Текст книги "Судьба вампира"

Менкар/Сезон крови

Новая реальность, или старайся быть самим собой.

Первое, что он почувствовал после пробуждения, была любовь.

Щемящее томление в усталом сердце, которое не билось.

Потом он открыл глаза.

Откровение, явившееся ему сразу после этого, было самым сильным впечатлением за всю его жизнь, ибо тьма, застившая мир все эти годы, исчезла.

Ощущение от созерцания солнечного света, затапливающего большую часть его спальни, было непривычным и даже несколько болезненным. Уголки глаз нестерпимо жгло. Когда он пытался моргать, отяжелевшие веки поднимались с трудом, будто были налиты свинцом. Но его не оставляло чувство, что скоро это пройдет. Пройдет, как только он привыкнет к свету.

Воодушевленный этим, он поднял голову и осмотрелся.

Свет пробивался сквозь единственное окно, падал на просторную кровать с резным изголовьем, над которым висело деревянное распятие.

– Уже утро? – спросил он, впервые увидев свою сестру.

Худая брюнетка с приятным лицом сидела на краю кровати, положив руку на одеяло.

– Уже почти день, – сказала она и улыбнулась.

– Что случилось со мной?

– Не знаю. Я надеялась, ты сможешь ответить мне на этот вопрос. Когда я тебя увидела, ты шел от озера без трости один, как будто видел перед собой дорогу. Ты сам зашел в дом и исчез в своей спальне, – она коснулась рукой его лба. – Такой холодный. Ты не заболел?

Он присел, упершись локтями в изголовье кровати.

– Я всегда знал, что у тебя теплые, нежные руки, но не знал, что у тебя такие добрые глаза и такие симпатичные ямочки на щеках, – его лицо засияло от счастья. – Я делал выводы лишь по голосу.

Поначалу он подумал, что его сестра лишилась дара речи. Она беззвучно шевелила губами, пытаясь произнести какое-то слово, и только после двух или трех ее безуспешных попыток он понял, что она хотела спросить его: «как?».

– Да, я могу видеть. Не спрашивай меня, каким образом я обрел зрение, я и сам не знаю, – соврал он и удивился, как ловко у него это вышло. Он почти поверил сам себе.

– Что ты чувствуешь?

– Наверное, это похоже на чувства ребенка, который за одно мгновение преодолел расстояние в несколько лет. Только-только он учился ходить, а теперь разумно мыслит.

– Невероятно… Это настоящее чудо, Люций, – она повернулась к распятию. В следующую секунду он догадался, что она собирается делать.

Присев на колени у кровати, она воздела руки вверх и зашептала.

– Спасибо тебе, Господи… Я так долго молилась за него, так долго… И вот, наконец, мои молитвы услышаны!

Люций ступил на пол.

Ходить по деревянному паркету, видя каждую дощечку под ногами, было совершенно новым, необычным ощущением. Люций вновь вернулся в своих мыслях к чувствам ребенка, который делает первые шаги.

Его ступни соприкасались с лакированным дубом сотни раз до этого, но в это утро эти касания были легки и невесомы, как никогда прежде.

Он смотрел на казалось бы такие знакомые предметы, и не мог поверить в их существование. Вот шкаф. Такой старый и обшарпанный, он выглядел, как древнее ископаемое, и вызывал улыбку. Вот стулья. Два близнеца из вишневого дерева с мягкими спинками. Вот низкий круглый столик, за которым он просиживал долгие часы в одиночестве, рождая в муках творчества рифмованные строки. А вот и тумба, такая массивная, такая толстая, словно надутый индюк. На ней он обычно оставлял свои блокноты, к утру исписанные вдоль и поперек.

Здесь все было другим. Для него открылся целый мир в новом ярком свете, хранить который теперь он будет вечно. Краски, эти дивные поющие краски… Господи, сколько времени пропало даром, когда он не мог видеть эти бьющие по глазам цвета! Сколько бездарно проведенных часов в кромешной темноте! И сколько надежд, безвестно потонувших в черном облаке печали, незримо нависавшим над всем тем, чего он не видел раньше.

Какое счастье, что теперь все это позади. И какая же все-таки есть высшая справедливость в том, что, несмотря ни на что, он дождался своего часа.

– Я сейчас же бегу по домам рассказывать соседям о чуде, случившимся с моим братом! – Камелия кинулась к двери, но поэт остановил ее.

– Стой, – сказал он. – Бог здесь ни при чем. И рассказывать о моем чудесном прозрении никому не нужно.

Девушка остановилась у порога. Люций увидел слезы на ее глазах. – Но почему?

– Это мое решение, и я не собираюсь тебе его объяснять. Я знал, я всегда знал, что мой час настанет, и мне обязательно повезет. И вот он настал. И я хочу сохранить это в тайне.

– Ты хочешь скрыть такое чудо, Люций? Это ведь кощунство. Люди должны знать, какую силу имеют молитвы.

– Тут дело не в твоих молитвах. Не бог помог мне.

– Не бог? Ты не ведаешь, что говоришь. Кто, кроме бога, способен исцелить от слепоты?

Впервые Люций подумал о том, что на самом деле и не знает, кем является Венегор. Он мог быть кем угодно. И самим Дьяволом во плоти, и простым кровопийцей, пусть даже самым древним на земле.

– Один человек помог мне. Не спрашивай меня, кто он и откуда. Я и сам не знаю.

Я просто закрыл глаза и представил себе звездное небо. А когда открыл их, увидел его воочию. Случилось невероятное. Торжественное спасение отверженной души!

Miraculum, nihil aliud![1]1
  чудо, не иначе! (лат)


[Закрыть]

Назови как угодно, только не трепи кому попало. Это не их дело. Никто не должен знать о том, что я прозрел.

– Ты боишься, что если я расскажу об этом кому-нибудь, то зрение вновь покинет тебя?

Он размышлял ровно секунду, прежде чем ответить.

– Да, – снова соврал он и затаил надежду на то, что было бы неплохо заставить ее думать именно так.

Вернуться к озеру было его первым желанием после разговора с сестрой. Он понимал, что передвигаясь без помощи трости, с собакой, идущей рядом без привычного поводка, он рискует привлечь к себе излишнее внимание. И все же он решился на столь отчаянный поступок, ведь вновь хвататься за деревянную рукоятку опостылевшей палки или сжимать в руке проклятый поводок он не согласился бы ни за что на свете.

После ночного дождя в воздухе царила утренняя прохлада. Люций вдыхал полной грудью запах свежескошенной травы и торопливо шел к Пиале.

Впервые в жизни он увидел радугу. Ее небесный полукруг играл на солнце яркими цветами. Услада глаз, он видел все!

Он простоял на одном месте не одну минуту, чтобы запечатлеть в своей памяти сие явление, которое казалось ему настоящим волшебством. Быть может, даже более необычным, чем его прозрение.

На его счастье на берегу не было ни души. Не спеша, он присел на корточки. Перед тем, как взглянуть на свое отражение, он закрыл глаза.

В следующий миг он наклонился над водой, ожидая вблизи рассмотреть каждую черточку некрасивого лица бывшего калеки. Но, открыв глаза, не увидел ничего.

Мелкой рябью расходились круги по воде, покачивалось илистое дно. Резвые мальки метались стайками на самой глубине. Застывшая в небе радуга отражалась в воде разноцветьем живых полос. Но это было все, что показывало ему озеро. Себя он в нем не видел.

В середине дня в Менкаре снова пошел дождь.

С его приходом Люций почувствовал прилив новых сил и, как ни странно, голод.

К тому моменту, когда голод стал невыносим, он уже покинул берег и направлялся к дому. Солнце продолжало светить ярко-ярко, проливая жгучий свет на пустынную дорогу.

И вдруг на опушке леса он увидел женщину. Она стояла одинокая, неподвижная, словно спрятанная от остального мира могучей стеной холодного дождя.

И он пошел к ней.

– Люций?

Господи, это была Аника!

Поэт замер в шаге от своей возлюбленной и протянул к ней руки.

– Ты можешь видеть?

– Да, – он облизнул пересохшие губы и почувствовал вкус крови.

– Но как, Люций? Что с тобой случилось?

Вместо ответа он взял ее за руку. Она подалась к нему. И спустя миг стена дождя взорвалась. И теперь они стояли вдвоем под проливным дождем и смотрели друг на друга.

А потом поэт потерял рассудок.

Он потянулся за поцелуем, а припал зубами к шее. Девушка дернулась и попыталась вырваться из смертельных объятий. Но безуспешны и наивны были ее попытки.

– Ты будешь моей вечно… – прошептал влюбленный, ловя эхо собственных слов на кончиках выдвинутых наружу клыков.

Она чуть слышно застонала, тело ее содрогнулось, а потом она вздохнула в последний раз и отдалась на волю нежного вампира.

Люций пил ее кровь, закатив глаза (пить кровь той, которую так любишь – это ли не счастье?), и пока не насытился, не мог унять дрожь во всем теле и успокоить расшатанные нервы.

Когда же ливень пошел на убыль, он оторвался от раны и посмотрел на небо.

По-прежнему светило солнце, ослепляя его яркими лучами.

Люций понял, что сидит на опушке леса рядом с незнакомой девушкой и вгрызается зубами в ее запястье. Кровь свежими струйками стекает по кисти и капает на мокрую землю. Там в луже смешивается с водой и бежит по зеленой траве багровым ручейком.

Он вздрогнул и отшатнулся от незнакомки. Та издала слабый стон. Голова ее качнулась и повернулась набок. Волосы откинулись назад. И взору Люция предстал кроваво-красный след от укуса. Прямо над ключицей.

Ужас охватил поэта. И первой мыслью была мысль о бегстве.

– О, нет… – вырвалось у него, когда он увидел (и, наконец, осознал) то, что совершил.

– Аника? – обратился он к бездыханному телу, прекрасно понимая, что ответа не дождется.

В следующий миг взгляд его упал на опрокинутую корзину под ногами бедняжки. Рядом с ней лежали свежесорванные лесные ягоды.

Он бежал по лесной тропинке, на ходу вытирая руку от крови рукавом потрепанной камисы. Наконец, он получил то, что хотел. Без чего не представлял своей дальнейшей жизни. Он испытал настоящее блаженство. Да, да, именно кровь являлась тем блаженством, за которое он ошибочно принял свое прозрение. И вкус этого блаженства производил наркотический эффект.

Вечером того же дня Люций вернулся домой в подавленном настроении, ухудшить которое умудрилась Камелия, задавая свои глупые вопросы.

Несмотря на поздний час, она ждала его на кухне. Как и в былые времена, она сидела за столом с расставленными тарелками и читала какую-то книгу.

– Меня не надо больше ждать, – кинул он с порога. – Теперь я не слепой и сам могу дойти до дома.

– Я просто… просто волновалась. Тебя так долго не было… Где ты был, Люций? – Камелия заметила на его лице капельку крови, притаившуюся на щеке у верхней губы.

– Я обязан перед тобой отчитываться?

– Раньше ты всегда говорил, куда уходишь, – она встала и подошла к брату.

– То было раньше. Потому что ты должна была знать, где меня искать, чтобы отвести домой. Теперь все поменялось.

– У тебя кровь, – она коснулась его лица, но он тут же отдернул ее руку.

– Ты будешь ужинать?

– Нет, – Люций даже не посмотрел на накрытый стол. – Я не голоден.

Когда он стал подниматься к себе в спальню, она его тихо спросила.

– Что-то случилось?

Он обернулся. Глаза его метнули молнии. Это были не его глаза. В них не было присущего поэту озорства и света. Какие-то чужие, обремененные нуждой, холодные глаза.

Не в силах долго терпеть его взгляд, она отвернулась в сторону.

– Если ты имеешь в виду это, – он размазал по щеке каплю крови, – то не беспокойся. Просто я зацепился за куст в лесу.

– Да, конечно, – Камелия согласно кивнула.

На этом разговор брата с сестрой, двадцать с лишним лет проживших друг с другом под одной крышей, завершился. Только Камелия вынесла из него то, что Люций врет.

Ибо на лице была не его кровь.

Наутро Люций узнал, что в Лунной Бухте пропала дочь пекаря, живущего на соседней улице. Вчера днем, еще до того как пошел сильный дождь, она отправилась в лес собирать ежевику и шиповник. Но к вечеру так и не вернулась.

Смерть девушки вызвала у поэта смешанные чувства. Он знал, что рано или поздно она появится здесь снова, но уже в другом обличье. Это угнетало, потому что винить в своей беде она будет его. Но было и радостное чувство – осознание того, что Аника жива и невредима.

Ночь, проведенная им в тоске и горе, постепенно забылась. И теперь он жил только одним – желанием поскорее увидеть певицу.

Он подолгу сидел перед бронзовым зеркалом в гостиной и смотрел в пустоту. А когда в доме появлялась Камелия, он уходил в свою спальню и там продолжал предаваться черной меланхолии.

Настойчиво и самозабвенно он убеждал себя в том, что красив и может претендовать на роль жениха оперной дивы. И в то же время сходил с ума от невозможности подтвердить это или опровергнуть.

Камелии не нравились поздние возвращения брата домой. Он приходил почти под утро. Больше она не встречала его у порога, былой контакт с ним был потерян. Он стал нелюдим, молчалив, угрюм.

Как-то сидя у окна в своей спальне, она поймала себя на мысли, что тоскует по тем временам, когда он был незряч. Да, да, именно, когда он был незряч, как бы кощунственно это ни звучало.

Раньше он был куда веселее и жизнерадостнее, куда более словоохотливее, и сам искал общения с людьми. Знакомыми, гостями (пусть и не частыми, но желанными), чем вызывал к себе симпатию многих приходящих и благодушие соседей. Теперь же он отстранился от всех. Утонул в своих унылых размышлениях, стер себя с лица земли, превратился в тень подлинного Люция.

Люди перестали приходить в их дом. Лишнего слова от него было не добиться, поговорить о чем-то невозможно, сходить куда-то утопично. Бледная маска холодной отстраненности стала его вторым лицом.

Эскудо уже не приветствовал его, когда поэт приходил домой и не провожал, как раньше до двери, когда он уходил. Пес избегал своего хозяина и больше времени проводил с Камелией.

Шли дни, а отчуждение брата и сестры становилось все сильнее. В тот вечер, когда Люций пробирался, словно вор, в помещение театра через черный ход, Камелия молилась за него в темноте своей комнаты…

Аника выступала в «Элегии», единственном в городе театре, уже около года. Певице с лихвой хватило этого времени, чтобы пленить широкую общественность Менкара, особенно ту его часть, которая относила себя к творческой знати и была наиболее подвержена умилению.

Сегодня был тот день, когда очередь за билетами выстроилась с самого утра. Люций послушно отстоял ее до конца. Приобретя заветный квиток, он решил не дожидаться начала представления и проник в театр заблаговременно.

Обманным путем пробравшись в закулисье, поэт притаился в уголке и стал поджидать певицу. Когда она вышла из гримерной, впопыхах застегивая концертное блио, он преградил ей путь, встав в узком проходе прямо перед ней.

Реальность совпала с вымыслом. Да что там, она превзошла фантазию поэта!

– O, mea diva![2]2
  моя богиня (лат)


[Закрыть] – воскликнул он, простирая к своему кумиру руки. Услышать тебя – это подарок судьбы. Но вот увидеть тебя… Это уже настоящее счастье!

– Кто вы? – недовольно спросила девушка с рваной стрижкой соломенных волос.

– Меня… меня зовут Люций. Я поэт, – он заикался и не мог отвести взгляда от прекрасного лица, что было безукоризненно, словно сотворено по заказу самой взыскательной публики. В ее глазах, небесных лунах, застыла цельность мироздания – всего того, что видел в своей жизни Люций. И, как показалось, душа, не омраченная ничем. – Что вы здесь делаете?

– Я пришел сделать тебя счастливой, Аника, – поэт пожал плечами и улыбнулся.

– Сделать меня счастливой? Вы сумасшедший? Кто вас пустил сюда?

– Я слишком долго ждал, чтобы отложить сей волнительный момент на неизвестный срок. Твой голос мне давно знаком, Аника, и я влюблен в него безумно!

– Я рада, юноша, но у меня концерт, – она попыталась обойти его, но Люций не дал ей сделать и шага.

– Не уходи, прошу… – он упал перед ней на колени, – Раньше я не имел возможности видеть тебя, ибо был безнадежно слеп. Я лишь представлял тебя в своих снах. Рисовал образ с картинки, которую мне пересказывали другие люди. Те, кто видел тебя воочию.

Если бы ты знала, сколько бессонных ночей я провел в своей спальне, думая о тебе! Сколько слез я выплакал, лелея мечту о такой пленительной реальности. И вот, наконец, я обрел ее!

И я ни о чем не жалею, – он уставился на нее снизу вверх.

– Что вы хотите от меня? – в холодном тоне красавицы слышались нотки нетерпения (и злости?).

– Ничего, – но Люций поленился их услышать. – Ничего, ей-богу. Хочу иметь возможность видеть тебя всегда. Слушать тебя всегда… – Так приходите на мои выступления.

– Нет, Аника, нет, это все не то! – поднявшись, поэт воздел руки вверх. – Твой голос я слышал сотни раз, и он поистине прекрасен, но я хочу иметь возможность видеть тебя рядом со мной. Всегда видеть тебя рядом со мной…

– Не понимаю, о чем вы?

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, – последние слова буквально сорвались с его языка. Он не хотел говорить это вслух, но когда сказал, не пожалел об этом. Потому что на душе вдруг полегчало.

– Это моя мечта, – пытаясь сгладить суровую резкость правды жестом оправдания, он склонил голову перед певицей.

– Вы с ума сошли! – путь от раздражения до страха был коротким. Певица поняла, что этот человек, кем бы он ни являлся, несомненно, одержим.

– Убирайтесь! – Аника двинулась в сторону, но он схватил ее за руки и прислонил к себе. Она уловила его ледяное дыхание. Сердце ее замерло от испуга. В этот момент она не знала, чего бояться больше: дальнейших действий необузданного поклонника или своих собственных слов, которые способны были спровоцировать его на эти самые действия.

– Знаешь, на что я пошел, чтобы увидеть тебя, Аника? – поэт дрожал от возбуждения. Только теперь оно было вызвано не предвкушением встречи, а ослепляющей похотью.

– Ты даже представить себе не можешь, что я отдал в обмен на это, – его руки обхватили ее лицо.

Он потянулся, чтобы поцеловать ее в губы, но она успела отвернуться.

– Уйди прочь, животное! – понимая, что своим поведением только разозлит безумца, Аника все равно не могла воздержаться от летящих с языка бранных слов.

Люций как-то странно посмотрел на нее, но в глазах его не было обиды. Они были затуманены пеленой безумия. Так выглядят глаза зомби. – Ты не понимаешь… – Уйди!

– Не гони меня, не надо…

Внезапно Люций вспомнил, как утопал в мечтах, взлелеянных совершенством любимого образа. Целый год он страдал от неразделенной любви. Но была надежда. А что теперь? Он будет вынужден страдать всю жизнь?

– Я прошу.

– Нет, это уже слишком, – певица сделала еще одну решительную попытку и, наконец, вырвалась из его железной хватки.

– Кто-нибудь! Помогите! – закричала она, пятясь от поэта в сторону гримерной.

– Звать не пойми кого только для того, чтобы прогнать меня прочь! Скажи мне, я тебе совсем не интересен?

– Оставь меня в покое!

Не говоря больше ни слова, Люций пошел на нее. Губы его, дрожа и расползаясь, обнажили острые клыки. Лицо его похоронило всякую надежду, и с ужасом она увидела в его глазах безжалостную ярость.

– Быстрее! Быстрее же! – кричала певица кому-то за спиной.

На свою беду Люций услышал сбивчивый топот слишком поздно. Когда они появились в коридоре, он не был готов к горячей встрече.

– Что произошло? – спросил один из них, подбежав к поэту.

– Он! – Аника ткнула пальцем в незнакомца, – … пытался напасть на меня!

– Это ложь! – вскричал Люций и снова бросился к певице.

Трое дюжих стражников скрутили его в считанные секунды. Двое из них схватили его за волосы и приподняли голову.

– Откуда он взялся, госпожа?

– Сама не знаю. Появился из ниоткуда, – певица указала на выход. – Выставите его за дверь. Немедленно! – она бросила последний взгляд на поэта, и взгляд ее был полон отвращения.

– Может, сдадим его скобрам? Пусть разбираются.

– На них мало надежды. Или вы хотите убедить меня в том, что мне не стоит доверять своей охране?

Больше вопросов стражники не задавали.

– И сделайте так, чтобы я больше никогда не видела этого человека.

– Опомнись, Аника! – кричал поэт, но слова его тонули в аплодисментах публики, которая уже начала приветствовать любимицу Менкара.

Звуки ее удаляющихся шагов он услышал одновременно с тем, как заплакал. Слезы текли по щекам, но не жгли плоть, как раньше, когда он плакал из-за своей слепоты.

Побег

День близился к своему завершению, но ни звонка от адвоката, ни самого адвоката не было.

Предал.

Эта мысль пугала.

Сукин сын.

Виктор зря на него понадеялся. Но другого выхода у него не было. Хотя…

Что бы на его месте сделал Великий Сошо? Правильно, он бы просто сбежал.

Боковым зрением Виктор уловил какое-то движение за решеткой камеры. Обернулся. И увидел шефа полиции. Тот стоял, прислонившись к двери, и наблюдал за арестантом.

– Как вы себя чувствуете, мистер Мурсия? – спросил Антон Варга, не забыв при этом улыбнуться.

Как же надменно смотрелась эта обманчивая улыбка на его упитанном, потном лице.

– Спасибо, – прокряхтел писатель. – Терпимо.

– Я пришел вам сказать, что ваш адвокат так и не приехал. Думаю, вы тоже ждали его с нетерпением. Что ж, возможно, скоро мы узнаем, с чем это связано, но в любом случае без адвоката вы не останетесь. Мы предоставим вам местного правозащитника.

Виктор молча слушал шефа полиции. Он знал, о чем будет говорить Антон Варга, и еще он знал, что такое защита государственного адвоката, тем более местного. И это знание не прибавляло ему оптимизма.

Спустя пять минут Варгу у двери камеры сменил уже хорошо знакомый писателю Верзила.

Решение пришло само собой.

Виктор закашлялся.

Через минуту он уже загибался от лихорадочных спазмов в груди, согнувшись в три погибели в углу тюремной камеры.

– Какого черта? Заткните кто-нибудь этого ублюдка! – послышался голос за стеной. Несмотря на свой грозный вид, перегородки в тюремных помещениях были тонки, как стены карточного домика. Может, это Лео так орет, заливаясь диким воплем?

Голос был похож.

К двери снова подошел Верзила.

– Эй, забулдыга? Что с тобой? – буркнул он через решетку.

Писатель замолчал. Приподняв голову, он посмотрел на надзирателя. Изо рта его вытекала белая пена, во взгляде застыла боль. Но где-то там, на дне усталых глаз притаился черный гнев. Злорадство вечное, не свойственное ему ранее, но в роковой момент сверкнувшее карающим мечом.

Энергию воли нельзя было сдержать, она превратилась в один мощный поток сознания, который ударил по глазам Верзилы, приказывая слушаться.

«Открой»! – Скомандовал он взглядом.

Слово зазвенело в голове атакуемого. В интонации, что была для жертвы скорее благозвучием, чем криком, прозвучала решительность Хозяина. Того, в чьих руках сокрушительная власть.

Виктор не знал, откуда у него взялось это превосходство, эта необъяснимая уверенность в себе, но чувствовал, что способен на многое. Не прибегая к каким-либо действиям, не делая даже шага в сторону двери, он просто повторил беззвучный приказ и стал ждать его выполнения.

И ожидание его оправдалось в полной мере. Верзила достал из заднего кармана брюк связку ключей, выбрал среди них один и сунул его в замок. Открытие двери сопровождал противный визг несмазанных петель.

«Подойди»

Мысленные приказы были короткие и резкие, как точечные удары боксера.

Верзила подошел к заключенному и замер на месте. В его глазах зияла пустота. Он был выше писателя на целую голову и шире чуть ли не вдвое, но это нисколько не пугало арестанта.

«Отдай мне ключи»

Снова приказ-кинжал, который вонзился в разум надзирателя со стремительностью кобры.

Угроза змеиного укуса исключала всякую возможность для неповиновения. Крамольная мысль едва родилась в зомбированном мозгу Верзилы, но, не успев окрепнуть, тут же умерла.

И в следующий миг здоровяк протянул писателю связку ключей.

«А теперь ложись спать»

Смотря в исполненные ужаса глаза своей жертвы, Виктор поймал себя на мысли, что сам побаивается этой неведомой новорожденной силы, ибо об истинных ее возможностях он мог только догадываться. Если он мог вызывать такой страх у людей одним лишь усилием воли (пока еще слабой и далеко не стопроцентной), то, что будет, когда он обретет ее в полной мере, во всем своем непредсказуемом могуществе?

Понимая, что совершает побег из тюрьмы днем, и его хватятся совсем скоро, Виктор не задумывался о последствиях своего поступка. Стоит ли думать о каких-то двух-трех годах, если тебе грозит пожизненное?

Когда два часа спустя в одиночную камеру вошел Антон Варга, он застал своего подчиненного, спящего на тюремной койке.