Текст книги "Кровавая клятва"

3

– Он, что, считает меня чокнутым? – спросил Хьюстон. Он стоял рядом с “ситроеном” вместе с Дженис. Ветер утих. Тучи исчезли. Сверкало солнце.

– Нет, не считает, – ответила Дженис и с тревогой взглянула на мужа. – Но что бы ты сделал на его месте? Правда ли то, что именно военные все испортили? А, может быть, ты просто перепутал?

– Слушай, говорил же тебе…

– Да я-то тебе верю. Тебе нет нужды мне доказывать, какая классная у тебя память. Я ведь знаю, что тебе даже заметок для уроков в классе не нужно. Так что меня убеждать нечего. Если уж убеждать – так это управляющего. Для него ведь факт не является фактом, если он не записан на листе бумаги и дважды не перепроверен. Судя по его настроению, он сделал все, что мог, принимая во внимание сущность твоего заявления.

– То бишь, считает меня придурком.

– Нет. Заблуждающимся.

Хьюстон проехался пятерней по волосам. И в смятении повернулся лицом к угрожающему белому зданию. – Прекрасно. Я так благодарен ему за это. Может быть, я действительно что-то напутал. – Он резко повернулся к жене. – И не потому, что я могу ошибаться. А потому, что может ошибаться моя мать.

– Ее теперь не спросишь.

– Может быть, так оно и есть? спросил он с болью, неохотой и раздражением в голосе. – И так все оставим? На произвол судьбы?

– Приедем домой, можем написать в Военное Министерство.

– Но ведь мы уже здесь. И здесь, всего в нескольких шагах отсюда, где-то похоронен мой отец.

– Если ты обнаружишь хоть какое-нибудь свидетельство, то Эндрюс сможет отыскать могилу. Но ведь ты сам недавно сказал: какая, собственно, разница? – Она моргнула, словно да нее только тогда дошел смысл ее слов. – Последняя часть не считается, забудь.

Хьюстон уставился на жену.

– Для меня, человека средних лет, кое-какая разница все же имеется. Черт побери, конечно же, жизнь не изменится оттого, что я постою у его могилы. Но тому пацану, которому так хотелось иметь отца… Дьявольщина, да что же это со мной такое?

– Ничего. Просто ты крайне сентиментален. И это привлекательная черта.

Хьюстон улыбнулся ей.

– Знаешь, что и как и, главное, когда сказать.

– Я обязана это знать. Мы ведь довольно давно женаты.

Он поцеловал ее.

Снова взглянув на здание, Хьюстон заметил, что из какого-то окна на них пристально смотрят, но не понял, кто именно.

– Ошибаюсь, но не я, – сказал Пит смазанной тени в окне.

– Что-что?

– Просто… Проклятая головная боль. Почему бы тебе не повести машину?

Хьюстон забрался в “ситроен”. Окна открывать не стали. Сиденье нагрелось, воздух был затхлый, пахло каким-то старьем. Решившись все-таки проветрить автомобиль, он почувствовал, как в голове начинает оформляться какая-то мысль.

Хотя он и ощущал спиной могилы, но все-таки оборачиваться не стал. Он был полностью поглощен этой свежей мыслью, никогда раньше не возникавшей у него в голове.

– Был один француз, – проговорил он.

– Где? Я его не заметила. Ты не хочешь сказать, что я настолько невнимательна?

– Нет, не здесь. Один француз. Теперь вспомнил.

– Вспомнил, что?

– Француз. Тогда. В тысяча девятьсот сорок четвертом. Мать говорила, что получала от него письма.

Мозг прояснился. Дальний темный уголок памяти осветился, и воспоминания полезли наружу.

– И эти письма остались? – спросила Джен.

– Сомневаюсь. Если она сожгла и более невинные вещи, то должна была и это спалить. Но это не имеет значения. Я помню, что она по их поводу говорила. – Возбуждение и ликование нарастало. – Француз писал, что он лично и люди его страны чувствуют себя в долгу перед солдатами, погибшими за свободу их родины. Каждый житель их деревушки выбрал себе могилу и ухаживает за ней. Они подравнивают травку, смотрят за тем, чтобы на каждой всегда были свежие цветы. Каждый погибший солдат для них все равно, что брат или сын.

Джен нахмурилась. Выехав на вершину холма, она все свое внимание сосредоточила на дороге.

– И этот француз выбрал могилу моего отца.

– Не понимаю, каким образом это может помочь в наших поисках.

– Он-то помнит. Помнит могилу. Вот мы его и спросим, где она.

– Это в том случае, если он еще жив. А если нет?.. В общем, я не вижу в твоей идее особого смысла. Мы ведь даже не знаем, кто он и как его зовут.

– Я знаю.

– Но ведь ты не можешь надеяться на то, что я поверю…

– Пьер. Это его имя. Я именно поэтому и запомнил. Пьер де Сен-Лоран.

– Это та деревня, в которой мы остановились. Сен-Лоран. Но как тебе удалось запомнить его имя? – Она внимательно посмотрела на мужа.

– Господи, да ведь это же проще простого. Мать мне всегда говорила: “Питер, если возникнет какая-нибудь нужда, запомни, что человека, ухаживающего за могилой твоего отца во Франции, зовут точно так же, как и тебя. ПЬЕР”.

4

Деревушка раскинулась по обеим сторонам темной реки. В полдень сонный солнечный свет освещал крыши жилых домов и магазинчиков, и Хьюстону показалось, что он пришел в нормальное состояние и вернулся к обычной жизни. Он улыбался продавщицам цветов, фруктов, старикам, курящим трубки на приступочках своих домов. Если бы не машины, телеграфные столбы и телефонные провода, Пит бы, наверное, решил, что попал в семнадцатый век.

Джен ехала через старый каменный мост. Под ним лениво качались две лодки. В одной из них сидели мужчина с мальчиком и удили рыбу. Впереди показалась деревенская площадь, на которой высоченные, пышные деревья резко контрастировали со стройным, устремленным ввысь обелиском, посвященным Второй Мировой войне. Пит прошел мимо резвящихся на площади ребятишек прямо к унылой табличке на обелиске – реестру погибших в войну деревенских жителей.

– Ну, что? – спросила его Джен. Хьюстон только вздохнул. Они подъехали к гостинице, выходящей фасадом на городской парк и реку.

– Я, конечно, могу прочитать меню, – вздохнул Хьюстон. – И отыскать мужской туалет. Но боюсь, что задавать правильно необходимые вопросы да еще и ответы переводить – не для меня.

Они прошли ко входу в гостиницу. Много-много лет назад этот дом был феодальным поместьем. А теперь туристы ели и спали там, где в свое время проживала знать, правящая страной.

– Европа позволяет видеть вещи по-иному, – заметила Дженис, когда они приехали. – Этот дом был поставлен задолго до создания Американского государства.

Войдя в перекрытый балками высоченный холл, они приблизились к стойке портье. Хьюстон, запинаясь, на ломаном французском, спросил управляющего, можно ли здесь нанять переводчика.

Мужчина медленно ответил, что мсье должен воспользоваться этой поездкой для того, чтобы улучшить знание языка. А с переводчиком он начнет лениться. “Прошу прощения за дерзость”. И управляющий заулыбался.

Хьюстон расхохотался. Управляющий вздохнул свободнее.

– Д’аккор. Же сей. Мэ нуа… – Хьюстон замолчал. – Нам необходимо сделать здесь кое-какие важные дела. И мне надо понимать все очень точно. Пресиземен…

– Ну, тогда совсем другое дело. Если мсье соблаговолит подождать…

– Помираю с голода, – пролепетала Джен.

Пит сообщил управляющему, где именно они соблаговолят ждать.

В столовой они сели у окна, выходящего в парк, прямо перед ними стояли огромные деревья. Заказали сухое белое вино, холодного цыпленка и салат.

Пит почувствовал, как на него легла чья-то тень. Подняв глаза вверх, он увидел стоящую рядом с их столом женщину.

– Мистер Хьюстон?

Ей было лет тридцать, может, чуть меньше, но никак не больше. Высокая, стройная, с длинными, темными волосами; красивые глаза, полные, хорошо очерченные губы, глубокий мягкий голос – все в ней привлекало внимание.

– Управляющий этой гостиницей – мой отец. Он сказал, что вам необходим переводчик.

Ее появление оказалось настолько неожиданным, что несколько секунд Пит не мог сообразить, что она говорит по-английски без малейшего намека на акцент.

– Все верно.

– Тогда, быть может, я смогу быть вам полезной.

– Пожалуйста, садитесь. Хотите вина?

– Нет, благодарю. – Садясь, она подоткнула юбку под себя. На ногах у нее были сандали, а тело прикрывал длинный, желтый, с закатанными рукавами свитер. Скрестив руки на колене, она ждала.

– Это Дженис, – продолжил Хьюстон. – Меня зовут Питер. – Они обменялись рукопожатиями.

– Симона, – ответила женщина.

– У вас превосходный английский.

– Я изучала отельный менеджмент в Беркли. В шестидесятых. Когда начались студенческие беспорядки, вернулась во Францию.

“Значит, все-таки ошибся, – подумал Хьюстон. – Лет тридцать пять, так оно вернее. А ведь ни за что не скажешь”. Он объяснил, зачем он сюда приехал, но ничего не сказал о том, что произошло на солдатском кладбище.

– То есть вам бы хотелось отблагодарить этого человека, – сделала вывод и подвела черту под его рассказом Симона. – За то, что он ухаживал за могилой вашего отца.

– Просто мы очутились здесь. И я подумал, что это минимум того, что я могу сделать. Симона нахмурилась.

– Тридцать семь лет.

– Понимаю. Он мог давным-давно умереть.

– Это не самое главное. Если он жив, то отыскать его будет непросто. В этой деревушке очень много людей из старинных семей, последним именем которых является Сен-Лоран. Потомки тех Сен-Лоранов, что когда-то жили здесь. Это все равно, что в Америке искать Смита или Джонса.

– Но это Пьер де Сен-Лоран. Это значительно сузит круг поисков.

Симона поразмыслила.

– Пожалуйста, подождите минутку. – Она легко, с аристократической грацией встала и вышла из зала.

– Очень привлекательна, – проговорила Дженис.

– Серьезно? А я и не заметил.

– Глупыш, тебе лучше доесть свой ланч, а не то, смотри, попадешь в переделку.

Он ухмыльнулся. К тому времени, как Симона объявилась вновь, они как раз закончили пить кофе.

– Проверила телефонную книгу нашей деревни, – сказала она. – Удивительно, но в ней нет ни единого Сен-Лорана с таким распространенным первым именем. Будь мы в Штатах, можно было бы свериться с местным листом переписи населения. Но у нас в Сен-Лоране такого нет.

– Так что же, нам его никак не найти?

Казалось, Симона чем-то встревожена.

– Так как же? – переспросил Хьюстон.

– Вполне возможно, что один человек сможет нам помочь.

Хьюстон нахмурился, заметив неохоту, с которой она это сказала.

– Он очень стар. И болен. Зато знает все про эту деревню.

Хьюстон поднялся на ноги.

– Давайте-ка сходим к нему.

5

В ноздри Хьюстона ударил сильный запах. Шторы были закрыты. Комната была погружена во мрак: светились лишь сияющие угли от прогоревшего в очаге бревна.

Старый священник сидел в кресле у камина. Звали его отец Деверо. Был он хрупок и морщинист, практически не виден, весь какой-то ссохшийся, а спутанные волосы на голове напоминали Хьюстону паучье гнездо. Кашель вырывался из глубины его груди. Он кашлял очень часто, и всякий раз усилие причиняло ему нестерпимую боль. Он вынимал из-под подоткнутого вокруг его тела одеяла скомканный, но чистый платок, и промокал губы. Силы он находил лишь для коротких, медленных фраз, и голос его был настолько тих и тонок, что Хьюстон – хоть и не понимал ни слова – обнаружил, что невольно подается вперед.

– Столько лет. Столько всего было, – поворачиваясь от священника, Симона вполголоса переводила.

– Скажите, что я ценю его усилия. Скажите, что все, что бы он не вспомнил, будет обращено на пользу нашего дела, – сказал Хьюстон.

Симона заговорила по-французски. Священник ответил.

– Он помнит того человека, которого вы ищете.

Хьюстон взглянул на Дженис, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радость.

– Он извиняется. Потому что помочь вам не может.

– Но почему? – удивился Хьюстон. – Если помнит?

– Он извиняется. Тогда тот человек был молод. И он сам был молод. Слишком многое произошло.

Хьюстон оцепенел.

– Что-то тут не так. Вы уверены, что он понял все, как надо?

– Да, абсолютно.

– Тогда, почему же.?.. Послушайте, спросите его вот что. Тот человек, что мне нужен, он до сих пор живет в этой деревушке?

Симона перевела. Священник покачал головой.

– А это что еще значит? – спросил Хьюстон. – Либо он не знает, либо не хочет говорить.

Отец Деверо закашлялся. Вытерев рот своим огромным носовым платком, он прикрыл глаза. Хьюстон, исполненный сострадания, содрогнулся. Симона быстро что-то сказала, и священник ответил коротко, видимо, очень конкретно.

– Кое-что я поняла, – сказала Джен. Но Хьюстон настороженно ждал перевода.

– Он ничего не знает, так, по крайней мере, отец Деверо говорит. Не знает, где живет этот человек, и жив ли он еще. Но главное – ему нет до этого дела. Рассказывая обо всем этом, он как бы нарушает свои обещания, но надеется, что Господь сделает ему скидку. Как пастор, он обязан непрестанно следить за каждым членом своего прихода, но в данном случае он снимает с себя все обязательства. Он должен любить созданную Богом душу, но обязан целоваться с человеком, в котором она живет. – В камине треснула искорка.

– Не понимаю, – проговорил Хьюстон.

Священник снова принялся говорить. Голос его становился все глуше и глуше. Затем он так жестоко закашлялся, что у Хьюстона все зазвенело внутри.

– Он говорит, что ему пора отдыхать. Он не в состоянии больше отвечать на вопросы.

– Но…

– Тут еще вот что. Он говорит, что все, что он знает об этом человеке, он услышал на исповеди. Очень много лет назад; с той поры многое изменилось. Он все еще помнит времена, когда мясо по пятницам считалось смертным грехом. Или пропуск воскресной мессы. И развод. – Симона замолчала. – Он помнит времена, когда мог читать мессу по-латыни. Он счастлив, что умрет раньше, чем произойдут другие изменения. Но для него сама сущность осталась неизменной. Он не может открыть тайну исповедовавшегося. Таков закон.

Хьюстон пристально смотрел на священника, сидящего возле очага. Мудрое лицо вглядывалось в него, старческие глаза горели странными огнями. Хьюстон вздохнул и медленно покивал головой.

Отец Деверо повернулся к Симоне, чувствуя, что сил на то, чтобы разговаривать с ней с глазу на глаз у него не осталось. Тон был отеческим. И хотя Хьюстон изо всех сил старался понять, что он ей говорит, плотные камфорные пары сбивали и отвлекали его. Наконец, он сдался и перестал напрягаться.

Джен вдруг задохнулась, – шокированная, обескураженная, ошеломленная – сказать было трудно.

Священник замолчал. Симона наклонилась, чтобы поцеловать ему руку. Он благословил ее. Женщина помогла ему встать. Пит поблагодарил его, хотя за что – так до конца и не понял.

– Помоги тебе Господь, – ответил по-французски отец Деверо. Ухватившись за кушетку, он сделал шаг, перехватил ручку кресла и, шаркая ногами, вышел из комнаты.

Выйдя из пропитанного камфорными парами дома приходского священника, Хьюстон стал полной грудью вдыхать свежий воздух позднего полдня в саду.

– И что теперь? – спросил он.

– Деревенский секретарь, – предложила Симона. Они направились к железным воротам в садовой стене.

– Последнюю часть вы почему-то не перевели, – напомнил Симоне Хьюстон.

– Это личное.

– Еще в отеле вы колебались, приводить нас сюда или нет.

Женщина кивнула. Хьюстон толкнул створку ворот и пропустил ее вперед.

– Вы, наверное, поняли, что он говорил о разводе, – проговорила Симона, наконец. Пришла пора кивать Питу.

– В общем, когда я поехала в Беркли, я там вышла замуж. Но все было напрасно. Мы не сошлись.

Значит, дело было вовсе не в студенческих беспорядках… Симона вернулась во Францию из-за разрушенного брака и развода.

– Он говорил о том, что я должна прийти на исповедь и что он помолится за меня.

6

Подвал здания деревенского суда находился возле реки. Влагой было пропитано все. Деревянный пол казался мягким, влажная конторка липла к рукам. От бумаг, сложенных в деревянные короба, покрывавшие ряды полок на стенах, исходил запах сырого сероводорода.

Хьюстон наблюдал за клерком, который смотрел на него прищурившись и категорически покачивал головой, напоминая американцу сержанта с кладбища и священника:

– Нон, мсье.

Человеку было далеко за пятьдесят, он был тучен и понятлив. На ланч он поглощал колбасу. Хьюстон за несколько шагов учуял чесночный перегар, смешанный с табачной вонью и прокисшим винцом.

Хьюстон сочувствовал ему. Они находились здесь уже в течение часа. Попросили клерка проверить налоговые декларации на Пьера де Сен-Лорана, но подобного человека в списках обнаружено не было. Тогда они принялись за списки имен людей, которым принадлежала близлежащая пахотная земля. И вновь ничего.

– Эстиль морт? – полюбопытствовал клерк и тут же пожалел о сказанном. Позже, он хотел прикусить себе язык, потому что подобная идея означала новую работу, розыск в папках со свидетельствами о смерти за многие годы. Он вздохнул и начал выставлять на конторку коробки с папками.

Хьюстон знал, что подобная работа может исполняться только служащими муниципалитета, но клерк великодушно принял их предложение о помощи.

На самом деле клерк просто оставил все свое хозяйство на откуп Симоне, Питу и Дженис. А сам лишь щелкал подтяжками по полосатой рубашке, оттягивая и отпуская их, и покачивался с пяток на носки. И постоянно посматривал за спину Хьюстона, туда, где на стене висели запыленные часы.

Пит мог читать по-французски, хотя говорил не очень хорошо, но с документами разбирался с трудом. Бумаги прилипали друг к другу, и любое неосторожное движение руки могло разорвать их напополам. Чем дальше в глубину времени удалялись они, тем светлее становились чернила, и каждый писака карябал на листах по-своему. Они с Дженис постоянно обращались к Симоне за комментариями и объяснениями. Восьмидесятые, семидесятые, затем шестидесятые годы. В каждом коробе бумаги были сложены по алфавиту, но все Сен-Лораны были свалены в кучи без разбора, алфавит имен не соблюдался. В промозглом подвале, без окон, со светом, жидко льющимся с потолка от пары запыленных лампочек, у Хьюстона вновь разыгралась страшная головная боль. Он внезапно понял, что щурится.

– Я бы сейчас выпила, – сказала Джен.

– И не раз, – ответил Пит. – Мы просмотрели всего лишь половину бумаг. О, Боже, нет, больше, чем половину. – Он ошибался. Им оставалось просмотреть всего лишь три короба. Он взял 1953-й, Симона 52-й, а Дженис 51-й.

– Где же пятидесятый? – удивился Хьюстон. Клерк был озадачен.

Симона перевела. Служащий пустился в пространное объяснение.

– Больше бумаг нет, – сказала Симона Хьюстону.

– Как так?

– Записи заканчиваются на пятьдесят первом году. Все правильно. Я совершенно позабыла.

– Что позабыли?

– Был большой пожар. Теперь я вспомнила. Как раз в пятидесятом. Я тогда была совсем ребенком, но помню, как мать носила меня смотреть. Пламя превратило ночь в день.

– Сгорело здание суда?

– Старое, но очень элегантное, настоящее здание суда. Не то, что этот дурацкий склад. Кто знает, что там случилось. Может быть, кто-то кинул не потушенную сигарету, или была повреждена электропроводка. Кто знает? Но ущерб был колоссальный. Сгорело все дотла. Мать принесла меня посмотреть, и я глазела до тех пор, пока не заснула у нее на руках и она не отправилась домой. Но утром мы снова пришли вместе с ней, от здания кроме остова, ничего не осталось. Несколько месяцев подряд, проходя мимо пепелища, я ощущала во рту привкус дыма.

– Но все-таки что-то должно было остаться?

Она молча посмотрела на него.

7

Они шли по покрытой булыжником улице. Небо было оранжевым, но в этом месте дома загораживали вид на закат, сгущая ранние сумерки. Прищурившись, Хьюстон наблюдал за тенями, выплывающими из речного тумана, который поднимался вверх и зависал над деревьями в дальнем конце улицы.

– Ну, мы по крайней мере постарались, – проговорила Джен.

Держа ее руку в своей, он апатично кивнул, размышляя над личностью Пьера де Сен-Лорана.

– Похоже, что этот человек просто-напросто испарился.

– В Америке вы бы сказали, что произвели выстрел с дальним прицелом, – сказала Симона. – Но против вас оказалось слишком много обстоятельств.

– Но кто-то же должен его помнить! – проговорил Пит голосом, дрожащим от ярости.

– Совершенно не обязательно, – пожала плечами Симона.

Хьюстон зыркнул на нее.

– После войны большинство деревень оказалось в кошмарном состоянии, воспоминания о том, что в них произошло, казались людям невыносимыми, – объяснила Симона свои слова. – Потерявшие дом, родителей, знакомых, родственников, они решали начать жизнь сначала в другом месте. Вы американец и не поймете этого. Вам повезло: на вашей земле войн было раз-два и обчелся. Но здесь, во Франции, мир – довольно редкий гость. Война длилась целыми веками без перерыва. – Она замолчала; глаза ее были печальны. Это довольно трудно объяснить. Представьте себе вашу Гражданскую войну, Джорджию после нашествия войск Шермана. Не осталось ни единого поместья. Ни единой травиночки в поле не растет. Полный разгром. А теперь вообразите, что через тридцать семь лет вы приезжаете в эту самую Джорджию. И начинаете искать человека с совершенно обыкновенной фамилией, жившего в деревушке, находившейся на пути движения войск Шермана. Неужели вам не очевидна абсурдность этой затеи? Разве вам покажется странным то, что его никто не может вспомнить?

– И все-таки должно что-то проклюнуться.

– Неужели чувство долга настолько сильно? Вам так хочется его отблагодарить?

Хьюстон едва не рассказал ей об истинной причине своих поисков. Но внезапно что-то внутри него захлопнулось. Собственная неуверенность и нежелание делиться своими мыслями встревожила его. Самому себе он объяснил это как невозможность высказывать вслух свои воспоминания. Глубочайшие чувства, столько сдерживаемые внутри, были крайне болезненны.

– Тут, я думаю, дело в чести.

Симона озадаченно нахмурилась.

– Завтра можем сходить в полицию.

Джен удивленно уставилась на француженку.

– Зачем это?

– Раз уж вы так решительно настроены.

Хьюстон почувствовал огромную, опустошающую усталость. Он был благодарен Симоне за то, что она вывела их с узенькой, покрытой булыжником улочки на дорожку, находящуюся напротив парка. Тени исчезли. Закат был ослепительно, завораживающе красив. За тихим парком туман, поднимающийся над рекой, был пастельно-оранжевых тонов.

– Прямо, как у Сезанна, – проговорила Джен.

“Зачем мальчишечьим горестям позволять портить настоящее? – думал Хьюстон. – Я здесь. Прекрасная страна. Вкусная пища, приветливые люди. Зачем позволять прошлому уничтожать спокойствие сердца? Здесь и сейчас – вот, что имеет значение. И вино – добавил он. – Да, еще вино”.

– Давайте-ка выпьем, – сказал он. – Вы поужинаете с нами, Симона?

– Благодарю, но я нужна отцу. Меня чересчур долго не было. Может быть, как-нибудь в другой раз, перед вашим отъездом.

– Тогда завтра.

– А как же полиция?

– Я думаю, что не стоит туда ходить. Вряд ли они чем-нибудь смогут помочь. – Рука Джен все также лежала в его ладони. Он почувствовал, что напряжение постепенно покидает ее. – Я вам заплачу. Правда, расценок не знаю…

– Мне было необходимо попрактиковаться в английском. Все бесплатно.

Пит понял, что женщина надеется на то, что он не станет спорить. Усталость боролась с твердым намерением во что бы то ни стало отыскать могилу отца. “Но, в конце концов, – сказал Хьюстон самому себе, – я сделал все, что мог”. Какая разница в том, что он проиграл? Никакой. Вообще. Поход на могилу сопровождался бы сплошными волнениями и переживаниями.

Зайдя в гостиницу, Пит повернулся к Симоне, намереваясь поблагодарить ее. Но не успел. Потому что безупречно одетый, с золотой цепочной, свисавшей из кармашка жилетки, отец Симоны как раз подходил к их небольшой компании. Подтянутый, аристократического вида, с умными и озорными глазами. Которые тотчас же стали круглыми от ужаса, когда Симона объяснила, где они были.

Мужчина побледнел.

– Коммент? – Он в полной панике повернулся к Хьюстону и прошептал: – Куй? – Голос его выдавал неподдельную тревогу.

– Пардон?

– Пьер де Сен-Лоран? – В глазах пожилого человека светился ужас.

– Уи.

Отец заговорил с Симоной. Резкие, отрывистые фразы сыпались с такой скоростью, что Хьюстон не мог понять ни единого слова. Симона нахмурилась.

– В чем дело?

– Отец сожалеет, что ничего не знал. Он говорит, что мог бы помочь, предупредить, сберечь вам уйму времени и оградить от неминуемых бед. Бед, которые должны в скором времени произойти. Слышите?