Текст книги "Несообразность"

Дэшил Хэммет
Несообразность

* * *

Папа был, хотя, возможно, кое-кто и упрекнет меня в неучтивости, явно не в духе. Он так выпятил свой подбородок, глядя на меня из-за стола, что эпитет «грубый», которым наградил его однажды какой-то рассерженный журналист, подходил ему сейчас как нельзя лучше: а в усах его точно желчь разлилась – во всяком случае у меня сложилось именно такое впечатление. Конечно, усы его на самом деле вряд ли могли претерпеть какие-либо изменения – их цвет, в каком бы папа ни пребывал настроении, всегда бросался в глаза.

– Так ты, значит, не оставил свои дурачества?

На столе я заметил письмо, прикрытое папиной ладонью. Судя по форме и цвету – от редактора «Жонглера»: несколькими днями раньше я послал ему сонет.

– Если ты имеешь в виду мое сочинительство… – почтительно, но с достоинством заговорил я. Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как мне исполнилось тридцать, и я полагал, что имею право на свободу в выборе занятия, даже если это занятие не очень-то приятно папе. – Если ты имеешь в виду мое сочинительство, то смею тебя заверить, папа, что никакие это не дурачества, а совершенно серьезное дело.

– Но какого же… – Если я, передавая папины выражения, иногда их искажаю, то это, прошу поверить, вовсе не потому, что моему родителю свойственна некая непоследовательность мысли. Дело в том, что он зачастую находит нужным пожертвовать любезностями ради того, что он называет живостью выражения. – … какого же … ты кропаешь стишки? Или больше не о чем писать? Господи, Робин, да ты бы мог подготовить несколько толковых, серьезных статей о нашем деле – таких, которые представили бы публике нашу работу во всей красе и одновременно послужили бы нам хорошей рекламой.

– Человек пишет то, к чему у него склонность, – не слишком уверенно, как уже было не раз, начал я. – Вдохновению не прикажешь.

– Флоренс!

Не хочу утверждать, что папа проревел это слово, но более мягкие синонимы совершенно не годятся для того, чтобы в точности передать силу звука, которую он вложил в новое имя нашей стенографистки – отец заявил, что будет называть ее именно так и никак не иначе.

В дверях появилась мисс Кинан, поведшая себя на этот раз несколько странно – вместо того чтобы направиться к папиному столу с той легкомысленной шумливостью и самоуверенностью, которой, как уверяет склонная к преувеличениям пресса, отличаются секретарши, она так и осталась стоять в дверях, ожидая дальнейших приказаний.

– Флоренс, проследите, чтобы на мой стол впредь не попадала корреспонденция, имеющая отношение к рифмоплетству моего сына.

– Хорошо, мистер Тин, – ответила она голосом удивительно кротким для человека, привыкшего разговаривать с папой, точно она была членом его семьи.

– Дорогой папа, – попробовал было возразить я, когда мисс Кинан удалилась, – я и впрямь думаю…

– Не смей называть меня дорогим папой! И вовсе ты ни о чем не думаешь! Тот, кто думает, не станет таким…

Бессмысленно повторять здесь папины слова, большей частью совершенно безрассудные. Даже глубокое чувство сыновней преданности не могло сдержать возмущения, которое – и я это чувствовал – отразилось на моем лице. Но я выслушал все молча и, когда он, сделав нажим на последних словах, швырнул мне письмо из «Жонглера», я удалился к себе.

В письме, которое попало папе на стол из-за небрежности редактора, не дописавшего после нашего имени «младшему», речь шла о сонете, уже упомянутом мною, – о сонете под названием «Притворные слезы». Редактор полагал, что заключительное двустишие – и он приводил его в своем письме – не соответствует, как он деликатно выразился, моему обычному уровню и просил это двустишие переделать, поточнее соотнеся с тоном предыдущих строк, для которых, по его мнению, тон этот был чересчур серьезен:

 
Нелепее, чем блеск рождественского шара
На мертвой ветке мрачного анчара.
 

Я вспомнил, вытаскивая словарь рифм из-за тома «Криминальной психологии» Гросса, где, ради спокойствия в семье, его обычно прятал, что я сам был не особенно доволен этими двумя строчками, но, как ни бился, ничего более подходящего найти так и не смог. И вот сейчас, заслышав полуденные заводские гудки, я вытащил копию сонета, отпечатанного на машинке, и собрался посвятить спокойствие часа, отведенного на ленч, созданию нового сравнения, которое выразило бы необходимую несообразность в ином, легком свете.

И я отдался этой задаче, до такой степени погрузившись в нее, что когда услышал, как папа зовет «Робин!», да еще с такой силой, что три разделяющие нас перегородки начали дрожать, то словно очнулся, подозревая, что зов, донесшийся до меня, был далеко не первым. Мое подозрение подтвердилось, когда, убрав бумаги и книги, я поспешил к нему в кабинет.

– До того увлекся чириканьем пичужек, что и меня перестал слышать?

Но это была лишь показная грубоватость, глаза его светились радостью, и я уже почти знал, что он скажет дальше.

– Барнабла ограбили. Дуй туда что есть мочи.

Магазинчик ювелирной компании Барнабла находился в шести кварталах от нас. Не прошло и пяти минут, как папа отдал свое короткое распоряжение, а я, воспользовавшись подошедшим трамваем, уже был на месте. Магазинчик занимал часть нижнего этажа «Булвер Билдинг» с северной стороны О'Фаррел-стрит между Пауэлл– и Стоктон-стрит. Рядом с магазином, в нижнем этаже того же здания к востоку, в сторону Стоктон-стрит – «Галантерея» (в витрине я, между прочим, заметил красивый бледно-лиловый халат), парикмахерская и табачная лавка, а к западу, в сторону Пауэлл-стрит – главный вход и вестибюль «Булвер Билдинг», аптека, шляпный салон и закусочная.

У дверей ювелира я увидел полицейского в мундире. Он занимался тем, что не давал любопытным – большей частью это были, вероятно, служащие, вышедшие на перерыв, – скапливаться на тротуаре и входить в магазин. Растолкав зевак, я кивнул полисмену – не потому, что был с ним знаком, просто опыт научил меня, что дружеский кивок зачастую избавляет от ненужных расспросов, – и вошел в магазин.

Там уже находились сержант-детектив Фоли и сыщик Стронг из департамента полиции. Первый держал в руке темно-серую кепку и небольшой пистолет – предметы эти, похоже, не принадлежали никому из тех людей, с которыми детективы сейчас беседовали и среди которых я тут же узнал мистера Барнабла и его помощника, двое мужчин и женщина были мне не знакомы.

– Доброе утро, джентльмены, – обратился я к детективам. – Могу я принять участие в расследовании?

– А, мистер Тин!

Большегубый рот здоровяка Фоли, казалось, не принимал ни малейшего участия в формировании слов, он лишь узкой щелью приоткрывался, чтобы выпустить их, неряшливых и стертых так, что разобрать стоило немалого труда. Сейчас, как и всегда, когда мне случалось заговаривать с ним, на лице его было неуловимое насмешливое выражение, точно ему хотелось чем-то досадить мне, и вообще у него был вид такой, будто в каждом моем слове и действии он находил нечто забавное. То же самое отношение ко мне сквозило и в подчеркнуто-вежливом «мистер», которым он неизменно предварял мою фамилию, между тем как папу он называл просто Бобом – фамильярность, которой я откровенно завидовал.

– Об этом же я и толкую своим ребятам: участие – это как раз то, что нам нужно, – продолжал упражняться в своем тяжелом остроумии сержант. – Какой-то мошенник обчистил этот магазинчик. Расследование мы почти закончили, но вы, как я вижу, из тех, кто умеет хранить тайну, а потому не возражаю – можете покопаться в грязном белье, как мы говаривали в добром старом Гарварде.

Мне еще пока было не дано вникнуть в причуды сержантского ума, и я не знаю, почему принадлежность к вышеупомянутому учебному заведению вызывает у сержанта Фоли такую смешливость; мне трудно также понять то удовольствие, которое он находит в постоянном употреблении этого названия при мне, который, как я уже не раз втолковывал ему, учился совершенно в другом университете.

– Произошло, по всей вероятности, следующее, – продолжал он. – Сюда влетел, причем в единственном числе, какой-то малый, направил пушку на мистера Барнабла и его помощника, выгреб все, что было у них в сейфе, и отвалил, наступая по дороге на людей, которые возникали у него на пути. Затем рванул по Пауэлл-стрит, вскочил в какую-то машину и… что бы вам еще хотелось знать?

– Когда это произошло?

– Сразу после двенадцати, мистер Тин, самое позднее – минуты в две первого, – сказал мистер Барнабл. Он приблизился ко мне и стал рядом. Его карие глаза расширились от возбуждения, но следов смятения на круглом смуглом лице не было – от кражи он был застрахован в компании, которую представлял сейчас я.

– Он приказывает нам с Джулиусом лечь на пол за стойкой, опустошает сейф и, пятясь, выходит. Я велю Джулиусу подняться и взглянуть, ушел он или нет, но тут этот человек в меня стреляет. – Плоским пальцем мистер Барнабл указал на дырочку в задней стене под самым потолком. – Больше я Джулиусу вставать не разрешал до тех пор, пока не удостоверился, что грабителя уже нет. Тогда-то я позвонил в полицию и в вашу контору.

– Был ли в магазине к моменту появления грабителя еще кто-нибудь, кроме вас с Джулиусом?

– Нет. Минут, наверное, пятнадцать к нам никто не заходил.

– А смогли бы вы узнать грабителя, если бы увидели его снова, мистер Барнабл?

– Смог ли бы я его узнать? Послушайте, мистер Тин, а смог бы Карпентер узнать Демпси?

Этот контрвопрос, казавшийся совершенно неуместным, должен был, видимо, послужить утвердительным ответом.

– Будьте добры, опишите мне его, мистер Барнабл.

– Лет примерно сорока, крепкий на вид, вашего примерно роста и такой же комплекции.

Рост и вес у меня средний, и комплекция моя скорее средняя, так что в известном смысле и я выглядел похожим на грабителя, и все же, на мой взгляд, ювелир поступил довольно бестактно, начав описание подобным образом.

– Рот у него, кажется, запавший, губ почти не видно, а нос длинный и приплюснутый, на лице шрам. Настоящий бандит!

– Не сможете ли описать шрам, мистер Барнабл?

– Шрам на щеке, ближе к уху, и довольно длинный – от кепки до нижней челюсти.

– На какой щеке, мистер Барнабл?

– На левой, – неуверенно произнес он, взглянув на Джулиуса, своего молодого помощника с резкими чертами лица.

Джулиус кивнул, и ювелир повторил, теперь уже более твердо:

– На левой.

– Как он был одет, мистер Барнабл?

– Синий костюм и кепка – та, что у сержанта. Больше ничего особенного я не заметил.

– А глаза, волосы, мистер Барнабл?

– Не помню.

– Что именно он взял, мистер Барнабл?

– У меня еще не было времени проверить, но все неоправленные камни из сейфа – в основном бриллианты – пропали. Тысяч на пятьдесят, не меньше.

Нехолодно, с иронической улыбкой взглянул на ювелира:

– Вы, конечно, понимаете, мистер Барнабл, что, если нам не удастся вернуть камни, страховая компания потребует доказательств покупки каждой недостающей драгоценности.

От смущения его круглое лицо сморщилось.

– Но уж на двадцать пять тысяч точно, чтоб у меня язык отсох, мистер Тин.

– Взял ли он еще что-нибудь, кроме бриллиантов, мистер Барнабл?

– Камни, а еще в сейфе было немного денег – около двухсот долларов.

– Пожалуйста, составьте немедленно список, мистер Барнабл, и как можно точнее опишите каждый недостающий предмет. Ну, сержант, какие у вас сведения о дальнейших действиях грабителя?

– Э-э… удирая, он столкнулся с миссис Долан. Она вроде бы…

– У миссис Долан открыт здесь кредит, – отозвался ювелир из задней части магазина, куда они с Джулиусом удалились, чтобы исполнить мою просьбу.

Сержант ткнул большим пальцем, в сторону женщины, стоявшей слева от меня.

На вид ей было лет сорок. Веселые карие глаза. Живое румяное лицо. Одежда аккуратная, хотя ни новой, ни модной назвать ее было нельзя, да и вся ее внешность вызвала вдруг в моей памяти эпитет «способная», эпитет, справедливость которого подтвердилась впоследствии бодрящей свежестью латука и сельдерея, выглядывавших из ее хозяйственной сумки.

– Миссис Долан – управляющая одного из многоквартирных домов на Эллис-стрит, – закончил ювелир, а мы с женщиной обменялись улыбками и кивнули друг другу.

– Спасибо, мистер Барнабл. Продолжайте, сержант Фоли.

– Это вам спасибо, мистер Тин. Она, кажется, пришла сюда с очередным взносом за купленные часы и только было ступила на порог, как этот бандит, пятясь, наткнулся на нее и оба полетели кубарем. Мистер Найт, вот он, увидел свалку, вбежал, сбил с головореза кепку, вышиб пушку и бросился за ним вдогонку.

Один из свидетелей заискивающе улыбнулся, поднеся ко рту загорелую руку с зажатыми в ней перчатками. Это был бронзовый от солнца и ветра человек атлетического сложения, высокий, широкоплечий, в просторном твидовом костюме.

– Моя роль была не такой уж героической, как ее тут представляют, – громко возразил он. – Я как раз выходил из своей машины, чтобы взять в «Орфее» – напротив – билеты, вдруг вижу – столкнулись эта леди и какой-то мужчина. Я поспешил сюда, чтобы помочь ей встать, и вот уж не думал не гадал, что этот человек окажется бандитом. Увидев наведенный на меня пистолет, я вынужден был ударить налетчика, и, к счастью, мне удалось выбить оружие, как раз когда он нажимал на спуск. Едва оправившись от неожиданности, я увидел, что этот человек бежит по улице. Я – за ним, но не догнал. Он куда-то скрылся.

– Благодарю вас, мистер Найт. Сержант Фоли, так вы говорите, бандит уехал в машине?

– Благодарю вас, мистер Тин. – Идиотский ответ, не правда ли? – Именно так я и сказал. Мистер Гленн, вот он, все видел.

– Я стоял на углу, – сказал мистер Гленн, полный мужчина, у которого был вид удачливого торговца.

– Простите, мистер Гленн, на каком углу?

– На углу Пауэлл и О'Фаррел. – Он сказал это таким тоном, как будто я и сам мог догадаться. – На северо-восточном углу, если вам нужны точные сведения, почти на красной линии. Бандит вначале шел по улице, а потом сел в двухместную машину, она ехала вдоль Пауэлл-стрит. Я не обратил на него особого внимания, а если и слышал выстрел, то принял его скорей всего за выхлоп мотора. Я бы вообще не заметил этого человека, не будь он с непокрытой головой, и выглядел он именно так, как его описал мистер Барнабл, – шрам, ввалившийся рот и все такое.

– А вы случайно не запомнили марку или номер машины, в которую он сел, мистер Гленн?

– Этого не скажу. Машина была черная, двухместная – вот и все, что я знаю. Выехала она, вероятно, с Маркет-стрит. Вел ее, по-моему, мужчина, вот только не заметил, молодой или старый и что он вообще за человек.

– А какой у бандита был вид, мистер Гленн? Возбужденный? Он оглядывался?

– Да нет, с виду совершенно спокоен, и по сторонам не глядел, как будто никуда не спешил. Подошел к этой двухместной машине, сел в нее и укатил.

– Спасибо, мистер Гленн. Ну а теперь, может, кто-нибудь что-то дополнит или подправит описание преступника, которое дал мистер Барнабл?

– У него были седые волосы, – сказал мистер Гленн, – …волосы серо-стального цвета.

Миссис Долан и мистер Найт поддакнули, причем первая еще добавила:

– Мне кажется, он старше, чем говорит мистер Барнабл. Пожалуй, ближе к пятидесяти, чем к сорока, а зубы совсем желтые и спереди гнилые.

– Точно. Я теперь тоже вспомнил, – согласился мистер Найт.

– Есть еще что-нибудь, что проливает свет на эту историю, сержант?

– Больше ни малейшего проблеска. Патрульные машины ищут эту черную двухместку, и, наверное, когда выйдут газеты, найдется немало людей, которые все это видели, но вы же сами знаете, что такое свидетель.

Это-то я знал. Одна из самых плачевных черт криминалистики состоит в том, что уйма времени и энергии тратится впустую на расследование информации, поставляемой субъектами, которые из упрямства, глупости либо же по причине необузданной фантазии настаивают на непременной связи всего, что бы им ни доводилось увидеть, с преступлением, которое окажется главным в событиях дня.

Сержант Фоли, каковы бы ни были изъяны в его юморе, был превосходный актер: лицо его оставалось благодушным, а голос совершенно спокойным, когда он сказал:

– Если у мистера Тина больше нет вопросов, вы все, пожалуй, можете идти. Адреса ваши у меня есть, и если понадобитесь – вызову.

Я было заколебался, но вовремя вспомнил основной принцип, который папа привил мне за десять лет службы под его началом, – никогда ничего не принимать на веру.

– Минуточку! – сказал я и отвел сержанта Фоли в сторонку, где бы нас никто не мог услышать: – Вы уже отдали распоряжение, сержант?

– Какое еще распоряжение?

Я улыбнулся, понимая, что полицейские детективы пытаются скрыть от меня, что им уже что-то известно. И первым моим побуждением было, вполне естественно, отплатить им той же монетой, но как бы ни были соблазнительны преимущества самостоятельной работы, частный детектив, в конце концов, поступает мудрее, сотрудничая с полицией, нежели конкурируя с ней.

– Ну, честное слово, – сказал я, – вы, должно быть, недооцениваете мои способности: вы, вероятно, полагаете, что я не обратил внимания на один любопытный факт. Как можно было с того места, где, как утверждает Гленн, он стоял, заметить шрам на левой щеке бандита, который, по его словам, ни разу не оглянулся назад?

Несмотря на явную неловкость, сержант Фоли и не подумал возмущаться, а просто признал себя побежденным.

– Не учел, что вы об этом догадаетесь, – признался он, в раздумье потирая большим пальцем подбородок. – Взять его мы можем хоть сейчас, но вас, кажется, занимают еще кое-какие соображения?

Я взглянул на часы: 12.24. Мое расследование, благодаря тому, что полиция задержала свидетелей, заняло не более десяти – двенадцати минут.

– Если Гленна поставили на Пауэлл-стрит, чтобы направить нас по ложному следу, – заметил я, – то нетрудно предположить, что бандит вообще не двигался в том направлении. Я вспомнил, что через два подъезда отсюда, в сторону Сток-тон-стрит, находится парикмахерская. В ней, вероятно, как во всех парикмахерских подобного типа, есть дверь, ведущая в «Булвер Билдинг». Она-то и могла послужить проходом, через который бандиту было легко скрыться. Во всяком случае эту возможность необходимо расследовать.

– Парикмахерская! – Сержант Фоли взглянул на своего помощника: – Дожидайся нас здесь вместе со всеми, Стронг, мы скоро вернемся.

– Хорошо, – ответил Стронг.

Зевак на улице поубавилось.

– Пойдем-ка с нами, Тим, – бросил сержант стоявшему у дверей полицейскому.

По размерам парикмахерская была точь-в-точь как ювелирный магазин. Когда мы вошли, пять или шесть кресел были заняты, а одно, у самого окна, пустовало. Стоявший за ним невысокий смуглый мужчина приветливо улыбнулся и сказал: «Следующий», как это принято у парикмахеров.

Я подошел к нему и протянул свою визитную карточку, и он, пробежав по ней взглядом, посмотрел на меня с живым интересом, который тут же сменился прямо-таки детским разочарованием. К этому я уже успел привыкнуть: люди, не найдя меня ни худосочным, ни – что, несомненно, было бы им даже гораздо приятней – толстяком, смотрят на меня так, как будто я обманул их лучшие ожидания:

– Вы, наверное, уже слышали об ограблении Барнабла?

– Как же, прямо жуть берет, как подумаешь, что эти головорезы вытворяют средь бела дня!

– А выстрела вы, случайно, не слышали?

– Как же! Я как раз брил одного из своих постоянных клиентов, мистера Торпа, агента по недвижимости. Он всегда дожидается меня, если даже все остальные мастера свободны. Так или иначе, услышав выстрел, я подошел к двери – взглянуть, но ведь у меня в кресле клиент, сами понимаете, на улицу я выйти не мог.

– И никого подозрительного не видели?

– Нет, эти ребята шустрые, да и в обеденный перерыв, когда на улице полно народу, ничего не стоит затеряться в толпе. Интересно, что…

Это уже не относилось к делу. Ввиду необходимости беречь время я, рискуя показаться невежливым, прервал его на полуслове:

– А с улицы в «Булвер Билдинг» тут никто не проходил, вы не заметили?

– Что-то не припомню, хотя многие пользуются нашей парикмахерской, чтобы сократить путь, из конторы на улицу.

– Но вы не заметили никого после того, как услышали выстрел?

– Входить никто не входил, это точно. А вот выйти – может, кто и вышел, потому как время было предобеденное.

Я внимательно осмотрел пятерых мужчин, которыми занимались другие мастера. На двух из них были синие брюки. И у одного из этих двух под большим носом темнели усы; лицо второго, розовое от бритья, не было ни худым, ни полным, не отличался ни красотой, ни уродством и профиль его. Это был мужчина лет тридцати пяти, светловолосый. Я заметил, как он улыбнулся своему мастеру, когда тот ему что-то сказал: мне бросилась в глаза неестественная ровность и белизна его зубов.

– Когда вошел клиент, который сидит в третьем кресле?

– Если не ошибаюсь, Как раз перед ограблением. Когда раздался выстрел, он отстегивал воротничок. Это-то я запомнил.

– Благодарю вас.

– Тут некого ловить, – пробормотал сержант.

Я смерил его презрительным взглядом:

– Вы забываете или, быть может, думаете, что я забыл о перчатках Найта.

Сержант Фоли хохотнул:

– Ах да, я и забыл совсем, упустил из виду. Я стал таким рассеянным.

– Притворство вряд ли еще кому помогало, сержант Фоли. Наш клиент сейчас выйдет. – И правда, как только я это сказал, тот встал с кресла. – Предложим ему пройти с нами к ювелиру.

– Можно, – согласился сержант.

Клиент пристегнул воротничок, надел синий пиджак, серое пальто и серую шляпу. И тогда, предъявив ему свою бляху, детектив представился:

– Сержант Фоли. Прошу вас немного прогуляться со мной тут неподалеку.

– Что?!

Удивление было совершенно неподдельным, как и следовало ожидать. Сержант слово в слово повторил приглашение.

– Зачем это?

На этот вопрос как можно короче ответил я:

– Вы арестованы за ограбление ювелирного магазина Барнабла.

Тут этот человек не без сарказма заметил, что его фамилия Бреннан, что его хорошо знают в Окленде, что кое-кто заплатит за оскорбление, и т. д. и т. п. Мне на миг показалось, что придется применить силу, чтобы сопроводить задержанного к месту преступления, и сержант Фоли уже сжал ему запястье, но Бреннан подчинился, согласившись идти с нами.

У Гленна побледнело лицо и задрожали колени, когда мы ввели Бреннана в магазин, где Барнабл, Джулиус, Найт, Стронг и миссис Долан тотчас же сгрудились вокруг нас.

Полисмен, которого сержант назвал Тимом, остался у выхода.

– Говорить, вероятно, будете вы, – сказал сержант Фоли, делая меня центром внимания.

– Это он, мистер Барнабл? – спросил я.

Карие глаза ювелира чуть не выкатились из орбит.

– Нет, мистер Тин.

Я повернулся к задержанному:

– Снимите, пожалуйста, шляпу и пальто. Сержант Фоли, где у вас кепка, брошенная грабителем? Спасибо, сержант. – И попросил задержанного: – Будьте любезны, наденьте эту кепку.

– Будь я проклят, если я это сделаю! – взорвался он.

Сержант протянул ко мне руку:

– Дайте-ка ее мне. Эй, Стронг, подержи-ка этого молодца, пока я делаю ему примерку.

Бреннан покорился.

Кепка была ему явно велика, но, надевая ее то так, то эдак, я сообразил: можно нацепить этот головной убор таким образом, что его несуразность будет не слишком бросаться в глаза, к тому же его размер позволял скрыть волосы и изменить очертания головы.

– А теперь не будете ли вы любезны, – попросил я, отступая назад, чтобы получше взглянуть на него, – вынуть ваши зубы.

Эта просьба вызвала страшный переполох. Тот, кто назвался Найтом, кинулся на детектива Стронга; Гленн метнулся ко входной двери; а Бреннан со злостью заехал сержанту Фоли кулаком в лицо. Я бросился ко входу, чтобы занять место полисмена, оставившего пост ввиду схватки с Гленном, и краем глаза заметил, что миссис Долан забилась в угол, а Барнабл и Джулиус, не желая впутываться в драку, мечутся по магазину.

Наконец порядок был восстановлен: детектив Стронг и полисмен сковали Найта и Гленна одними наручниками, а сержант Фоли, сидя верхом на Бреннане, победно взмахнул вставной челюстью, вытащенной у того изо рта.

Жестом приказав полисмену занять пост у двери, я помог сержанту Фоли поставить Бреннана на ноги, и мы снова надели кепку ему на голову. Теперь он являл собою самого настоящего злодея: рот, лишившись зубов, ввалился, отчего лицо сделалось худым и старым, а нос удлинился, размяк и сплющился.

– Это ваш молодец? – обратился сержант Фоли к ювелиру, встряхивая арестанта.

– Да! Да! Он самый! – Ликование на лице ювелира сменилось озадаченностью. – Только вот шрама нет, – медленно добавил он.

– Этот шрам, по всей вероятности, мы найдем у него в кармане.

И нашли – в виде носового платка, покрытого коричневыми пятнами, еще влажного и пахнущего спиртом. Кроме платка мы извлекли из его карманов связку ключей, две сигары, спички, перочинный нож, 36 долларов и авторучку.

Бреннан не противился обыску, и лицо его оставалось безучастным, пока Барнабл не воскликнул:

– А камни? Где же камни?

– Скорее облезете, чем их найдете! – окрысился Бреннан.

– Мистер Стронг, будьте любезны, обыщите эту парочку, – кивнул я на скованных одной цепью Найта и Гленна.

Он исполнил мою просьбу, не найдя, как я и ожидал, ничего существенного.

– Благодарю вас, мистер Стронг, – сказал я и направился в угол, где стояла миссис Долан. – Будьте любезны, позвольте мне осмотреть вашу хозяйственную сумку.

Веселые карие глаза миссис Долан сразу потускнели.

– Будьте любезны, позвольте мне осмотреть вашу хозяйственную сумку, – повторил я.

В горле у нее как-то странно булькнуло, и она протянула мне сумку. В другом конце магазина находилась застекленная витрина, на нее-то я и поставил сумку миссис Долан. Кроме сельдерея и латука, о которых я уже упоминал, в сумке оказались сверток с нарезанным ломтиками беконом, пачка стирального порошка и бумажный пакет со шпинатом. Я вытряхнул его на витрину, и среди зеленых листьев сверкнули острые грани неоправленных бриллиантов. Менее заметные, выглядывали из-под листьев и денежные банкноты.

Способная! Именно так, если помните, охарактеризовал я миссис Долан при первом знакомстве с ней. И мое определение тотчас же подтвердилось: эта женщина повела себя как человек, который способен на все. К счастью, детектив Стронг тут же двинулся за нею следом и успел завернуть ей руки за спину, ограничив таким образом ее свободу. Но он не смог лишить ее последней свободы – свободы слова, и этой единственно оставшейся она воспользовалась на полную катушку, разразившись потоком брани, которую мне здесь вовсе не обязательно повторять.

Было начало третьего, когда я вернулся в нашу контору.

– Ну и?.. – Папа перестал диктовать мисс Кинан текст очередного письма и повернулся ко мне: – Я все ждал, что ты позвонишь.

– Это не понадобилось, – ответил я не без некоторого удовлетворения. – Операция закончилась успешно.

– Преступление раскрыто?

– Да, сэр. Воры – трое мужчин и одна женщина – в городской тюрьме, украденная собственность полностью возвращена владельцу. В детективном бюро нам удалось установить личности двух мужчин: разыскиваемый Кили – он, похоже, был за главного, и некий Гарри Мак-Михен, вроде бы хорошо известный полиции на Востоке. Личности третьего, назвавшегося Джорджем Гленном, и женщины, миссис Долан, будут, несомненно, установлены.

– Как вам нравится наша маленькая ищейка, Флоренс? – Папа так и сиял.

– Молодчина! – отозвалась мисс Кинан. – Я думаю, мы еще сделаем из него человека.

– Сядь, Робин, и расскажи нам обо всем поподробнее, – попросил папа.

– Эта женщина, значит, устроилась управляющей многоквартирным домом на Эллис-стрит, – начал я, но садиться не стал. – Она воспользовалась своим положением как рекомендацией, и Барнабл открыл ей кредит в своем магазине, где она взяла в рассрочку часы и каждую неделю приходила погашать долг. Кили, который, несомненно, лишился зубов, когда отбывал последний срок в Уолла-Уолла, вынул свою искусственную челюсть, надел кепку большого размера и, угрожая Барнаблу и его помощнику пистолетом, опустошил сейф, в котором лежали неоправленные камни и деньги.

Выбираясь из магазина, он столкнулся с миссис Долан и сунул добычу в пакет со шпинатом, который вместе с другими, бакалейными товарами находился в ее хозяйственной сумке. Мак-Михен, якобы придя на помощь женщине, передал Кили шляпу и пальто, а возможно, и его вставные зубы вместе с платком, которым тот мог стереть шрам, а сам взял у Кили пистолет.

Кили, теперь уже без шрама, с зубами и в шляпе, которые до неузнаваемости изменили его внешность, поспешил в подъезд, где находится парикмахерская, а Мак-Михен, пальнув разок из двери, чтобы пресечь любопытство со стороны Барнабла, бросил пистолет рядом с кепкой и побежал в сторону Пауэлл-стрит, сделав вид, что гонится за бандитом. На Пауэлл-стрит стоял еще один сообщник, который якобы видел, как бандит уехал в машине. Эти трое пытались направить нас по ложному следу, еще и подкинув несколько несущественных деталей к данному Барнаблом описанию грабителя.

– Ловко! – Восхищение папы – и я хочу подчеркнуть – было чисто академическим, профессиональным интересом к хитростям, которые продемонстрировали воры, а вовсе не одобрением их мошеннического замысла в целом. – И как же ты все это распутал?

– Человек на углу смог бы увидеть шрам лишь в том случае, если бы грабитель обернулся, а это свидетель отрицал. Мак-Михен был в перчатках, чтобы не оставить следов на пистолете, из которого стрелял, хотя обычно он их не носит, потому что руки у него загорелые. Показания, которые дали мужчина и женщина, совпадали до мелочей, что, как вы знаете, было бы чуть ли не чудом, имей мы дело с честными свидетелями.

Я решил не говорить папе, что, перед тем как отправиться к Барнаблу, и, возможно, подсознательно во время расследования, я подыскивал новое двустишие – взамен того, которое не понравилось редактору «Жонглера»: а поскольку мозг мой больше всего занимала идея несообразности, хозяйственная сумка миссис Долан показалась мне вполне подходящим тайником для бриллиантов и денег.

– Прямо в яблочко! – одобрил папа. – И ведь все сам?

– Вместе с детективами Фоли и Стронгом. Я уверен, они тоже заметили эту уловку.

Не успел я договорить, как у меня возникло сомнение. Небольшая вероятность того, что полицейские детективы не видели разгадки столь же ясно, как и я, все же оставалась. Я ведь даже как-то предположил, что сержант Фоли пытается скрыть от меня, что он что-то знает, но сейчас, рассматривая ситуацию в ретроспективе, я догадался: ничего он не знал и именно это пытался от меня скрыть.

Это последнее соображение, однако, было не так уж важно. Гораздо важнее оказалось то, что в образе драгоценностей, спрятанных в овощах, я нашел нужную мне для сонета поэтическую фигуру несообразности.