Текст книги "Главный ресурс Империи (сборник)"

Ларганианские вооруженные силы, представленные устаревшими транспортами, полученными от Империи же, были сметены в первое мгновение, так и не попытавшись оказать сопротивления. Штурмовики, не прекращая плотного огня и развернувшись над столицей Изумрудного Рая, отчего большая часть города мгновенно погрузилась в хаос пожаров и разрушений, двинулись каждый по расходящейся спирали в глубь континента. Если смотреть сверху, то можно было увидеть, как в лесах Изумрудного Рая расцветает огненный цветок с пятью лепестками, на концах которых двигаются темные точки штурмовиков. С орбиты планеты это смотрелось даже красиво, но зонду-разведчику, бесстрастно ведущему запись, такие чувства были недоступны.

Через несколько часов планета пылала. На месте бывшей столицы торчали обугленные скелеты зданий, которые не обрушились лишь потому, что материал, из которого они были построены, расплавился и потек, спекая их и всех, кто там находился, в гигантские могильники. Позже было установлено, что первым же ударом было уничтожено около восьмидесяти процентов населения, включая высшее звено власти в лице наместницы королевы и ее свиты. И уж совсем непонятно было, зачем овер-подполковнику понадобилось посылать на поверхность планеты карательный отряд зачистки.

Это были особые силы Империи, которых побаивались даже свои регулярные войска. Набирались они исключительно из искалеченных в боях солдат, тела которых были настолько повреждены, что их уже не могла восстановить и передовая медицина. Тьма знает, что с ними делали имперские научники в своих лабораториях, но после этого люди, или, точнее, то, что от них оставалось, оказывались намертво впаянными в тяжелые бронекостюмы. Вооружены они были лишь лазерными резаками, да другого оружия им и не требовалось. Использовали группы зачистки исключительно в целях деморализации противника, так как, одурманенные специальным химическим составом перед операцией, они превращались в практически неуязвимые машины для уничтожения, одержимые лишь одной целью – найти и ликвидировать любую человеческую особь. Города, где проводилась зачистка, пустели буквально за несколько часов, улицы после такой операции были в прямом смысле слова усеяны расчлененными телами, причем некоторые оказывались просто разорваны – в зачистке даже не всегда пользовались резаками. Через примерно сутки действие препарата проходило, и каратели тупо застывали на месте, ожидая прибытия персонала обслуживания. После этого зачистку бережно сопровождали на транспорт обеспечения, где отмывали, латали и помещали в капсулы хранения до следующего использования. К слову сказать, среди имперских военных попасть в отряд карателей после ранения было весьма непопулярным развитием событий, и поэтому тяжелораненые солдаты предпочитали кончать жизнь самоубийством, не дожидаясь вердикта медиков.

Когда Мартина привели к овер-подполковнику, он и его штаб были пьяны, то ли празднуя удачную «операцию», то ли пытаясь сбросить напряжение последнего десятка дней. Увидев натянутого как струна флай-капитана, тот приветственно заорал:

– А! Вот и наш мятежный флай-капитан, как вас… Клэй? Присоединяйтесь-ка! Сделаем вид, что ничего не было, а, капитан? Признаю, погорячился, погорячился! Но и ты, капитан, пойми – против кого ты уперся? С овер-канцелярией спорить?

Мартин сделал над собой усилие и, с трудом разомкнув сведенные скулы, смог лишь прохрипеть:

– Что с планетой?

– Нормально все с планетой, капитан, расслабься, – заржал овер-подполковник, поддерживаемый неуверенными смешками стоящих вокруг офицеров. – Чиста, как девственница перед свадьбой! Что там эта шлюха-королева со своими девками может противопоставить славному имперскому воину! Так что, капитан, – доверительно подмигнул он, – если не успел переспать с какой-нибудь ларганианской потаскушкой, то извини, теперь с ними зачистка развлекается, а после карателей, сам понимаешь, не особо-то попользуешься… пардон, не комплект!

Почему-то у этого смеха был цвет. Перед глазами Мартина пульсировала багровая тьма, отдаваясь в ушах гулкими раскатами, и белесым пятном на ней выделялось ухмыляющееся лицо.

Как он вырвал табельный лазерник у какого-то подвернувшегося под руку офицера, Мартин позже не мог вспомнить. Запомнилась ему лишь голова овер-подполковника, лишившаяся ровно по линии глаз верхушки черепа и продолжавшая глупо скалиться, как будто Мартин только что отмочил изрядную шутку.

Ночью после этого опять помещенный под стражу Мартин долго не мог уснуть, сидя на полу у стены и напряженно вглядываясь в пустоту перед собой. Когда же его все-таки накрыла усталость последних суток, флай-капитана снова навестил его навязчивый кошмар. Только в этот раз Мартин смотрел на контейнер снаружи, точь-в-точь как там, на орбитальной станции, а за прозрачной стенкой прямо перед ним были прижаты лица Ольги и его сына.

После этого было долгое разбирательство, настойчивый тихий голос военного следователя: «Понимаете, флай-капитан, особые обстоятельства… ошибочные действия… овер-канцелярия требует… но мы не можем все замять… Империя милостиво позволяет искупить…» Мартин находился тогда в какой-то прострации, в некоем полусне, машинально подписывая все, что ему давали. В результате примерно через месяц он обнаружил себя на какой-то тьмой забытой военной базе, разжалованным до старшего пилота, причем об инциденте на Ларге не было ни одного упоминания на открытых каналах Империи, и складывалось впечатление, что королевство в одночасье просто перестало существовать. Когда же бывший флай-капитан попытался выяснить хоть что-нибудь по этому разбирательству, он был немедленно ознакомлен с подписанным им же уведомлением о присвоении делу закрытого статуса класса «А», что в переводе означало «этого не было, потому что и быть такого в Империи не могло».

Что позволило ему пережить первый год после резни на Ларге, Мартин и сам не смог бы толком объяснить. То ли военный распорядок рядового состава, выматывающий его до самого основания (тогда в связи с обнаружением энергов все военные базы были приведены в состояние повышенной боевой готовности), то ли природное упрямство, но старший пилот Мартин Клэй исправно нес армейскую службу, изредка провожаемый недоуменными взглядами сослуживцев, когда вызывался на внеочередное патрулирование. Впрочем, каждый из них имел что-то за душой, и лишние вопросы на их штрафной базе были не в почете.

И уже через год Мартин с каким-то удивлением обнаружил, что может и улыбаться, и трепаться на какие-то отвлеченные темы в баре у Сэмми. И что кошмар, посещавший его первое время практически каждую ночь, появляется все реже и реже. И что он уже даже не может вспомнить лица убитого им овер-подполковника. Где-то внутри Мартин собрал все воспоминания о происшедшем в маленькую темную комнатку и тщательно замуровал ее основательной, как ему казалось, дверью, такой, чтоб уж точно никогда ее больше не открывать.

А Гнусман каким-то образом взломал ее за несколько минут.

Наверное, что-то такое настолько темное всколыхнулось в глазах Мартина, что овер-майор непроизвольно сделал шаг назад.

– Да, жаль, – на автомате произнес он и стал потихоньку сдвигаться в сторону двери, так как звериное чутье особиста подсказало ему, что в этот раз он несколько перегнул палку.

И снова пульс, бьющий в уши. И снова перед глазами все покрыто багровой дымкой. И вот же он, тот самый овер-подполковник, почему-то вжавшийся в стену, но продолжающий гнусно ухмыляться.

Мартин прекрасно осознавал, кто он и где находится, но почему-то понимал это как бы отдельно, вне своего тела, как если бы он стоял и наблюдал за всем происходящим со стороны. Вот руки человека в пилотской форме (его руки!) судорожно мечутся в поисках какого-либо оружия, вот все тело (его тело!) напрягается и подбирается перед прыжком на жертву, в страхе сжавшуюся перед ним (позвольте, да это же Отто Райсман, наш родной специалист по работе с личным составом!).

Спасла овер-майора сирена. Раскатистый тревожный звук прокатился по всей территории базы, вторгаясь в самые потаенные и сонные уголки. Звук стремительно нарастал, а потом резко скатывался вниз, чтобы начать свой упорный подъем заново, и эти перепады проложили дорожку к сознанию Мартина. Неожиданно обретя контроль над телом, Мартин сморгнул, смотря на свои руки, почему-то сжимающие горло Гнусмана, на его выпученные глаза и открытый, перекошенный в беззвучном крике рот. С трудом разжав сведенные пальцы, он позволил зашедшемуся в кашле Гнусману кулем свалиться на пол, продолжая пялиться на свои трясущиеся ладони.

Сирена продолжала завывать, сигнализируя общую тревогу. «Боевая», – отстраненно классифицировал ее Мартин. Вроде бы он должен куда-то бежать. Вроде бы должен что-то делать. Мартин постарался припомнить свои обязанности и с удивлением понял, что сделать этого не может.

В углу судорожно кашлял овер-майор, даже не пытаясь подняться.

«А ведь мне теперь точно конец, – вдруг пришло в голову Мартину, и он понял, что в данный момент его это нисколько не волнует, – повторное нападение на своего офицера овер-канцелярия точно не простит». Ноги почему-то подвели его, и он осторожно опустился на камерное ложе, не отводя отрешенного взгляда от своих рук.

Минут через пять на гауптвахту влетел запыхавшийся Уморыш. К этому времени овер-майор пришел и себя и, все еще сидя на полу и потирая рукой горло, настороженно смотрел на безучастного Мартина. Уморыш открыл рот для доклада, но споткнулся от этого неожиданного зрелища и в результате выдавил лишь нелепое:

– Овер-майор? А почему… – и замолк, не в силах подобрать слов, чтобы охарактеризовать представшую перед ним картину.

Повисла тяжелая пауза, которую только подчеркивала завывавшая за окном сирена.

– Что вам угодно, флай-лейтенант? – Голос Гнусмана был одновременно и хриплым, и каким-то каркающим, но интонацией он отчетливо дал понять Райлеру, что тот здесь как минимум не вовремя.

– Сэр! Боевая тревога, сэр! – очнулся Уморыш. – Наши детекторы засекли приближение с орбиты корабля энергов! Мне нужны все мои, – тут он неприязненно покосился на Мартина, – старшие пилоты, сэр!

При слове «энерги» Гнусман вопросительно поднял бровь.

– Вы уверены, флай-лейтенат? Что им здесь делать? Прилетели за нашим, – овер-майор поднялся одним резким движением и, сделав неопределенный жест в воздухе, с трудом придумал причину, – песком?

– Не могу знать, сэр! – Кто-кто, а Уморыш всегда точно знал, что следует отвечать старшим по званию.

– Ладно. – Было видно, что в Гнусмане боролись два желания – первым было немедленно послать во тьму назойливого флай-лейтенанта и закончить с Мартином, а вторым – по долгу службы мчаться в штаб на свое рабочее место, ведь ситуация с вторжением энергов была, мягко говоря, не очень ординарная. – Забирайте своего старшего пилота. Но постарайтесь его не угробить, у меня к нему еще, – овер-майор скрипнул зубами, – осталось несколько вопросов.

– Так точно, сэр! Приложу все усилия, сэр! – Гнусман подозрительно посмотрел на флай-лейтенанта, проверяя, не издевается ли тот над ним, но вытянувшийся Уморыш являл собой просто-таки воплощение следования духу и букве устава.

– Да, постарайтесь, – зачем-то повторил овер-майор и стремительно покинул камеру.

Уморыш недоуменно проводил его взглядом и произнес:

– Следуйте за мной, старший пилот! Но помните, что после операции вы будете опять помещены под арест. Я обещаю вам лично проконтролировать этот вопрос. – И, окинув фигуру Мартина брезгливым взглядом, добавил: – Да приведите, в конце концов, себя в порядок!

До прибытия Уморыша Мартин вполне заслуженно считался лучшим пилотом базы. Патрулирование поверхности планеты велось на так называемых москитах – небольших хищных катерах, имеющих на вооружении лишь одну ракету, которой, впрочем, обычно за глаза хватало для поражения любой наземной или небольшой летающей цели. Что послужило основанием для такого названия, доподлинно было неизвестно. То ли сама форма катера, представлявшая собой удлиненную носовую часть с вынесенным вперед жалом ракеты и четырьмя кормовыми стабилизирующими крыльями. То ли высокий, на пороге слышимости звук, издаваемый этими боевыми единицами во время своего стремительного полета. То ли вообще все это в совокупности, но меткое название «москит» подходило для этих юрких кораблей, официально именуемых «планетарный патрульный катер», просто идеально.

Уморыш же был планетарником от природы. При всех своих недостатках в воздухе он вытворял такое, что ведомые им пилоты после тренировочных полетов вываливались из боевых кораблей взмыленные и потные, причем подтянутый, даже не покрасневший флай-лейтенант тут же настигал их пятиминутным разносом о необходимости держать построение и о том, как это важно для поддержания боеспособности имперских войск. Пилоты скучнели, вяло соглашались со всем «Да, сэр!», и лишь Мартин ни разу не был удостоен такой отповеди и неоднократно ловил на себе одобрительно-уважительный взгляд Уморыша. Впрочем, на этом положительные стороны флай-лейтенанта успешно заканчивались.

Заняв место в своем катере, Мартин в очередной раз ощутил, как куда-то без следа девается терзающая его с самого утра головная боль, как проясняется сознание, отбрасывая все ненужные мысли, как руки чуть ли не с любовью поглаживают штурвал. Наверное, отчасти как раз это чувство практически физического единения с боевой машиной, мощной и на удивление послушной, примиряло его с действительностью. Может быть, именно поэтому Мартин сумел не сломаться после Ларги, хотя мысль о самоубийстве часто посещала его в те дни, и разжалованный флай-капитан нередко просыпался после пьяного угарного сна, судорожно сжимая оставленный лазерник. Хотя кто знает, может, военный следователь, сделавший эту поблажку и оставивший Мартину табельное оружие, как раз и рассчитывал на это решение свалившегося ему на голову мятежного офицера, что, несомненно, устроило бы всех, в том числе и овер-канцелярию. Как бы то ни было, Мартин, мчась над поверхностью планеты и не обращая внимания на бортовой компьютер, бубнящий о недопустимости совершаемых маневров, был обычно близок к состоянию эйфории.

– Построение – три пятерки, ведущие – старшие пилоты, я веду всю группу. – Несколько искаженный связью голос Уморыша был как обычно сух и деловит. Мартина всегда поражала перемена, происходящая с флай-лейтенантом в воздухе: нудный и придирчивый до невозможности на земле, за штурвалом он преображался в компетентного офицера-планетарника, отчего Мартин всегда с некоторой грустью вспоминал себя в молодости. «Мы все немного сдвинутые на полетах, – вдруг почему-то пришла ему в голову неожиданная мысль, – а там, на поверхности, живут, разговаривают, ссорятся и мирятся всего лишь наши тени, отражения нас летающих, настоящих». Мысль мелькнула и погасла, уступив место сосредоточенности управления катером – три боевые группы москитов красиво и на удивление слаженно поднимались в воздух.

– Цель – квадрат Б12, расчетное время прибытия – ноль-семь. – Мартин не поверил ушам. Уморыш явно собрался в этот раз переплюнуть сам себя и выжать из их старых машин невозможное.

– Есть Б12, ноль-семь, – подтвердил он полученную информацию. По какой-то негласной традиции пилоты никогда не пользовались во время переговоров ни званиями, ни привычным «сэр».

– Вводная – уничтожение единственного корабля противника. Группы сопровождения нет. Класс корабля… – Тут Уморыш помедлил, а потом повторил: – Класс корабля – корвет.

Мартин мысленно застонал. Даже если они прибудут в целости в квадрат Б12 (хотя до Б12 за ноль-семь – бред! полный бред!), то корвет без группы сопровождения на поверхности планеты мог означать лишь одно из двух – либо это потрепанная в боях техника, отставшая от основных сил, либо штурмовик, специально подготовленный для таких вот планетарных боев. И на основании того, что Империя успела узнать об энергах за время войны, второй вариант смотрелся намного правдоподобнее.

А узнать имперские научники смогли немногое. Объединившись перед общей угрозой с половиной своих бывших врагов (хотя оставшаяся половина в это время все так же фанатично вела междоусобные войны), Империя, даже несмотря на непрерывный приток техники и ресурсов от неожиданно обретенных союзников, смогла лишь добиться неустойчивого паритета. Технологии энергов явно превосходили человеческие, и любая победа давалась имперской армии с огромным трудом, хотя и превозносилась до небес в целях пропаганды. Классифицировать корабли чужаков даже не всегда представлялось возможным – создавалось впечатление, что энерги собирали свои боевые единицы из цельных узлов, причем варьируя их в немыслимых комбинациях, что тем не менее не мешало результатам такого дизайна быть смертоносно эффективными.

В квадрат Б12, как ни странно, они прибыли точно в расчетное время и даже в целости и сохранности. И никого там не обнаружили.

Для миллиардов людей подчеркнуто невзрачное кресло Императора с двойной звездой в молниях над ним являлось символом верховной власти. Все официальные обращения начинались одинаково: строгая комната, пустое кресло, и вот он, Император, входит и стремительно занимает свое место, чтобы несколькими словами кардинально решить судьбу целых государств и с ног на голову перевернуть сложившийся политический порядок. Или просто поздравить простых граждан Империи с очередным праздником. Или и то, и другое вместе.

Ходили слухи, что это кресло принадлежало еще первому Императору и было привезено с домашнего мира. И что в его реставрацию вложена не одна тысяча кредов. И что есть целый отдел научников, следящих за его сохранностью. Одним словом, это кресло для миллиардов человек было почти что легендой.

А для актера Тадеуша Лапека оно было проклятием. И одновременно рабочим местом, потому как Тадеуш Лапек вот уже тридцать два года играл единственную свою роль – роль Императора. Впрочем, к чести сказать, играл недурно.

Когда-то давно молодого Тадеуша сразу по окончании выпускного экзамена в театральном училище пригласили к директору. Предвкушающий бурное застолье после учебных мук Лапек как на крыльях влетел в кабинет, находясь в весьма приподнятом настроении. Где и был арестован двумя невыразительными людьми из особого отдела без предъявления каких-либо обвинений. Тадеуш хорошо запомнил лицо их директора в тот момент – белое и какое-то непроницаемое. Складывалось впечатление, что нет никакого выпускника Лапека и никогда не было, а человек, стоящий между особистами, и не человек вовсе, а так, пустое место, досадное недоразумение, которое директор училища вынужден созерцать.

Потом были три ужасных дня в одиночной камере. Тадеуш тщетно пытался понять, чем же таким он разгневал овер-канцелярию, тасуя в голове колоду знакомых и все те невинные мероприятия, которые он посещал в свою студенческую бытность. И с каждый разом на дружеских лицах появлялись все более зловещие выражения, а разные пьяные сборища с дурацкими шутками казались уже чуть ли не антиправительственными сходками заговорщиков.

К четвертому дню Тадеуш был готов признаться в чем угодно и кому угодно. К сожалению, из собеседников у него был лишь автоматический дозатор еды, исправно выдающий безвкусную пайку и сообщающий об этом невыразительным металлическим голосом. Хотя скорее всего Тадеуш просто тогда был не способен почувствовать вкус.

И на четвертые сутки его заключения состоялся разговор, который в одночасье стал точкой в короткой жизни неизвестного молодого актера. Тадеуш Лапек скоропостижно скончался, о чем ему недвусмысленно сообщало официальное уведомление о смерти, показанное тут же. А сам Тадеуш становился Сайрусом фон Бейли, молодым потомственным аристократом, владельцем целой планеты и по совместительству наследником Императора.

Он так и не понял, кто тогда сидел перед ним и тихим вкрадчивым голосом объяснял сложившуюся ситуацию. Лицо собеседника было в тени, и только голос обволакивал со всех сторон, почему-то доводя Лапека до дрожи в коленях.

– Вы только что получили контракт на всю жизнь, Тадеуш. Вы сыграете такую роль в мировой истории, по сравнению с которой все остальные роли не более чем жалкое фиглярство. Не дайте же нам усомниться в правильности нашего выбора.

Что случилось с настоящим фон Бейли, Тадеуш тоже пытался не думать, находясь в странном состоянии какого-то восхищенного ужаса перед разворачиваемыми перед ним подробностями аферы вселенского масштаба. Подумать только, покуситься на саму суть Империи, на символ ее незыблемости и стабильности!

А голос все шелестел и шелестел:

– Конечно, вам придется многое изучить. Привычки, речь, походка, операция по изменению внешности, наконец, – над этим поработают лучшие специалисты, не сомневайтесь. И в конце концов, перевоплощение – ваше призвание!

Через год умер прежний Император. И Сайрус фон Бейли, он же Тадеуш Лапек, впервые заняв кресло Императора, обратился к народу со словами соболезнования.

И с той поры попал в золотую клетку, откуда не было выхода.

Первые несколько лет ему это даже нравилось. Миллиардная аудитория смотрела на игру молодого Тадеуша и тщательно внимала каждому его слову, тысячи политиков соседних государств дотошно анализировали каждый его жест, пытаясь предугадать ближайший курс Империи. Это завораживало и пугало Лапека. Конечно же, тексты готовились для него заранее, но манеры, жесты, интонация – это все было только его. И каждый раз перед записью обращения обязательная беседа со странным человеком без лица, тихий голос которого отчего-то пугал с каждым разом все больше и больше, хотя, казалось бы, к нему давно можно было привыкнуть.

Тадеуш жил в огромном доме на берегу озера, не имея ни в чем отказа, кроме контактов с внешним миром. Съемочные группы различных каналов в счет можно было не принимать, общение с персоналом видеозаписи исчерпывалось благоговейными взглядами с их стороны, хотя Тадеуш был рад и этому. Он даже не представлял себе, где находится, так как сразу после «собеседования» был погружен в сон и не исключал возможности переброски даже на другую планету. По крайней мере средства Безликого, как окрестил для себя Тадеуш своего работодателя, вполне позволяли это сделать.

С каждым годом афера, сначала поразившая его своей грандиозностью, все больше и больше удивляла его теперь уже простотой. Огромные расстояния между планетами сводили к нулю личные контакты любого рода между дипломатами высшего уровня. Государственные деятели вели работу исключительно с помощью средств связи, используя цифровую печать своего образования, и многие из них тщательно скрывали место своего пребывания. И иногда Тадеуш представлял себя в качестве маленького довеска, инструмента для ввода печати. Собственно, так оно и было.

Потом это стало его тяготить. Молчаливый персонал обслуживания, словарный запас которого исчерпывался лишь «Да, сэр», «Нет, сэр», «Не знаю, сэр», осточертел ему до невозможности. Новости из внешнего мира он получал лишь по одностороннему коммуникатору, и все общение Тадеуша сводилось лишь к редким разговорам с Безликим, что особой радости в общем-то тоже не приносило.

Одно время Тадеуш пристрастился было к выпивке, но и тут вынужден был себя ограничить, получив строгое внушение и угрозу быть ее полностью лишенным.

И так получилось, что по истечении нескольких лет в роли Императора Лапек серьезно задумался о саморазоблачении. Последствия для Империи от такого шага сдерживали его еще какое-то время, но потом собственный эгоизм перевесил.

Для пробы Тадеуш твердо решил взбунтоваться во время очередной предварительной беседы перед записью с Безликим. Он накручивал себя неделю, набираясь смелости и оттачивая особо удачные фразы, которыми он, несомненно, поразит собеседника и заставит его прислушаться к своему мнению.

И весь разговор простоял, чувствуя, как язык опять предательски отнялся и потные руки ощутимо дрожат. В Безликом было что-то гипнотизирующее, и его голос полностью подавлял волю к сопротивлению.

После этого Тадеуш, обзывая себя трусом и другими малоприятными словами, совершил абсолютно бестолковый поступок. Во время съемки обращения вместо выданного ему текста он, шалея от собственной наглости, стал излагать все детали своего заточения. И с какой-то радостью наблюдал, как поначалу недоуменно, а потом все более ошарашено смотрит на него съемочная группа одного из главных каналов.

Среди них шестерых была одна еще совсем молоденькая девушка, блондинка, и ее широко распахнутые в недоверии глаза запомнились Тадеушу особенно отчетливо.

Естественно, съемку прервали. Безучастный персонал препроводил Лапека в его комнату, и поостывший Тадеуш стал с ужасом ждать предстоящего разговора с Безликим.

Но разговора не состоялось. Ближе к утру с трудом уснувший Тадеуш был поднят с постели и с мешком на голове отконвоирован в какую-то камеру. Громко лязгнула запираемая дверь, и он остался один, гадая, что его ждет за непослушание. Руки были свободны и Лапек осторожно, для верности подождав пару минут, стянул мешок.

Камера была маленькая, и яркий свет заливал ее полностью. Моргая от резкого перехода, Тадеуш разглядел несколько высоких силуэтов, которые окружали его со всех сторон.

Через несколько секунд зрение адаптировалось, и Тадеуш замер.

Это действительно были люди, все шесть человек из съемочной группы. Высокими они показались лишь потому, что были подвешены на свисающие с потолка крюки. Прямо перед застывшим в ужасе Тадеушем неподвижно маячило лицо блондинки с выколотыми глазами. А к животу была небрежно приколота ее же заколкой записка с двумя словами: «За что?»

Звук, который Тадеуш услышал почти сразу, но поначалу не придал значения, был звуком капающей крови. Люди были убиты совсем недавно и подвешены буквально за несколько минут до привода сюда Лапека. Лужицы под ногами еще не успели как следует натечь, но и площадь пола в камере была невелика, и несколько разрезов на телах обещали в скором времени снабдить его красным покрытием полностью.

За ним явно наблюдали, потому что после того, как Тадеуш судорожно отдернул ногу от подкравшегося ручейка, свет в камере погас. И Лапек остался в полной темноте наедине с шестью мертвыми телами и тихим, ускоряющимся с каждой минутой перестуком падающих капель.

Он был вытащен прямо из кровати в нижнем белье и босиком. Стоя ровно посередине и боясь даже дышать, Тадеуш чувствовал, как его накрывает какой-то животный ужас. А потом, ощутив, как его правой голой ноги коснулось нечто теплое, он заорал и в панике отступил, тут же поскользнувшись, и в попытке не упасть ухватился за одно из висящих тел. Труп не был закреплен и легко соскользнул. Тадеуш рухнул во что-то мокрое и липкое и, практически уже ничего не соображая, забился в тщетных попытках встать, придавленный сверху почему-то невероятно тяжелым телом.

Через сутки покрытого засохшей кровью скулящего Лапека с зажмуренными глазами выволокли из камеры и поместили обратно в его апартаменты. И после этого Тадеуш, полностью пришедший в себя только спустя неделю, стал безупречно послушен и сговорчив, и всякие крамольные мысли если и тревожили его голову, то лишь до первого взгляда на вставленную в рамочку на стене смятую записку. По личному распоряжению Безликого два слова «За что?» на бумаге с бурыми пятнами должны были теперь вечно украшать его комнату. Так сказать, в назидание.

Правда, беседы с Безликим пришлось после этого урока проводить за несколько дней до предстоящей записи, так как Тадеуш был в состоянии изображать правителя самого грозного из человеческих государств лишь спустя некоторое время после общения с пугающим его до тошноты голосом. Безликий никогда и словом не обмолвился о произошедшем, но этого и не требовалось.

Он за тридцать лет так и не стал выглядеть иначе, да, собственно, Тадеуш его никогда толком и не видел. Складывалось впечатление, что само время боится этого змеиного голоса.

И вот теперь Тадеуш все чаще и чаще стал задумываться о том, что скоро его вообще спишут со счетов. Узнававший о своей женитьбе, рождении сына, его совершеннолетии лишь из информационных каналов Лапек не испытывал никаких ложных надежд по поводу своего будущего. Наверняка где-то готовится к вступлению на престол следующий тадеуш лапек, даже не подозревающий, какая роль ему отведена.

Роль простой марионетки. Обманки. Фальшивки.

И вглядываясь в запись выступлений предыдущего Императора, Тадеуш мучительно искал знаки того, что он был настоящий. Настоящий человек, свободный в своих действиях. Почему-то это для него было очень важно.

Последние два года дались ему особенно тяжело. Впрочем, именно в это время человечество столкнулось с энергами, и усталое напряжение Императора выглядело как нельзя более уместно, объяснимо укладываясь в картину противостояния с чужими.

– Сохранять строй! Я постараюсь найти место для связи с базой. Здесь мертвая зона! – Напряжение в голосе флай-лейтенанта было в прямом смысле слова осязаемым. Его москит резко вильнул вправо, тогда как остальные буквально зависли, перегруппировавшись в защитное построение.

Мартин заставил себя разжать руки, вцепившиеся в штурвал. После бешеной гонки над поверхностью его организм, накачанный стимуляторами (автоматическая система жизнеобеспечения таки вкатила ему ударную дозу, признав его состояние критическим), требовал активных действий. Впрочем, Мартин был даже благодарен сработавшей автоматике – сегодняшнее утро было не самым легким в его жизни, даже если не брать во внимание мучавшее его похмелье.

Расстилавшийся под ними ландшафт также не внушал оптимизма. Поверхность планеты, насколько хватал глаз, была покрыта мелким серым песком с редкими островами каменных валунов, и лишь невдалеке на севере виднелась горная гряда, вздымающаяся над поверхностью подобно угрюмому лежащему великану. Раскаленный воздух на фоне гор слоился и изредка переливался неожиданно синеватым цветом.

«Синеватым? Тьма вас всех накрой!» – выругался про себя Мартин и заорал по внутренней связи:

– Локализован противник, направление – север-север-восток!

Это была излюбленная тактика энергов, владевших технологией, которая позволяла им скрывать свои боевые корабли. В самый неожиданный момент боя, когда, казалось бы, инициатива полностью уже переходила на сторону имперских войск, непонятно откуда появляющиеся свежие силы энергов в один момент радикально меняли расклад сил. Маскировочные экраны представляли для научников Империи неразрешимую загадку, так как скрытые за ними корабли не регистрировались ни одним известным способом и в космосе были абсолютно невидимы. Атмосфера же человеческих планет почему-то делала, пусть и с небольшой вероятностью, обнаружение внушавших трепет невидимок энергов визуально возможным из-за проявляющихся незначительных проблесков синего цвета. Утешало лишь одно – судя по всему, энерги не могли находиться в невидимости и вести боевые действия одновременно.