Текст книги "Один день"

– Какое у тебя сосредоточенное лицо, – сказала она, чтобы нарушить тишину. – Эй, ты же не писаешь в воду?

– Нет.

– Так в чем же дело?

– Я просто хотел… извиниться. За то, что сказал тогда…

– Когда?

– Там, в ресторане, за то, что вел себя как дурак.

– Ничего. Я уже привыкла.

– И еще я хотел сказать, что чувствовал то же самое. Тогда, в университете. Ты тоже мне нравилась, в романтическом плане, я имею в виду. Нет, я, конечно, не писал стишков, ничего такого, но думал о тебе, и сейчас думаю… о тебе и себе. Ты мне нравишься.

– Правда? О!.. Правда? Хм… М-да… Хм… – Значит, все-таки это случится, подумала она, прямо здесь, сейчас, в Эгейском море, где они оба стоят голыми.

– Проблема в том, – он вздохнул и улыбнулся уголками губ, – понимаешь ли, что мне нравятся почти все!

– Понятно, – только и могла она сказать.

– Все, даже когда я иду по улице, как ты и сказала, все в моем вкусе. Это просто кошмар!

– Бедняжка, – безжизненным голосом произнесла она.

– Я просто хочу сказать, что тогда был не готов – да и сейчас не готов – ко всей этой канители: ты моя девушка, я твой парень… Мне кажется, мы хотим разного. От отношений.

– Потому что… ты голубой?

– Эм, я, между прочим, серьезно с тобой разговариваю.

– Неужели? Я уже и не пойму.

– Ты злишься?

– Нет! Мне все равно! Я же сказала, это было давно.

– И все же, – его ладони под водой легли на ее талию, – если ты хотела развлечься…

– Развлечься?

– Нарушить правила…

– Ты имеешь в виду игру в скребл?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Небольшое развлечение, пока мы здесь, – без обязательств, без последствий, и ни слова Ингрид. Это будет нашим маленьким секретом. Я не против. Вот, пожалуй, и все.

У нее из горла вырвался звук – что-то среднее между смехом и стоном. Я не против. Декстер заискивающе улыбался, как продавец пластиковых окон, предлагающий выгодную скидку. Это будет нашим маленьким секретом. Эмма вспомнила его фразу: «Губы как губы». В этой ситуации она могла сделать лишь одно. Забыв о собственной наготе, она подпрыгнула и, надавив всем своим весом, потопила его голову, удерживая ее под водой. Начала медленно считать. Раз, два, три…

Высокомерный, самодовольный ублюдок…

Четыре, пять, шесть…

Дура, какая же я дура, что любила его и думала, что ему не все равно…

Семь, восемь, девять…

Он начал барахтаться, наверное, лучше его отпустить и обратить все в шутку, притвориться, что пошутила…

Десять… Она убрала руки и позволила ему всплыть. Он смеялся, тряс головой, протирал глаза, и она засмеялась тоже: неестественное ха-ха-ха.

– Полагаю, это твой способ сказать «нет», – наконец проговорил он, высморкавшись соленой водой.

– Пожалуй. Тебе не кажется, что у нас был шанс, но мы его давно упустили?

– Да. Пожалуй. Ты уверена? А то мне кажется, нам обоим станет намного лучше, если мы раз и навсегда уберем это препятствие с пути.

– Препятствие?

– По-моему, это еще больше нас сблизит. Как друзей.

– Ты волнуешься, что, если мы не переспим, это испортит нашу дружбу?

– Наверное, я не так выразился.

– Декстер, я прекрасно тебя поняла, в этом и проблема.

– Если тебя пугает Ингрид…

– Она меня вовсе не пугает, я просто не собираюсь делать это лишь для того, чтобы потом была возможность сказать: мы это сделали! А также для того, чтобы услышать от тебя фразу «пожалуйста, не говори никому» или «давай забудем о том, что произошло». Чем хранить маленькие секреты, не лучше ли вообще без них обойтись?

Но он смотрел мимо нее, прищурив глаза. Смотрел в сторону пляжа, и когда она повернулась, то увидела маленькую и тощую фигурку, несущуюся по песку во всю прыть. Воришка держал рубашку и брюки над головой, и те развевались, как победный флаг.

– О нет!!!

Декстер поплыл к берегу, крича и хлебая воду, потом побежал, комично вскидывая колени, пытаясь догнать мальчишку, укравшего его одежду.

Когда он наконец вернулся к Эмме, запыхавшийся и злой, та сидела на пляже одетая и абсолютно трезвая.

– Не догнал?

– Нет! Все пропало! – сказал он с досадой. – Пропало к чертям!

Легкий ветерок напомнил Декстеру о том, что он все еще голый, и он раздосадовано прикрыл причинное место рукой.

– А твой бумажник тоже там был? – спросила она с искренним участием на лице.

– Нет, только немного денег. Не знаю, десять, может, пятнадцать фунтов… Маленький поганец.

– Что ж, полагаю, это одна из опасностей купания голышом, – пробормотала она, слегка улыбаясь.

– Больше всего штаны жалко. От Хельмута Ланга, между прочим! А трусы марки «Прада»! Мне эти трусы в тридцать фунтов обошлись! Да что с тобой такое? – Но Эмма не ответила: она давилась от смеха. – Ничего смешного, Эм! Меня ограбили!

– Знаю, прости…

– Это были штаны от Хельмута Ланга!

– Знаю! Просто… ты так злишься, и при этом голый. – Опустившись на колени, она низко наклонилась, ударяя кулаком по песку, потом повалилась на бок.

– Прекрати, Эм. Не смешно! Эмма! Эмма! Прекрати!

Когда она наконец смогла встать, они некоторое время бродили по пляжу молча. Декстер вдруг притих и засмущался. Эмма скромно шла впереди, глядя под ноги и пытаясь сдержать смех.

– Каким же надо быть козлом, чтобы украсть трусы! – сокрушался Декстер. – Знаешь, как я отыщу этого поганца? Найду единственную стильно одетую деревенщину на этом острове, и это наверняка будет он!

Эмма снова рухнула на песок, согнувшись пополам от хохота.

Не найдя трусы Декстера, они принялись прочесывать пляж в поисках хоть какой-нибудь одежды. Эмма нашла большой синий пластиковый мешок. Декстер облачился в него, смущенно придерживая у талии, как мини-юбку, а Эмма предложила разорвать мешок и сделать что-то наподобие фартука, после чего снова зашлась смехом.

Путь домой лежал вдоль главной набережной.

– Здесь намного больше народу, чем я предполагала, – заметила Эмма.

Декстер прошагал мимо уличной таверны, притворившись, что ему самому смешно, глядя прямо перед собой и не обращая внимания на раздавшийся вслед ему свист. Они углубились в город и, свернув в узкий переулок, вдруг столкнулись лицом к лицу с парочкой, устроившей голышом барбекю на пляже. Те раскраснелись от спиртного и солнца и пьяно цеплялись друг за друга, спускаясь по лестнице к гавани. Увидев Декстера в мини-юбке из мешка, они округлили глаза.

– Одежду украли, – коротко пояснил Декстер.

Парень с девушкой понимающе закивали и прошли мимо, а девушка обернулась и крикнула им вслед:

– Классная юбка!

– Она от Хельмута Ланга, – объявила Эмма, и Декстер злобно сощурился в ответ на ее предательский комментарий.

Он дулся всю дорогу до дому, и, когда они оказались в комнате, обоим было уже все равно, что кровать только одна. Эмма пошла в ванную и переоделась в старую серую футболку. Вернувшись в комнату, Эмма увидела синий мешок на полу у кровати.

– Ты бы повесил его, – сказала она, толкнув мешок ногой, – а то помнется.

– Ха… – произнес Декстер, который лежал на кровати в новых трусах.

– Так вот они какие.

– Кто они?

– Те самые трусы за тридцать фунтов. У них подкладка из меха горностая, что ли?

– Давай просто ляжем спать, ладно? Какая сторона твоя?

– Эта.

Они вытянулись параллельно друг другу. Прикосновение прохладных простыней к обожженной коже было просто чудесным.

– Хороший день, – заметила она.

– Не считая последнего происшествия, – пробурчал он.

Она повернулась и взглянула на него. Он лежал, глядя в потолок.

– Это всего лишь штаны и трусы. Я куплю тебе новые. Хлопчатобумажные, три штуки в упаковке.

Декстер фыркнул. Она взяла его руку под простыней и сильно ее сжала. Он повернул голову и посмотрел на нее.

– Я серьезно, Декс. – Она улыбнулась. – Я так рада, что мы здесь. Мне очень хорошо.

– Да. Мне тоже.

– Еще целых восемь дней, – проговорила она.

– Восемь дней. – Он нежно улыбнулся ей, и между ними все снова стало как раньше. – Сколько правил мы сегодня нарушили?

Она задумалась:

– Номер один, два и четыре.

– Что ж, по крайней мере, не играли в настольные игры.

– Еще успеем. – Она потянулась к выключателю за головой и выключила лампу, а потом повернулась на бок, спиной к Декстеру.

Все вновь стало как раньше, но она не могла понять, нравится ей это или нет. Она боялась, что не сможет уснуть на новом месте, однако, к счастью, навалилась усталость, и сон сам растекся по венам, как обезболивающее после укола.

– Спокойной ночи, Декс, – пробормотала она перед тем, как уснуть окончательно.

– Спокойной ночи, Эм, – отозвался он, но Эмма уже спала.

А он еще немного полежал, разглядывая потолок в голубом свете и думая о том, что сегодня был не на высоте. Глядя на Эмму, на ее затылок, волосы, разметавшиеся на подушке, слегка загорелую кожу, которая казалась совсем темной на фоне белых простыней, он чуть было не протянул руку и не коснулся ее плеча, но стыд от случившегося на пляже убил всякое желание. Больше всего на свете он ненавидел те ситуации, когда выглядел идиотом.

Еще целых восемь дней, подумал он. За восемь дней может произойти что угодно.

Часть вторая
1993–1995. 25–30 лет

Мы тратили как можно больше, а взамен получали ничтожно мало – ровно столько нам решались дать. Мы чувствовали себя несчастными почти всегда, как и большинство наших знакомых. Все мы усердно делали вид, что нам постоянно весело, в глубине души понимая, что это не так. И насколько я знаю, этим мы не отличались от многих.

Чарльз Диккенс. Большие надежды

Глава 6
Таблетки

Четверг, 15 июля 1993 года

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ – ИСТОРИЯ ДЕКСТЕРА

Брикстон, Эрлс-Корт и Оксфордшир

В последнее время граница между ночью и утром размылась. Традиционное понятие о ночных и дневных часах устарело, и, словно фермер, Декстер встречал куда больше рассветов, чем привык.

15 июля 1993 года солнце встает ровно в 5:01. Декстер наблюдает за этим из окна старенького такси, возвращаясь домой из брикстонской квартиры, принадлежащей незнакомцу. Точнее, не совсем незнакомцу, скорее, новому знакомому, одному из многих, что завелись у него в последнее время. Этот работает графическим дизайнером, и зовут его Гиббс или Гиббси… а может, Биггси? Еще там была его подруга, ненормальная девчонка по имени Тара, маленькая, как птичка, с сонными тяжелыми веками и большим алым ртом, которая не слишком любит разговаривать, предпочитая болтовне телесный контакт.

Сначала он знакомится с Тарой – после двух часов ночи в клубе, открывшемся в здании бывшего железнодорожного депо. Весь вечер он смотрел на нее на танцполе: она подкрадывалась к незнакомцам с широкой улыбкой на маленьком личике и внезапно принималась массировать им плечи или спину. И вот очередь дошла до него; он кивает и ждет, когда она узнает его. И верно, она хмурит лобик, подносит палец к кончику его носа и говорит то же, что они все говорят:

– Я тебя знаю!

– А ты кто? – Он пытается перекричать музыку, взяв в свои ладони ее маленькие худые ручки и разведя их в стороны, точно встретил старинного друга.

– Тара!

– Тара! Тара! Привет, Тара!

– Я тебя знаю? Откуда я тебя знаю? Скажи!

– По телевизору видела. Я веду программу «зашибись!». Интервью со звездами.

– Точно! Ты и вправду звезда! – в восторге кричит она, встает на цыпочки и целует его в щеку.

Это выходит у нее так мило, что он тает:

– Тара, ты прелесть!

– Я прелесть! – восклицает она в ответ. – Я прелесть, но не звезда.

– Но ты должна ею стать! – кричит Декстер, обняв ее за талию. – По-моему, все должны быть знаменитыми!

Он добавляет это не подумав и ничего не имея в виду, но Тара почему-то тронута его словами; она умиленно вздыхает, встает на цыпочки и кладет свою маленькую птичью головку ему на плечо.

– Ты такой милый! – кричит она ему в ухо, и он не отрицает.

– Ты тоже! – говорит он, и эти взаимные комплименты могут продолжаться бесконечно.

Они танцуют, сексапильно выпячивая губы и улыбаясь друг другу, и Декстер в который раз поражается, как легко течет разговор, когда все под кайфом. В старые добрые времена, когда в твоем распоряжении был только алкоголь, разговаривая с девчонкой, надо было смотреть ей в глаза, покупать выпивку, часами расспрашивать ее о книгах и фильмах, родителях, братьях и сестрах. Теперь же знакомства завязываются моментально, достаточно только сказать: «Как тебя зовут?», или «Покажи свою татуировку», или «Какого цвета на тебе трусики?». Вот что значит прогресс.

– Ты такая милая! – кричит он, и она трется ягодицами о его бедра. – И такая маленькая! Как птичка!

– Но сильная, как бык! – Она напрягает аккуратный бицепс размером с мандаринчик. Он такой хорошенький, что Декстеру хочется его расцеловать. – Ты милый. Ты очень, очень милый.

– И ты. – Он кивает и думает: как же приятен этот танец, туда-сюда, туда-сюда – как здорово! Она такая маленькая и компактная, что на ум приходит сравнение с маленькой птичкой, только вот он не может вспомнить, как она называется, поэтому берет Тару за руки, тянет к себе и кричит ей в ухо: – Как называется маленькая птичка, которая умещается в спичечный коробок?

– Что?

– ПТИЧКА, КОТОРУЮ ЛОВЯТ И САЖАЮТ В СПИЧЕЧНЫЙ КОРОБОК! ОНА УМЕЩАЕТСЯ В КОРОБОК! ТЫ ПОХОЖА НА ЭТУ ПТИЧКУ, ТОЛЬКО Я НЕ МОГУ ВСПОМНИТЬ, КАК ОНА НАЗЫВАЕТСЯ! – Он сближает большой и указательный палец и показывает ей маленькую щелочку между ними. – МАЛЕНЬКАЯ ПТИЧКА, КРОШКА ТАКАЯ – ТОЧЬ-В-ТОЧЬ КАК ТЫ.

И она кивает – то ли в знак понимания, то ли в такт музыке. Ее тяжелые веки порхают, зрачки расширены, белки выпучены, как у тех кукол, которые были в детстве у его сестры. Декстер уже забыл, о чем говорил, и на мгновение вообще забыл, кто он и где находится, поэтому, когда Тара берет его ладони, сжимает их и снова говорит, какой он милый и что он должен пойти и познакомиться с ее друзьями, потому что они тоже милые, он не сопротивляется.

Он ищет Кэллума О’Нила, своего старого товарища по университету, и вдруг видит, что тот надевает пальто. Когда-то Кэллум славился тем, что был самым ленивым человеком в Эдинбурге, а теперь у него успешный бизнес, он располнел и стал носить дорогие костюмы, нажив капитал на компьютерных программах. Но с успехом пришла трезвость: никаких наркотиков и не слишком много выпивки в будни. В этом клубе ему явно неуютно, он чувствует себя белой вороной. Он и пришел сюда лишь потому, что Декстер позвал. Декстер подходит к нему и хватает за руку:

– Ты куда, приятель?

– Домой! Два часа ночи. Мне завтра на работу.

– Пойдем со мной. Познакомишься с Тарой!

– Декс, не хочу я знакомиться ни с какой Тарой. Мне пора.

– Знаешь, кто ты? Слабак!

– А ты совсем ничего не соображаешь. Иди делай что должен. Я завтра позвоню.

Декстер обнимает Кэллума и начинает говорить ему, какой он замечательный, но Тара снова дергает его за рукав. Декстер оборачивается, и она ведет его через толпу в одну из специальных комнат для расслабона.

Клуб, в котором они находятся, дорогой и якобы модный, хотя в последнее время Декстер редко за что-либо платит. Для вечера четверга пустовато, но, по крайней мере, здесь нет ужасной грохочущей музыки и ужасных малолеток с костлявыми бритыми черепами, которые срывают рубашки и лыбятся тебе в лицо, обнажив зубы и сжав челюсти. Нет, здесь тусуются приятные красивые люди из среднего класса, старше двадцати, его люди, такие как знакомые Тары, которые развалились на больших подушках, курят, разговаривают и что-то жуют. Он знакомится с Гиббси (или Биггси?), красоткой Тэш и ее другом Стю Стюпотом и очкариком Спексом и его другом Марком, которого, к разочарованию Декстера, действительно зовут просто Марк. Все они наперебой предлагают ему жвачку, минералку, «Мальборо лайтс». Люди всегда говорят о дружбе с пафосом, но здесь все происходит так просто – он уже представляет, как все они тусуются вместе, едут в отпуск в доме на колесах, устраивают барбекю на пляже на закате. И кажется, он тоже нравится своим новым знакомым; они расспрашивают его о том, каково это – работать на телевидении, с какими еще знаменитостями он знаком, и он пересказывает им все грязные сплетни, а Тара все это время сидит за его спиной и разминает ему шею и плечи своими маленькими тонкими пальчиками, отчего он испытывает восторг. А потом вдруг по какой-то причине в разговоре наступает пауза – всего пять секунд тишины, – но этого достаточно, чтобы реальность вспышкой ударила в лицо, и он удивленно вспоминает о том, что должен сделать завтра, точнее, не завтра, а уже сегодня – о боже, уже сегодня! – и впервые за вечер подкрадываются паника и страх.

Но это ничего, ничего страшного, ведь Тара говорит: «Пойдем танцевать, пока таблетка действует» – и они идут, и встают под сводами бывшего депо лицом к диджею и прожекторам, и танцуют в дыму от сухого льда, улыбаясь, кивая и обмениваясь хмурыми взглядами, надув губы и сдвинув брови, но улыбки и кивки появляются уже не столько от искренней радости, сколько от необходимости убедить друг друга в том, что им по-прежнему весело и вечер еще не закончился. Декстер думает, не снять ли рубашку, иногда это помогает, но понимает, что подходящий момент упущен. Кто-то вяло кричит «Зажигай!», но никто не реагирует, никто не зажигает. Их настигает главный враг – осознание реальности, и Гиббси, или Биггси, сдается первым, объявляя, что музыка – дерьмо. Все тут же перестают танцевать, будто заклятие снято.

Направляясь к выходу, Декстер представляет дорогу домой, агрессивную толпу частников, поджидающих у клуба, испытывает иррациональный страх, что его убьют. Он представляет свою пустую квартиру в Белсайз-Парке, часы без сна, которые он убивает, перемывая посуду или раскладывая виниловые пластинки по алфавиту, пока пульсация в голове не утихнет и он не сможет уснуть, а потом проснуться и пережить новый день, и снова его захлестывает волна паники. Ему нужна компания. Он оглядывается в поисках телефона-автомата. Можно было бы позвонить Кэллуму – вдруг он еще не спит? Но мужское общество его не спасет. Можно, конечно, звякнуть Наоми, но та наверняка развлекается с новым бойфрендом; или Иоланде, но у той съемки в Барселоне; или Ингрид, но та сказала, что если увидит его снова, то вырвет ему сердце; или Эмме… Да, Эмме… Нет, только не Эмме, в таком-то состоянии; она всего этого не понимает и не одобряет. И все же больше всего на свете ему сейчас хочется видеть именно ее. Почему она сегодня не с ним? У него к ней столько вопросов: например, почему у них так ничего и не вышло, ведь им так здорово вместе, из них получилась бы отличная команда, отличная пара – Декс и Эм, Эм и Декс… Так все говорят. Внезапный прилив чувств к Эмме застает его врасплох, и он решает взять такси, доехать до Эрлс-Корт и сказать ей о том, какая она замечательная, как сильно он ее любит и какой сексуальной она могла бы быть, если бы только знала об этом, и спросить: «Почему бы просто не сделать это, а там уж посмотрим, что будет…» И даже если ничего не получится, даже если они просто посидят и поговорят, это все равно лучше, чем быть одному. Что бы ни случилось, он не должен оставаться один…

Он уже держит трубку в руке, когда Биггси, или Гиббси, слава богу, предлагает всем поехать к нему – это недалеко. Они выходят из клуба, идут к Колдхарбор-лейн, и в толпе он чувствует себя в безопасности.

У Биггси просторная квартира на втором этаже старого паба. Между кухней, гостиной, спальней и ванной нет ни одной стены; единственный намек на уединение – полупрозрачная занавеска для душа вокруг унитаза. Пока Биггси копается в своих записях, все большой кучей заваливаются на огромную кровать с пологом, в насмешку над роскошью покрытую тигровыми шкурами из акрила и черными синтетическими простынями. Над кроватью находится зеркало, может повешенное там тоже в насмешку, а может, намеренно. Они смотрят в зеркало сквозь отяжелевшие веки, раскинувшись на постели и любуясь своим отражением: вот они кладут руки друг другу на колени и нащупывают чужие ладони, слушают музыку, такие молодые и модные, красивые и удачливые; они «в теме», они слегка не в себе, и все они думают о том, как хорошо выглядят и какими отличными друзьями теперь станут. Их воображение уже рисует загородные пикники и долгие беззаботные воскресенья в пабе, и Декстер снова чувствует себя здорово. «Ты замечательный», – говорит кто-то кому-то еще, но кто кому, не важно, потому что они все замечательные. Все люди замечательные вообще.

Проходят часы, но никто их не замечает. Кто-то заговорил о сексе, и все наперебой принялись хвастаться личными достижениями, о чем утром пожалеют. Люди рядом с ним целуются, а Тара по-прежнему обрабатывает ему шею, массируя верх позвоночника маленькими жесткими пальчиками. Но действие наркотика улетучилось, и то, что раньше казалось приятным массажем, теперь похоже на тычки и щипки, а когда он вглядывается в птичье лицо Тары, оно вдруг начинает казаться карикатурным и злобным: слишком большой рот, слишком круглые глаза, как у маленького безволосого зверька. Он также замечает, что она старше, чем он думал, – боже, да ей не меньше тридцати восьми! – и что у нее между зубами какая-то белая паста, вроде замазки. И Декстер больше не может сдерживать ползущий по позвоночнику ужас перед наступающим днем – ужас, страх и стыд, всплывающие на поверхность с липким химическим потом. Он резко садится, поеживается и медленно проводит ладонями по лицу, словно пытаясь вытереться.

Светает. На Колдхарбор-лейн поют дрозды, и у него возникает ощущение – яркое, почти как галлюцинация, – что внутри у него ничего нет: он пуст, как пасхальное яйцо. От массажа в верхней части спины образовался жесткий напряженный комок, музыка утихла, кто-то в кровати просит чая, и все вдруг хотят чая, чая, чая, поэтому Декстер встает и подходит к огромному холодильнику, такому же, как у него самого, зловещего индустриального вида, похожему на некий агрегат из генетической лаборатории. Он открывает дверцу и рассеянно оглядывает содержимое холодильника. В целлофановом пакете догнивает салат; пакет раздулся и вот-вот лопнет. Декстер моргает, и картинка в последний раз вздрагивает и становится четкой; он видит бутылку водки. Спрятавшись за дверцей холодильника, он делает большой глоток водки и запивает кислым яблочным соком, который отвратительно пенится во рту. Поморщившись, он проглатывает жидкость и вместе с ней жвачку. Кто-то снова просит чая. Обнаружив пакет с молоком, он взвешивает его в руке, и ему в голову приходит мысль.

– Молоко закончилось! – кричит он.

– Там должно еще быть, – подает голос Гиббси, или Биггси.

– Нет. Пусто. Пойду куплю. – Он ставит в холодильник полный запечатанный пакет. – Минут через пять буду. Кому-нибудь что-нибудь взять? Сигарет? Жвачки?

Его новые друзья молчат, и он тихо выходит, спускается по лестнице и выбегает на улицу, толкая дверь с такой силой, будто ему не хватает воздуха, и бежит, бежит, чтобы никогда больше не видеть этих замечательных людей.

На Электрик-авеню он видит будку такси-службы. 15 июля 1993 года солнце встает в 5:01, и Декстер Мэйхью в аду уже с рассветом.

Эмма Морли ведет здоровый образ жизни и не злоупотребляет алкоголем. В последнее время она спит по восемь часов в сутки, легко встает без будильника чуть раньше половины седьмого и выпивает большой стакан воды (первые 250 мл из необходимой дневной нормы в 1,5 л); воду она наливает из нового графина в новый стакан, что стоит в луче ясного утреннего света рядом с ее теплой и чистой двуспальной кроватью. Графин. У нее есть графин. Не верится.

Есть у нее и мебель. В двадцать семь лет нельзя больше жить как студентка, и теперь у нее есть кровать – большая кровать из кованого железа с изголовьем из переплетающихся рядов металлических прутьев, купленная на летней распродаже в магазине колониальной мебели на Тоттенхэм-роуд. Кровать называется «Таити» и занимает всю спальню в ее квартире на Эрлс-Корт-роуд. Одеяло на кровати из гусиного пуха, простыни – из египетского хлопка, а по словам продавщицы, лучше хлопка во всем мире нет, – и все это приметы новой эпохи порядка, независимости и зрелости. Воскресным утром Эмма одна лежит на «Таити», как на плоту, слушает оперу «Порги и Бесс» и группу Mazzy Star, старые записи Тома Уэйтса и очаровательно скрипучую виниловую пластинку с записью «Сюит для виолончели» Баха. Она пьет кофе литрами и записывает свои маленькие наблюдения и идеи для рассказов лучшей перьевой ручкой на кипенно-белых страницах дорогих блокнотов. Порой, когда ничего не выходит, ей начинает казаться, что ее так называемая любовь к письменному слову на самом деле не что иное, как фетишизм, где в роли фетиша выступают красивые канцелярские принадлежности. Истинный писатель, писатель от Бога, готов царапать строки хоть на бумажных обрывках, на оборотной стороне автобусных билетиков и стенах своего жилища. А у Эммы ничего не родится на бумаге плотностью менее 120 граммов на квадратный метр.

Но бывает, что она сидит одна в своей однокомнатной квартире и с удовольствием пишет часами, как будто слова все это время были у нее в голове. Она не чувствует себя одинокой – по крайней мере, нечасто. Встречается с друзьями четыре вечера в неделю, а могла бы и чаще, если бы захотела. Старые друзья никуда не делись, а есть и новые – однокурсники из педагогического колледжа. По выходным она посещает все перечисленные в журналах мероприятия – кроме, пожалуй, тех, что числятся в рубрике «Клубы», которая словно написана руническим шрифтом, – все эти «топлес-вечеринки для парней без комплексов». Она-то уверена, что никогда, никогда в жизни не станет танцевать в лифчике в комнате, полной пены, и ничего при этом не потеряет. Вместо этого она ходит на показы независимого кино и в художественные галереи с друзьями, а иногда они снимают какой-нибудь коттедж и долго гуляют на природе, притворившись деревенскими жителями. Ей начали говорить, что она похорошела и стала более уверенной. Бархатные резинки, сигареты, вредная еда с доставкой на дом остались в прошлом. Теперь у нее есть кофеварка, а недавно впервые в жизни пришла в голову мысль: а не купить ли ароматические сухоцветы?

Срабатывает радиобудильник, но она решает полежать еще немного и послушать новости. Джон Смит воюет с профсоюзами, что вызывает у нее противоречивые чувства, потому что ей нравится Джон Смит: он умный, похож на директора школы и хорошо подходит на роль партийного руководителя. Даже имя его свидетельствует о том, что он человек твердых принципов, заботится о простых людях. И она снова задумывается о том, не присоединиться ли к лейбористам. Возможно, это облегчит ее совесть теперь, когда она больше не состоит в «Движении за ядерное разоружение»? Не то чтобы цели организации перестали быть ей симпатичны, но требования всеобщего разоружения в последнее время кажутся наивными – это все равно что добиваться, чтобы все вокруг стали добрыми.

Может, она стареет? Раньше Эмма гордилась своей неспособностью видеть мир иначе как черно-белым, но в последнее время признает, что многие проблемы куда более неоднозначны и сложны, чем ей когда-то казалось. По крайней мере следующие две новости ей совершенно непонятны: одна посвящена Маастрихтскому договору, другая – войне в Югославии. Должно же у нее быть какое-то мнение? Разве не должна она занять чью-то сторону, бойкотировать кого-то или что-то? Во времена апартеида двойных мнений быть не могло, но сейчас в Европе война, а лично она ничего не сделала, чтобы ее прекратить. Была слишком занята – покупала мебель. В расстроенных чувствах Эмма отбрасывает в сторону новое одеяло, соскальзывает в крошечный проход между кроватью и стеной, боком выходит в коридор и оказывается в крошечной ванной, где никогда не приходится ждать своей очереди, потому что теперь она живет одна. Бросив футболку в плетеную корзину для белья – с той судьбоносной летней распродажи на Тоттенхэм-Корт-роуд плетеного в ее жизни сильно прибавилось, – Эмма надевает старые очки и, расправив плечи, встает голой перед зеркалом. Могло быть и хуже, думает она, и идет в душ.

Она завтракает, глядя в окно. Квартира ее находится на шестом этаже красного кирпичного дома и окнами выходит на такой же красный кирпичный дом. Ей не по душе Эрлс-Корт; невзрачный район, где все только снимают жилье, – он сам как съемная комната. Да и аренда однокомнатной квартиры влетает в копеечку, и, возможно, ей придется найти что-то подешевле, когда она устроится на первую работу учителем. Но пока ей здесь нравится. По крайней мере, это шаг вперед по сравнению с «Локо кальенте» и мрачным соцреализмом комнатушки в Клэптоне. Порвав с Тилли Киллик после шести лет жизни под одной крышей, она счастлива оттого, что не будет больше застиранных лифчиков в раковине, надкусанного сыра в холодильнике и что не надо больше слушать Simply Red.

Поскольку она больше не стыдится своего образа жизни, то даже приглашала в гости родителей. Джим и Сью спали на «Таити», а сама она кантовалась на диване. Три мучительных дня они бесконечно комментировали лондонское этническое разнообразие и цену одной чашки чая, и, хотя не выразили одобрения ее новой жизнью открыто, мать, по крайней мере, не предлагала ей вернуться в Лидс и работать в водопроводной компании. «Умница, Эмми», – прошептал отец, когда она провожала родителей на поезд на вокзале Кингс-Кросс. Но в чем она умница, в чем? Возможно, в том, что наконец начала жить по-взрослому?

Разумеется, бойфренда у нее так и нет, но она и не против. Иногда, очень редко, например в четыре часа дня в дождливое воскресенье, накатывает приступ паники и от одиночества становится трудно дышать. Пару раз она снимала трубку, чтобы проверить, не сломан ли телефон. Иногда ей кажется, что это здорово, когда кто-то будит тебя ночью и говорит: «Садись в такси прямо сейчас» или «Я должен тебя видеть, нам надо поговорить». Но в лучшие дни она чувствует себя героиней романа Мюриэл Спарк – независимой интеллектуалкой, проницательной, но романтичной в душе. Эмме Морли двадцать семь, и у нее есть диплом с отличием по специальности «английский язык и история», новая кровать, квартира в Эрлс-Корте, много друзей и сертификат о втором образовании. И если сегодняшнее собеседование пройдет успешно, будет и работа – преподавателем английского языка и актерского мастерства, двух предметов, которые она знает и любит. Ее новая карьера учителя, вдохновителя умов, вот-вот начнется, и наконец-то, наконец в ее жизни порядок.

А еще у нее свидание.

Настоящее официальное свидание. Она будет сидеть в ресторане с мужчиной и смотреть, как он разговаривает и ест. Кто-то хочет забраться на ее «Таити», и сегодня ей предстоит решить, позволит она это или нет. Она стоит возле тостера, нарезая банан, первую из семи порций овощей и фруктов на сегодня, и смотрит на календарь. 15 июля 1993 года – напротив даты вопросительный и восклицательный знаки. Час икс уже близок.