Текст книги "В когтях ястреба"

Около месяца линдерских корчмарей прошибал холодный пот, как только шатающаяся фигура в поношенном, перепачканном грязью из всех окрестных луж платье появлялась на пороге их заведений. Он стал легендой, он стал грозой портовых кабаков и чуть было не угодил в тюрьму за множество мелких и не очень мелких грешков, накопившихся на его счету. К счастью, заглушенный вином рассудок вовремя очнулся от дурманной спячки и дал дельный совет своему неразумному хозяину. Штелер чуток протрезвел, на последние деньги нанял карету и наконец-то отважился посетить Вендерфорт, город, в который он, с одной стороны, хоть и стремился, но в то же время и немного боялся попасть. Моррон не знал, как на его плачевном душевном состоянии скажутся воспоминания детства, той светлой поры, в которую ему так хотелось вернуться.

Впервые в жизни столкнувшись с серьезным ранением душевного свойства, полковник не знал, как можно унять боль, но упорно боролся, методом проб и ошибок пытаясь найти лекарство, которое его исцелило бы.

Относительно трезвым Штелер пробыл довольно недолго, а точнее, до первой же почтовой станции, где, основательно набравшись, он устроил приличный по дорожным меркам дебош. Затем по пути было еще несколько остановок и несколько драк. И вот теперь бывший полковник трясся по ухабам размытой дождями дороги, страдал от множества затянувшихся, но жутко болевших ран и судорожно пытался припомнить, когда и при каких обстоятельствах успел обзавестись двумя даже очень симпатичными попутчицами.

«А она совсем даже ничего!– подумал Штелер, растянувшись вдоль сиденья и разглядывая сквозь узкие щелочки опухших век даму, сидевшую напротив него. – Старовата, конечно, годков тридцать– тридцать пять, девицей уже не назвать, но выглядит аппетитно, и формы привлекают, и лицо миловидно… ухоженная штучка. Ишь, как на меня косится! Сразу понятно, виды имеет. Я хоть и пьян, и рожа моя опухла, да и от драного платья разит, как из-под ослиного хвоста, но зато дворянин, человек благородный. Выгодная партия для не первой молодости служанки, приставленной блюсти честь юной и неопытной девицы. Надо быть с ней поосторожней: а вдруг задумает окрутить? А мне подобные беспокойства сейчас ни к чему, не за сердечными потехами в Вендерфорт еду! Этого добра и в Линдере, и в Денборге было навалом! Но все же где я их подсадил иль все наоборот: они подобрали меня из жалости и я трясусь в их карете? Если так, то куда они меня везут? Может, взять да спросить? Нет, это будет выглядеть бестактно. Еще возьмут да и высадят…»

«Очнулся, жалкий пьянчуга, ничтожество! Амбре от него и так ужасно, а вот сейчас, как ворочаться начнет, хоть из кареты выпрыгивай! Ох уж эти нищенствующие дворянчики, навидалась их на своем веку! Титулы громкие, имена длиннющие, не выговорить, за душой ни гроша, а гонору поболее, чем у маркиза иль настоящего герцога будет! – мысленно возмущалась дама постарше, стараясь не смотреть в сторону приоткрывшего глаза попутчика. – Ну надо же было так низко пасть, так упиться! Приличные люди в таком дырявом, пахучем тряпье и на порог-то его не пустят, несмотря на благородство происхождения. Старый, нищий, пьяный… а еще туда же, приставать. Меня по заднице шлепнул да на Анвеллу заглядывался, паскудник. Ох, за что мне такое наказание?! Одна радость, до Вендерфорта уже недалеко. Господи, помоги до города быстрее добраться! Клянусь, если бы не госпожа, то пешком бы весь путь прошла. Не по силам мне подобное испытание! О боже, за какие грехи ты послал мне такого попутчика?!»

«А вот молоденькой я вроде не по нраву пришелся. Оно и понятно, опустившихся пьянчуг ей в папенькином замке, поди, видеть не приходилось. Страдает бедняжка, напугана так, что аж в сторону мою ненароком глянуть боится. Все в окошко таращится, как будто там что интересное есть: одни деревья, трава, грязь да лужи… Надо как-нибудь поосторожней, поаккуратней со скамьи встать… Одно мое резкое движение, и девица в обмороке. И все же как я с ними очутился в одной карете? Не думаю, что красавицы мечтали о таком мерзком попутчике, как я…» —подумал моррон, а затем, стараясь излишне не кряхтеть и случайно не издать неприличного звука, поднялся и сел на скамье.

«Проснулся… в сторону мою посмотрел… Что же сердце так бьется? – еще пуще прежнего заволновалась молоденькая баронесса Анвелла ванг Банберг, а ее пухленькие щечки покрылись румянцем. – Настоящий рыцарь, настоящий герой! И честен, и храбр. В плечах сила недюжинная чувствуется, да и лицо под стать… мужественное! Как он быстро с разбойниками на дороге расправился, хоть еле на ногах держался. Даже страшно представить, как хорош он в бою, когда трезв… Дух захватывает! Ну и что, что пьян да нечист? Что с того, что лицо опухло, камзол в дырах да борода клочками торчит? В мужчине это не главное… Вон, папенькины вассалы ухожены и галантны, с виду все рыцари, а как до битвы с лесными голодранцами дошло, все до одного разбежались. Никто за честь мою не вступился, оставили на поругание госпожу, негодяи трусливые! Ах, если бы маменька в сопровождающие не эту старую грымзу Линору определила, а Любель иль Нифолу… тогда б осмелилась, тогда бы точно осмелилась первой заговорить… Почему он на меня не смотрит, почему глаза отводит? Неужто не нравлюсь?!»

Колеса кареты мерно скрипели, миля за милей приближая случайных попутчиков к Вендерфорту. Ни вдруг устыдившийся своего вида Штелер, ни путешествующие вместе с ним дамы так и не решились заговорить. Юная Анвелла боялась суровой наставницы, а сопровождавшая баронессу вдова Линора Курье считала беседу со спившимся отребьем ниже своего достоинства. Пассажиры кареты около четверти часа прозябали в неловком молчании, пока моррон не проявил деликатность, достойную любого галантного кавалера. Он откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза, притворяясь, что снова заснул. Впрочем, его обман вскоре обернулся правдой. Утомленное тело настойчиво требовало отдыха и использовало для исцеляющего сна любую мало-мальскую возможность.

Все трое мечтали как можно быстрее доехать до Вендерфорта. Как только старенький, дребезжащий экипаж добрался бы до городских ворот, их жизненные пути навсегда разошлись бы. Все еще страдавшему от глубокой душевной раны моррону, возможно, удалось бы утопить печаль в светлых воспоминаниях детства. Юная баронесса поселилась бы в доме графа Норвеса и через месяц, как и планировали родители, вышла бы замуж за его старшего сына. А высокомерная наставница, бывшая, кстати, не простой служанкой, а дальней родственницей баронов ванг Банберг, всего через пару дней по приезде возвратилась бы обратно, в родовой замок ее покровителей, находившийся неподалеку от Линдера.

Однако Проказница Судьба любит подкидывать сюрпризы и сплетать в одну неразрывную нить жизни совершенно разных людей. Ни бывший полковник, ни юная баронесса, ни уж тем более ее надменная сопровождающая не могли и предположить, что с того самого момента, как Штелер защитил честь обеих дам от надругательств лесных разбойников (впрочем, сам герой о том и не помнил), они будут практически неразлучны.

Глава 2
Один за всех и все на одного

Тяжесть сдавила грудь, было трудно дышать, а ослабевшее тело тянуло к земле. Дрожащими руками сержант нащупал липкие от крови ремешки, рывком отстегнул застежки и сбросил бесполезный нагрудник. К чему носить на себе доспехи, когда бой уже позади, когда он был единственной живой душой в округе на несколько миль? Впрочем, на этот счет у Жала имелись сомнения. Только что побывавшему в небесных высях трудно поверить, что он вновь спустился на землю и что он все еще жив.

Повсюду виднелись лишь руины, огромное и жалкое нагромождение камней на месте еще недавно возвышавшейся крепости. Великая Кодвусийская Стена, перекрывавшая узкий горный проход и отделявшая земли людей от бескрайних Шермдарнских степей, пала. Чуть задержавшись, чтобы расчистить от обломков узкий проход, орда орков хлынула на Кодвус, а может, уже давно держала путь на не подозревающие о беде королевства. Возвращенный на поле сражения воин не знал, сколько прошло времени с момента его гибели, сколько часов или дней назад погиб последний защитник Стены. Трупов поблизости не было, кроме тех несчастных, чьи тела навеки остались лежать под завалами. Пронзительно каркая, в небе кружились стаи голодного воронья, чувствующего смерть, но неспособного найти добычу. Орки хоть и дикари, но не звери; они существа разумные, знающие, что, если позволить трупам гнить, может начаться мор. От самых руин Стены до сгоревших казарм протянулось огромное пространство перерытой земли. Кладбище! Походное захоронение изуродованных взрывом останков. То, что еще недавно двигалось и жило, теперь стало бесформенной массой из плоти, костей и железа.

«Почему же ненужной? – посетила вдруг затуманенную голову Жала вполне разумная мысль. – Через год или два здесь зашумят листвою такие сады! Разлагающаяся плоть – отличное удобрение для ростков и побегов. Жизнь не уходит, не дав начала новой жизни! Смерть не что иное, как переход, кокон, в который заползает личинка, чтобы вскоре выпорхнуть оттуда прекрасной бабочкой!»

Сержант испугался своей мысли куда сильнее, чем той страшной, нереальной картины, что он видел вокруг. Подобные отрешенные заумствования никогда раньше не посещали его голову, привыкшую думать лишь о том, как бы получить дополнительную порцию жратвы, обыграть приятелей в карты, избежать штрафного дежурства и при посещении города получше провести время. Жал испугался. Он был прежним, но что-то в нем изменилось… и это касалось не только плавного течения более сложных, чем прежде, мыслительных процессов.

На его теле виднелось множество порезов, ссадин, ушибов и неглубоких ран. Он ощущал боль, причиняемую сломанными ребрами, но в то же время знал, просто знал, что это тело не его. Сержант чувствовал, что остался лежать там, под завалом; его мертвая плоть перемешалась с костями и мышцами придавившего его орка, и теперь они разлагались вместе; ткани и соки тел впитывались и слипались друг с другом. Прах к праху, смерть к смерти! Кем же тогда является он? Чьи руки он видит перед собой своими и в то же время не своими глазами?

Разум человека оказался слишком слаб, чтобы ответить на подобный вопрос, поэтому он просто заблокировал пугающую мысль, переключился на решение куда менее глобальных и куда более насущных проблем. Сняв с себя окровавленное яке и уже ненужные доспехи, сержант, прихрамывая, медленно побрел в сторону Кодвуса. Орки наверняка разорили беззащитный город и, сея смерть роду людскому, прошли дальше, через протянувшийся на многие мили дремучий лес к землям людей. Возможно, они оставили в приграничье небольшой гарнизон. Идти к городским руинам было небезопасно, но Жал не знал, где ему еще раздобыть какую-нибудь одежду и хоть немного еды. Из всего снаряжения он оставил себе лишь меч, но и то не думал, что ему доведется им воспользоваться. Один в поле не воин! Сержант и не надеялся перебить весь орочий отряд, у него была куда более простая цель – выжить, а если повезет, то и найти своих. Он не мог, просто не мог быть единственным пережившим штурм Великой Кодвусийской Стены.

* * *

– Давай живей! Что застыл, рожа, задом, что ли, примерз?! Слазь, тебе говорят! – кричал почему-то пискливым голоском орк, притом на человеческом, а именно на герканском, языке. Уродливый воин далеких степей гарцевал на взопревшем от скачки быке и размахивал боевым топором, зажатым в левой лапище. – Не зли меня, ничтожество, высеку!

– Не балуй, господин! Чужого добра не трогай, не позволю! – очень неуверенно, со страхом в голосе лепетал в ответ сидящий на камне бородатый оруженосец, поджав ноги и прикрываясь от грозного воина выщербленным деревянным щитом.

– Оставьте нас в покое, милостивый государь! Езжайте своей дорогой! Где ваши манеры, господа?! Вы что, не видите, перед вами благородные дамы! Одумайтесь! – сперва возмущалась стройная амазонка в едва прикрывавшей прекрасные формы одежде, но затем, видимо посчитав, что взывать к чести и достоинству орков все равно, что воду в ступе толочь, издала протяжный боевой клич: – Лю-ю-юди добрые, помоги-и-ите! Грабют, лиходействуют!

– Заткнись, дура! – пропищал в ответ орк, морща мохнатую рожу от пронзительного женского крика, а правой рукой пытаясь крепче сжать поводья и успокоить занервничавшее при непривычных звуках животное. – Чего орешь, как будто чести лишают?! Успокойся, старушка, никого твои прелести не интересуют!

– Ах так, значит, СТАРУШКА?! – пуще прежнего заголосила прекрасная амазонка, выхватив из-за пояса нож и ловко метнув его в голову наглеца-обидчика.

Смертоносное лезвие почему-то не мелькнуло в воздухе, подобно молнии, не издало пронзительного свиста, а медленно проплыло, изменив в конце полета свою траекторию, и не угодило в ухмылявшуюся морду орка, а лишь слегка коснулось рогов ни в чем не повинного быка. Могучий воин из Шермдарнских степей повел себя странно. Вопреки ожиданиям, он не вступил в бой с покусившейся на его жизнь воительницей, а лишь мерзко рассмеялся и, развернув боком ездового быка, нанес сильный удар по отсиживающемуся на камне оруженосцу.

Бородатый мальчонка с сединой в волосах среагировал быстро, спрятался под щитом, но это его не спасло. Тяжелый топор с грозным жужжанием опустился на непрочную древесину, рассек щит надвое и скинул испуганно съежившегося упрямца с камня на землю.

– Вот и все, делов-то! – прогнусавил заметно повеселевший орк, а затем обернулся вполоборота и обратился к стоявшим поблизости боевым товарищам: – За работу, господа! Давайте не будем заставлять наших прекрасных спутниц томиться в ожидании!

«Представляю, насколь хороши спутницы орков, какие очаровательные прелестницы, просто милашки! Потные, грязные, волосатые, с бородавками на гнусных рожах бабищи размером с корову… Пахнут отвратно, а моются раз в месяц, и то если на марше приходится форсировать реку», – с отвращением подумал Штелер и, чтобы убедиться в правильности своего предположения, наконец-то открыл глаза.

Проклятый сон опять сыграл с бароном злую шутку. Дурманное видение ушло не сразу, а постепенно; иллюзорные образы из далекого небытия ненадолго подменили людей из реального мира. Но, к счастью, стоило лишь отяжелевшим векам подняться, а взору чуть-чуть проясниться, как призраки из детских сказок и глупых деревенских баек мгновенно исчезли, а их место заняли весьма привычные персонажи. Грозный орк на сопящем быке превратился в разодетого в парчу молодого красавца-вельможу, надменно восседавшего на породистом скакуне. Не менее уродливые товарищи воина – орки тоже стали людьми благородного происхождения, притом, судя по богатым одеждам и манере держаться, не уступающими вожаку ни в богатстве, ни в родовитости. Почти обнаженная амазонка оказалась все еще возмущающейся наставницей юной девы, Линорой, а старый не по годам оруженосец чудным образом превратился в жалобно стонущего, валяющегося на земле кучера.

Видимо, недовольный упрямством мужика аристократ ударил беднягу кнутом, а затем, схватив за шкирку, сбросил с козел кареты. Только этим можно было объяснить такое брезгливое выражение на ухоженной физиономии родовитого юноши и ту тщательность, с которой он протирал батистовым платочком запачканную о грязную и потную ливрею возницы перчатку.

Хоть до сих пор сотрясавшие воздух вопли возмущения сидевшей напротив дамы мешали Штелеру сконцентрироваться и быстро вникнуть в суть происходящего, но общий смысл конфликта он все-таки уловил. Барону было достаточно лишь слегка высунуть взъерошенную голову из окошка и мельком взглянуть на размытую дождем дорогу, небольшой пролом в досках покосившегося набок мосточка и на стоявшую перед ним карету, украшенную позолотой и герцогскими гербами на бортах, чтобы понять, что к чему…

Четверо юных отпрысков знатных семейств Вендерфорта и три дамы примерно того же возраста и сословия, которые теперь утомленно наблюдали за спором из окошка кареты, совершали увеселительную загородную прогулку. Судя по месту встречи и по привязанной к седлам всадников дичи, одной из целей выезда аристократов была охота на куропаток, а другой, возможно и главной, – небольшое романтическое приключение на лоне природы. В противном случае знатные юноши захватили бы с собой не менее дюжины слуг и им не пришлось бы опускаться до унизительного общения с мужиком на козлах.

Застигшая знатную молодежь врасплох непогода не только помешала невинному флирту на полянке с ромашками да лопушками, но и, размыв переправу через небольшой ручеек, грозила основательно подмочить репутацию светских особ. Герканские нравы были весьма суровы и не позволяли незамужним прелестницам отлучаться из родительского дома без надлежащего сопровождения, которого Штелер в кортеже титулованных девиц не заметил. Если отцы благородных семейств узнали бы об отлучке беспутных дочерей, да еще и в такой компрометирующей компании, то в страхе за вставшую под сомнение честь обязательно предприняли бы суровые меры: или поскорее бы выдали замуж дурех, или заперли их в монастырь, пока не нашлось бы достойной партии.

Именно по этой причине юные кавалеры сейчас и нервничали, именно поэтому они и собирались совершить действо, весьма напоминающее обычный разбой, а проще говоря, высадить из первой попавшейся на дороге кареты пассажиров, разобрать ее и смастерить некоторое подобие переправы. Только так кавалеры успели бы в срок вернуть дам своих распутных сердец под родительский кров, ведь у дворян не было под рукой топоров, а валить деревца, пусть даже молоденькие да тонкие, мечами – весьма сомнительное удовольствие, сравнимое разве что с выкапыванием ямы граблями или со штопкой чулок наконечником стрелы. Посылать же в город за подмогой при данных обстоятельствах было бы весьма неразумно. Во-первых, пришлось бы прождать немало времени, а во-вторых, это могло бы привести к распространению губительных для репутации слухов.

Естественно, кучер как мог противился гнусному произволу. Старшая попутчица Штелера, в отличие от обомлевшей подопечной, тоже пыталась оказать сопротивление распоясавшейся вендерфортской молодежи. Однако поскольку аристократы возниц и за людей-то не считали, а платья путешествующих вместе с морроном дам имели довольно плачевный вид после недавней встречи с лесными разбойниками и совсем не походили на одеяния знатных особ, то словесные аргументы наставницы, сопровождаемые метанием веера в противника, как и жалкие попытки возницы отбиться от господского кнута, были оставлены благородными лиходеями без внимания.

Кряхтя и жалобно сетуя на злодейку-судьбу, сброшенный с козел возница пополз к ближайшему кусту, где намеревался растереть ушибленный при падении бок и оттереть лопушком рассеченное кнутом лицо. О дальнейшей борьбе бедолага и не помышлял, он и так уже чуть было не преступил тонкую грань сурового герканского закона и едва не осмелился замахнуться на знатного дворянина поводьями.

Убрав с пути единственное и не очень-то серьезное препятствие в виде возницы, благородные господа заметно повеселели и тут же принялись осуществлять свой, мягко говоря, бессовестный план. Окажись Штелер на месте юнцов, то, скорее всего, поступил бы точно так же: дождался бы первой телеги, подводы, кареты и без угрызений совести быстренько бы пустил чужую собственность на дрова, предварительно утихомирив не словом, так кулаком возмущающихся хозяев. Однако не только люди, но и морроны эгоистичны по природе своей и неохотно входят в положение других. Штелеру не было дела до щекотливой ситуации, в которую случайно угодили аристократические сластолюбцы, не волновали его ни участь старенькой кареты, ни судьба обеих спутниц. Он лишь хотел засветло добраться до Вендерфорта, а зарвавшиеся молокососы неосмотрительно встали у него на пути.

По-молодецки лихо покинув седла, юноши дружно принялись за работу, как будто проделывать подобное им было не впервой. Один, самый старший, крепкий в плечах и, видимо, наиболее красноречивый из дружков, отправился отвлечь разговором необычайно взволнованных и совершенно не понимающих, что происходит, спутниц в герцогском экипаже. На его долю выпала далеко не простая задача: не только успокоить трепещущих барышень сомнительным заверением, что все вскоре уладится и их строгие родители не узнают о своевольной отлучке дочерей, но и убедить троицу во многом наивных созданий, что в действиях его товарищей нет ничего предосудительного с точки зрения гуманности и морали, что бессовестный разбой, чинимый сейчас у красавиц на глазах, на самом деле таковым не является. Сердца юных дев очень доверчивы к страстным речам, ласкающим слух интонациям вкрадчивого голоса и томным, наполненным восхищением и нежностью мужским взглядам. К тому же благородным девицам порою проще не замечать несправедливостей, творимых вокруг, верить явной лжи в блестящей обертке и успокаивать зачатки совести довольно примитивным суждением: «Это не моя забота, это дело мужчин!» В общем, хоть оратору и пришлось бы изрядно попотеть на поприще жеманных ужимок и изящных словесных выкрутасов, но, учитывая характер аудитории, его миссия была просто обречена на успех.

Тем временем двое других «благородных разбойников» принялись распрягать чужих лошадей, а предводитель аристократической шайки, тот самый белокурый тощий юнец с длинными вьющимися волосами, что сбросил с козел кучера, прямиком направился к дверце кареты. На тонких губах юноши играла ухмылка, а в узеньких лисьих глазках светились нездоровые огоньки. Похоже, ему даже понравилось, что дамы не поддались словесным уговорам, что ему теперь предстояло силой высадить не только продолжавшую возмущаться наставницу, но и ее побелевшую от страха, вжавшуюся в угол салона воспитанницу. О присутствии же в экипаже мужчины, да еще при мече, проказники, естественно, и не подозревали, ведь пьяный засоня не подал голоса в самом начале спора, не встал, как должно настоящему рыцарю, на защиту сопровождавших его женщин, да и из окошка кареты выглянул всего разок, и притом очень осторожно.

– Пожалуйте на воздух, Ваша Ворчливость! – не скрывая презрительной насмешки ни в голосе, ни на лице, произнес молодой вельможа, рывком распахнув дверцу кареты и даже не удосужившись протянуть дамам руку. – Нам уже опостылел ваш визг, а вот зайчата да ежики – весьма благодарные слушатели, ни слова поперек не скажут! Уверен, им понравится ваше занудство на тему морали, а ваш прелестный голосок, возможно, даже поспособствует их плодовитости, ведь…

Уже почти справившиеся с упряжью товарищи громко захохотали в одобрение язвительной речи негодника. Им обоим не терпелось узнать, каким таким образом осипший голосок выражавшей недовольство дамы может поспособствовать размножению мелких лесных зверьков, однако как раз концовки интригующей речи грабителям услышать не довелось. Едва предводитель их маленькой банды распахнул дверцу и протянул руку, чтобы ухватиться за подол платья Линоры, как перед его расплывшимся в мерзкой ухмылке лицом тут же возникла грязная подошва стоптанного сапога.

Никто из грабителей не услышал звука удара, то ли из-за ржания взволнованных лошадей, то ли из-за дружного дуэта кричащих дам, которым так и не суждено было покинуть карету и вдоволь насладиться обществом ежиков, зайчиков и прочей мелкой лесной живности. Не заметили молодые дворяне и самого сапога, лишь на долю секунды показавшегося из салона кареты и тут же вновь скрывшегося в ней, но зато их взорам предстала небывалая картина, опровергающая привычное представление, что человек не птица и не умеет летать.

Широко раскинув в стороны руки и издавая пронзительный писк окровавленным ртом, их белокурый товарищ воспарил над землей и, быстро размахивая передними конечностями, пролетел целых пять-шесть шагов. Возможно, он смог бы улететь и дальше, если бы на его пути не встретился толстый ствол дерева. В детстве вельможи, конечно, слышали сказки о феях, дарующих людям способность летать. Они вполне могли бы допустить, что ворчливая дама в карете оказалась одной из добрых волшебниц, наделяющих людей чудесными способностями, да вот только увиденный ими полет был довольно странным, неестественным, совсем не таким, каким он представляется людям в приятных снах. Во-первых, ни одному здравомыслящему человеку и в голову не придет, что можно летать задом наперед, да еще так интенсивно дрыгая ногами, что в воздухе слетают перевязь и сапоги. Во-вторых, за пролетевшим мимо незадачливых грабителей с разбитым лицом протянулся омерзительный шлейф из кровавых брызг и мелких осколков, как созерцатели полета чуть позже догадались, выбитых зубов.

Дворяне обомлели, они не успели понять, что произошло, и, как следствие, даже не схватились за мечи, ведь с момента чудесного взлета и до весьма болезненного приземления их товарища прошло не более пары секунд. Когда же обмякшее тело неудачливого оратора коснулось земли, проклятая карета извергла из своих недр настоящее чудовище. Оно выпрыгнуло наружу: грязное, потное, в рваных лохмотьях когда-то дорогого камзола и в клубах зловонных паров, частично винных, частично иного свойства. Крепко сжимая в правой руке покрытый старой, запекшейся кровью меч, а в левой – короткий узкий кинжал, оно взирало на них опухшими, налившимися кровью глазищами и что-то бормотало, но так неразборчиво, что слова родного для юношей герканского языка слились в единый протяжный звук, временами напоминавший то сопение, то рык. Растрепанные, торчащие клочками волосы на голове и как будто ощетинившиеся усы, борода да брови лишь добавляли ужаса внезапно возникшей перед грабителями особе. Первое впечатление, первый страх, что они угодили в лапы свирепого монстра, в лучшем случае оборотня, с течением времени не прошел, а, наоборот, заметно окреп. Благородные господа одновременно отпустили поводья и, не сговариваясь, бросились наутек.

На этом, собственно, неприятное дорожное приключение могло бы благополучно закончиться. Штелер не жаждал крови распоясавшихся глупцов и считал ужас, который он на них нагнал своим эффектным появлением, вполне разумным наказанием. К тому же самый пакостный и задиристый негодяй, отдыхавший сейчас под дубком, лишился передних зубов и еще долго не смог бы упражняться в злословии, да и потом нечасто открывал бы щербатый рот, боясь стать всеобщим посмешищем.

Как ни странно, но все сложилось наилучшим образом. Двое напуганных аристократишек шустро запрыгнули в седла и вот-вот должны были пришпорить коней, а кучер в ливрее герцога уже стеганул лошадей и принялся поспешно разворачивать карету, чтобы погнать ее обратно в лес, куда угодно, лишь бы подальше от этого проклятого места. Однако, как водится, в любой компании всегда найдется герой, который все испортит и из-за своих глупых амбиций доведет любую разрешимую довольно мирным путем ситуацию до кровавого и, по большому счету, никому не нужного абсурда.

– Стоять, скотина! Куда лошадей погнал, мразь?! – выкрикнул красавчик, до этого момента тешащий разговорами дам, и, ловко вскочив на козлы, отвесил сжавшемуся от страха вознице звонкую оплеуху, после чего спихнул слугу на землю ударом ноги в спину. – Кто приказывал трогать?! Я иль, быть может, виконт?! А вы, господа!.. – проучив трусливого кучера, не в меру бойкий юнец принялся стыдить не более храбрых товарищей. – Стыдно! Нарвиса в беде бросили! И кого испугались?! Какого-то жалкого, грязного забулдыгу в вонючем рванье!

Все еще стоявший в грозной позе и продолжавший рычать Штелер пропустил слова «грязный забулдыга» мимо ушей. Это было правдой, тем более что в последнее время подобные отзывы моррон частенько слышал от всяких самовлюбленных, разодетых в дорогие наряды бездельников. Не оскорбила его и вполне адекватная оценка поистрепавшегося платья, а вот необоснованная характеристика «жалкий» резанула слух. В воспаленном мозгу моррона, кстати начинавшего потихоньку трезветь, возникла нестерпимая потребность доказать переоценивающему свои силы молокососу обратное методом сдирания и выворачивания наизнанку его холеной, слегка смугловатой шкуры. Желание у опального барона имелось, а подходящие инструменты он уже держал в руках. К тому же зарвавшийся оппонент совершил опрометчивый поступок, весьма облегчавший задачу.

После своей пламенной речи, более походившей на воззвание, юноша не выхватил из-за пояса пистолет и благоразумно не выстрелил, а, спрыгнув с козел кареты, уверенным, мерным шагом направился к Штелеру, лишь поглаживая ладонью правой руки рукоять висевшей на боку шпаги. Возможно, у иного противника возник бы вполне уместный вопрос «почему?»: почему молодой боец так самоуверен, не воспользовался явным преимуществом в оружии, а решил устроить некое подобие честного поединка? Однако именно такого поворота событий моррон и ожидал. Он знал ответ на это «почему?», который, кстати, был довольно простым и даже закономерным.

Человек – тот же зверь, но только разумней и хитрее. Жизнь человека куда более многогранна, и поэтому если в стаде баранов или в волчьей стае всего один вожак, то в любом сообществе людей: в разбойничьей шайке, в боевом отряде, в компании бездельничающей молодежи или в целом королевстве – не важно, их как минимум два. Один вдохновляет собратьев делами, другой – пленяет их умы красивыми речами; один отвечает за крепость тел бойцов, второй – за боевой дух; первый отождествляет собой грубую силу; второй – живость ума и дерзость языка. Еще ни одному предводителю не удавалось объять необъятное и быть единственным, бесспорным, абсолютным лидером в своей стае. Пусть страной управляет король, но что он без армии и духовенства? Пусть грубая мужская сила в цене, но любая компания развалится без веселых повес и коварных задир!

Тщедушный юнец по имени Нарвис был шутом и главным злословом в компании аристократической молодежи. Он придумывал забавы для своих скучавших дружков и был первым, кто в них пускался, подавая более робким и стеснительным товарищам дурной пример. За это его и ценили! Однако когда кто-то давал проказникам и весельчакам отпор, место лидера тут же занимал «дамский угодник», бывший, судя по всему, лучшим бойцом. Трудно сказать, какой из предводителей знатной вендерфортской молодежи был главнее. Скорее всего, оба вожака гармонично дополняли друг друга и уж точно не думали соперничать между собой, деля пальму первенства. Один был душой компании, а другой – ее кулаком; одному доставалось признание товарищей, а другому – их уважение и внимание дам. Молодые барышни любят наделенных силой красавцев и редко ценят изобретательный ум.