Текст книги "Дневник грабителя"

Дэнни Кинг
Дневник грабителя

1
Фред в бешенстве

– Чего? – спрашивает Олли, черт знает в который раз направляя свет фонаря прямо мне в лицо.

– Надо взять инструкцию.

– Какую еще инструкцию?

– По эксплуатации видака.

Олли дважды обводит комнату фонарным лучом, а я вожусь с кабелями, отсоединяя их от задней стенки видеомагнитофона. Свет опять устремляется мне прямо в лицо.

– Зачем нам инструкция?

– Электрик сказал обязательно взять все руководства.

– А где они?

Классный вопрос. Можно подумать, мне об этом известно больше, чем ему. Но Олли всегда такой – мастер спросить какую-нибудь чушь. От него можно услышать все что угодно. В какой бы дом мы с ним ни забрались, он непременно начинает доставать меня вопросами типа "где тут сортир?" или "а долго мы тут пробудем?". Однажды, когда я выяснил, что мы вломились в дом студента-медика, и сказал об этом Олли, он тут же осведомился, какая у студента группа крови. На подобный бред я много лет отвечаю неизменным: "Откуда мне знать, черт возьми!" По-моему, любой нормальный человек на месте Олли давно уже понял бы, что я под этим подразумеваю.

– Откуда мне знать, черт возьми! Ведь это не мой дом, я здесь не живу! Загляни вон в те ящики наверху!

Олли заглядывает в ящики, а я протискиваю руку дальше с намерением выдернуть последний кабель. Потом вытаскиваю видак с полки и несу к задней двери – через нее мы и проникли в этот дом, – к остальным приготовленным вещам. Огромному телеку, ноутбуку, микроволновке, миниатюрному музыкальному центру, автоответчику, видеокамере, кожаному пиджаку, бутылке, на три четверти заполненной скотчем (для личного потребления позднее), и набору замечательных клюшек для гольфа.

Некоторые взломщики выносят из домов и мебель, но я в подобные игры не играю. Слишком много с мебелью мороки. Моя специализация – бытовая техника; места она занимает мало, а стоит прилично. В этом смысле выгоднее, конечно, драгоценности, но в действительности их существует не так много. Образ героя рекламных роликов "Милк-Трей", карабкающегося по водосточной трубе, чтобы украсть диадему леди Фэншоу, – не что иное, как продукт телевизионной индустрии, так сказать, романтический взгляд на грабительство. Однако если бы Раффлс забрался в этот дом, то, уверяю вас, он тоже предпочел бы аппаратуру всему остальному.

– Ты про это говорил? – спрашивает Олли, показывая мне инструкцию с надписью, отпечатанной крупными буквами на обложке: "Правила пользования вашим новым видеомагнитофоном".

– Да, про это.

– Возьми.

Он протягивает мне инструкцию.

– Положи себе в карман.

– В мой карман она не поместится.

Еще одна из характерных особенностей Олли – он вечно набивает карманы разной дрянью. Буквально минут через десять после того как мы приходим в какой-нибудь из домов, у него в брюках уже припрятано полтонны хлама, за который потом не получишь и пенни. Калькуляторы, ручки, дешевые электронные часы и все, что блестит и привлекает его внимание.

Как-то раз ему на глаза попалась большая бутыль с медяками – одно– и двухпенсовыми монетами. Эта старая ворона пересыпала их все, чуть больше девятнадцати фунтов, себе в карманы, а некоторое время спустя, в спешке сматываясь, едва перебралась через забор. Сукин сын!

– А что у тебя в кармане? – спрашиваю я.

– Шахматы.

– Шахматы?

– Да, замечательно вырезанные фигурки и складная доска. Я увидел их на кофейном столике в соседней комнате.

– Ты ведь ни черта не смыслишь в шахматах, – говорю я, сознавая, что перегибаю палку.

Если честно, я понятия не имею, умеет ли Олли играть в шахматы. Об этом у нас с ним никогда не заходила речь. Не исключено, что он действительно ни хрена в них не смыслит, как тот придурочный очкарик, который вечно всем проигрывает, а может, наоборот, не уступает в мастерстве самому Гарри Каспарову.

– Я знаю о них достаточно для того, чтобы загореться желанием приобрести эти штуковины. У меня вообще нет шахмат.

– Тебя хлебом не корми, дай стянуть какое-нибудь старое дерьмо. Может, для разнообразия попытаешься на некоторое время стать профессионалом?

– Думаешь, я не видел, как несколько минут назад ты запихивал себе в карман те диски? Кто, черт возьми, сказал, что ты имеешь право указывать, что мне можно, а что нельзя здесь брать? Не твое собачье дело! Считаешь себя боссом? А с какой это стати?

Отлично сказал, наверняка подумал он.

– Давай сюда, – говорю я, сдаваясь, и засовываю инструкцию себе за пазуху.

Мы с Олли редко ругаемся. Если бы вы увидели нас в кабаке... или... или же в любом другом месте, где мы бываем вдвоем, то определенно решили бы, что еще не встречали более дружных, чем я и он, парней. Просто во время работы, ну, вы понимаете, о чем я, мы оба постоянно пребываем в сильном напряжении. Меня все время преследует такое чувство, что мой напарник работает плохо, слишком часто отвлекается на разную ерунду, а при возникновении опасности, не задумываясь, бросит меня на растерзание копам. Уверен, и Олли ощущает то же самое, только я во время работы никогда не занимаюсь разными глупостями – в этом плане ему жаловаться не на что.

– По-моему, того, что мы выбрали, вполне достаточно, – говорю я. – Пора сваливать.

Я беру микроволновку, видак и кожаный пиджак (вообще-то если бы я надел пиджак на себя, то смог бы взять что-нибудь еще, например, камеру. Телек, естественно, оставил бы для Олли).

– Хватай, что сможешь, отнесем в фургон первую партию.

Я прислоняю свой груз к стене, достаю ключи от фургона и беру их в зубы. Лучше сделать это сейчас, чем шарить по карманам на углу улицы со всем этим добром в руках на глазах у выглядывающих из окон соседей бедолаги, дом которого мы только что обчистили.

– Готов?

– Подожди, – отвечает Олли. – Где здесь сортир? Мне вдруг захотелось по-большому.

– Что? Да ты в своем уме? Давай перетаскаем все в фургон и поскорее смоемся отсюда!

– Я чувствую, что через минуту взорвусь, – говорит Олли с таким выражением лица, какое бывает у всех людей, жаждущих облегчиться.

– Почему ты не сходил в сортир перед тем, как мы сюда поехали?

– Простите, пожалуйста, тогда я не испытывал такой нужды. – Лицо Олли напрягается сильнее. – Послушай, я и сам надеялся, что по-нормальному справлюсь с работой, а уж потом спокойно обосрусь, но так не получается. – Он смотрит на меня, а я на него сквозь темень, заполняющую гостиную. – Терпеть я больше не в состоянии. Еще немного, и моя задница просто лопнет.

С этими словами Олли отправляется на поиски сортира.

– Наверное, следует подняться на второй этаж, так ведь?

– Не знаю. Давай побыстрее, – отвечаю я. – Идиот! – бормочу я себе под нос.

– Все будет в порядке, не паникуй! Мы можем пробыть здесь хоть всю ночь.

В этом он в некотором смысле прав. Владелец дома, в который мы вломились, работает пожарным. На него нас навел один парень, часто наведывающийся в ближайшую пивную, – навел, естественно, за определенную мзду. Какой дурак станет предавать своих знакомых, если ему не предлагают за услугу хорошей выпивки? Короче говоря, Пожарный Фред на этой неделе каждый день работает в ночную смену, и на ограбление его дома у нас есть не меньше восьми часов.

Однако зачастую взломщиков ловит вовсе не хозяин, а сосед или соседушка из дома напротив, наблюдающие за окрестностями при помощи бинокля, чуть отодвинув шторку на окне. Подобные занятия относятся к сфере так называемого соседского шпионажа. Сюда же причисляются и чаепития по вечерам в среду с обсуждением выдающейся на улицу пристройки к кухне дома номер восемнадцать. И перемывание косточек Венди, дочери Одри, которую кто-то видел за магазинами в компании экспедиторов курящей (а ведь она еще и школу не окончила). И обмен впечатлениями о въехавшем в дом номер сорок три семействе негров, а также о падении цен на жилье. Все это соседский шпионаж, распускание сплетен или, точнее, сование носа не в свои дела.

– Только не стягивай перчатки, – спокойно говорю я вслед Олли.

– Почему это? Думаешь, копы захотят снять отпечатки пальцев с моей задницы? – доносится до меня откуда-то сверху его ответ.

Пока Олли на втором этаже, я еще раз внимательно оглядываюсь вокруг. Осмотр помещения перед уходом, если у тебя есть свободная минутка, никогда не бывает лишним. На серванте фотография Фреда – или как его там зовут, не знаю. Он в форме, рядом с ним чудаковатые старикашка и старушонка, наверняка родители. Этот Фред довольно здоровый малый и смотрит в объектив фотоаппарата с чувством собственного достоинства. Его старики – тоже. Я разглядываю снимок не долго. Забивать себе голову мыслями о людях, которых обчищаешь, во избежание зарождения каких-нибудь чувств к ним не рекомендуется.

Ни за что не согласился бы, например, провести целый день в магазинчике на углу, наблюдая за тем, как с утра до ночи в нем работает мистер Синг: как он расставляет товар по полкам, следит за ним и как подсчитывает жалкие гроши, полученные за четырнадцать-пятнадцать рабочих часов в сутки. Именно этими деньгами он расплачивается за аренду помещения, на них же кормит семью, а какую-то часть откладывает на будущее, чтобы через несколько лет быть в состоянии платить за учебу сына в университете. Знать обо всех этих вещах тебе ник чему. Ты не должен о них беспокоиться. Для тебя важно единственное: чтобы мистер Синг не смотрел в твою сторону, когда ты проходишь мимо полок с моющими средствами.

– Бекс, а, Бекс! – зовет меня откуда-то со второго этажа Олли надрывным полушепотом – так обычно делают люди, которые хотят, чтобы их услышал кто-то конкретный, и в то же время не желают привлекать к себе внимание.

Ход весьма глупый, по-моему, в подобных случаях лучше просто говорить обычным голосом.

– Чего тебе? – отвечаю я таким же полушепотом.

– Мне нужна туалетная бумага, здесь ее нет.

– Что-что? – переспрашиваю я в отчаянной надежде на то, что ослышался.

– Туалетная бумага, мне нужна туалетная бумага. Принеси рулончик.

Боже праведный...

– Где я возьму его?

– Откуда мне знать, черт побери! Ведь это не мой дом, я здесь не живу! – говорит он.

С пару мгновений я ворчу и ругаюсь в темноте и подумываю, не погрузить ли мне самому вещи в фургон и не смотаться ли отсюда без Олли. Нет, какой-то внутренний протест удерживает меня от подобного шага. Наверное, в детстве я смотрел слишком много английских фильмов о войне, снятых в пятидесятые: жестокий враг наступает, боеприпасы на исходе, а Кеннет Мор, хоть у него и ранена нога, до последнего остается со своим взводом.

– Никогда не бросай своих, – твердили герои этих фильмов. – Никогда.

Вообще-то и Ричард Тодд наверняка всерьез усомнился бы в справедливости этого лозунга, если бы кто-то из его бойцов подобно этому кретину Олли каждые пять минут отвлекался от дела, чтобы погадить или набить карманы шахматами.

– Бекс, а, Бекс, ты слышал, о чем я тебя попросил?

– Подожди, подожди, я ищу бумагу.

Я открываю выдвижные ящики на кухне – нижние и верхние, заглядываю под лестницу, в общем, во все места, где у большинства людей лежат запасные рулоны туалетной бумаги. И прихожу к выводу, что Пожарный Фред смотрит на хранение подобных вещей как-то по-особому.

Продолжая поиски, я вдруг ясно осознаю, что мы занимаемся сегодняшним делом чересчур долго, что давно должны были исчезнуть из этого дома, что в данный момент нам уже следовало находиться в пути. Я понимаю это, потому что ощущаю внезапно вспыхнувшее острое желание покурить. По окончании работы во мне всегда просыпается жажда никотина. Вот и сейчас организм дает знать, что я должен ехать домой, а не играть в поиски туалетной бумаги.

Только не поймите меня неправильно. Моя потребность в сигарете – это не какой-нибудь сексуальный ритуал, не смакование заслуженной доли табака после почти равноценному оргазму побега из очередного ограбленного дома. Я просто хочу покурить. Я курю каждый день и, как все курильщики, испытываю нужду в сигарете, когда заканчиваю работу. Теоретически я мог бы спокойно покурить и здесь, но я никогда так не поступаю, воспитание не позволяет. Многим людям не нравится, когда в их доме кто-то дымит. Понимаю, слышать подобные вещи от такого человека, как я, представляется вам смешным, но прошу вас, имейте по отношению ко мне хоть немного уважения.

Туалетной бумаги я так и не нахожу, поэтому решаю, что остаток от рулона кухонных салфеток и полотенце вполне сойдут для удовлетворения потребности Олли.

Не успеваю я подняться и до середины лестницы, как оказываюсь в облаке невыносимого зловония. Я отступаю на ступеньку назад, закрывая нос полотенцем и вытирая выступившие на глазах слезы. С задницей Олли определенно не все в порядке. Я прекрасно знаю, что чужое дерьмо всегда пахнет гораздо ужаснее своего собственного, но дерьмо Олли, ей-богу, – нечто из ряда вон выходящее. Запах настолько кошмарный, что я не представляю себе, как дойду до верхней ступени лестницы. Наверное, Олли питается дерьмом, вот из него и выходит в десять раз более вонючая дрянь.

– Ты принесешь наконец бумагу или нет? – орет Олли, выглядывая из-за двери туалета сквозь завесу произведенного им ядовитого смрада и явно не замечая его сильнодействия.

– Вот, лови! – кричу я, бросая наверх рулон кухонных салфеток.

Он падает, не долетев до верхней ступени, и катится назад ко мне, по пути разматываясь.

Примерно в то мгновение, когда я прихожу к выводу, что до смерти не хочу находиться в этом доме, во входной двери за моей спиной поворачивается ключ. В прихожей появляется отработавший тяжелую ночную смену Фред. Он таращит глаза на двух незнакомцев, которые наполнили его собственный дом нестерпимой вонищей и размотали на лестнице кухонные салфетки.

С его физиономии сейчас только картину писать!

Обо всем этом я могу лишь догадываться, потому что обернуться у меня нет времени – в ту секунду, когда Фред раскрывает дверь, я со всех ног устремляюсь наверх, а рулон салфеток катится дальше вниз. Я чуть ли не сшибаю с ног Олли, влетая в туалет, и только теперь осознаю, что совершил чудовищную ошибку. Воняет здесь просто убийственно. Ей-богу, убийственно!

Я опускаюсь на колени, суматошно ища глазами освежитель воздуха. Раздается стук в дверь, которую я закрыл за собой на замок.

– А ну-ка выкатывайтесь оттуда, грязные ублюдки! Я пристрелю вас обоих!

Мне не нравится, что он обращается к нам двоим. Грязный ублюдок среди нас всего один, но в данной ситуации это уточнение никого не интересует.

– Быстрее дай мне эту фигню, я вытру задницу! – кричит Олли, протягивая руку за полотенцем, превратившимся для меня в респиратор.

При любых других обстоятельствах я послал бы его куда подальше, но нынешняя ситуация исключительная.

– Вылезайте оттуда! – требует Фред, продолжая колотить в дверь.

Через несколько секунд раздается треск выламываемого шпингалета. Я подскакиваю к двери и наваливаюсь на нее всем своим весом, чтобы выиграть еще чуточку времени, за которое Олли успеет натянуть на задницу брюки и застегнуть их.

Я придумываю, что сказать Фреду. На ум приходит единственное: "Пшел к черту!" Конечно, если бы я был поэтом, или Ноэлем Кауэрдом, или Майклом Бэрримором, я подыскал бы для взбешенного пожарника, рвущегося в уборную, какие-нибудь более забавные слова. Но я ни тот, ни другой, ни третий, поэтому останавливаюсь на "Пшел к черту!". Я мысленно повторяю эту незатейливую фразу еще пару раз, хотя прекрасно понимаю, что ни к какому черту Фред не пойдет и что он мечтает сейчас только об одном: проникнуть в сортир и свернуть мне шею.

А ведь он здоровый как бык, думаю я.

... здоровый...

... здоровый...

... здоровый...

– Как открывается это окно? Где ключ? Почему этот козел вернулся домой так рано? – тараторит Олли, дергая за ручку окна.

– Считаю до трех... – угрожает из-за двери Фред.

– Да разбей ты это чертово окно! – ору я на Олли. – Долбани по нему чем-нибудь!

Олли понимает меня с полуслова, хватает в одну руку кружку для бритья, во вторую унитазный ерш, бьет ими по оконному стеклу и ныряет в образовавшуюся дыру, шлепаясь на землю раньше, чем последний осколок. Фред мгновенно просекает, что мы задумали, и быстро несется вниз с намерением поймать нас на улице.

Я тоже не медлю – молниеносно прыгаю во тьму за разбитым окном, слегка порезав при этом ногу. И только пролетая половину расстояния до земли, вдруг задаюсь вопросом: интересно, не лежит ли Олли прямо подо мной? Может, упал неудачно, потерял сознание и нуждается в медицинской помощи? О нет, только не это!

Нижние части моих ног ныряют в клумбу с нарциссами, а все остальные части меня врезаются в газон. Колени, руки, нос и подбородок болят уже до того момента, когда мне в бок наносят удар ногой.

... здоровый...

... здоровый...

Я судорожно стараюсь подняться, но Фред не дает мне такой возможности: щедро одаривает меня пинками, а по затылку пару раз заезжает кулаком.

Поняв, что сопротивляться не имеет смысла, я сжимаюсь в комок, принимая положение зародыша, и покорно отдаюсь во власть этого здоровяка. Тут он внезапно валится на меня и потрясенно смотрит куда-то вверх. Я вижу Олли, уверенным жестом замахивающегося лопатой и бьющего ею прямо по башке Фреда. Фред в считанные доли секунды уносится в противоположные полному здравию сферы, туда, где он вовсе не желает находиться, – это видно по выражению его лица.

Приободренный, я выбираюсь из-под Фреда и отползаю в сторону, а Олли наносит ему по башке, а потом по ногам еще несколько ударов лопатой.

– Давай прикончим эту скотину, – обращается он ко мне, надеясь, что я к нему присоединюсь.

У меня от боли ноет все тело. Олли опять замахивается, но я останавливаю его и тяну за рукав к задним воротам.

– Черт возьми, Олли, давай побыстрее смоемся отсюда! Мы бежим к фургону.

Я должен был бы, подобно Олли, возгореться желанием прикончить эту скотину, но решил, что с Фреда довольно и того, что он получил.

Мы бежим по ночной темноте к фургону. Я в бешенстве – главным образом от осознания нелепости ситуации. Любой, кто взглянул бы на нее со стороны, решил бы, что во всем произошедшем виноваты только я и Олли. Как несправедливо!

2
Почти как у белок

Воровать нехорошо.

Неужели? А кто сказал, что это нехорошо?

Бог, а Бог все знает.

Верно, но Бог говорит и много других вещей, большинству из которых мы предпочитаем не придавать значения, потому как они не вполне вписываются в процесс осуществления наших жизненных планов.

Не укради – одна из десяти заповедей.

Да, но основная масса людей только об этой заповеди и помнит. Об этой да еще о парочке – не убий и не прелюбодействуй. О других в наши дни забывают по той простой причине, что соблюдать все десять просто неудобно. Многие люди, в том числе и я, не могут даже удержать их все в памяти – штук пять вообще не в состоянии припомнить. Какой смысл тогда, скажите на милость, ссылаться на них?

Возьмем, к примеру, заповедь "не упоминай имени Господа Бога всуе". Она не более и не менее важна, чем "не укради" или "не возжелай задницы – или чего-то там еще – ближнего своего", так ведь? Но многие ли из нас строго придерживаются этого закона, а? Ну кто, скажите, пожалуйста; ни разу в своей жизни не произнес чего-нибудь типа "Боже, как же от тебя воняет!" или "Ну и дрянь же ты, прости меня Господи!"? И, говоря подобное, никто не ощущает себя грешником. Конечно, если ты ругаешься в присутствии, положим, собственной бабушки, тебя могут попросить выражаться поприличнее, но ведь никому не придет в голову подсказать, что, произнося имя Всевышнего всуе, ты совершаешь страшный проступок, я прав?

А заповедь "не прелюбодействуй"? Ее-то люди обожают цитировать. Не знаю, может, этого момента кто-то просто не учел, или все умышленно делают вид, будто не задумываются над данной деталью, но разве Мария уже не была женой Иосифа, когда к ней явился Бог и оплодотворил ее? Об этом по той или иной причине все предпочитают молчать. Бог, мол, есть Бог, и нет ничего страшного в том, что Мария стала матерью Иисуса Христа.

А-а, но Господу позволено совершать подобное, ведь он Бог.

Правильно, но в этом-то и состоит неувязочка. Выходит, Бог ничем не отличается от всех тех боссов-самодуров, которым я в тот или иной период своей жизни подчинялся.

Значит, он тоже хочет, чтобы мы следовали не его примеру, а только его указаниям. И если бы ему пришло на ум ограбить мой дом, это также не считалось бы чем-то предосудительным, а полиция не имела бы права прикасаться к нему, потому что Бог не обязан подчиняться тем законам, которые руководят нами. И страховка в таком случае мне не помогла бы, ведь деяния Божьи не упоминаются в страховых полисах.

Зачем же Господу грабить чей-то дом?

Может, и незачем, но я привел этот пример просто для того, чтобы доказать неубедительность столь любимых всеми догматов. Кроме того, я вообще человек неверующий и не имею никакого отношения к десяти заповедям. Они изобретены для христиан, а я не христианин и не обязан им следовать. Смешно соблюдать правила какого-нибудь клуба, если ты в нем не состоишь, верно ведь? Я также и не иудей, поэтому по утрам, читая газету и попивая чай, смело и с большим удовольствием ем бутерброды с беконом.

Все равно воровать нехорошо. В цивилизованном обществе, независимо от того, ходишь ты в церковь или нет, это признанная всеми истина.

Да, но почему, если воровать так уж нехорошо, черт возьми, все этим занимаются?

Не все.

А я говорю: все. В большей или меньшей степени, но то или иное воруют все без исключения. Будь то пара скрепок из коробки с канцелярскими товарами в офисе, несколько досок со стройки или пять с половиной миллионов слитками золота. Каждый человек хотя бы раз в своей жизни берет то, что ему не принадлежит, значит, любого из нас можно назвать вором.

И того, кто взял пару скрепок, и того, кто украл пять миллионов слитками золота? Но ведь это несравнимые вещи!

Почему же несравнимые? Разница между похитителем скрепок и похитителем золота заключается лишь в масштабах украденного. Все равно что сардина и кит: и та, и другой – рыбы, обе эти рыбы плавают в море. Единственное их различие – в размерах: кит гораздо крупнее сардины, вот и все. Я уверен, что, если вы спросите у похитителя золотых слитков, считает ли он вором человека, ворующего видаки, он ответит, что нет.

А как же моральная сторона вопроса?

При чем здесь моральная сторона? Каким образом можно увязать мораль с видеомагнитофоном? Представьте себе, например, такую ситуацию: волк или какая-нибудь другая тварь нападает на зебру, перегрызает ей горло и намеревается спокойно ее съесть, как вдруг перед этим волком появляется лев и отбирает у него добычу. Казалось бы, волк честно поймал зебру, и она по праву принадлежит ему, но лев об этом не задумывается, так ведь? И он, и волк, и зебра подчинены закону выживания сильнейших, закону джунглей. И никто из наблюдающих за тем, что происходит, не называет льва, присвоившего завтрак волка, мерзавцем. А гиены даже выстраиваются в ряд и ждут, пока царь зверей не насытится и не уйдет, чтобы доесть за ним остатки.

У белок все происходит почти так же. Если одна белка случайно натыкается на тайник с орехами, сделанный другой белкой, она отнюдь не думает: "Ну и ну! Сколько же тут орехов! Вот бы забрать их все себе, чтобы не помереть зимой с голоду. Но я не могу поступить так, их припас старик Сэмми, значит, они принадлежат ему". Нет, белка просто перетаскивает их в свой тайник, а Сэмми оставляет на зиму с носом.

Однако белок за подобные выходки мы не осуждаем и не называем их аморальными, хотя от меня они мало чем отличаются, разве что единственным: люди, которых я оставляю без видаков, не протягивают ноги. В этом смысле я стою на ступень выше белок.

Вообще-то ограбление домов, конечно, имеет некоторое отношение к морали. Но мораль – это нечто более глубинное, более возвышенное. Она напрямую связана с доверием и предательством, а отнюдь не с видеомагнитофонами, микроволновыми печами и кожаными пиджаками. Хотите поговорить о морали, что ж, ладно, я поведаю вам, что нахожу аморальным.

Аморально рисковать собственной жизнью, воюя в Малайе, подчиняться всем предписанным правилам, на протяжении всей свой треклятой жизни послушно платить налоги, а на старости лет, когда от тебя уже нет толку, пухнуть с голоду на выделенную государством пенсию. Вот это, по-моему, аморально. Вот это называется злоупотреблением доверия.

И не пытайтесь растолковать мне, что правильно, что дурно, что безнравственно, что нет. Я не раз видел собственными глазами, какие явления называют в нашем "цивилизованном" государстве моральными, – подобное в голове не укладывается. А я если и обчищаю чьи-то дома, то не злоупотребляю ничьим доверием. Хозяев этих домов я не знаю, а потому и речи об их ко мне доверии в данном случае идти не может. Если бы я был знаком с этими людьми, если бы они считались моими друзьями или товарищами – тогда другое дело, тогда мои действия и в самом деле назывались бы аморальными.

Хотя одно подобное происшествие в моей жизни все же случилось. Того парня звали Иан Бэнкс. Мы вместе учились в младших классах, а потом – в средней современной школе. Он жил в нескольких минутах езды на велосипеде от моего дома. Я нередко брал своего Экшн-Мэна, ехал к Иану и в который раз убивал его. Убивал Экшн-Мэна, естественно.

Иану покупали гораздо больше игрушек, чем мне, даже больше, чем этим придуркам Хэмли. У него был и Капитан Кидд, и Тин Кэн Элли, и Резиновый Армстронг. А однажды мама купила ему Стива Остина с бионическими руками, бионическими глазами и со всем остальным бионическим. Купила просто так (не на день рождения и не на какой-нибудь другой праздник). Я тогда чуть не умер от зависти. "Человек на шесть миллионов долларов" была в тот период моей любимой передачей, и вот у Иана, у этого сукина сына, появляется Стив Остин!

Иан играл с ним передо мной и моим Экшн-Мэном три дня подряд, пока я не решил, что должен действовать. И вот, дождавшись момента, когда Иан вышел в туалет, я засунул Стива Остина себе за пазуху, крикнул Иану через дверь "пока" и смотался. Естественно, чтобы вычислить, что случилось, помощь Шерлока Холмса никому не потребовалась. Не прошло и получаса, как Иан вместе с матерью явились ко мне и потребовали вернуть им бионического человека.

Иан был весь в слезах. Тогда я подумал, он плачет из-за того, что лишился любимой игрушки, и лишь по прошествии времени до меня дошло, что дело было совсем в другом. Его убило то, что игрушку стянул у него не кто иной, а лучший друг, стянул так запросто, без колебаний. Он чувствовал себя преданным и оскорбленным, и я в попытке искупить перед ним вину рассказал о своей выходке всем нашим одноклассникам.

После того происшествия Иан больше никогда со мной не разговаривал. А я теперь, если и ворую что-нибудь у друзей, делаю это только в тех случаях, когда уверен, что на меня не падет подозрение. Еще раз испытать те чувства, какие я пережил тогда, мне совсем не хочется.

Значит, ты считаешь, это правильно – брать вещи, которые тебе не принадлежат? Вещи, для приобретения которых другие люди честно трудились?

Я не говорю, что это правильно, но не могу признать и того, что это предосудительно. И потом, не мне определять, что в жизни хорошо, что плохо.

Кто в таком случае дает тебе право присваивать имущество других людей?

Никто. У меня нет этого права.

Почему тогда ты занимаешься грабежом?

Черт подери, а почему бы мне им и не заниматься? Я, чтобы выжить в этом мире, нуждаюсь в деньгах, как любой другой человек. Ведь не воздухом же мне питаться? Вставать по утрам и ходить куда-нибудь на работу у меня нет желания, вот и все.

Только не поймите меня неправильно, я не выступаю против труда. И не вижу ничего плохого в том, что большинство людей работают, особенно если им нравится их занятие. Только я жить такой жизнью не могу. Я пробовал, и меня все это не устраивает.

Понимаете, моя проблема состоит в том, что я не в состоянии целый день находиться в обществе разных кретинов, большинство из которых обычно занимают высшие посты и только и ждут удобного случая поймать тебя на каком-нибудь проступке. То ты опоздал, то свистнул скрепку, то заснул на письменном столе (с лопатой в руках, за рулем). Черт, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на выяснение отношений с идиотами. Школу я окончил много лет назад и больше не желаю ходить со склоненной головой и слушать выговоры за то, что я сделал очередную татуировку. Всем этим я сыт по горло.

Но, как я уже сказал, в общем, я ничего не имею против тех, кто работает. Если вы чувствуете, что счастливы, честно трудясь целый день и честно получая за это деньги, я за вас рад. Что же касается меня, я предпочитаю заниматься нечестной ночной работой. И время суток это я предпочитаю всем остальным, и зарабатываю больше (хотя никто не гарантирует вам зарплаты, если вы трудитесь на себя). К тому же я не обязан подчиняться дуракам и не плачу налогов.

Почему же тогда все остальные люди не занимаются исключительно тем, что им больше нравится?

Не знаю. Скорее всего просто боятся закона. Да, точно. Им мешает страх перед вероятностью быть пойманными. Это, на мой взгляд, – единственная причина, мешающая остальным людям заниматься тем, чем занимаюсь я. Если кто-нибудь станет доказывать мне обратное, я назову этого типа лжецом. И пожалуйста, не надо опять заводить ту старую песню о правильном и неправильном в жизни. Я на сто процентов уверен, что любой человек, окажись перед ним банк с миллионом фунтов, в который можно просто зайти и совершенно безнаказанно взять этот миллиончик, сделал бы это. За исключением, наверное, султана Брунея, королевы Великобритании и Ричарда Брэнсона, у которых уже имеется по парочке миллиардов.

А те, кто боится быть пойманным, страшатся больше всего попадания в тюрьму и, главное, "лишения свободы". Но ведь это полный абсурд! Какой такой свободы может лишиться человек, вынужденный лучшие годы своей жизни проводить в месте, которое он ненавидит, отдающий львиную долю заработка неизвестно кому и умирающий, так и не познав счастья? Чтобы лишиться свободы, надо прежде всего хотя бы чуточкой этой самой свободы обладать. Работа, по сути дела, то же отбывание срока. Истекает этот срок в момент ухода на пенсию, а приговор выносится еще при рождении человека. Люди так привыкают к подобной жизни, что представить себе не могут буднего дня, в который им не нужно подниматься ни свет ни заря и куда-то идти.

Нет, все это не для меня, спасибо. Я в такие игры не играю.

Но ведь далеко не все люди разделяют твое мнение, согласен?

Конечно. Если бы все рассуждали так же, тогда и грабить было бы некого.