Текст книги "Сезон мертвеца"

17

Когда Джей Галло пришел в себя, была уже ночь. Он лежал навзничь на твердом песке и видел слабо мерцающие огоньки самолетов, идущих на посадку в аэропорт Фьюмичино. Он отчетливо слышал натужный рев турбин, и это был единственный звук в тихой ночи. Он хорошо знал, где находится: на берегу вонючей речушки. Он помнил, что до оживленной трассы нужно отмахать немало миль, а потом несколько часов ждать, когда кто-нибудь подберет его посреди ночи. Во рту Галло ощущал вкус крови, голова раскалывалась от боли, изуродованный нос ныл, а лицо горело от ссадин. Однако самое главное – он был жив Джей пошарил руками по телу в попытке убедиться, что все кости целы. После этого он приподнялся на одной руке и окинул окрестности единственным зрячим глазом. В нос ударил тлетворный запах мертвой речки, которая давно превратилась в отстойник для всяческих промышленных отходов.

– Подонок, – с трудом выговорил Джей Галло, сплюнул сгусток крови и задумался над тем, кто из многочисленных недругов мог преподнести ему такой урок. Без этого происшествие казалось совершенно бессмысленным.

Постепенно он начал приходить в себя: зрение улучшилось, а в голове стало понемногу проясняться. На горизонте он увидел огоньки городка Остия.

Вдалеке раздались резкие крики морских чаек, которые бурно реагировали на глухой звук моторной лодки или небольшого катера.

А потом он услышал позади себя тяжелое дыхание.

– Господи Иисусе, – в ужасе прошептал Галло и медленно повернулся на звук.

На берегу сидел человек и спокойно смотрел на речку, словно в течение долгих часов терпеливо ожидал, когда Джей придет в сознание. Сейчас этот человек был без черных очков и без пиджака. Галло сразу догадался, почему он остался в простой белой рубашке: несмотря на приближающуюся ночь, воздух был раскален до такой степени, что было трудно дышать. Потом Галло сообразил, что дело вовсе не в жаре, что этот человек разделся потому, что пиджак был частью его маскировки на людях. На пустынном берегу необходимость в камуфляже отпала, и он освободился от ненужной одежды.

Джей Галло пристально смотрел на сидевшую перед ним фигуру. Человек оказался намного моложе, чем Галло подумал при встрече с ним, вполне возможно, что они ровесники. Кроме того, незнакомец обладал крепкими мышцами, что наводило на мысль о тяжелой физической работе или регулярных занятиях в гимнастическом зале. Как ни странно, на лице запечатлелось нечто вроде сострадания и даже сожаления о происходящем. А еще более удивительным было то, что Галло вдруг почудилось, будто он где-то видел этого человека.

– Кто вы такой, черт возьми? – прохрипел он.

Человек внимательно посмотрел на него с прежним чувством сострадания и жалости.

– Спица в колесе, – ответил он, – просто часть мощного механизма.

– Мы встречались с вами раньше, – прошептал Галло срывающимся голосом, чувствуя, что ужасная головная боль не позволяет сосредоточиться на предмете разговора. Он смутно припомнил, что имел с этим человеком какие-то дела: то ли пакет у него взял для передачи кому-то, то ли, напротив, доставил ему какой-то пакет.

– Если я обидел вас каким-то образом... – продолжил он через секунду, отчаянно пытаясь вымолить прощение и одновременно понимая, что все это бесполезно. Внезапно его поразила мысль: если этот человек притащил его на пустынный берег мертвой реки, чтобы убить, то почему не сделал этого раньше, почему ждал столько времени? Значит, не все еще потеряно. Может быть, он чего-то выжидает? Чего-то хочет от него? Наверное, Галло может чем-то помочь ему и он хочет поторговаться?

– Хотите поторговаться со мной? – с надеждой в голосе спросил Джей.

На скуластое лицо человека упал лунный свет. Выражение вдруг резко изменилось. Сострадание уступило место жестокости. Черные сузившиеся от настороженности глаза злобно блеснули, а полные губы кровожадно заалели. Галло подумал, что лицо этого человека стало чем-то напоминать лицо мученика на картине Караваджо.

– О чем мы можем с тобой торговаться?

– Вы сами должны знать это.

– Об этом не может быть и речи.

Джей Галло с ужасом наблюдал, как человек встает с земли. Он тоже попытался встать, но головокружение было настолько сильным, что он снова опустился на землю.

– Эй, послушайте, – из последних сил молвил он, пытаясь хоть как-то предотвратить близкий конец, – почему вы ждали, пока я приду в себя? Зачем?

Незнакомец слабо улыбнулся, и в свете луны его улыбка была больше похожа на злобный оскал. Казалось, что его оскорбил этот вопрос.

– Ты что, считаешь, я могу убить человека находящегося в бессознательном состоянии?

Джей Галло выставил вперед руки, пытаясь защитить себя от надвигающейся зловещей тени над головой.

– Ты считаешь, – повторил незнакомец голосом, который постепенно превращался в звериное рычание, – я могу послать тебя к Всевышнему без твоего ведома?

– Не надо! – взмолился Джей Галло слабеющим от ужаса голосом. – Я сделаю все, что вы захотите.

Темная фигура согласно кивнула.

– Я знаю, – сказал незнакомец спокойным тоном.

Бледный диск луны почти полностью скрылся за тучами. И в тот же момент из страшной темноты к Галло протянулись крепкие, как камень, руки незнакомца. Они схватили его за горло и сдавили так сильно, что у него свет в глазах померк. Джей пытался сопротивляться, но все было бесполезно. Через секунду он ощутил на лице прохладную влагу и почувствовал некоторое облегчение. И только самым отдаленным уголком сознания он с ужасом понял, что незнакомец окунул его в грязную зловонную жижу речки. На смену временному облегчению пришло ощущение предсмертного ужаса. Вонючая жижа стала постепенно проникать в легкие, отравляя каждую клеточку организма. Джей Галло сделал несколько безуспешных попыток вырваться из крепких объятий незнакомца, а потом затих, погрузившись в темную дурно пахнущую воду. Несколько судорожных вдохов – и он нырнул в зловещую тишину. Все тело налилось мерзкой прохладой, грудь сдавило от нехватки воздуха, а потом им полностью завладело небытие.

18

Минут через пять после того, как Тереза Лупо вернулась к столу, Ник Коста раскланялся и под благовидным предлогом покинул своих друзей. Росси был прав – эта встреча оказалась весьма полезной для всех троих. У них действительно была серьезная причина для встречи в неформальной обстановке. Однако вместе с тем его не покидало чувство, что одна из проблем так и осталась неразрешенной, и ему очень не хотелось быть невольным свидетелем этой развязки. Отношения между Росси и Терезой стали настолько близкими, что было просто неловко присутствовать при дальнейшем развитии событий.

Он с трудом пробирался на машине по запруженным в субботу улицам города и вскоре оказался на темных улочках пригорода, ведущих к его дому. Был приятный вечер, появилась полная луна, а все небо усеяли бесчисленные звезды. Жара понемножку спадала, но в салоне старенького "фиата" было по-прежнему нестерпимо душно, даже несмотря на опущенные стекла. Ник миновал ярко освещенные ворота Сан-Себастьяно и выехал на Старую Аппиеву дорогу, по которой проехал почти милю, а потом свернул в хорошо знакомый переулок и вскоре остановил машину возле дома. Выйдя из душного салона машины, он глубоко вдохнул приятный сельский воздух, пропитанный терпковатым запахом навоза, дорожной пыли и свежей зелени. Где-то неподалеку звонко трещали цикады, подчеркивая умиротворяющую тишину сельской местности, а в тон им едва слышно повизгивали стаи летучих мышей, разрывавших темную пелену ночного неба.

Его дом представлял собой старое фермерское здание, расположенное на пустынной земле между Старой Аппиевой дорогой и современной, чрезвычайно оживленной и тщательно уложенной Новой Аппиевой дорогой. Ник Коста вспомнил, что он сказал Саре Фарнезе перед алтарем церкви на острове Тибр. Семья является сплоченной командой, защищающейся от негативного воздействия внешнего мира, своего рода оплотом против всеобщего безумия. Он даже представить себе не мог ощущений человека, лишенного святости семейных уз. Более того, он не знал, как современный человек может выжить в этом безумном мире без помощи и поддержки семьи, без дома и семейного очага. Ведь только здесь чувствуешь себя в полной безопасности, испытываешь радость и грусть, надежду и отчаяние, страх и трагедию одновременно. Словом, только в таких условиях человек может быть самим собой и испытывать искренние чувства к родным и близким без какого бы то ни было притворства или лицемерия.

В гостиной горел свет. Марко Коста спал в инвалидной коляске, у его ног, свернувшись в клубок, мирно посапывал Пип, небольшой терьер, в котором отец Ника души не чаял.

Джулия, сестра Ника, оставила на кухне записку, которую отец никак не мог обнаружить. Она сообщала, что вынуждена отлучиться на неделю по важным делам в Милан и что их старший брат Марко звонил из Вашингтона. Он извинялся, что никак не может выкроить время для поездки домой, поскольку адвокатская практика не оставляет ему для этого никакой возможности. Если старик медленно умирает рядом с близкими, с этим, конечно, трудно смириться, но еще труднее осознать, что родной человек находится по другую сторону Атлантики и не может приехать по первому требованию. Однако в течение следующей недели необходимо во что бы то ни стало восстановить нормальный режим жизни. Ник будет по возможности оставаться с отцом по вечерам, а остальное время возьмет на себя Би, бывшая секретаршей у Марко, когда он еще занимался политикой. Она готова приходить к нему в любое время, когда Ника нет дома, и всячески помогать старику. Джулия очень не любила оставлять отца в одиночестве, но ей тоже приходилось время от времени покидать родной дом.

Ник прочитал до конца записку сестры. Отец принял все необходимые пилюли, практически не оказывал никакого сопротивления привычным процедурам, а настроение его колебалось в пределах допустимого. Врачи сказали...

В самом конце записки слова стали неразборчивыми: "...возможно, несколько недель, а не месяцев".

Ник закрыл глаза: ему хотелось закричать от горя. Его отцу шестьдесят один год, он на голову выше сына и когда-то отличался отменным здоровьем. Много лет назад он занимался спортом и был одним из лидеров Туринского союза, а сейчас превратился в развалину, его пожирала страшная, неизлечимая болезнь. Это казалось Нику чудовищно несправедливым, даже несмотря на все то, что доктора говорили о вредных привычках отца. Трудно представить, что всего лишь за год здоровый и сильный человек превратился в беспомощного старика, прикованного к инвалидной коляске и неспособного обслужить себя без посторонней помощи. Разумеется, родные делали все возможное, чтобы хоть как-то облегчить его участь, но это все равно трудно понять и принять как должное.

Из кухни донесся какой-то звук. Через минуту в комнате появилась Би с двумя стаканами вина. Она до сих пор оставалась красивой женщиной – стройной, изящной, с короткими выгоревшими волосами и проникновенными голубыми глазами. Би была остра на язык, но пользовалась резким словцом только в случае крайней необходимости. Как всегда, бывшая секретарша ярко одета – в кремового цвета облегающие брюки и оранжевую шелковую блузку. Она была смуглой от природы, а сейчас ее обнаженные руки отливали золотистым цветом. Би было не больше пятидесяти пяти лет, то есть несколько меньше, чем Марко, и она всю жизнь прожила одна, так и не решившись связать свою судьбу с каким-то человеком.

Отношения, сложившиеся между отцом и его бывшей секретаршей, иногда смущали Ника. Он с детских лет понимал, что Би для его отца больше, чем просто секретарша или друг. Именно поэтому сейчас она, вероятно, считала своим долгом присматривать за Марко и не могла оставить его на произвол судьбы. Поставив на стол стаканы с вином, Би кивнула Нику, призывая проследовать на кухню, где Марко не мог их подслушать.

– Не верь ничему, что ты только что прочитал, – тихо сказала она, кивнув на записку.

Ник поставил на стол стакан с вином и налил себе немного воды.

– Би, врачи...

– Они шарлатаны и мошенники, – безапелляционно прервала она его.

– Но... – Он помахал листом бумаги, чувствуя себя полным идиотом.

– Ничего страшного, – снова прервала она его. – У моего отца была точно такая же болезнь, и он много лет провел в инвалидной коляске. Конечно, в конце концов это убивает человека, но не сразу и не так быстро. Поверь мне, Ник, человек в таком состоянии умирает только потому, Что сам хочет этого. Иначе говоря, он умирает не от болезни, а от ощущения бессмысленности и ничтожности.

– Само собой разумеется, – согласился Ник.

Она бросила на него настороженный взгляд. Ей, вероятно, показалось, что его ответ прозвучат слишком быстро и слишком безответственно.

– Ты думаешь, я обманываю и себя, и тебя? Послушай, если Марко поймет, что он никому не нужен, то умрет завтра. Если же он будет уверен, что его еще что-то держит на этом свете, то пробудет с нами как минимум до Рождества.

У Би была небольшая квартира в Трастевере, но она часто повторяла, что когда-нибудь продаст ее и вернется в свою родную Паглию. За последние несколько месяцев Ник понял, когда это может произойти: когда Марко умрет. Он взял ее длинные упругие пальцы, которых, казалось, совершенно не коснулось время.

– Би, не знаю, как и благодарить вас за все, что вы делаете для моего отца.

– И не надо, – улыбнулась она. – Просто уделяй ему чуточку больше внимания, вот и все. Сейчас наступило такое время, что останется с тобой до конца жизни. Знаешь, бывают вещи, которые обязательно нужно высказать, иначе ты будешь сожалеть об этом. И не только высказать, но и сделать. Я не знаю, возможно, женщинам трудно понять отношения между отцом и сыном... Думаю, что и мужчины до конца не понимают этого. И тем не менее... – Она подхватила со стула свою сумку и вынула оттуда ключи от машины. – Ладно, лекция закончилась. Я приду завтра в обычное время.

Он молча проводил Би взглядом, пытаясь вспомнить ее образ, когда она была еще совсем юной. В то давнее время Би была просто очаровательной и своим присутствием украшала жизнь их семьи. Было время, когда Ник считал, что по-настоящему влюблен в нее. Ему тогда исполнилось лет семь или восемь. От нее исходил какой-то странный чарующий аромат, и она осталась верна этим духам до сих пор, возбуждая в памяти Ника давние воспоминания. Она и теперь излучала необыкновенно приятную и даже какую-то экзотическую ауру, которую, к сожалению, его отец так и не смог по достоинству оценить. Би таила в себе какую-то загадку. Она никогда не говорила о мужчинах и, казалось, совершенно не нуждалась в них. Вся ее жизнь была посвящена Марко и его делу. А сейчас отец находился на грани смерти, а его дело почивало в бозе.

Ник вернулся в гостиную, где мирно спал Марко. Было уже поздно. Ник склонился над отцом, просунул под него руки, поднял с коляски и осторожно отнес в спальню, отметив, каким легким он стал за последнее время.

На полпути в спальню Марко сделал несколько глубоких вдохов и открыл глаза. Ник порадовался тому, что отец сразу узнал его и не стал возражать против постели. Он смотрел на родное лицо и думал, что болезнь обезобразила его, придала чертам налет обреченности.

– Ник, – тихо прошептал Марко, дыхнув на него застарелым запахом дорогого табака, – сейчас ты должен заниматься какой-нибудь красивой женщиной, а не мной.

Ник подошел к кровати и осторожно положил отца на белую простыню, выглаженную заботливыми руками Би.

– Я уже сделал это.

– Ерунда, – недовольно проворчал старик, а потом неожиданно улыбнулся, словно вспомнив что-то приятное. – Это не ты занимаешься женщинами, а они занимаются тобой. Я сегодня смотрел новости по телевизору и видел, как они преследовали тебя.

Ник не без удовлетворения отметил, что отец сохранил острый ум и не утратил способность интересоваться событиями окружающей его жизни.

– А эти телевизионщики понимали, что происходит? – шутливо спросил Ник. – Они отдавали себе отчет, что на самом деле это не она?

– Нет, – согласился Марко и рассмеялся. – А ты что, считаешь, что я должен был позвонить им и выложить всю подноготную? А заодно заработать кучу денег? Не понимаю, как такая глупая мысль могла зародиться в твоей мудрой башке. За кого ты меня принимаешь?

Ник стал осторожно раздевать отца. Тот шутливо отмахнулся и даже ударил его по руке:

– Я сам могу раздеться, я же не калека, в конце концов. Мало того, что я Би постоянно напоминаю об этом, так еще и тебе приходится говорить о том же.

– Да, ты не калека, – согласился Ник, – и Би прекрасно это знает. Ты плохо обращаешься с ней.

– Знаешь, когда ко мне относятся как к инвалиду, я начинаю привыкать к этому и предъявляю свои претензии.

Ник подумал, что отец нисколько не изменился. Он никогда не отказывался от своих привычек, и это всегда было его преимуществом, как, впрочем, и главным недостатком.

– Значит, ты действительно приучил себя к этому.

Лицо Марко стало серьезным.

– Она член нашей семьи, Ник, – тихо сказал он. – И когда наступит мой смертный час, я хочу, чтобы она была рядом, как и ты. Я говорю об этом сейчас, потому что потом может быть поздно. Кто знает, смогу ли я сказать об этом, когда наступит конец.

Ник кивнул:

– Да, отец, Би будет рядом с тобой.

Он отошел от кровати и стал приводить в порядок бумаги на письменном столе. Эта комната когда-то была кабинетом, а потом Марко заболел и не мог уже самостоятельно подниматься по ступенькам, однако все здесь осталось по-прежнему. Кабинет украшали коммунистические плакаты, листовки и бюсты Антонио Грамши – кумира молодого Марко. Все эти предметы напоминали Нику о детстве и политических пристрастиях отца. Именно в этой комнате прошло детство Марко и формировались его первые представления об окружающем мире. Более того, в кабинете выросли все трое детей Марко, и именно здесь они получили начальное образование, поскольку их родители с подозрением относились к публичной школе и считали, что основой нормального воспитания должен быть католицизм; в общественных школах считали иначе. И именно здесь дети Марко постигали многие житейские премудрости и в конце концов неизбежно приходили к отрицанию политических взглядов своих родителей. Они предпочитали тратить время не на коммунистические идеи, а на чтение классики – Гомера, Джека Лондона и современных произведений. И только много лет спустя они ознакомились с первым изданием "Тюремных тетрадей" Антонио Грамши – произведением, которое превыше остальных ценил Марко. Оно было издано в 1947 году, то есть почти через десять лет после смерти автора.

В этой же комнате отошла в мир иной Анна Коста, мать Пика, решительно отказавшаяся от госпитализации; судя по всему, здесь закончит свои дни и отец.

Ник обнаружил мать за письменным столом: она упала головой на какой-то раскрытый журнал левацкого толка; длинные седые волосы рассыпались по страницам. Ник изменил свои представления о жизни и пошел на службу в полицию. Это случилось не сразу, а спустя почти год после того, как отец оставил политическую карьеру и вернулся к нормальной жизни – после публичного выступления на какой-то конференции в Милане. Политическая карьера отца клонилась к закату, и нужен был лишь последний толчок, чтобы сокрушить его политические иллюзии. Времена коммунистического романтизма ушли в прошлое, отец наконец-то успокоился и вернулся в семью, однако еще долго не находил общего языка со своими детьми.

Марко Коста улыбнулся, протянул руку и слегка прикоснулся к щеке сына.

– Между основными занятиями ты посадил за решетку хоть кого-нибудь сегодня?

– Не так много, как хотелось бы, – ответил Ник, вернув отцу улыбку. – Но все еще впереди.

Марко засмеялся:

– Да, ты прав, у тебя все еще впереди.

В последнее время они довольно часто обсуждали профессиональные дела Ника, и отец всегда выказывал серьезную озабоченность тем обстоятельством, что его сын тратит слишком много времени на служебные дела, забывая о личной жизни. Безнадежно больной старик страстно желал видеть сына счастливым, в окружении жены и детей, он мечтал о внуках. Он не уставал делиться с сыном взглядами на жизнь, с полным основанием полагая, что жизнь не прошла впустую, хотя, конечно, можно было добиться гораздо большего. Своим главным достижением Марко считал не политическую карьеру, а двоих сыновей и дочь. Правда, раньше он думал иначе, недаром столько лет посвятил борьбе за всеобщее счастье, тем не менее успешная деятельность детей вызывала у него чувство законной гордости. Он сожалел только о том, что теперь политической деятельностью во благо трудового народа будут заниматься люди, не имеющие никакого отношения к семейству Коста.

Что же до Ника, то он придерживался совершенно иных взглядов. Он всецело отдавался работе и сожалел лишь о том, что дни отца сочтены. Он никак не мог смириться с этой мыслью, но не находил в себе сил, чтобы поделиться своими переживаниями с умирающим отцом. И это бремя угнетало его, становясь иногда просто невыносимым.