Текст книги "Долг: первые 5000 лет истории"

В результате деревни превращались в корпоративные организации, в коллективные группы, и закон требовал общаться с ними как с индивидами – то же происходит и с современными корпорациями. Однако было и одно ключевое различие. В отличие от обычных индивидов деревни могли подкрепить свои претензии силой.

Как подчеркивает Дуглас, это имело огромное значение, поскольку обычные мужчины леле не могли себе такое позволить [247]247
  Например: 1960: 4; 1963: 145–146, 168–173; 1964: 303Разумеется, иногда мужчины могли оказывать физическое давление на женщин, по крайней мере, если все соглашались признать за ними моральное право на это, но даже здесь Дуглас подчеркивает, что у большинства женщин было довольно широкое поле для маневра.


[Закрыть]. В повседневной жизни почти полностью отсутствовали какие-либо систематические средства принуждения. Она отмечает, что это была главная причина, почему институт заложничества был столь безобидным. Правила были самые разные, но не было ни правительства, ни судов, ни судей, которые могли выносить обязательные к исполнению решения, ни отрядов вооруженных мужчин, желавших или способных прибегать к угрозе применения силы в случае их неисполнения; поэтому правила нужно было постоянно адаптировать и истолковывать. В конечном счете приходилось принимать в расчет чувства каждого человека. В повседневных делах леле изо всех сил старались вести себя любезно и обходительно. Мужчин регулярно охватывало страстное желание наброситься друг на друга в приступе ярости (часто у них были на то все основания), но делали они это редко. А когда доходило до столкновения, все стремились как можно быстрее замять дело и передать его на общественное рассмотрение [248]248
  О миролюбии см. прежде всего: 1963: 70–71.


[Закрыть].

Деревни же обладали силой; юношей одного возраста могли мобилизовать и сформировать военные отряды. В этом – и только в этом – случае проявлялось организованное насилие. Конечно, между деревнями всегда случались стычки из-за женщин (все те, с кем говорила Дуглас, отказывались верить, что взрослые мужчины где бы то ни было могли драться за что-то еще), но дело могло дойти и до полноценной войны. Если старейшины одной деревни оставляли без внимания требование выдать заложницу, юноши другой могли сколотить отряд и выкрасть ее или забрать несколько других молодых женщин, которые становились их коллективными женами. Это могло приводить к гибели людей и к новым требованиям компенсаций. «Поскольку деревня могла опереться на силу, – сухо отмечает Дуглас, – она могла позволить себе меньше прислушиваться к своим заложникам» [249]249
  1963: 170.


[Закрыть].

Именно в тот момент, когда открываются возможности для применения насилия, великая стена, возведенная между стоимостью жизни и деньгами, может внезапно обрушиться.

Иногда, когда два клана спорили о компенсации за кровь, те, кто ее требовал, могли и не надеяться получить удовлетворение от своих противников. Политическая система не предоставляла мужчине (или клану) прямых средств физического принуждения или возможности обратиться к высшей власти для того, чтобы добиться от другого выполнения своих требований. В таком случае, вместо того чтобы отказаться от своего требования выдачи заложницы, он был готов взять ее эквивалент натурой, если мог его получить. Обычной процедурой была продажа своего иска к ответчику единственной группе, способной добиться выдачи заложника силой, то есть деревне.

Мужчина, намеревавшийся продать свое дело деревне, просил за него 100 кусков ткани из рафии или пять брусков из сандалового дерева. Деревня либо выдавала эти товары из своей казны, либо брала соответствующий заем у одного из жителей, присваивая себе, таким образом, требование выдачи заложника [250]250
  1963: 171.


[Закрыть].

Когда он получал деньги, иск исчерпывался, а деревня, купившая его, устраивала набег, чтобы захватить женщину, бывшую предметом спора.

Иными словами, лишь когда в уравнение включалось насилие, возникал вопрос покупки или продажи людей. Способность применить силу, разрубить бесконечно запутанный клубок предпочтений, обязательств и ожиданий, которыми полны человеческие отношения, позволяла отбросить первое правило экономических отношений среди леле, гласившее, что одна человеческая жизнь может быть обменена только на другую, а не на физические предметы. Показательно, что выплачиваемая в таких случаях сумма – сто кусков ткани или соответствующее количество сандалового дерева – была также ценой за раба [251]251
  О стоимости рабов: 1963: 36; 1982: 46–47.


[Закрыть]. Рабами, как я отмечал, были военнопленные. По-видимому, их число никогда не было значительным; Дуглас удалось обнаружить лишь двух потомков рабов в 1950-х годах, через четверть века после отмены рабства [252]252
  Однако отчасти это было вызвано тем, что рабы-мужчины в основном предназначались для принесения в жертву во время погребения важных мужей (Douglas 1963: 36).


[Закрыть]. Как бы то ни было, цифры тут роли не играли. Сам факт их существования служил прецедентом. Стоимость человеческой жизни иногда могла быть количественно измерена; но перейти от формулы А = А (одна жизнь равна другой) к формуле А = Б (одна жизнь равна сотне кусков ткани) можно было лишь потому, что за таким тождеством стояла сила оружия.

Долги плоти (тив)

Я так подробно разобрал пример леле потому, что хотел пояснить, почему я использую термин «человеческая экономика», как протекает жизнь в ее рамках, какого рода проблемы заботят людей и как в ней обычно функционируют деньги. Как я отмечал, для леле деньги играют ключевую социальную роль. Ими отмечен каждый визит, любое обещание, всякий важный момент в жизни мужчины или женщины. Безусловно, очень показательно и то, какие именно предметы использовались в качестве денег. Ткань из рафии использовалась как одежда; во времена Дуглас это был главный материал, в который люди одевались. Из сандаловых брусков делалась красная паста, применявшаяся в косметических целях, – это был главный элемент макияжа, которым каждый день украшали себя как мужчины, так и женщины. То есть это были материалы, которые определяли внешний вид людей, делали их облик зрелым, благопристойным и привлекательным, а также придавали достоинство их товарищам. Именно эти вещи превращали простое обнаженное тело в социальное существо в полном смысле слова.

Это не совпадение, а общая черта экономик, которые я обозначил как человеческие. Деньги почти всегда рождаются из предметов, которые используются прежде всего как украшения. Это касается бус, раковин, перьев, собачьих или китовых зубов, золота и серебра. Единственная польза, которая от них может быть, состоит в том, что они делают людей интереснее, а значит, и красивее. Латунные трубки, использовавшиеся тив, могут показаться исключением, но это не так: в основном они служили сырьем для изготовления украшений или их просто обвивали вокруг обручей и надевали во время танцев. Есть и исключения (например, скот), но, как правило, ячмень, сыр, табак или соль используются в качестве денег лишь тогда, когда в дело вступают правительства, а за ними и рынки [253]253
  См. Graeber 2001, гл. 4. Важным исключением было использование скота в качестве денег у нуэров и подобных им скотоводческих народов. Но даже скот, возможно, был для человека украшением.


[Закрыть].

Этим объясняется и специфическое развитие идей, которые так часто служат отличительными чертами человеческих экономик. С одной стороны, человеческая жизнь представляет абсолютную ценность, эквивалента которой быть не может. Дается ли жизнь или отнимается, такой долг является абсолютным. Иногда этот принцип носит непреложный характер, но чаще его подрывают сложные игры наподобие тех, что разработали тив и леле. Факт дарения жизни, по мнению первых, или лишения ее, по мнению вторых, создает долги, которые могут быть выплачены лишь при помощи другого человека. В каждом случае практика приводит к образованию чрезвычайно сложной игры, в которой мужчины, обладающие авторитетом, обмениваются женщинами или, по крайней мере, правами на их отпрысков.

Что уже служит определенным толчком. Раз игра ведется и действует принцип замены, всегда есть возможность его расширить. Когда это происходит, системы долга, в основе которых лежит идея создания людей, могут – даже в этом случае – вдруг превратиться в средства их уничтожения.

За примером мы снова обратимся к тив. Читатель помнит, что если у мужчины не было сестры или подопечной, которую можно было бы отдать за жену, то можно было умилостивить ее родителей и опекунов денежными подарками. Однако в таком случае жена никогда ему полностью не принадлежала. Впрочем, и здесь есть одно яркое исключение. Мужчина мог купить рабыню, женщину, похищенную во время набега на дальние края [254]254
  Akiga Sai 1939: 121, 158–160.


[Закрыть]. В конце концов, у рабынь не было родителей или с ними можно было обращаться так, будто их не было; их насильственно устраняли из всех сетей взаимных обязательств и долгов, которые наделяли обычных людей внешней идентичностью. Именно поэтому рабынь можно было покупать и продавать.

Однако после женитьбы купленная жена быстро создавала новые связи. Она уже не была рабыней, а ее дети были совершенно законными – даже более законными, чем те, что рождались от жены, которая была приобретена посредством постоянной выплаты латунных трубок.

Возможно, здесь мы имеем дело с общим принципом: чтобы в человеческой экономике можно было что-то продать, для начала нужно это что-то вырвать из его окружения. Это как раз и происходит с рабами, которые оказываются вырваны из сообщества, сделавшего их такими, какие они есть. У рабов, оказавшихся чужаками в новом для себя сообществе, нет больше ни родителей, ни родни. Поэтому их можно было продавать, покупать и даже убивать: ведь единственными отношениями, которые у них были, были отношения с хозяином. Тот факт, что деревни леле могли устраивать набеги и похищать женщин из чужих общин, видимо, стал ключевым шагом к началу торговли женщинами за деньги – но делать это они могли в очень ограниченном масштабе. В конце концов, родственники похищенной женщины жили неподалеку и наверняка потребовали бы объяснений. Приходилось вырабатывать какое-то соглашение, которое устраивало всех [255]255
  Так было и тогда, когда у тив еще был обычай совершения брака через похищение: Akiga Sai (1939: 137–141).


[Закрыть].

И всё же я настаиваю на том, что здесь есть нечто большее. При чтении антропологической литературы возникает четкое ощущение, что многие африканские общества постоянно преследовало осознание того, что эти сложные долговые сети могли преобразиться в нечто совершенно ужасное, если что-то пойдет не так. Тив в данном случае очень показательный пример.

* * *

Среди антропологов народ тив известен прежде всего разграничением экономической жизни на три обособленные «сферы обмена», которые выделили его наиболее известные исследователи Пол и Лора Бохэннен. Обычная, повседневная экономическая деятельность была женским занятием. Именно женщины ходили на рынки и налаживали связи, давая и возвращая небольшие количества охры, орехов или рыбы в виде подарков. Мужчины занимались вещами более возвышенными и требовавшими использования денег, которые, как и у леле, были двух видов. Мелкие сделки осуществлялись при помощи местной разновидности ткани под названием «тугуду», которая активно экспортировалась, а более крупные – при помощи связок импортированных латунных трубок [256]256
  Здесь я опираюсь на классический анализ «сфер обмена», предложенный Полом Бохэнненом (Bohannan 1955, 1959) и дополненный Дорвардом (Dorward 1976) и Гайером (Guyer 2004: 27–31).


[Закрыть]. На них можно было купить некоторые предметы роскоши (коров, жен из других племен), но в основном они использовались в политических делах, для найма знахарей, приобретения услуг колдунов или вступления в культовые сообщества. В политических вопросах тив придерживались еще большего эгалитаризма, чем леле: успешные пожилые мужчины, имевшие много жен, могли отдавать их своим сыновьям и другим зависимым людям, жившим в их домохозяйствах, но никакого формального политического устройства у общества не было. Кроме того, у них была система опекунства, суть которой заключалась в правах мужчин над женщинами. Отсюда проистекает понятие сфер. Теоретически эти три уровня – обычные предметы потребления, предметы мужского престижа и права на женщин – были полностью отделены один от другого. Ни за какое количество охры нельзя было получить латунную трубку, так же как и, в теории, ни за какое количество трубок нельзя было получить полные права над женщиной.

Однако на практике возможности перехитрить систему были. Допустим, сосед устраивал пир, но ему не хватало продуктов; кто-то мог прийти ему на помощь, а затем осторожно попросить одну-две связки взамен. Чтобы вершить дела, «превращать цыплят в коров», как гласила пословица, и пускать свое богатство и престиж на приобретение жен, нужно было иметь «сильное сердце», то есть быть человеком предприимчивым и волевым [257]257
  Так в: Akiga Sai 1939: 241; P. Bohannan 1955: 66; P. & L. Bohannnan 1968: 233, 235. О харизме в целом: Восток в Akiga Sai 1939: 236; Downes 1971: 29.


[Закрыть]. Но у словосочетания «сильное сердце» было и другое значение. Существовало поверье о некоей биологической субстанции под названием «цав», которая управляет человеческим сердцем. Она наделяла некоторых людей шармом, энергией и силой убеждения. Иными словами, цав был и физической субстанцией, и той невидимой силой, которая позволяла некоторым людям подчинять остальных своей воле [258]258
  См. Abraham 1933: 26; Akiga Sai 1939: 246; P. Bohannan 1958: 3; Downes 1971: 27.


[Закрыть].

Проблема – и бо́льшая часть тив верила, что это была главная проблема их общества, – заключалась в том, что цав можно было увеличить и искусственными средствами; но добиться этого можно было, только потребляя человеческую плоть.

Сразу подчеркну, что нет оснований верить, что тив на самом деле практиковали каннибализм. Мысль о пожирании человеческого мяса, по-видимому, вызывала у них такой же ужас и отвращение, как и у большинства американцев. Однако на протяжении веков многих терзало подозрение, что некоторые их соседи, прежде всего влиятельные мужи, фактически ставшие политическими лидерами, были тайными каннибалами. Молва гласила, что люди, увеличивавшие свой цав такими методами, приобретали исключительные способности: они могли летать, становились неуязвимыми для оружия, а по ночам отправляли свои души убивать жертв, так что те даже не знали, что умерли, и бродили вокруг, беспомощные и потерянные, пока каннибалы не отлавливали их для своих пиров. Короче, они превращались в колдунов, которые наводили ужас [259]259
  О колдунах в целом: P. Bohannan 1957: 187–188, 1958; Downes 1971: 32–25. О долгах плоти (или икипинди): Abraham 1933: 81–84; Downes 1971: 36–40.


[Закрыть].

Мбацав, или сообщество колдунов, постоянно стремилось приобрести новых членов и для этого обманным путем заставляло людей есть человеческую плоть. Колдун мог взять часть тела убитого им близкого родственника и положить ее в еду жертвы. Если человек был настолько глуп, что съедал ее, то у него появлялся «долг плоти», а сообщество колдунов добивалось выплаты таких долгов.

Возможно, ваш друг или какой-то человек старше вас заметил, что у вас много детей, братьев или сестер. Стремясь навязать вам долг, он пригласит вас к себе домой на трапезу, в которой будете участвовать только вы вдвоем. Когда вы начнете есть, он поставит перед вами два блюда с соусом, одно из которых содержит приготовленное человеческое мясо…

Если вы выберете не то блюдо, но у вас нет «сильного сердца», то есть способности стать колдуном, то вам станет плохо и вы в ужасе убежите из этого дома. Но если у вас есть скрытая способность, то съеденная вами плоть начнет действовать. Тем же вечером вокруг вашего дома заверещат коты и филины. Воздух наполнится странными звуками. К вам явится ваш новоявленный кредитор в сопровождении своих гнусных сообщников. Он расскажет, как убил собственного брата, чтобы вы могли пообедать вместе, и как страдает от мысли, что потерял близкого родственника, в то время как вы сидите в окружении упитанной, пышущей здоровьем родни. Остальные колдуны его поддержат, настаивая на том, что всё это целиком ваша вина. «Ты искал трудностей, и трудности тебя настигли. Ложись на землю, и мы перережем тебе глотку» [260]260
  Akiga Sai 1939: 257.


[Закрыть].

У вас есть только один выход – отдать им члена своей семьи в качестве замены. Это возможно, потому что вы обнаружите, что у вас появились ужасные новые способности, но использовать вы их должны так, как того требуют другие колдуны. Вам придется убить одного за другим своих братьев, сестер и детей; коллегия колдунов выкрадет их тела из могил, вернет к жизни, чтобы они нагуляли жир, затем подвергнет их пыткам, убьет, разрежет и зажарит для нового пира.

Долги плоти всё время растут. Кредитор продолжает приходить. Если у должника нет связей с людьми, у которых очень сильный цав, он не может избавиться от долга плоти до тех пор, пока не отдаст всех своих близких и его семья не перестанет существовать. Затем он сам ложится на землю и его закалывают – так долг окончательно искупается [261]261
  Akiga Sai 1939: 260.


[Закрыть].

Работорговля

С одной стороны, тут всё ясно. Мужчины с «сильными сердцами» обладают властью и харизмой, с помощью которых они могут манипулировать долгом и превращать излишки еды в богатства, а богатства – в жен, подопечных и дочерей, благодаря чему семьи, которые они возглавляют, постоянно растут. В то же время власть и харизма, позволяющие им так поступать, постоянно грозят повернуть вспять весь этот процесс и вернуть их к долгам плоти, которые снова превращают семьи в пищу.

Если попытаться представить худшее, что вообще может случиться с человеком, то необходимость обедать изуродованным телом собственного ребенка точно займет в списке первое место. Однако с течением времени антропологи поняли, что разные общества терзают кошмары, которые заметно отличаются друг от друга. Ужасные истории, касаются ли они вампиров, вурдалаков или зомби, пожирающих человеческое мясо, всегда отражают какую-то сторону социальной жизни их рассказчиков, вероятность некого ужасающего развития привычных форм взаимодействия, с которой люди не хотят сталкиваться, но о которой не могут не говорить [262]262
  Здесь я следую за Уилсоном: Wilson 1951.


[Закрыть].

Из чего возникли кошмары тив? Очевидно, что у них была большая проблема с властью. Они жили в домохозяйствах, каждое из которых возглавлял пожилой мужчина, имевший многочисленных жен, детей и различных прихлебателей. Внутри домохозяйства он располагал почти абсолютной властью. Но за его пределами формальной политической структуры не существовало, и тив были пламенными сторонниками эгалитаризма. Иными словами, все мужчины стремились стать главами больших семей, но при этом с крайним подозрением относились к любым формам господства. Неудивительно поэтому, что их отношение к природе власти было настолько двойственным, что они были убеждены, будто те качества, которые позволяют мужчине законным путем занять выдающееся положение, могут превратить его в монстра, стоит лишь дать им развиться больше необходимого уровня [263]263
  Пол Бохэннен (Bohannan 1958: 4) выдвигает близкое, но не тождественное утверждение.


[Закрыть]. На самом деле большинство людей тив полагали, что старшие мужчины были в основном колдунами и что если умирал юноша, то его смерть могла быть уплатой долга плоти.

Однако это всё же не дает ответа на очевидный вопрос: почему всё это выражалось в категориях долга?

* * *

Здесь уместно рассказать небольшую историю. Судя по всему, предки тив пришли в долину реки Бенуэ и прилегающие к ней земли около 1750 года. В те времена там, где сегодня находится Нигерия, свирепствовала атлантическая работорговля. Источники той поры рассказывают, что в эпоху переселения тив наносили на лица своих жен и детей рисунки, напоминавшие шрамы от оспы, – это должно было отпугивать возможных налетчиков [264]264
  Исследования миграций тив (например, Abraham 1933: 17–26; Akiga & Bohannan 1954; P. Bohannan 1954) не говорят об этом в открытую, но их можно было бы истолковывать именно так, особенно историю Акиги о переселенцах тив, рисовавших нарывы на телах своих женщин, для того чтобы налетчики не могли их забрать. Несмотря на отсутствие правительства, у тив была весьма эффективная военная организация и, как отмечает Абрахамс (Abrahams 1933: 19), они умело поддерживали конфликт между племенами фулани и джукун, вмешиваясь в их войны друг с другом.


[Закрыть]. Они обосновались в самой труднодоступной части страны и оказывали ожесточенное сопротивление расположенным к северу и к западу государствам, которые периодически устраивали на них набеги; позже тив установили с ними дружеские отношения [265]265
  Не все эти набеги оканчивались неудачно. В течение некоторого времени государство Джукун, которое в XVIII веке предприняло несколько безуспешных попыток присоединить к себе тив, продавало пленников тив работорговцам на побережье (Abraham 1933: 19; Curtin 1965: 255, 298; Latham 1973: 29; Tambo 1976: 201–203). Здесь, безусловно, показательно, что в 1930-х годах многие тив утверждали, что джукуны сами были каннибалами и что истоки «организации» мбацав восходят к некоторым титулам вождя, которые тив приобрели у них, когда между двумя народами началось политическое сближение (Abraham 1933: 33–35).


[Закрыть].

Тив прекрасно знали, что происходит вокруг них. Взять хотя бы пример медных болванок, использование которых они тщательно ограничивали, чтобы не допустить их превращения в универсальную форму денег.

Но в этой части Африки медные болванки использовались в качестве денег на протяжении столетий, а в некоторых местах с их помощью совершались и обычные торговые сделки. Это было довольно просто: можно было разделить болванку на небольшие кусочки или вытянуть в тонкую проволоку и обмотать ее вокруг небольших петель – и мелкая монета для повседневных рыночных операций готова [266]266
  Jones 1958; Latham 1971; Northrup 1978: 157–164; Herbert 2003: 196. Знаменитый средневековый арабский путешественник Ибн Баттута, которого мы уже встречали при дворе короля Синда в пятой главе, видел, как в 1340-х годах они использовались в качестве денег в области Нигера, расположенной неподалеку.


[Закрыть]. С другой стороны, бо́льшая часть болванок, имевших хождение в Тивленде в конце XVIII века, производилась в массовом количестве на фабриках Бирмингема и импортировалась работорговцами из Ливерпуля и Бристоля через порт Старый Калабар в устье реки Кросс [267]267
  Герберт (Herbert 2003: 181) полагает, что между 1699 и 1865 годом европейцы завезли в Африку около двадцати тысяч тонн латуни и меди из Англии. Эти металлы производились в Бристоле, Чедле и Бирмингеме и обменивались в основном на рабов.


[Закрыть]. Во всей области, лежавшей вокруг реки Кросс, то есть к югу от территории тив, медные болванки использовались в качестве денег в повседневной жизни. Видимо, так они и попали в Тивленд; либо торговцы их перевозили через реку Кросс, либо купцы тив покупали их во время дальних поездок. Всё это тем не менее делает вдвойне значимым тот факт, что тив отказывались использовать медные болванки в качестве денег.

Только в течение 1760-х годов около ста тысяч африканцев были доставлены по реке Кросс в Калабар и близлежащие порты, где их заковывали в цепи, грузили на английские, французские и другие европейские корабли и затем переправляли через Атлантический океан, – это была лишь малая толика от полутора миллионов человек, вывезенных с берегов залива Биафра на протяжении всего периода атлантической работорговли [268]268
  Эта цифра основана на данных, согласно которым всего за эти годы из залива Биафры было вывезено 152 076 рабов (Eltis, Behrent, Richardson & Klein 2000). Работорговля в Старом Калабаре велась приблизительно с 1650 по 1841 год. В течение этого периода он был самым крупным портом в Заливе – в самый разгар работорговли из него вывозилось около 20 % всех африканских невольников (Lovejoy & Richardson 1999: 337).


[Закрыть]. Некоторых из них захватили в ходе войн или набегов или же просто похитили. Но бо́льшая их часть была уведена в неволю из-за долгов.

Здесь, однако, я должен кое-что объяснить об организации работорговли.

Атлантическая работорговля как таковая представляла собой гигантскую сеть кредитных соглашений. Судовладельцы Ливерпуля или Бристоля покупали товары в кредит на выгодных условиях у местных оптовых торговцев, надеясь хорошо заработать на продаже рабов (тоже в кредит) плантаторам в Америке и на Антильских островах, чьи комиссионные агенты, обретавшиеся в Лондоне, финансировали всю сделку за счет доходов от торговли сахаром и табаком [269]269
  Sheridan 1958; Price 1980, 1989, 1991.
  Более распространенная разновидность бус.
  Барбо, цит. по: Talbot 1926 I: 185–186.


[Закрыть]. Затем судовладельцы отправляли свои товары в африканские порты вроде Старого Калабара, ключевого торгового города-государства, управлявшегося богатыми африканскими купцами, которые носили европейскую одежду, жили в домах, построенных по европейскому образцу, и иногда даже посылали своих детей в Англию на обучение.

По прибытии в Калабар европейские торговцы договаривались об эквиваленте цены своих грузов в медных болванках, которые выполняли в порту роль денег. В 1698 году купец, прибывший сюда на корабле под названием «Дракон», записал цены, по которым ему удалось продать свои товары:

Пятьдесят лет спустя, когда торговля была в самом разгаре, британские суда привозили в больших объемах ткани (как произведенные на недавно созданных манчестерских фабриках, так и индийский ситец) и предметы из железа и меди, периодически вещи вроде бус, а также по очевидным причинам значительное количество огнестрельного оружия [270]270
  Инкори (Inkori 1982) показывает, что в конце XVIII века британские суда привозили в Старый Калабар в среднем по четыреста мушкетов каждое и что всего между 1757 и 1806 годом в регион Калабара и Камеруна было поставлено 22 986 мушкетов. Ром и другие спиртные напитки были куда менее значимой статьей импорта.


[Закрыть]. Затем товары давались в кредит африканским купцам, которые передавали их своим агентам для дальнейшей продажи.

Очевидной проблемой было обеспечение долга. Торговля была вероломным и чрезвычайно жестоким занятием, и работорговцы не намеревались ставить себя в зависимость от кредитных рисков – особенно когда они имели дело с чужестранными купцами, которых могли больше никогда не увидеть [271]271
  Один распространенный метод, к которому купцы особенно часто прибегали на заре работорговли, заключался в том, что они приплывали на деревенский рынок на каноэ, груженных товарами, обменивали их на рабов, а затем, если не набирали нужного им количества, ждали, пока стемнеет, и просто нападали на дома вдоль реки и забирали всех, кого там находили (Clarkson, цит. по: Northrup 1978: 66, также цитируется в: Noah 1990: 94).


[Закрыть]. В итоге быстро развилась система, в рамках которой европейские капитаны требовали поручительства в виде заложников.

«Заложники», о которых здесь идет речь, сильно отличались от тех, что мы видели у леле. Во многих государствах и торговых городах Западной Африки институт заложничества уже претерпел существенные изменения к 1500 году, когда на сцене появились европейцы, – по сути, он превратился в разновидность долгового рабства. Должники отдавали членов своих семей в качестве залога за кредит; заложники становились слугами в хозяйствах кредиторов, обрабатывали их поля и выполняли домашнюю работу – то есть сами они служили обеспечением кредита, а их труд заменял проценты [272]272
  Существующая научная литература мало чем может помочь в восстановлении картины превращения одной формы в другую: есть исследования, в которых институт заложничества рассматривается либо в перспективе родственных связей (например, Douglas 1964; Fardon 1985, 1986), либо с точки зрения торговли (например, Falola & Lovejoy 1994), но нет работ, в которых одно сравнивалось бы с другим. В результате многие вопросы остаются без ответа. Фалола и Лавджой, например, предполагают, что труд заложников соответствовал выплате процентов, но в книге нет сведений о том, существовали ли вообще процентные ссуды в тех частях Африки, где имелся институт заложничества.


[Закрыть]. Заложники не были рабами; в отличие от последних они не теряли связи со своими семьями; но и свободными они не были [273]273
  Очевидно также, что такая разновидность заложничества должна была появиться из чего-то подобного институту, существовавшему у леле. Многие правила совпадали: например, как и у леле, если девушка отдавалась в залог, кредитору часто предоставлялась возможность жениться на ней, когда она достигала совершеннолетия, что приводило к погашению долга.


[Закрыть]. В Калабаре и других портах владельцы невольничьих кораблей, дававшие товары в кредит своим африканским партнерам, скоро стали требовать залог – например, в виде двух собственных слуг купца за трех рабов, которых он должен добыть, причем по меньшей мере один из заложников должен был быть членом семьи купца [274]274
  Lovejoy & Richardson 1999: 349–351; 2001.


[Закрыть]. На деле это не очень отличалось от выдачи заложников на войне и порой приводило к серьезным политическим кризисам, когда капитаны, устав ждать груз, который задерживался, вместо рабов грузили в трюм заложников.

Выше по течению реки долговые заложники также играли важную роль в торговле. С одной стороны, эта область отличалась от прочих. В большей части Западной Африки, в крупнейших государствах, таких как Дагомея или Ашанти, работорговля имела следствием войны и драконовские наказания: правители часто манипулировали судебной системой, в результате чего почти всякое преступление наказывалось обращением в рабство или смертной казнью с последующим обращением в рабство жены и детей преступника или же запредельными штрафами, неспособность выплатить которые оборачивалась продажей в неволю неплательщика и его семьи. С другой стороны, и это необычайно показательно, отсутствие сколько-нибудь разветвленных правительственных структур делало зримым, как повсеместная атмосфера насилия вела к искажению всех институтов человеческих экономик, которые превращались в гигантские аппараты дегуманизации и уничтожения.

В области реки Кросс работорговля, по-видимому, развивалась в два этапа. Первый был временем террора и полного хаоса, когда часто совершались набеги и всякий, кто отправлялся в путь в одиночку, рисковал попасть в руки бродячих банд головорезов и оказаться на невольничьем рынке в Калабаре. Очень скоро деревни опустели, многие люди сбежали в леса, мужчинам приходилось создавать вооруженные отряды, чтобы обрабатывать поля [275]275
  Equiano 1789: 6–13.


[Закрыть]. Этот период длился относительно недолго. Второй этап начался, когда по всей области местные купцы стали объединяться в сообщества, которые брались восстановить порядок. Самым известным из них стала конфедерация племен аро, которые называли себя «божьими детьми» [276]276
  Другие объединяли акунакуна и эфик, которые жили в самом Калабаре. Аро говорили на языке игбо, а в самом регионе вперемежку проживали носители языков игбо и ибибио.


[Закрыть]. Опираясь на мощь тяжеловооруженных наемников и на престиж знаменитого оракула в Арочукву, они установили новую, крайне строгую, систему правосудия [277]277
  Об аро в целом см.: Jones 1939; Ottenberg 1958; Afigbo 1971; Ekejiuba 1972; Isichei 1976; Northrup 1978; Dike & Ekejiuba 1990; Nwauwa 1991.


[Закрыть]. Похитителей отлавливали и самих продавали в рабство. На дорогах и в крестьянских хозяйствах была восстановлена безопасность. В то же время аро в сотрудничестве с местными старейшинами создали кодекс всеобъемлющих ритуальных законов, которые были настолько суровы, что каждый постоянно рисковал их преступить и получить штраф [278]278
  Дайк и Экеджиуба полагают, что 70 % рабов, которых продавали европейцам в заливе Биафра, поставлялись аро. Бо́льшая часть оставшейся доли рабов доставлялась другими купеческими сообществами.


[Закрыть]. Того, кто их нарушал, аро отправляли на побережье, а обвинителю уплачивалась его цена в медных болванках [279]279
  Один старейшина, живший в XX веке, вспоминал, что «женщину, совершившую прелюбодеяние, продавал ее муж и он же получал деньги. Воров тоже продавали, а деньги за них шли старейшинам, в обязанности которых входило вынесение решения» (Northrup 1978: 69).


[Закрыть]. Согласно некоторым рассказам той поры, мужчина, которому просто не нравилась его жена и который нуждался в латунных трубках, всегда мог найти какую-нибудь причину, чтобы ее продать, и деревенские старейшины, получавшие часть дохода, почти всегда ему в этом потакали [280]280
  Northrup 1978: 73.


[Закрыть].

Но самым хитроумным приемом торговых сообществ было поощрение распространения тайного общества под названием Экпе. Оно было известно прежде всего великолепными маскарадами и приобщением своих членов к тайным мистериям. Но оно также действовало как секретный механизм по выбиванию долгов [281]281
  О том, как Экпе выбивало долги в самом Калабаре: Jones 1968; Latham 1973: 35–41; Lovejoy & Richardson 1999: 347–349. О распространении Экпе до Арочукве и по всему региону: Ruel 1969: 250–258; Northrup 1978: 109–110; Nwaka 1978, Ottenberg & Knudson 1985. Нвака (Nwaka 1978: 188) пишет: «Общество Экпе, самое массовое в области реки Кросс, составило основу местного правительства. Оно имело исполнительные и судебные функции в тех областях, в которых действовало. Его члены наказывали нарушителей общественного порядка, добивались соблюдения обычаев и поддерживали авторитет старейшин. Законы Экпе до определенной степени регулировали жизнь большинства членов общины в таких вопросах, как поддержание чистоты в городах и на улицах, сбор долгов и другие меры, содействовавшие общественному благу».


[Закрыть]. В самом Калабаре, например, общество Экпе прибегало к богатому арсеналу карательных мер, которые варьировались от бойкота (всем членам общества запрещалось торговать с тем, кто не выплачивал свои долги), пеней, конфискации имущества, ареста до казни: самых несчастных жертв вешали на деревьях и отрывали им нижнюю челюсть в назидание остальным [282]282
  Latham 1963: 38.


[Закрыть]. Это особенно любопытно, поскольку любому человеку разрешалось вступить в такие общества, пройдя девять ступеней посвящения. Для этого нужно было уплатить соответствующий взнос, выражавшийся, разумеется, в латунных трубках, которые сами купцы и поставляли. В Калабаре расценки за каждую ступень выглядели так [283]283
  Взято у: Walker 1875: 120.


[Закрыть].

Иными словами, это было довольно дорого. Но вскоре членство повсеместно стало важным отличительным признаком. В небольших, отдаленных селениях вступительный взнос, безусловно, не был таким запредельным, но результат был всё тот же: тысячи людей оказались в долгу перед купцами, потому что им были нужны либо деньги для уплаты взносов, либо товары, привозившиеся купцами (в основном ткани и металл, из которых делался инвентарь и костюмы для представлений Экпе, – эти долги они должны были выбивать у самих себя. В уплату таких долгов, как правило, также отдавали людей, которые якобы были заложниками).

Как всё это работало? По-видимому, практика сильно варьировалась в зависимости от места. В труднодоступном районе Афикпо в верховьях реки Кросс в повседневных делах, например для покупки еды, «не прибегали к торговле или к использованию денег». Латунные трубки, поставлявшиеся сообществами купцов, служили для покупки или продажи рабов, но они были прежде всего социальными деньгами, «которые использовались для подарков и для проведения похорон, вступления в права и других церемоний» [284]284
  Ottenberg & Ottenberg 1962: 124.


[Закрыть]. Бо́льшая часть этих платежей и церемоний были связаны с секретными обществами, которые здесь также появились благодаря купцам. Всё это похоже на то, что происходило у тив, но присутствие купцов приводило к совершенно иным результатам:

В прежние времена, если у кого-то в верховьях реки Кросс возникали проблемы или образовывался долг и ему нужны были наличные, он обычно «закладывал» одного или нескольких своих детей или каких-нибудь других членов своей семьи или домохозяйства одному из торговцев из племени акунакуна, которые регулярно приезжали в его деревню. Или же он устраивал набег на какую-нибудь соседнюю деревню, захватывал ребенка и продавал его тому же покупателю, охотно соглашавшемуся его приобрести [285]285
  Partridge 1905: 72.


[Закрыть].

Этот пассаж имеет смысл только в том случае, если признать, что те, кто имел долг перед секретными обществами, также были сборщиками средств. Захват ребенка – элемент распространенной в Западной Африке практики «панъяринга», в соответствии с которой отчаявшиеся добиться уплаты долга кредиторы просто отправлялись в общину должника с отрядом вооруженных людей и хватали всё, что можно было унести: людей, предметы, домашних животных, а затем удерживали это в качестве залога [286]286
  Если вам был нужен заложник, вы не могли просто забрать первого попавшегося ребенка из соседней деревни, поскольку родители быстро его отыскивали.


[Закрыть]. Не имело значения, принадлежали ли эти люди либо вещи должнику или хотя бы его родственникам. Козы или дети соседа отлично подходили для этих целей, поскольку главной задачей было оказать социальное давление на всякого, кто был должен денег. Как отмечал Уильям Босман, «если Должник – честный человек, а его Долг справедлив, он будет стремиться немедленно удовлетворить Кредиторов, чтобы освободить своих Соплеменников» [287]287
  В: Lovejoy & Richardson 2001: 74. Сходный случай в Гане описан в: Getz 2003: 85.


[Закрыть]. Это был довольно действенный метод в условиях отсутствия центральной власти, поскольку люди, как правило, испытывали огромную ответственность перед членами своей общины и почти никакую – перед всеми остальными. В случае секретного общества, упомянутого выше, чтобы не отдавать в уплату членов своей собственной семьи, должник, видимо, требовал возвращения реальных или воображаемых долгов у людей, не состоявших в организации [288]288
  Примечательно, что Акига Сай (Akiga Sai 1939: 379–380) утверждает, что у тив истоки рабства восходили к захвату в заложники представителей того рода, к которому относился человек, отказывавшийся выплачивать долг. Например, пишет он, должник по-прежнему отказывается платить. Они будут какое-то время держать заложника в кандалах, а затем продадут его в другую страну. «Таковы были истоки рабства».


[Закрыть].

Такие методы не всегда были эффективными. Часто должников заставляли закладывать всё больше и больше своих детей или слуг, пока наконец им не оставалось ничего другого, кроме как заложить самих себя [289]289
  Так у Харрис (Harris 1972: 128), описывающей Иком, другой район области реки Кросс, который был одним из главных поставщиков рабов в Калабар. Она отмечает, что там должники часто были вынуждены закладывать сами себя, когда родня со стороны матери или отца не позволяла им продолжать продавать их родственников. В результате их обращали в рабство и отправляли в Калабар.


[Закрыть]. А в разгар работорговли слово «заложник», естественно, превратилось в эвфемизм. Различие между заложниками и рабами практически исчезло. Должники, вслед за своими семьями, попадали в руки аро, а затем к англичанам, которые заковывали их в кандалы и цепи, бросали в тесные трюмы невольничьих суденышек и отправляли на заморские плантации [290]290
  Мы не знаем, каковы были масштабы этого феномена. Король Эйо II говорил одному британскому миссионеру, что рабы «продавались по разным причинам: одни из них были военнопленными, другие – должниками, третьи нарушили законы своей страны, четвертые попадали в неволю из-за ненависти влиятельных людей» (в: Noah 1990: 95). Это позволяет предположить, что долг играл в этом важную роль, особенно если учесть, что, как отмечает Пир Ларсон (Larson 2000: 18), во всех источниках того времени «война» считалась самым законным способом обращения в рабство. Ср.: Northrup (1978: 76–80).


[Закрыть].