый? Конечно, буду.

– Я знаю, гдѣ есть деньги.

– Гдѣ?

– Въ томъ домѣ умалишённыхъ, откуда ты меня вытащила.

Когда-то тамъ били, было больно, но слѣдомъ приходила привычка; какъ и привычка къ лѣкарствамъ. Однажды, стоя за изгородью, увидѣлъ въ витринѣ какого-то магазинчика нѣчто сверкающее. Тайкомъ выбѣжалъ, но было холодно. Тогда и замёрзъ бы, но пришла она и спасла мнѣ жизнь. Иногда она объ этомъ напоминаетъ.

– Деньги? Откуда тамъ деньги?

– Пожертвованія.

***

Сегодня мы идёмъ туда.

***

Пятый день болитъ голова, всё сильнѣе и сильнѣе.

Деньги было достать несложно, такъ какъ многія двери не закрывали. И вообще, теперь она за меня гордится.

Тогда же вечеромъ рѣшили немного отмѣтить.

Весь день гулялъ и кормилъ голубей. Шёлъ дождь, обивая слабые кленовые листья.

***

Пьютъ ли кофе съ добавленной ложечкой коньяка. Къ полуночи одного лишь кофе показалось мало, и она сильно напилась коньякомъ. Оставилъ её спящую на диванѣ. Ко всему прочему она обмочилась и поэтому пришлось её раздѣть. Оказалось, что у нея тамъ не всё такъ, какъ у меня. Провёлъ рукой, но было гладко. Когда случайно пальцы прошли ещё глубже, стало страшно, и я накрылъ её одѣяломъ.

Сегодняшній день ходилъ возлѣ желѣзнодорожныхъ путей, а когда ушедшій послѣдній вагонъ оставилъ гудѣніе въ рельсахъ, я, прислонившись ухомъ, слушалъ. Сердце громко стучало.

«Ты у меня хорошая» – всегда шепчу ей на ухо.

***

Пока она спитъ, выйду на крышу дома встрѣчать разсвѣтъ. Вѣдь теперь есть чѣму улыбнуться.

***

Исторія съ нѣкоторыми продолженіями, о которыхъ не были написано нигдѣ, развѣ что въ протоколахъ полиціи.

Съ нимъ гораздо проще вышло. Разбился. Глупо, но и равновѣсіе, и слабая черепица сыграли не въ пользу. Она же послѣ его смерти почти не выходила изъ квартиры. Сосѣди порой отчётливо слышали ея ругань, что-то о прочтённомъ дневникѣ, ублюдской похоти. Рѣже и рѣже слышали ея хриплый голосъ, ея ночные стоны съ криками. Теперь мужиковъ она водила къ себѣ просто такъ – не могла отвыкнуть. Черезъ недѣлю послѣ его смерти умерла и она. Полицейскимъ недолго пришлось искать причину. Тотъ диванъ, что кто-то выставилъ наружу, былъ пропитанъ пролитой ртутью.

Рѣка

Тёплыя руки ровно лежатъ на скатерти. Гуще обычнаго вино, а та угрюмая рѣка, что поодаль, въ одночасьѣ стала пасмурнаго цвѣта.

– Рѣка, что исчезаетъ, какое время движетъ тобой?

– Ничего-то она тебѣ не отвѣтитъ.

– Придётъ время – отвѣтитъ.

– Какъ же.

– Ты только не сомнѣвайся.

Передъ глазами есть домъ. Тёплыя бревна и нѣсколько оконъ, самоваръ на угляхъ и ржавая щеколда. Рѣку же слышно вездѣ.

– Слышно.

– Не забылъ?

– Куда тамъ.

– Прояснится.

– Уже.

Приплывётъ отраженіе луны, ещё ближе прибьётся беззавѣтный стукъ сердца, а свѣтъ съ небесъ будетъ радовать.

– Разглядишь?

– Доплыву.

– Заглянешь?

– Прикоснусь.

– Въ вѣтрѣ и волнахъ?

– Навѣки обниму.

Родинка какъ божья коровка

Протянувъ руку до бокала, отставить вино, которое выдохлось.

– Вы научились танцевать?

– Эпатажъ?

Твой взглядъ давно, какъ сквозь. И лампы на столикахъ просторно освѣщаютъ бѣлыя скатерти. И музыка смеркается.

– Это мой жестъ.

– Это твоё танго.

Неизбѣжность свободы и объятіе. Предплечье, локоть, родинка. Ножки въ туфляхъ на тоненькихъ ремешкахъ невольно царапаютъ паркетъ. Шагъ, взглядъ, родинка.

– И танго.

– Это твоё танго.

Босыми ножками по ломкой прибрежной травѣ ступаешь. Съ послѣдними аккордами.

– Движенія.

Закрой глаза и прожужжитъ божья коровка – словно кленовый листъ цвѣта краснаго. Подлетитъ къ тебѣ, присядетъ.

– Танго.

– Это мой жестъ, это твоя родинка. Это твоё танго.