Текст книги "Кровь-камень"

Нестор Гаррити тщательно прицелился. Пистолет подпрыгнул у него в руке, и камень, который он положил на валун, чуть качнулся, когда пуля просвистела над ним. Звук выстрела раскатился в тихом горном воздухе, и ястреб, вспугнутый внезапным грохотом, улетел с дерева по левую руку Нестора. Нестор смущенно поглядел по сторонам, но вблизи никого не было, и он снова прицелился. На этот раз он выбил осколки из валуна ниже и правее камня-мишени. Он вполголоса выругался и гневно выстрелил еще четыре раза.

Камень лежал как лежал. Нестор сел, открыл барабан и вложил в каморы новые шесть патронов. Пистолет обошелся ему в восемнадцать обменников – почти месячный его заработок, и мистер Бартоломью заверил его, что это прекрасное огнестрельное оружие, изделие мастерской исчадий под Вавилоном.

«Такой хороший, какие изготовляли исчадия?» – спросил его Нестор. Старик пожал плечами. «Надо думать», – сказал он.

Нестора томило желание вернуться в лавку и потребовать свои деньги обратно.

Сунув пистолет в кобуру, он развернул пакет с бутербродами, которые купил у мистера Брума, и достал Библию. Но тут услышал приближающийся лошадиный топот, обернулся и увидел всадника, спускающегося с холма. Высокий, красивый, черные волосы подернуты серебром, черный сюртук и алый парчовый жилет. С бедра у него свисал никелированный пистолет в кожаной отполированной кобуре.

Всадник остановился, чуть не доехав до юноши, и спешился.

– Ты будешь Нестор Гаррити? – спросил он.

– Да, сэр.

– Клем Стейнер. Миссис Мак-Адам сказала, чтобы я поговорил с тобой.

– О чем, сэр?

– О Пастыре. Она попросила меня найти его.

– Боюсь, его нет в живых, мистер Стейнер. Я долго искал. Видел кровь и волчьи следы.

Стейнер ухмыльнулся.

– Ты его знаешь хуже, чем знаю я, Нестор. Такие, как он, так легко не умирают. – Нестор увидел, что Стейнер перевел взгляд на исцарапанный пулями валун. – Практиковался?

– Да, сэр, но боюсь, пистолет мне не по зубам. Самое безопасное место в горах вон тот камушек.

Одно плавное движение – и пистолет словно прыгнул Стейнеру в руку. При первом выстреле камень взлетел на несколько футов вверх, а второй разнес его вдребезги. Стейнер мгновенно отправил пистолет обратно в кобуру.

– Извини меня, Нестор. Никогда не мог удержаться, чтобы не похвастать. Вредный недостаток. Ну а теперь – о Пастыре. Еще следы там были?

Нестор, ошеломленный его сноровкой, еле собрался с мыслями.

– Нет, сэр. Во всяком случае, не человеческие.

– Вообще никаких?

– Нет… Ну да. К востоку были следы колес. Больших. По-моему, как у странников. Следы были свежие, четкие.

– И в какую сторону они вели?

– На восток.

– Там есть городки?

– Новое селение, названное Чистота. Управляет им Пэдлок Уилер. Прежде он был одним из генералов Диакона. Я там не был… не бывал.

Стейнер подошел к валуну, нашел еще один небольшой камень и положил на валун. Неторопливо вернувшись к Нестору, он сказал:

– Ну-ка поглядим, как ты стреляешь.

Нестор глубоко вздохнул и пожалел, что у него не хватает духу отказаться. Вытащив пистолет, он взвел курок и прицелился вдоль ствола.

– Погоди! – сказал Стейнер. – Ты наклоняешь голову и целишься левым глазом.

– Правый послабее, – признался Нестор.

– Убери-ка пистолет. – Нестор вернул затвор в исходное положение и сунул пистолет в кобуру. – Ладно! А теперь укажи пальцем на мое седло.

– Чего-о?

– Укажи пальцем на мое седло и все. Ну! – Нестор покраснел, но поднял правую руку и указал пальцем на седло. – А теперь укажи на дерево справа. Очень хорошо.

– Так указывать я умею, мистер Стейнер. Меня стрельба подводит.

– Нет, Нестор. – Стейнер засмеялся. – Тебя подводит то, что ты не указываешь. А теперь достань пистолет, взведи затвор и укажи им на камень. Не целься. Просто укажи и стреляй.

Нестор знал, что произойдет, и от всего сердца пожалел, что не остался в этот день дома. Однако послушно вытащил длинноствольный пистолет, указал им на камень и почти сразу же выстрелил, лишь бы поскорее покончить с мучительным положением, в котором оказался.

Камень разлетелся вдребезги.

– Ух ты! – завопил Нестор. – Черт подери, я попал!

– Да, – согласился Стейнер, – этот камешек уже больше никогда не будет угрожать ни в чем не повинным людям.

Стейнер пошел к своей лошади, и Нестор понял, что он сейчас уедет.

– Погодите! – воскликнул он. – Может, перекусите со мной? У меня есть бутерброды и медовая коврижка. Угощение не ахти какое, но от всего сердца.

Пока они ели, Нестор рассказал о своей мечте стать Крестоносцем, а может, так даже и Иерусалимским Конником. Стейнер слушал вежливо, без тени насмешки. Никогда еще ни с одним человеком Нестор не говорил без умолку так долго. Но в конце концов он запнулся и сказал смущенно:

– Ой, простите, мистер Стейнер, я вам, наверное, до смерти надоел. Просто никто еще не слушал меня так внимательно.

– Я одобряю честолюбивые мечты, сынок. Отличная штука. Человек чего-то хочет по-настоящему и обычно добивается этого, если приложит все усилия, – и ему не повезет.

– Не повезет? – переспросил Нестор.

Стейнер кивнул.

– Почти всегда мечта оказывается лучше яви. Человек, осуществивший все свои мечты, заслуживает жалости, Нестор.

– С вами так было?

– Да.

Лицо Стейнера стало очень серьезным, и Нестор переменил тему.

– А вы когда-нибудь были Крестоносцем, мистер Стейнер? Я в жизни не видел такой стрельбы!

– Нет, Крестоносцем я не был.

– Так ведь не… разбойником же?

Стейнер захохотал.

– Мог бы, сынок, да только не был. Мне повезло. А вот честолюбивая мечта у меня была, и очень необычная. Я мечтал стать тем, кто убьет Иерусалимца.

Нестор даже рот разинул.

– Такое и выговорить страшно!

– Это теперь. А тогда он просто был человеком с большим, очень большим именем. Я работал у Эдрика Скейса, и он хотел, чтобы я отказался от этой мечты. Я сказал: «Ему со мной не потягаться, мистер Скейс». И знаешь, что он ответил? Он ответил мне: «Он не будет с тобой тягаться, Клем, он тебя убьет». И был прав. Когда Шэнноу отлили, форму разбили. Самый смертоносный человек из всех, кого я знал.

– Вы его знали? Господи, ну и везунчик же вы, мистер Стейнер!

– Везение, бесспорно, сыграло свою роль в моей жизни, – сказал Стейнер. – Ну а теперь мне пора.

– Вы едете искать Пастыря?

– Я найду его, сынок, – сказал Клем, неторопливо поднимаясь на ноги. И внезапно Нестор понял, что он хочет делать, понял с такой бесповоротной уверенностью, какой еще никогда не испытывал.

– Можно мне поехать с вами, мистер Стейнер? То есть если вы не против.

– У тебя здесь есть работа, малый, налаженная жизнь. А это может потребовать много времени.

– Мне все равно. Мои родители умерли, и я с тех пор работаю на моего дядю. Но, по-моему, от вас, мистер Стейнер, я могу научиться куда больше, чем от него. И мне до смерти надоело пересчитывать обменники и делать вычеты за простои. И пересчитывать бревна, и записывать заказы. По горло сыт. Вы позволите мне поехать с вами?

– Я заверну в город купить припасов, Нестор. Тебе понадобятся одеяло и теплый плащ. Ружье тоже не помешает.

– Да, сэр. – Нестор чуть не взвизгнул от радости. – Ружье у меня есть, а все остальное возьму у мистера Брума.

– Сколько тебе лет, сынок?

– Семнадцать, сэр.

Клем Стейнер улыбнулся.

– Я еще не совсем забыл, как это бывает, когда тебе семнадцать. Ну, в путь!

Джозия Брум протянул босые ноги к очагу, стараясь сосредоточиться на тепле, исходящем от огня, и не замечать неиссякаемого потока слов, лившегося из кухни. А это было нелегко: Эльза Брум была не из тех женщин, которых не замечают. Брум уставился на огонь, его мысли были невеселыми. Когда-то он помогал созданию Долины Паломника и был одним из руководителей, когда город отстраивали заново после вторжения из Атлантиды. Джозия Брум уцелел во время нападения чешуйчатых рептилий-воинов, которые звались Кинжалами, и старался по мере сил, чтобы в Долине Паломника царили мир и порядок.

Он не терпел необузданных, готовых на всякое насилие выпивох, которыми прежде изобиловал этот край. И не выносил людей, подобных Йону Шэнноу, чье понятие о правосудии сводилось к тому, чтобы убивать каждого, кто оказывался у них на дороге. В нынешние просвещенные дни Йон Шэнноу слыл святым, посланцем Бога… Голос Эльзы звучал и звучал, но он вдруг уловил в нем вопросительную ноту.

– Прости, дорогая, я не расслышал, – сказал он. В двери кухни появилась дородная фигура Эльзы Брум.

– Я спросила, согласен ли ты, что апостола Савла надо бы пригласить на пикник.

– Да, дорогая, как считаешь лучше.

– Я как раз на днях говорила вдове Скейс… – Она удалилась на кухню, ни на миг не умолкая, и Брум снова перестал ее слышать.

Йон Шэнноу – святой!

Пастырь смеялся над этим. Брум вспомнил их последний вечер в маленькой ризнице за церковью.

– Это не важно, Джозия, – сказал Йон Кейд. – Кем я был, теперь значения не имеет. Важно, чтобы Господне слово не искажалось. Книга говорит не только о карах, но и о любви. И я не верю, что волчецам в этой любви отказано.

– Я не спорю с тобой, Пастырь. Я ведь ни к кому не питаю такого уважения, как к тебе. Ты повернулся спиной к путям насилия и все эти годы являл великое мужество. Ты пример для меня. Но жители Долины Паломника совращены последним учением Диакона. И я боюсь за тебя и за церковь. Не мог бы ты служить для волчецов где-нибудь за городом? Ведь тогда злоба рассеялась бы?

– Думаю, что так, – согласился Кейд. – Но тогда невежественные и предубежденные вообразили бы, будто у них есть право запрещать моим прихожанам молиться в церкви. А этого я допустить не могу. Почему им так трудно понять простую истину: волчецы же не по своей воле такие, какие они есть? Даже Диакон согласен с этим. И зла в них не больше, чем в любой другой расе.

– Не знаю, что думает Диакон. Но я читал слова его апостола Савла, а он утверждает, что они не от Бога и, значит, от Дьявола. Чистая земля, говорит он, нуждается в чистых людях.

Кейд кивнул.

– Против этого я не возражаю, и есть много хорошего в том, что говорил Диакон раньше. Я уважаю его. Он явился из обезумевшего мира, мира развращенности и низких страстей, зачумленности и тела, и духа. И он стремится сделать этот мир лучше. Но я, как никто, знаю, насколько опасно жить по железным правилам.

– Послушай, друг мой, разве ты и теперь не живешь по этим правилам? Церковь – всего лишь здание. Коли Бог – если Бог вообще существует – и правда любит волчецов, он может любить их в горах точно так же, как здесь. Я боюсь, что дело дойдет до насилий.

– Тогда мы подставим другую щеку, Джозия. Кроткий ответ отвращает гнев. Ты давно не видел Бет?

– Она заходила в лавку с Быком Ковачем и двумя своими загонщиками. Выглядит она хорошо, Йон. Такая жалость, что между вами вышел разлад. Вы же с ней так подходили друг другу.

Кейд печально улыбнулся:

– Она была влюблена в Иерусалимца, а не в Пастыря. И ей было тяжело, особенно когда нападали разбойники, а я и не пытался их остановить. Она сказала мне, что я больше не мужчина.

– Такое услышать больно.

Кейд кивнул.

– Я знавал боль и похуже, Джозия. Очень давно я убил ребенка. На меня напали. Я был окружен вооруженными людьми. Убил четверых и вдруг услышал шорох за спиной. Обернулся и выстрелил. А это был мальчик, который играл там. Он до сих пор меня преследует. Кем бы он мог стать? Врачом? Служителем Божьим? Любящим отцом и мужем? Но – да, потерять Бет было очень тяжело.

– Наверное, у тебя бывало искушение схватиться за пистолеты против разбойников?

– Ни разу. Иногда мне снится, что я снова езжу с пистолетами на поясе. И просыпаюсь в холодном поту. – Кейд встал, отошел к ларю в дальнем конце комнаты, открыл крышку и вынул пояс с пистолетами. – Оружие Громобоя.

Брум тоже встал и подошел к нему.

– Они выглядят совсем прежними.

– Да, иногда по ночам я сижу здесь и чищу их. Это помогает мне не забыть, кем я когда-то был. И кем по милости Божьей никогда больше не стану.

– Ты же меня не слушаешь! – сказала Эльза Брум, гневно входя в комнатушку.

– Что-что, любовь моя?

– Да что это с тобой? Я спрашивала, станешь ли ты поручителем Клятвы этой Мак-Адам?

– Конечно. Мы с Бет старые друзья.

– Ха! Смутьянка она, и для всех нас было бы куда лучше, если бы ее выгнали из Долины.

– Но почему ты считаешь ее смутьянкой?

– Или ты в уме повредился? – совсем взбесилась Эльза. – Она же стреляла в охотников на волчецов. Поносит Диакона, и даже ее собственный сын говорит, что ее соблазнил Сатана. Эта женщина – позор для нашего города!

– Она добрая христианка, Эльза. Такая же, как ты.

– Ты меня не оскорбляй! – отрезала Эльза Брум, и ее многочисленные подбородки затряслись. – Тебе надо о лавке подумать: вряд ли соседи одобрят, если ты вступишься за такую смутьянку. И начнут покупать у Эзры Ферда, вот увидишь. Не понимаю, почему ты вообще должен быть поручителем ее Клятвы. Пусть поищет кого-то, кто не боится стать посмешищем.

Брум снова уставился на огонь.

– И еще одно… – начала Эльза Брум.

Но муж ее не слушал. Он думал о пяти убитых налетчиках на дороге и об истерзанном духе того, кто их убил.

4

Миру не требуется больше людей, обладающих харизмой. Миру не требуется больше людей, обладающих интеллектом. Да и миру больше не требуются люди с сердцем. Он вопиет о том, чтобы стало больше святых людей.

«Мудрость Диакона», глава II

Сиф Уилер натянул одеяло поверх ушей и опустил голову на подложенное под нее седло. Ночной воздух был очень холодный, а он уже два года как не спал под открытым небом. Одеяло было тонким. «А может, просто я начинаю стареть», – подумал он. Нет, все дело в чертовом одеяле! Сиф приподнялся, поплотнее завернулся в одеяло и перекатился поближе к костру. Но костер почти догорел – над раскаленными углями приплясывали лишь крохотные язычки пламени. Рядом лежали всего четыре хворостины, чтобы было чем разжечь его утром. Опасливо оглянувшись на четырех своих спящих спутников, Сиф бросил хворостины на угли. Они сразу же запылали, и он вздрогнул, когда его обдал жар огня. Черт, он совсем забыл, какое это блаженство – согреться.

В ночном небе не было ни единого облачка, и на траве посверкивали серебром блестки огня. Ветер задувал порывами, усыпая сапоги Сифа хлопьями пепла. Он смотрел на палки: ну почему они сгорают так быстро?

Здесь, высоко в горах, хвороста было мало, и его подчиненные собрали весь, валявшийся вокруг. И Сифу оставалось либо вернуться на свое холодное ложе, либо пойти собрать еще хвороста. Он поднялся на ноги, шепотом выругался, перешагнул через спящего и зашагал к чахлой рощице.

Поиски убийцы оказались долгими. Его следы они отыскали скоро и последовали за ним в горы. Но там дважды теряли след, потратив четыре дня на бесплодные поиски. Затем наткнулись на тот след и нагнали старика на муле. Странный такой старикан, подумал Сиф. Глаза какие-то пронзительные, будто видят тебя насквозь.

«Мы ищем одного человека, – сообщил ему Сиф. – Мы Крестоносцы из Чистоты».

«Знаю, – ответил старый хрыч. – Я переночевал вон там в пещерке с тем, кого вы разыскиваете».

«Куда он поехал?»

«На север. В дикие земли».

«Мы его разыщем», – сказал Сиф.

«Уповаю, что нет, сынок. Сдается мне, вы хорошие люди. Горько видеть, когда такие погибают».

«Он что, твой друг?» – спросил Сиф.

Старик покачал головой.

«Мы в первый раз увидели друг друга вчера ночью. Но должен сказать – он мне понравился. Поостерегись, Крестоносец. Люди вроде него второго шанса не предоставляют». – Старикан ухмыльнулся им и погнал мула дальше.

Крестоносцы, которые остались почти без припасов и с каждым днем все больше мерзли, в конце концов отыскали след убийцы. Завтра он будет у них в руках.

Сиф набрал охапку хвороста, прихватил толстый обломившийся сук и зашагал назад к костру. Что-то холодное прикоснулось к его шее, и еще более холодный голос произнес:

– Вы совершаете ошибку, которая приведет вас к смерти.

Крестоносец судорожно сглотнул. Ноги еле его держали, дуло пистолета леденило кожу. Но Сиф не был трусом и сумел взять себя в руки.

– Ты богохульник и убийца, – сказал он.

– Забери своих людей назад в Чистоту, – произнес холодный голос. – У меня нет желания убивать вас, но если с рассветом вы продолжите меня выслеживать, никто из вас не свидится со своими близкими. Я ведь мог сегодня ночью прийти на ваш привал и перебить вас всех. А теперь иди!

Холодное прикосновение исчезло. Сиф смигнул пот, заливавший ему глаза. Как ни странно, он сразу согрелся. Сделал шаг, потом второй. Сбросил одеяло, выхватил пистолет и вихрем обернулся.

Никого.

Минуту-другую он простоял там. И вновь промерз до костей. Убрав пистолет в кобуру, он подобрал хворост, вернулся к костру и развел такое пламя, что жар заставил его попятиться. Он вернулся к своему ложу, думая об Элизабет, Джоше и Пэде, их двух сыновьях.

Один из спящих проснулся с воплем:

– Сто чертей, Сиф! Ты что, хочешь нас всех поджарить? – Край его одеяла уже тлел, и он начал бить по нему ладонью.

Его крик разбудил остальных.

– Возвращаемся домой, – сказал Сиф. – Припасы у нас закончились, а за отрогом начинаются дикие земли.

– Ты не заболел, Сиф? – спросил Сэм Дрю, его лейтенант.

– Нет. Но этот человек, ребята, нам не по зубам, уж поверьте мне. Отправим донесение апостолу Савлу в Долину Паломника. Он может отрядить в погоню за ним Иерусалимских Конников. Пусть им займутся они.

– Это на тебя не похоже, Сиф. Почему ты передумал?

– Странная вещь, Сэм. Совсем недавно я мерзнул и очень на это злился. А теперь радуюсь. Это ведь значит, что я жив. И предпочту, чтобы так было и дальше.

Близилась полночь, и главная улица Долины Паломника почти обезлюдела, когда пятеро всадников подъехали к дому за казармами Крестоносцев. Первый всадник – высокий, широкоплечий, в длинном пальто с накладными плечами – спешился и обернулся к остальным.

– Присмотрите, чтобы коней отвели в конюшню, и отдыхайте, – сказал он.

Сняв широкополую кожаную шляпу, он поднялся по трем ступенькам на крыльцо дома и постучал в дверь. Ее открыла молодая женщина в длинном белом платье. Она сделала книксен.

– Добро пожаловать с Божьим благословением, брат, – сказала она. – Ты будешь Иаков Мун?

– Да. Где апостол?

– Я вас провожу, сэр.

Темноволосая проводница прошла по коридору и открыла дверь справа. Мун шагнул мимо нее в кабинет, где апостол Савл сидел в широком кожаном кресле, читая большую золотообрезную Библию. Отложив ее, он встал и улыбнулся женщине.

– Это все, Руфь. Можешь идти. – Руфь снова сделала книксен и закрыла дверь. – Добро пожаловать с Божьим благословением, Иаков.

– Чума побери религиозную жвачку! – сказал Мун. – На людях, конечно, приходится пороть эту чушь, но будь я проклят, если стану терпеть ее без свидетелей.

Савл усмехнулся:

– Ты слишком нетерпелив, Иаков. Большой недостаток в том, кто хочет властвовать.

– Да не хочу я властвовать, – огрызнулся высокий. – Я просто хочу разбогатеть. Старый дурень убит, как ты приказал.

Улыбка сползла с губ Савла, его глаза опасно блеснули.

– Я избрал тебя, потому что у тебя есть такой дар. Но пойми, Иаков: если ты станешь опасен для меня, я тебя уничтожу. А нет ничего более опасного, чем праздноболтающий язык.

Угроза как будто оставила Муна совершенно равнодушным. Бросив шляпу на пол, он снял пальто, повесил его на спинку стула и расстегнул пояс с пистолетами. Потом сел и вытянул перед собой длинные ноги.

– Выпить у тебя не найдется? От этой скачки в горле совсем пересохло.

Савл налил ему в стакан красного вина и потребовал:

– Теперь рассказывай!

Мун пожал плечами.

– Все было как ты сказал. Он ехал один в свою горную хижину, и я двадцать дней выжидал, все время следя за ним. Потом из Единства приехал какой-то человек. Повидал старика и уехал. На следующее утро я прикончил старика выстрелом в затылок. Закопал труп в предгорьях. Его никто не найдет. Ты уверен, что это был он?

– Ну конечно, это мог быть архангел Гавриил, – съязвил Мун. – Он это был, он! Можешь спать спокойно, Савл, Диакон мертв. Вопрос в другом: кого еще тебе требуется увидеть мертвым?

Савл опустился в свое кресло.

– Сегодня никого, Иаков. Но начнутся неурядицы, я убежден. К западу есть земля, в которой почти наверное есть серебро… а возможно, и золото. Ее владельца зовут Ишмаил Ковач. И еще имеется ферма над значительным нефтерождением. Она принадлежит женщине по имени Бет Мак-Адам. И ему, и ей будет отказано в Клятве, и земля станет нашей законно.

– Так чего было вызывать нас сюда? Вроде бы все на мази?

Савл отхлебнул вина, потом сказал:

– Есть одно осложнение, Иаков.

– Само собой.

– Сожжение церкви. Тамошний проповедник выжил. Он выследил пятерых моих людей и убил их. Вчера я долго разговаривал с местным жителем, который хорошо знает проповедника. Уже двадцать лет.

– Переходи к сути, Савл. Упаковочка мне не требуется.

– А я думаю, требуется. Этот их Пастырь приехал в здешние края двадцать лет назад, сразу же после благословенного прибытия нашего святого Диакона. Он был молод, лет примерно двадцати. Но местный старожил поведал мне интересную историю. Он сказал, что Пастырь был много старше, а юность вернул благодаря Камню Даниила в какой-то башне.

– Он что – пьяница или набитый дурак? – осведомился Мун, допил вино и потянулся за бутылкой.

– Ни то и ни другое. И я знаю, что Камень Даниила находился в башне, потому что мы с Диаконом пятнадцать лет назад побывали там. И увидели, что от него осталось после того, как он лишился магической силы. Он был огромным, Иаков, настолько, что удерживал сотни лет ракету и самолеты в поле полной статики. Так вот, остаток его силы забрал Йон Шэнноу, чтобы омолодиться.

Мун окаменел.

– Ты шутишь!

– Нисколько, Иаков. Взыскующий Иерусалима. Единственный и неповторимый. Новый Илия.

– И по-твоему, этот проповедник – Йон Шэнноу? Какого черта он оставался в этой дыре, если был Иерусалимцем? Ведь он мог бы сказочно разбогатеть.

– Причин я не знаю, но верю, что это правда. Он последовал за нашими товарищами и перебил их, а теперь он где-то там. – Савл махнул рукой на окно.

Мун насторожился.

– Черт дери, так почему он не запустил лису в курятник? Мог бы разом положить конец мифу про Диакона, разоблачить его как напыщенного старого болтуна и враля вдобавок?

– Не думаю, – ответил Савл. – Взыскующий Иерусалима и сам стал частью мифа. Люди пожелали бы увидеть нимб над его головой. Нет, это только часть проблемы. Во-первых, мы не хотим, чтобы Диакон был дискредитирован, поскольку я его наследник. И мне надо, чтобы страна сплотилась вокруг меня, как сплотилась вокруг него. А во-вторых, Бет Мак-Адам одно время была его любовницей. Вполне вероятно, что между ними сохранились дружеские отношения. Когда она будет согнана со своей земли или убита, я не хочу, чтобы на меня начал охоту такой вот Йон Шэнноу.

– Ну а тот человек, который знает правду?

– Он другое дело. Сейчас он мне полезен, но он обещал Бет Мак-Адам быть поручителем в Клятве через десять дней. Накануне принесения Клятвы ты его убьешь.

– А жена у него смазливенькая?

Савл расхохотался.

– Смазливенькая? Эльза Брум! Она смахивает на раскормленную свинью, которую втиснули в женское платье.

– Толстуха, а? Я люблю толстых, – сказал Иаков Мун.

Неизвестный старик раздражал доктора Мередита сверх всякой меры. Но Иеремия только посмеивался. Впрочем, все знали, что Иеремия любит отвлеченные споры. Даже Исида слушала как завороженная.

– Как вы можете возражать против развития разума и науки? – стоял на своем доктор.

– Без всякого труда, – ответил Джейк. – Много веков тому назад некий человек в Древней Греции создал теорию, что все материальные предметы, как бы ни были они велики – от планеты до камешка, – состоят из крохотных составных частей. Мельчайшую частичку он назвал атомом, что по-гречески значит «неделимый». Поскольку человек таков, каков он есть, он во что бы то ни стало захотел разделить неделимое. И посмотрите, к чему это привело! Человек по натуре охотник, плотоядное животное. Хищник. Любое его продвижение вперед неминуемо сопряжено с разрушением – либо физическим, либо нравственным.

– Ну а медицина? – не отступал доктор Мередит. – Мир до Падения достиг изумительных успехов в победе над болезнями.

– Бесспорно, – согласился Джейк. – А следствием была генная инженерия, позволившая использовать органы животных для пересадки людям. Результатом явились волчецы и другие несчастные мутанты, обитающие на этой планете. Результатом стало накопление химического оружия, бактериологических и вирусных смертоносных культур, которые сбрасывались в тогдашний Атлантический океан, а теперь отравляют большие области нашей суши.

Джейк встал и, направившись к бочонку с питьевой водой, налил себе кружку.

– Все это можно свести к одному примеру, – сказал он. – Христос повелел людям любить друг друга и благотворить ненавидящим их. Он сказал, что все люди братья и что мы должны любить ближних, как самих себя. Не прошло и нескольких сотен лет, как люди уже вступили в ожесточенные споры о том, как это следует понимать. Затем начали воевать, утверждая свою точку зрения, и убивать друг друга, доказывая, что их толкование завета любить ближнего своего самое наилучшее.

Иеремия расхохотался.

– Ну, Джейк, – сказал он, – ты за словом в карман не лезешь. У вас с Диаконом есть много общего.

– Угу, – согласился Джейк. – Он в своей башне из слоновой кости, а я на моем муле. Мы-то знаем пути мира, Диакон и я.

– Диакон – носитель зла, – сказал Мередит. – Тут все ясно и просто.

Джейк покачал головой.

– В этом Богом забытом мире, малый, ничто не бывает ясным и простым. Кроме смерти. Единственное, что остается вне сомнений: мы все умрем. Прочее же – моря всяких сложностей. Но относительно Диакона я позволю себе не согласиться с вами. Он просто человек, который предпочитает строгие разграничения. Я жил в Единстве, когда он был старшим магистратом; на мой взгляд, он мог кое-чем похвастать.

– О да, – съязвил Мередит. – Например, публичным убийством. Человека волокли по улицам, чтобы казнить на глазах его семьи.

– Вы чуточку передергиваете, – сказал Джейк. – Вы говорите о злодее, понесшем кару на месте своего преступления. По-моему, ничего дурного в этом нет: пусть люди видят, как вершится правосудие.

– Это не правосудие! – вспылил Мередит. – Это варварство.

– Мы живем в варварские времена, доктор. Но вы можете возразить, что в конечном счете речь идет о нравственных ценностях. Какую ценность в ваших глазах имеет человеческая жизнь? Диакон говорит, что в его время убийца мог свободно разгуливать по улицам уже через два года после суда над ним или даже раньше. Даже массовые убийцы со временем выходили на свободу. В те дни жизнь была до ужаса дешева. А с Диаконом убийца хотя бы знает, что получит то же, что получила его жертва. Не больше и не меньше.

– А что, если суд ошибется? – спросил Мередит. – Если невиновный будет признан виновным?

– И что? – ответил Джейк. – Да, очень прискорбно, но ведь ошибки неизбежны, не так ли? Из этого не следует, что система неверна. Врач сказал одному моему знакомому, что он слишком толст и ему показаны физические упражнения. Он сел на диету и в одночасье умер. Так что нам делать? Плодить толстяков из опасения, что у еще одной жирной туши окажется слабое сердце?

– Такая точка зрения возмутительна!

Джейк ухмыльнулся. И тут Иеремия счел нужным вмешаться.

– Ну а прощение, Джейк? Ведь Христос призвал и к нему?

– Ну, можно простить человека и все-таки его повесить.

– Это уж слишком! – прошипел доктор Мередит, вскочил и ушел в фургон.

– Вы правда видите все так просто, Джейк? – спросила Исида. – Для вас существует только черное и белое?

Старик внимательно посмотрел на нее, и улыбка исчезла с его губ.

– Ничто не бывает простым, Исида, как бы мы ни упрощали. Если бы! Юный доктор Мередит прав: жизнь – величайший дар, и каждый мужчина, каждая женщина обладает безграничными возможностями для добра или зла. А иногда для того и для другого. – Ночной ветер усиливался, раздувал пламя костра. Джейк зябко поежился и крепче закутался в старую куртку из овчины. – Но мне кажется, вопрос поставлен неверно. Чтобы общество процветало, оно должно иметь действенные правила, которые защищали бы слабых и поощряли бы сильных. Вы согласны?

– Конечно, – сказала Исида.

– А! Но тут сразу возникают сложности. В природе слабые погибают, сильные выживают. Следовательно, если мы будем защищать слабых, они будут процветать, разрастаться в обществе подобно сорнякам, нуждаясь во все большей и большей защите, так что в конце концов превзойдут численностью сильных и – при демократии – придут к власти и начнут вводить законы, способствующие росту слабости. Такое общество разложится и погибнет, медленно распадаясь по мере того, как оно сеет семена собственной гибели.

– Как ты определишь слабость, Джейк? – спросил Иеремия. – Ты подразумеваешь больных и увечных?

Джейк засмеялся:

– Как я и сказал, тут-то и возникают сложности. Есть слабые телом, но сильные разумом и сердцем. Есть обладающие физической силой льва, но трусливые и слабые духом. В конечном счете любое общество судит своих членов по их способности обеспечивать его тем, что ему необходимо для того, чтобы быть сильным и процветающим.

– А-а! – сказал Иеремия. – Но это подводит нас к старым людям, которые уже поработали на общество, но более не могут. Они становятся слабыми и, согласно вашей логике, бесполезными. Ты рубишь сук, на котором сидишь, старик. В сильном обществе тебе не будет места.

– А вот и нет! – возразил Джейк. – Если я достаточно зарабатывал своими трудами и сделал накопления, то буду тратить их на еду и одежду, а значит, помогать обществу и дальше. Платя портному за одежду, я дам ему заработок и тем самым внесу свою лепту.

– Ну а если вы ничего не накопили? – спросила Исида.

– Тогда, по моему определению, я глупец, и значит – бесполезен.

– Ты рисуешь жестокую картину, Джейк, – сказал Иеремия.

– А мир – жестокое место. Но поверьте, друзья мои, он куда менее жесток, чем тот, который Диакон оставил позади себя. Как я сказал, возникают моря сложностей. Однако здесь, под Божьими звездами, еще можно обрести простоту. Вы, странники, понимаете это. Охотитесь на оленей и диких баранов, чтобы утолять голод, и заворачиваете в города заработать обменники для поддержания образа жизни, который избрали. Если не будет оленей, вы умрете с голоду. Так просто! А если кто-то из вас не захочет или не сможет охотиться, вы его изгоните.

– Неправда! – воскликнула Исида. – Мы будем его содержать.

– И как долго? – спросил Джейк. – А что, если речь пойдет не об одном, но о трех, или пяти, или двадцати пяти? Вы можете выжить, только пока работаете все вместе. Как и общество, дитя мое.