Текст книги "Разведка боем"

– Во как, – быстро смекнул Грабл, наверное, вспомнив наставление Мартина Гентара о способностях вампиров клана Мартел. – Так, выходит, я прав! Вампирюга нас признал шеварийский!

– Прав, прав, – закивал Дарк, – думаю, он и к аресту Анри причастен… Лат один из доверенных лиц самого главы клана. Раз он в Верлеже ошивается, значит, это не просто так, значит, чего-то серьезное затевается… Вот видишь, еще одна причина нашлась сегодня тюрьму посетить, затягивать, всяко не стоит!

– Ага, легко сказать… – проворчал Грабл. – А сделать тяжко! Иль, может, башку твою так основательно щас озарило, что заодно еще и планчик новый в ней образовался? Сразу предупрежу, под крики «Ура!» на штурм не пойду. Мне более чем с дюжиной тюряжников за раз не сладить!

– Не ворчи, – снова похлопал Дарк низкорослого товарища по плечу. – Руки, ноги на месте, оружие кое-какое имеется, да и головы трезвы… что-нибудь на месте придумаем, так сказать, экспромту забацаем! Ты, главное, нас к казематам верлежским приведи, а то мне подворотня эта уже порядком опостылела…

* * *

Шеварийцы – шутники от рождения. А как иначе можно объяснить их странное пристрастие давать задорные или шутливые имена серьезным и даже трагичным вещам? Герканцу, филанийцу, южанину-виверийцу или «заозернику» из иных, более далеких краев никогда не понять, как можно было назвать площадь, на которой располагались суд да тюрьма и на которой чуть ли не каждый день проводились казни, площадью Медовой Услады. Впору только подивиться прагматичной циничности и неуважительному отношению к смерти властей Верлежа, додумавшихся дать месту лишения преступников жизни столь слащавое название. Интересно, чем они руководствовались, когда подписывали указ о переименовании площади Правосудия, какой логике следовали и какие образы хотели вызвать в головах проживавших поблизости уважаемых, состоятельных горожан? Был ли это намек, что созерцание отрубания голов и иных конечностей преступников должно было в идеале стать для каждого гражданина Верлежа слаще медового пряника; или простой констатацией объективного, совершенно ничего не значащего с точки зрения политики факта, что верлежцы обычно чересчур налегали на сладости, слушая барабанную дробь и томясь в ожидании упоительного момента, когда топор палача наконец-то опустится на плаху, а в лица жующих зрителей полетят брызги крови?

Вопрос был сложным, неоднозначным, и сразу на него Дарк затруднялся ответить хотя бы потому, что гостил он в Шеварии еще менее суток и опасался строить предположения, какие именно тараканы копошатся в прикрытых остроконечными колпаками и пестрыми шляпами головах местных жителей, по каким дорожкам и с какой скоростью они бегают. Пока что Аламезу было ясно лишь одно – у него в приятелях не будет ни одного шеварийца, по крайней мере родом из славного града Верлежа.

От подворотни, где морроны без толку промерзли в засаде, до площади с неподобающим и даже циничным названием было не более двух сотен шагов. Дарк с Граблом никуда не спешили, да и, послушавшись совета чужеземца-наемника, патрулей опасались, поэтому старались держаться ближе к стенам домов, нависавших над ночными путниками, будто огромные, диковинные чудовища, и при каждом подозрительном шорохе прятались в подворотни. Как следствие, этот недолгий путь был проделан не за три-четыре минуты, а за полноценную четверть часа. Хоть всем известное, но далеко не всеми чтимое правило «Береженого бог бережет!» привело к некой потере времени, но зато позволило избежать нежелательных встреч с неусыпными, бодрствующими даже ночью блюстителями порядка, которых, надо отметить, в округе расхаживало превеликое множество. Что, впрочем, было совсем не удивительно и даже предсказуемо, ведь площадь Медовой Услады являлась не чем иным, как местом сосредоточения власти, своеобразным оплотом законности и символом неизбежности наказания.

Несмотря на высокую плотность городской застройки, размеры площади, которую Дарк предпочел бы назвать «тюремной» или «висельной», поражали с непривычки глаз. Наверняка в праздничные дни или во время казней именитых преступников на ней и в начале прилегавших улочек могла бы собраться добрая половина жителей города. В самом центре, там, где на иных площадях обычно располагался фонтан или статуя именитого соотечественника, здесь грозно и величественно возвышался эшафот, окруженный мрачным хороводом из дюжины виселиц. Всего две петли были пусты, а на остальных высоких шестах смерти мерно раскачивались мертвые тела преступников, казненных явно совсем недавно.

Верлежские власти были в этом плане мудры. Они хотели предостеречь горожан от совершения преступных деяний и поэтому оставляли посиневшие трупы злодеев распугивать впечатлительных прохожих вывалившимися изо рта языками и выпученными, едва не выскочившими из глазниц глазищами; однако совсем не желали, чтобы в городе начался мор. Руководствуясь соображениями соблюдения чистоплотности в публичных местах, служители тюрьмы регулярно обновляли «караул висельников». Сигналами к тому, скорее всего, были либо неприятный запашок, начинающий исходить от подвешенных в воздухе тел, либо испорченный вороньем внешний вид мертвяков. По крайней мере, Дарк не приметил ни одного исклеванного птицами тела, да и его ноздрей не достиг отвратный запах гниения плоти.

Что же касается самого процесса свершения казней, то шеварийские палачи не блистали изобретательностью, в то время как ремесло показательного умерщвления людей в соседних королевствах, Геркании и Филании, шагнуло далеко вперед. На помостах смерти одиноко возвышалась плаха, хотя размеры эшафота позволяли разместить еще несколько весьма громоздких приспособлений для иных, более зрелищных и болезненных актов превращения здоровых людей в жалких калек и последующего, проводимого явно в гуманных целях лишения их жизни. Зато верлежские устроители казней отличились при подборе тканей, покрывавших доски эшафота. Общепринятым цветом был черный, поскольку он символизировал печаль, траур и смерть. В некоторых странах мастера ритуальных дел предпочитали материю ярко-красного цвета, ведь на ее фоне не были так видны следы пролитой палачами крови. Шеварийские же палачи как будто специально стремились напугать толпу и для этого не только покрыли эшафот полотном снежно-белого цвета, но и меняли обагренные ткани не чаще одного раза в месяц. Огромные лужи и мелкие пятна высохшей, пропитавшей толстую ткань насквозь крови действовали безотказно. Они вызывали иррациональный, подсознательный страх вперемешку с отвращением не только у мирных горожан, но и у таких бывалых вояк, как Дарк с Граблом.

Вокруг эшафота, украшенного лишь окантовкой из виселиц, простиралось огромное пустое пространство, сравнимое разве что с полем, но только не вспаханным и не засеянным, а аккуратно вымощенным булыжником. На этом поле не было ни деревца, ни кустика, ровным счетом ничего, кроме ярко освещавших округу в ночной час фонарных столбов. Именно благодаря отменной иллюминации появившиеся с улочки морроны и смогли заметить сразу три патруля стражи, охранявших площадь: дюжину солдат, расставленных вокруг эшафота, и две небольшие группки по три-четыре человека, прохаживающихся по ее противоположной стороне, там, где величественно возвышалось не уступающее размером дворцу здание верлежского суда.

Всего же строений на площади было непривычно мало, каких-то четыре, но их размеры впечатляли. По левую руку от Дарка до самого дворца правосудия протянулись трибуны, на которых легко бы разместились несколько сотен жаждущих кровавых зрелищ ротозеев, слишком уважаемых в городе и совсем не бедных, чтобы толкаться в толпе наравне с презренными бедняками. Здание по правую руку от морронов (в тени которого, кстати, они сразу же благоразумно и притаились) фасадом и торцовыми сторонами походило на обычный жилой дом, но только очень большой. На самом деле это была казарма, обитель и крепость тех, от кого путники, собственно, и скрывались. Быстро выглянув из-за угла, Аламез прочел выведенную красивыми резными буквами и украшенную причудливыми узорами по краям вывеску над парадным входом строения. И хоть в отличие от спутника шеварийского языка Дарк не знал, но ему не стоило больших трудов перевести ее на герканский. «Цитадель блюдунов народного покойствия. Юг-Запад» – только очень несмышленый тугодум мог не догадаться, что эта надпись означала: «Казармы блюстителей порядка. Юго-западная окраина».

Увиденное не обнадежило морронов, во-первых, потому, что перед входом в казармы стояло около десятка стражников, то ли только собирающихся заступить на посты, то ли уже сменившихся с дежурства, но не желавших расходиться по домам, возможно, до самого наступления утра. Во-вторых, чтобы подойти к стенам тюрьмы, чьи мрачные очертания виднелись позади эшафота, будущим преступникам пришлось бы пройти более пятидесяти шагов на виду у стражей порядка. Появление ночью на площади Медовой Услады парочки обычных горожан уже вызвало бы подозрение у стражников, а что говорить о тех, кто носит одежды герканцев? Их бы тут же схватили и без лишних расспросов в лучшем случае посадили бы на несколько дней под замок, причем не в тюрьму (куда легионеры были готовы попасть даже таким рискованным способом), а в подвальные казематы казармы. В худшем же – сопроводили бы в короткое и совсем не увлекательное путешествие до ближайшей сточной канавы, где без всяких зазрений совести распрощались бы с подозрительными «заозерниками» и куда без долгих прощальных речей сбросили бы их еще теплые, захлебывающиеся кровью тела…

Осложняло дальнейшее следование маршруту и то прискорбное обстоятельство, что казарму было практически не обойти. Она вплотную примыкала к крайнему дому по улочке, с которой морроны пришли, а тот, в свою очередь, имел общую стену и крышу с соседним домом.

– Не пройтить! – с важным видом вынес вердикт Зингер, на миг высунувший из-за угла дома свою бородатую рожу и, наверное, не желая пугать ею в ночи отдыхавших стражей порядка, поспешивший спрятать ее снова в тени.

– Вижу, – без колебаний согласился Аламез, уже оценивший ситуацию. – Пространство открытое, освещенное; спрятаться негде, так что даже перебежками не прошмыгнуть. Если б стражники возле входа не толпились, то еще можно было бы попробовать вдоль стены прокрасться, но и то шансы, что обнаружат, чересчур велики. Какой-нить заспанный дурень из окна не вовремя да глянет…

– Мож, с другой улочки зайти, ну с той, что по другую сторону казармы на площадь выходит?

– Да нет там никакой улочки… – покачал головою Дарк, успевший не только прочесть вывеску над входом в здание, но и приметить вещи, ускользнувшие от взора товарища. – Ограда тюрьмы изгибом идет и к торцу казармы почти вплотную примыкает, там и мышь не проскользнет, не то что всякие «тайнобарахлопровозники», успевшие и щеки наесть, и животы нарастить…

– Заткнись-ка лучше, красавчик, пока по мордасам не схлопотал! – огрызнулся Грабл, обидевшийся, но не желавший устраивать дуэль взаимных оскорблений. – Предложения есть?!

– А сам-то как думаешь? – ответил вопросом на вопрос Дарк, внимательно осматривавший высокую стену трехэтажной казармы, а заодно и покатую крышу соседнего дома.

– Можно было бы по крыше попробовать, да только уж больно кладка хорошая, ровная, даж малых выступов не видно, ни рукой зацепиться, ни ногой опереться… Труба водостока хлипкая, не выдержит, – тяжко вздохнул Зингер, сообразив, что товарищ не зря смотрит ввысь. – Да и на крыше самой наверняка смотровая площадка иль башенка наблюдателя имеется… Это ж казарма стражи, а не портовый кабак!

– Может, и имеется, – едва слышно произнес Аламез, все еще занятый осмотром. – Кладка казармы отменная, в этом ты прав, а вот соседний домик явно халтурщики строили… Глянь, стена какая неровная, даже отсюда видно, как криво камни торчат. По ней на крышу взобраться – пара пустяков, да и карнизы у окон широкие, крепкие…

– Чо, не только тя, худосочного крепыша, но и такого жирдяя, как я, выдержат?! – съехидничал Грабл, запомнивший обидные слова товарища и определенно собиравшийся в скором времени отомстить, а пока лишь закидывающий его мелкими «шпильками».

– Поднимемся по кладке, возможно, даже жильцов не побудим, – проигнорировав слова соклановца, стал излагать довольно простой план проникновения Аламез. – Потом переберемся на крышу казармы. Смотровая площадка там непременно имеется. Стражники не такие же дураки, чтобы прошляпить возможность наблюдать за округой. Оттуда ведь что площадь, что соседние дома как на ладони… Пойдем осторожно! При удачном раскладе часовых обойдем, если же не удастся, то придется напасть.

– Оглушать иль не возиться, сразу насмерть бить? – проворчал Зингер, медленно засучивая рукава рубахи и демонстрируя напарнику пару крепких мускулистых рук, покрытых густой порослью черной как смоль растительности.

– Как получится, – пожал плечами Аламез, не желавший пустого кровопролития, но в то же время и не понаслышке знавший, сколько верных дел провалилось из-за неуместного слюнтяйства. – Главное, чтоб тревогу не успели поднять… Подберемся ближе, так глуши, а если издалека нас приметят, то нож кидай!

– Я ножи метать того… не очень… – честно признался Грабл, ничуть не стеснявшийся того, что кое-чего да не умеет. – Ты б лучше топорик дал! Чо он у тя за поясочком без дела торчит?!

– Обойдешься, – жестко ответил Дарк, не горевший желанием расставаться с нежданным подарком и менять его на нож. – С крыши казармы перепрыгнем на ограду тюрьмы, только бы не перелететь и сразу во двор не шлепнуться, тогда точно шум подымется! Только ты уж, будь добр, не торопыжничай! Сначала осмотримся, оглядимся, примеримся… Вдруг какой сюрпризик имеется?

– Я хоть телом и крепок, но не дурнее всяких стройняшек буду! – проворчал Грабл, доставая из-за голенища сапога нож и беря его в зубы. – Чо замер, болезный?! Пошли уж, времечко быстренько ножками шлепает, успеть бы до рассвета обернуться!

Подавив в себе желание одарить явно злоупотреблявшего его терпением компаньона крепким, забористым словцом, Дарк ничего не ответил и, даже не пронзив не знавшего меры коротышку строгим взглядом из-под нахмуренных бровей, быстро направился к стене примыкавшего к казарме дома.

Планы бывают разными: верными и неточными, долгосрочными и краткосрочными, сделанными впопыхах и скрупулезно просчитанными, выношенными долгими бессонными ночами. Однако у всех них есть одна общая черта – они никогда не сбываются полностью либо из-за недостатка предварительной информации, либо из-за случайности, безжалостно порушившей точные расчеты. Вдобавок обычно имеется еще одна неприятная закономерность – чем дольше события развиваются в соответствии с планом, тем более неприятный сюрприз ожидает в конце.

Подъем на крышу дома прошел быстро и без особых хлопот. Местами щели да выступы между камнями кладки были такими большими, что морроны взбирались по ним, как по лестнице, и даже ни разу не ступили ногами на оконные карнизы, а значит, и не потревожили ночной сон жителей. Следующий пункт плана был исполнен парочкой злоумышленников тоже без сучка и задоринки. Расстояние между домом и казармой оказалось настолько небольшим, что они скорее перешагнули с крыши на крышу, нежели перепрыгнули. Наклон был не очень покатым, а черепица, как ни странно, совсем не скользкой, и это несмотря на мерно накрапывающий дождь.

Стараясь двигаться бесшумно и сгибаясь в три погибели, чтобы их случайно не обнаружили патрулирующие площадь стражники, легионеры подкрались к смотровой вышке, которая, конечно же, имелась на крыше, но, к их великому удивлению, оказалась пустой. Почему-то старший офицер городской стражи посчитал, что вести наблюдение за площадью с высоты стоит лишь днем, а в темную пору вполне достаточно обычных патрулей. Это было явное заблуждение, и оно, естественно, сыграло на руку злодеям, решившим прокрасться ночью в тюрьму, то есть в то самое место, откуда не уважающие закон граждане и гости Верлежа обычно, наоборот, стараются сбежать. Остаток пути до противоположного края крыши прошел довольно спокойно, не считая оказии, когда Аламез случайно оступился и чуть ли не свалился вниз, прямо на голову проходившего мимо казармы патруля. Досадная промашка товарища, едва не вынесшая приговор опасной затее, конечно, тут же стала отменным поводом для злорадного ворчания Зингера, в весьма вульгарных выражениях отметившего, что кто-то из них толст, как бочонок, а другой зато неуклюж, как корова, которой пьяный хозяин сначала нацепил на копыта коньки, а затем забавы ради отправил попастись на лед.

Одним словом, задуманное удавалось морронам довольно легко, но так продлилось лишь до той поры, пока они не достигли края крыши казармы и их изумленным, разочарованным глазам не предстало место, куда они собирались проникнуть. К сожалению, Дарк много знал о крепостных сооружениях и видел многие цитадели как снаружи, так и изнутри, однако никогда не интересовался обустройством тюрем, да и о лагерях для военнопленных знал лишь понаслышке. Аламез наивно полагал, что принципы возведения крепостных сооружений и тюремных казематов схожи, а различия между ними несущественны, но увиденное заставило моррона вмиг отречься от явно ложной, дилетантской точки зрения.

Быстро подав сигнал идущему за ним следом Граблу лечь на крышу, Дарк и сам плотно прижался животом к мокрой, холодной черепице и стал наблюдать, пытаясь внести коррективы в буквально разваливающийся на глазах план тайного проникновения в тюрьму Верлежа. Главная ошибка Аламеза состояла в том, что крепость иль замок возводятся для защиты от врагов, атакующих извне, в то время как тюрьма строится для воспрепятствования побегам преступников, и поэтому все фортификационные хитрости находятся внутри, во дворе. Говоря проще, тюрьма – та же самая крепость, но вывернутая наизнанку.

Ограда тюрьмы только снаружи (если смотреть со стороны площади) напоминала крепостную стену, а на самом деле была всего лишь высоким забором, выложенным всего в два-три ряда средних и мелких камней. В основании она была толще, а к вершине заметно сужалась, образуя с внутренней стороны гладкий, пологий скат, за который нельзя было зацепиться руками. К тому же по всему верху периметра были положены доски со вбитыми остриями вверх гвоздями, так что от прыжков на стену морронам пришлось отказаться. Если бы им даже и удалось каким-то чудом сбалансировать и удержать равновесие на пологом верхнем скосе стены, то ноги бы они точно повредили. С высоты подходящей почти вплотную к ограде крыши можно было легко спрыгнуть прямо во двор, однако и этот поступок был бы опрометчивым. Высота была большой, и даже если бы перелет через ограду прошел успешно, то в его конце прыгунов ждала бы весьма неприятная встреча с тремя рядами остро заточенных кольев, вкопанных в землю по всей внутренней стороне тюремной стены.

В остальном же тюремная ограда не являлась прочным сооружением и развалилась бы при первом, быть может, втором ударе осадного тарана, однако роль свою исполняла отменно – не только препятствовала бегству преступников, но и скрывала от горожан, что же творилось на тюремном дворе, превращенном в нечто среднее между походным лагерем и огородом. Весь двор был поделен на пять небольших секторов, засеянных какой-то, скорее всего, съедобной растительностью и отгороженных от соседних участков небольшим, чисто символическим, деревянным забором. Посредине каждого сектора находилась вышка, на смотровой площадке которой даже ночью расхаживал часовой со свистком на шее и с арбалетом на плече. Ближайший пост располагался всего в пятнадцати-двадцати шагах от крыши, так что лежащие на ее краю злоумышленники старались даже не шевелиться и, храня гробовое молчание, обменивались лишь знаками. Любой шорох, любой шум мог привлечь внимание стражника, и тогда бы пришлось отступиться от задуманного.

Из-за царившей вокруг темноты морроны многого внизу не увидели. Освещение тюремного двора было совсем неплохим, однако весьма избирательным. Небольшие костерки, подвесные фонари и закрепленные на внутренней стороне ограды факелы освещали лишь вход в здание, въездные ворота и сам периметр двора, а все остальное пространство было погружено в полумрак или в кромешную темень. Охранялся тюремный двор довольно неплохо, и у замысливших побег преступников практически не было шансов вырваться на свободу. Возле ворот размещался укрепленный пост охраны, а часовые с вышки непременно заметили бы любого, кто попытался бы добраться до ограды. Сами же стражники, дежурившие на смотровых площадках, находились вне зоны досягаемости броска самодельных ножей, да и были надежно защищены от того, что кто-то незаметно поднимется на вышку и перережет им горло. Подъем и спуск с вышек осуществлялся лишь по веревочной лестнице, которую стражники предусмотрительно забирали с собой наверх, вскарабкаться же по гладким, опорным балкам, совсем не имевшим поперечных крепежей, было практически невозможно.

Увиденное расстроило Дарка, не ожидавшего трудностей со спуском, однако более поразил Аламеза вид самой тюрьмы, внешне совсем не походившей на узилище. Вдали виднелось небольшое, всего двухэтажное, здание; невзрачное, унылое, но опрятное и даже не имевшее решеток на больших, украшенных резными подоконниками и ставнями окнах. В таком доме могло размещаться что угодно: торговая гильдия, казенный королевский приказ, контора складских учетчиков, любая городская служба, но только не тюрьма, построенная для содержания злодеев в строгости. Вывод напрашивался сам собой, и он, к сожалению, был весьма неутешительным. На поверхности находилась лишь малая часть тюрьмы – арсенал, апартаменты коменданта, казармы тюремщиков и прочие вспомогательные служебные помещения, в то время как сами камеры заключенных и пыточные располагались глубоко под землей, в могильной тиши и сырости, там, куда даже днем не пробивались ни холодные капельки дождя, ни теплые лучи солнечного света. В подземных залах и коридорах было гораздо труднее найти искомую камеру, да и выбраться незамеченным оказалось бы не так-то просто. В случае же, если бы поднялась тревога, беглецам было бы практически невозможно скрыться, например, выпрыгнуть в окно, выбив решетку сильным ударом ноги. Они тут же очутились бы в подземной западне и имели весьма ограниченный выбор: либо сдаться, либо попытаться пробиться с боем, что вряд ли бы удалось, учитывая, какой значительный численный перевес имели бы разозленные тюремщики.

Увиденное расстроило Дарка, однако не отбило желания действовать. За пять-шесть минут неподвижного лежания на холодившей и изрядно намочившей живот черепице изменения в план проникновения были успешно внесены. Аламез решил отступить, но ненадолго, он собирался спуститься вниз только для того, чтобы быстро, за какие-то четверть часа, раздобыть необходимые подручные средства и тут же вернуться обратно. Осторожно приподняв тело с мокрой, наклонной поверхности, Дарк, не разворачиваясь, медленно пополз назад, предварительно жестом подав товарищу знак к отступлению. Однако Грабл не послушался, бойко замотал головой и что-то беззвучно пробормотал губами, наверное, ругательство. Упрямство соклановца не оставило Аламезу иного выбора, как вернуться и, подобравшись вплотную к бунтарю, тихо прошептать ему прямо в ухо:

– Мы вернемся, нужна веревка! Без нее никак не перебраться! Даже если разбежимся и через колья перепрыгнем, то шум подымем, да еще неизвестно, что там за кольями, что скрывается внизу, в темноте?!

– Кроме веревки чо-нить еще нужно? – огорошил Зингер Дарка вопросом.

– Давай потом, сначала покинем крышу, а уж затем дебаты устроим! – немного повысил голос разозленный неуместными пререканиями Аламез. Ему едва хватило самообладания, чтобы удержаться и не вцепиться зубами упрямцу в ухо.

– Погодь чуток! – брызнул слюной в ответ своенравный потомок гномов, ни в какую не желавший покидать удобной, пока лишь наблюдательной позиции. – Будет те веревка, целая веревища щас будет!

Не успел Дарк понять, что же его несговорчивый товарищ имел в виду, как тот уже приступил к активным действиям. Внезапно Грабл резким рывком перекатился на пару шагов вправо по крыше, лег на неровной, черепичной поверхности боком (то есть к Аламезу спиной), а затем зачем-то расстегнул пояс и спустил до самых сапог штаны.

Потомки гномов переняли многое у древних махаканских горняков, в том числе и традицию не носить кальсон. Глазам изумленного и изрядно смущенного Дарка предстало нечто огромное, мускулистое, поросшее черными волосами и, видимо, от холодного ветерка слегка поддергивающееся; нечто поражающее; нечто впечатляющее, нечто, что просто язык не поворачивался назвать обычным задом. Зрелище настолько захватило Аламеза, что он не сразу сообразил, а что же его бесстыдный товарищ делает, развалившись на боку, быстро двигая обеими руками и дрыгая толстой ляжкой. Сначала Дарку показалось, что спутнику приспичило справить малую нужду и он вынужден так измудряться, чтобы не выдать их присутствие на крыше, однако затем Дарк заметил тонкую-претонкую веревку, один конец которой Зингер наматывал на кулак, а другой пока что был обвязан вокруг его правой ноги.

Еще примерно с минуту странное действо, которое легко можно было бы назвать непристойным, продолжалось, а затем Грабл что-то неразборчиво пробормотал себе под нос, ловко поддернул штаны и, затягивая пряжку ремня, наконец-то соизволил повернуться к соклановцу лицом.

– Вота… возьми! Всегда при себе ношу… на всяк случай! – просопел изрядно запыхавшийся Грабл, подсовывая Аламезу прямо под нос маленький, но плотный и увесистый моток веревки. – Вот и щас сгодилась… паскудница. Уж больно в ляжку впивается, за сегодня кожу аж до крови стерла.

Необычный дар изрядно пропах потом, но при данных обстоятельствах был воистину бесценным. Белая как снег, сплетенная из тонких волосков веревка была не толще половины пальца и казалась на вид непрочной, но попытка моррона ее разорвать не увенчалась успехом и вызвала лишь злорадный смешок собрата.

– Мож не пытаться, красотунчик хилявый! Наперед тя настоящие мужучки ее опробовали, – снисходительно прошептал Грабл. – Из чо сплетена веревочка, не скажу, посколь не знаю, но по пути сюда мы с Фламмером по-всякому с ней забавлялись… и с разных концов рвать пытались, и к конским хвостам привязывали, все нипочем, не рвется, зараза! Даж как-то обидно.

– Достойная вещь, – лишь кивнул Аламез в ответ, предпочтя пропустить мимо ушей оскорбление. – Давай-ка, мужичонка суровый, лучше в сторону отползи, а то от смрада потного задохнусь еще в расцвете лет. А коль заняться нечем, лучше ножичек пока достань и мне кинь! Куда ты его заныкал, боюсь даже спрашивать…

– Не боись, не тудысь! – хмыкнул Грабл, доставая из рукава нож, и бережно положил его на черепицу прямо перед лицом товарища.

Из-за исходившего от кожаной рукояти запаха у Дарка возникли серьезные сомнения насчет правдивости последнего заверения напарника, однако высказывать их он не стал. Размотав аккуратно смотанную в моток веревку, Аламез измерил ее локтями и удовлетворенно хмыкнул, когда в голове перевел локти в метры и убедился, что она достаточной длины. Один конец плотной нити моррон обмотал три раза вокруг левого запястья, а другой крепко привязал к древку топора.

– Догадываюсь, чо задумал, да только не выйдет! – покачал головою Грабл, до этого момента, как ни странно, молча наблюдавший за действиями товарища. – Как сильно ты топор в опорную балку вышки иль в доски навеса ни вгони, а он всяко вывалится, когда тельце твое тщедушное пушинкой на веревке повиснет. Тута крюк нужен или иная фиговина, вострая и с зазубринами.

Дарк знал, что товарищ прав, но не стал объяснять, что задумал нечто иное… Переложив топор в левую руку, он подобрал нож правой и взвесил его на ладони, после чего ловко пару раз прокрутил. Промышляя разбоем на дорогах графства Дюар, а затем просиживая неделями в лесной тиши, Аламез не терял времени даром. Уж в чем-чем, а в ножах он толк знал, да и умел не только приставлять их к горлам беззащитных прохожих.

Не успел Зингер от удивления даже ахнуть, как Дарк поднялся в полный рост и метнул нож в сторону ближайшей вышки. Вокруг было тихо, но морроны так и не услышали ни свиста быстро понесшегося к живой цели оружия, ни предсмертного крика, зато отчетливо увидели в свете факелов, как повернувшийся на звук часовой вскинул руки, отшатнулся назад и, натолкнувшись спиной на опорную балку, сполз по ней на пол смотровой площадки.

– А смысл? – флегматично вопросил Зингер, так и не понявший затеи соратника.

– Нам свидетели не нужны! – кратко ответил Дарк, перекладывая топор из левой в правую руку и прицеливаясь. – Они вообще всем без надобности и всегда умирают… Уж лучше злодеем быть, чем свидетелем! Те хоть личности и отвратные, но куда дольше живут!

Грабл не успел ни согласиться с подобным высказыванием, ни оспорить его. Вложив в резкое движение правой руки все без остатка силы, Аламез метнул топор и замер в ожидании результата броска. Через миг по его губам пробежала улыбка. Моррон был рад, поскольку попал, куда метил, притом с первого раза. Вопреки ожиданиям Зингера топор впился не в доски навеса, не в одну из четырех опорных балок вышки, а пронзил и углубился по самую рукоять в только что умерщвленное тело охранника. Острое, тяжелое лезвие поразило мишень над ободом кирасы, рассекло нижнюю часть горла и наверняка застряло в расщепленных, верхних костях грудной клетки. Дарк сперва осторожно потянул за веревку, а затем, когда она натянулась, с силой рванул на себя. Расчет Аламеза оказался верным – холодная сталь не только основательно застряла в мертвой плоти, но и низ лезвия топора ушел под кирасу, которая, естественно, не дала выскользнуть орудию убийства из раны. Труп охранника повалился на пол, притом упал очень удачно, лицом вниз, так что топор был придавлен к доскам мертвым телом. Этого показалось Дарку мало, и он снова рванул нить на себя, тем самым продолжив бессовестное издевательство над убитым. Влекомое, как глупая рыбешка, попавшаяся на крючок, мертвое тело поползло по площадке, пока не уперлось в доски ограждения. Дело было сделано, свежий мертвец стал достойной заменой абордажного крюка.

– Цинично, противно, но дельно! – одобрил работу напарника Грабл, сев на крышу и наблюдая, как Дарк натянул веревку, а затем, отвязав ее второй конец от руки, закрепил его тройным узлом на флюгере крыши. – Прими мое одобрение!