Текст книги "Возвышенное и земное"

Через два месяца партитура «Мнимой простушки» была закончена. Она состояла из увертюры, трех актов, двадцати шести арий и множества речитативов – всего пятьсот пятьдесят восемь нотных страниц.

Они представили ее Афлиджио, и тот сказал, что в скором времени поставит оперу, но обещанных ста дукатов не заплатил.

На первой репетиции Леопольд сидел рядом с Вольфгангом, которому не терпелось услышать поскорее свою музыку в живом исполнении и внести обычные поправки по требованию капризных певцов. С первой же ноты Леопольд понял, что певцы не потрудились разучить партий, никто не прорепетировал заранее свою партию под клавесин, не было проведено ни одной спевки дуэтов или финала, и тем не менее репетиция шла с полным оркестром. Леопольд не сомневался– это сделано нарочно, чтобы обесценить музыку. Он не узнавал ни одной арии. Музыка звучала как-то неприятно и неряшливо. Кое-кто из певцов с трудом удерживался от смеха. День, на который Леопольд возлагал столько надежд, стал самым мрачным днем его жизни.

И все же, когда после репетиции к нему подошел импресарио, Леопольд сумел взять себя в руки. Широко улыбаясь, Афлиджио заявил:

– Музыка очень неровная и рассчитана на слишком высокие голоса. Певцы соглашаются петь в этой опере при условии, если ваш сын внесет кое-какие поправки.

Вольфганг внес поправки. По просьбе Афлиджио он сочинил еще две арии для первого акта. Но когда пришло время репетировать, Афлиджио сказал:

– Придется репетицию отложить, тесситура арий понижена недостаточно, певцы не могут брать такие высокие ноты.

– А я могу, – вмешался Вольфганг, – хотя у меня почти нет голоса. – И прежде чем импресарио вмешался, пропел первую арию. У него был жиденький голосок, и все же ария прозвучала весьма мелодично.

– Моцарт, ваш сын, кажется, изображает кастрата, – сказал Афлиджио.

– Что же вы все-таки думаете об опере? – спросил Леопольд, твердо решивший не отступать.

Афлиджио пожал плечами.

– Вас можно поздравить.

Леопольд не знал, что и думать – может, он все-таки ошибся в импресарио?

– Вы утверждали, что мальчик может написать оперу, и он действительно ее написал.

– И что же дальше, ваше сиятельство?

– Пусть он перепишет эти две новые арии, тогда, быть может, мы поставим оперу к возвращению императора из Венгрии в следующем месяце.

– Благодарю вас.

– Хочу, однако, предупредить вас, Моцарт, многие поговаривают, будто большая часть музыки написана вами. – Не успел Леопольд с возмущением отвергнуть эту клевету, как Афлиджио добавил: – Кроме того, тесситура арий все еще слишком высока и музыка чересчур немецкая по духу. – И с этими словами он выпроводил Моцартов из театра.

24

В Вене заговорили, что Афлиджио распределяет между певцами роли для постановки «Доброй дочки» Пиччинни; ходили упорные слухи, будто «Мнимая простушка» Моцарта постановки не увидит, потому что певцы отказываются петь в опере, находя музыку слишком немецкой; поговаривали также, что мальчик не знает достаточно итальянского и не имеет никакого представления ни о построении мелодии, ни о форме. Когда эти слухи дошли до Леопольда, он понял: настало время действовать, Он хотел было обратиться к императору, но Иосиф все еще находился в Венгрии; подумывал, не прибегнуть ли к защите Марии Терезии, но его предупредили, что она отнесет недовольство поведением Афлиджио в адрес сына, а следовательно, и в свой собственный.

Желая как-то опровергнуть ложные слухи, Леопольд договорился об устройстве музыкального вечера в доме вновь приобретенного горячего поклонника Вольфганга – барона Готфрида ван Свитена. Ни один человек в Вене не откажется от приглашения барона. Отец Готфрида, Герхард ван Свитен, выразил согласие присутствовать на концерте, а этот известный доктор пользовался расположением Марии Терезии, и она с уважением относилась к его мнению, что было ей также не свойственно.

Вольфганг, совершенно подавленный поведением Афлиджио, оживился, узнав, что концерт состоится в доме Готфрида ван Свитена. Мальчику нравился тридцатилетний барон, похожий на своего отца крупными волевыми чертами лица, нравились его энергичные манеры и сердечное отношение к людям. Внушала Вольфгангу уважение и любовь ван Свитена к музыке. Барон умел играть на клавесине и на скрипке, изучал историю и теорию музыки и сам сочинил несколько песен и сонат. Очень скоро Вольфганг и ван Свитен подружились и завели моду отвечать друг другу на разных языках – оба, помимо немецкого, говорили на итальянском и французском и знали немного латынь и английский, кроме того, оба нередко объяснялись загадками и недомолвками. Они могли с величайшей серьезностью обсуждать творчество только что умершего Телемана и тут же переключиться на шутливый разговор о примадоннах с голосами, напоминающими визг пилы, и о премьерах-кастратах, которые обязательно икали на высоких нотах, и о маэстро, дирижировавших оперой словно в полусне.

Леопольда удивило, что сын не интересуется, кто будет присутствовать на концерте.

– Вот еще! – сказал Вольфганг. – Мне все равно. – Но в душе надеялся, что Афлиджио придет на концерт к барону. Тут уж он покажет этому болтуну, кто сочинил «Мнимую простушку».

Моцарты по настоянию хозяев вместе с ними встречали именитых гостей.

Это доброе предзнаменование и к тому же совсем воспрянул духом, увидев канцлера князя Кауница, недавно получившего от императрицы княжеский титул за какие-то заслуги. Канцлер приехал в сопровождении князя Дмитрия Голицына, русского посла при венском дворе. В пятьдесят восемь лет князь Кауниц был худощавый высокий мужчина с продолговатым властным лицом и холодными голубыми глазами – после императрицы самый влиятельный человек в империи. Если кто-то и мог оказать давление на Афлиджио, то, безусловно, князь. Ну и конечно, князь Дмитрий – Голицын предпочитал, чтобы его так называли, – весьма просвещенный человек, аристократ до кончиков ногтей. Князь Дмитрий, искусный дипломат, сумел сохранить дружбу и с Вольтером, и с императрицей Марией Терезией, хотя те терпеть не могли друг друга. Голицын тоже к нам благоволит, подумал Леопольд, недаром он щедро заплатил детям за концерт и пригласил их посетить Россию. Вот и теперь князь Дмитрий прямиком направился к ним. За ним неохотно следовал Кауниц.

– Господин Моцарт, – обратился к Леопольду князь Дмитрий, – я весьма горд тем, что посоветовал вам посетить Париж. Но когда вы осчастливите своим посещением Россию?

Леопольд, серьезно обдумывавший это приглашение, дивясь собственной храбрости, сказал:

– Ваше сиятельство, мы готовы хоть завтра тронуться в путь, но, как у истых патриотов, у нас есть обязанности перед родиной.

– Когда они будут выполнены, вы должны почтить своим визитом и Россию.

– Это будет большой честью для нас, ваше сиятельство, – с низким поклоном ответил Леопольд.

Князь Кауниц внимательно приглядывался к Вольфгангу, оживленно беседующему с ван Свитенами.

– Я слыхал, ваш сын болел оспой, – сказал князь.

– Он совсем выздоровел, ваше сиятельство, – заверил Леопольд канцлера, зная, что тот боится малейшего сквозняка и заразы и уже дважды отменял встречу с ними из-за перенесенной Вольфгангом болезни. – Красные пятна проступают только в сильные холода, – а сам подумал: сейчас как-никак лето, и очень теплое, канцлер должен бы знать это.

Тем не менее князь Кауниц еще долго присматривался к мальчику и осмелился приблизиться, лишь когда Голицын пожал Вольфгангу руку, поздравляя с завершением оперы.

– Кауниц, это огромный талант, – сказал он, обращаясь к князю. – Будь я немцем, я бы хранил его как зеницу ока.

– Что мы и делаем, – подхватил Кауниц. – Но ведь у нас много всяких других забот.

– Каких же? – поинтересовался князь Дмитрий.

– Только что окончилась весьма разорительная для нас война.

– Она окончилась пять лет назад.

– Да, но мы до сих пор не расплатились с долгами. Что до меня, то я высоко ценю дарование мальчика, – торопливо добавил Кауниц, желая показать, что тоже не лишен хорошего вкуса.

Его поддержал герцог ди Браганца, любитель музыки, с годовым доходом в сто тысяч дукатов, позволявшим ему потворствовать своей слабости.

– Господин Моцарт, – сказал герцог, – насколько я понимаю, в оперной музыке вашего сына чувствуется Глюк. Нет, нет, не принимайте это за упрек, – добавил он, увидев, как хмурится Леопольд. Герцог ди Браганца, хоть и покровительствовал Глюку, но внес свою долю и в оплату концерта Моцартов. – Естественно, что столь молодой композитор восприимчив к влиянию других музыкантов.

Леопольд промолчал; гости прибывали один за другим: граф Дитрихштейн – особо доверенной советник императора, фрейлина фон Гуттенберг – глаза и уши императрицы, старавшаяся держаться поближе к графу; кто же из них за кем следит, раздумывал Леопольд, склоняясь в поклоне перед графиней Тун, графом Пальфи и отцом Игнацием Паргамером – духовником императора и любимцем императрицы – и перед вошедшим вслед за ними доктором Францем Антоном Месмером – протеже доктора ван Свитена, который слыл ценителем музыки и пользовался авторитетом как специалист по части гипноза.

Вольфганг заинтересовался гостями лишь когда заметил среди них придворного композитора Адольфа Гассе и придворного поэта Пьетро Метастазио, споривших о чем-то с другим придворным композитором Джузеппе Бонно. Вот для кого ему хотелось бы сыграть. Папа говорил, что они лучше всех в Вене понимают оперную музыку и что Гассе – единственный немецкий композитор, которого признают в Италии, а как либреттисту Метастазио нет равных на свете. Но Вольфганг не успел заговорить с ними – князь Кауниц дал знак начинать музыкальное испытание.

– Господин Метастазио, – обратился к поэту Леопольд, – доктор ван Свитен любезно достал из дворцовой библиотеки том ваших либретто, ни с одним из них мой сын не знаком. Прошу вас выбрать любой имеет по вашему вкусу, а мой сын тут же сочинит к нему музыку.

Величавый семидесятилетний поэт старательно перелистывал том, отыскивая стихи, которые еще не были положены на музыку, а Вольфганг думал: Папа действует как волшебник, а ведь никакого волшебства не требуется. Мелодию он подготовил заранее – ее можно было приспособить к любому тексту, названному поэтом.

– Вот это, мальчик! – Метастазио явно злорадствовал.

Он нашел текст, который не так-то легко было положить на музыку.

Вольфганг с минуту смотрел на слова, затем стал быстро писать и тут же пропел мелодию, аккомпанируя себе на клавесине.

Некоторое время все молчали, затем раздались аплодисменты. И тогда Вольфганг, недолго раздумывая, заиграл свою оперную музыку. Папа велел исполнить только первый акт – у аристократов не хватит терпения дослушать до конца, но все гости, даже князь Кауниц, казалось, превратились в слух. Вольфганг доиграл любовную арию, завершавшую первый акт, и остался за клавесином.

Гости столпились вокруг него, и князь Кауниц объявил:

– Непостижимо! Не присутствуй я при этом, никогда бы не поверил.

– Ваше сиятельство, – спросил Леопольд, – неужели кто-нибудь еще сомневается, что Вольфганг сам написал музыку к «Мнимой простушке»?

– В самом деле! – воскликнул Кауниц. – Ну, а что скажете вы, Гассе?

Старик Гассе близоруко наклонился и стал разбирать ноты, написанные Вольфгангом. Сам Гассе в свои шестьдесят девять лет сочинил столько опер на либретто Метастазио, что потерял им счет.

Леопольда одолевало нетерпение. Он ненавидел Гассе, в руках которого находилась сейчас судьба его сына.

– Ария написана по всем правилам, – неторопливо сказал старик.

– И притом написана им самим, не так ли? – поторопил его Леопольд.

– Господин Моцарт, неужели именно это не дает вам покоя?

– Нe мне, господин Гассе, а Афлиджио.

– Не стоит падать духом, если при постановке первой оперы возникают трудности.

Но тут в разговор вступил Вольфганг:

– Скажите, господин Гассе, почему должны возникать трудности, если опера хорошая?

Леопольд начал извиняться за сына, но Гассе остановил его:

– Ну что вы, право, ведь он еще ребенок.

– Мне двенадцать с половиной, – твердо сказал Вольфганг. – И оперу написал я сам.

– Правда? – спросил князь Кауниц.

Под гневным взором Папы Вольфганг сник. Ничего не понять. Он писал эту музыку с любовью, а вот их она явно не тронула. Но ему нечего стыдиться. Пусть стыдятся они. Это у них, а не у него нет сердца. Заступилась за него графиня Тун.

– Напиши я такую оперу, как Вольфганг, я бы тоже ее защищала.

– Вот только он ли написал ее? – настаивал Кауниц. – Скажите ваше мнение, Гассе.

Гассе поднял глаза от партитуры. К чему такая торопливость? Хоть он до сих пор во многом зависит от князя, но на этот вопрос ответит, как и когда пожелает. Он относился к мальчику без предубеждения, однако не одобрял того, что Моцарт выжимает из сына все соки.

– Музыка есть музыка, – уклончиво ответил Гассе.

– Уже поздно. – Кауниц стал прощаться.

«Старый завистливый дурак», – со злостью подумал о Гассе Леопольд, вместо того чтобы честно соревноваться, хочет погубить Вольфганга.

– Стиль оперы говорит о том, что ее сочинил ребенок, – продолжал между тем Гассе.

– Вот как! – Кауниц приостановился. – Вы уверены в этом?

– Да, ваше сиятельство.

– И хорошая музыка?

– Он еще ребенок, ваше сиятельство. Не следует забывать об этом.

– Я уважаю ваше мнение, господин Гассе, – перебил его Леопольд, – но Вольфганга нельзя равнять с обыкновенным ребенком.

– Согласен. Большинство его мелодий певучи и грациозны, хотя и не всегда новы, и оркестровка вполне правильная.

– Следовательно, его музыка годится для исполнения – вокального и оркестрового?

– Несомненно!

Но не успел Леопольд возликовать, как Гассе добавил:

– Есть, однако, одно затруднение. Некоторые его арии рассчитаны на голос, подобный Манцуоли.

– Вольфганг преклоняется перед ним, – пояснил Леопольд.

– Все это прекрасно, если в опере будет петь Манцуоли. Но большинству певцов его арии просто не под силу. Они не смогут исполнить то, что легко исполнил бы Манцуоли, и возненавидят за это вашего сына.

– Господин Гассе, – сказал Вольфганг, – певцы сами просили, чтобы арии звучали бравурно. Но если вы хотите, я переделаю их, Сейчас же!

– Нет, нет! – испугался Гассе. Не сидеть же здесь до утра!

– Я могу, – настаивал Вольфганг. – Это недолго.

– Но ты, наверное, устал?

– Вы были так добры, согласившись меня послушать, и я готов вам угодить.

Гассе улыбнулся, взял Вольфганга за руку и сел рядом с ним у клавесина.

– Возьми арию, которую ты сочинил сегодня вечером. Она написана для кастрата, так вот, не можешь ли ты переписать ее так, чтобы она годилась для баса?

– С удовольствием, господин Гассе.

Все молча наблюдали за его работой. А когда Вольфганг кончил, Готфрид ван Свитен, обладавший приятным басом, негромко и выразительно пропел арию.

– Мальчик еще не достиг вершин мастерства, – сказал Гассе, – но для его возраста это поразительно!

– Благодарю, господин Гассе, – сказал князь Кауниц. – Вы нам весьма помогли.

– Задерживать развитие такого таланта просто преступно, – заметил князь Дмитрий.

Все заговорили сразу и, как показалось Леопольду, с удивлением: неужели кто-то препятствует постановке оперы его сына?

Вольфганг, однако, отметил, что князь Кауниц ни словом не обмолвился об Афлиджио.

Вскоре знать покинула дом барона, но Вольфганг но огорчился – музыканты остались.

– Господин Моцарт, – сказал Джузеппе Бонно, – я познакомился с вашей «Школой скрипичной игры». В ней все так ясно и точно, ничего подобного прежде я не встречал.

Леопольда это очень тронуло, он даже готов был заключить придворного композитора в объятия.

– Вы были прекрасным учителем для своего сына, – сказал Гассе.

Отец Паргамер тоже закивал и добавил:

– Императрица милостиво согласилась почтить своим присутствием торжественное освящение храма, который я строю для сиротского приюта на Ренвеге. Если бы маленький Вольфганг сочинил музыку для торжественной мессы, можно было бы посвятить ее этому богоугодному заведению.

Леопольд рассыпался в благодарностях, а доктор Месмер прибавил:

– Ну а если младший Моцарт напишет оперу для бала, который я даю осенью, я буду счастлив ее поставить.

– А почему бы вам не поставить «Мнимую простушку»? – охваченный внезапным подозрением, спросил Леопольд.

– У меня просторный дом, но его не сравнить с Бургтеатром, – ответил доктор Месмер, – в нем нельзя поставить оперу-буффа. Вот если мальчик сочинит небольшой немецкий зингшпиль, это придется весьма кстати.

– С удовольствием! – воскликнул Леопольд, обретая прежнюю уверенность. – Оба эти заказа для нас большая честь. Вольфганг выполнит их в срок. – Он отвесил низкий поклон отцу Паргамеру и доктору Месмеру. Держись теперь, Афлиджио!

Афлиджио был сама любезность, когда Леопольд попросил его возобновить репетиции «Мнимой простушки».

– Я с радостью приступил бы к репетициям, – сказал он, – но дело в том, что синьора Бернаскони и синьора Бальони нездоровы.

Спустя неделю Леопольд узнал, что обе певицы давным-давно репетируют «Добрую дочку». Он спросил Афлиджио, правда ли это, но импресарио только пожал плечами.

– Вы же знаете, как рождаются слухи.

– Значит, это тоже слухи, что вы не собираетесь ставить оперу моего сына?

– Вы меня не поняли. Я совсем не против постановки «Мнимой простушки», но будет ли она иметь успех, еще не известно. Как и вы, я забочусь о собственных интересах. «Добрую дочку» Я ставлю, чтобы оградить себя от случайностей. На моем месте вы поступили бы точно так же.

– И что же дальше?

– Коли «Добрая дочка» сделает хороший сбор, я рискну поставить оперу вашего сына.

– Но только что вы объясняли задержку болезнью певиц.

– Не стоит так волноваться, господин Моцарт. Неделя– не так много. Поставлю «Добрую дочку» и тут же примусь за вашу оперу.

Однако после «Доброй дочки» Афлиджио начал репетировать еще одну оперу Пиччинни. А поспешивший в театр Леопольд обнаружил, что переписчику вообще приказано прекратить работу над партитурой «Мнимой простушки» и что оперу никто и не думает ставить.

Леопольд потребовал у импресарио объяснения, и тот сказал:

– Все очень печально. Певцы утверждают, что, хотя музыка прекрасно написана, она тем не менее мало сценична и петь ее невозможно.

– Но певцам нравится опера, они сами признавались в этом.

– Вы же знаете певцов. Они просто не хотели вас обидеть.

– Гассе и Метастазио утверждают, что опера моего сына лучше многих, уже поставленных в Вене.

– Вот пусть они ее и ставят.

– И это награда за все труды и талант моего сына?

– Я же предупреждал вас, сколь рискованно для двенадцатилетнего ребенка писать оперу. Ребенку, ничего не понимающему в любви.

– А как насчет ста дукатов, которые вы обещали заплатить?

– У вас есть мое письменное обязательство?

– Вы дали честное слово, господин Афлиджио. Афлиджио расхохотался.

– Венцы предпочитают иные зрелища, – сказал он, – Два моих бульдога, способные затравить зубра, привлекут куда больше публики, чем любая опера вашего сына. Кстати, этот аттракцион я сейчас и подготавливаю.

– Я пожалуюсь императору, – заявил Леопольд. Афлиджио внезапно разозлился:

– Ну и жалуйтесь, Моцарт, только потом пожалеете.

– Император выслушает меня. Императрица очень заинтересована в Вольфганге.

– Императрицу интересует любая новинка, при условии, что она ей ничего не стоит.

– Вы не останавливаетесь даже перед тем, чтобы порочить императрицу?

– Если вы не останавливаетесь даже перед тем, чтобы торговать собственным сыном…

– Торговать сыном! Да вы просто негодяй! – Леопольд задохнулся от ужаса и гнева.

– А вы глупец, – презрительно парировал Афлиджио. – Все говорят, что вы торгуете сыном в надежде разбогатеть.

Бешеная ненависть к Афлиджио охватила Леопольда, он способен был убить его, но в ужасе от брошенного ему обвинения не мог вымолвить ни слова.

– И знайте, если меня все-таки заставят поставить оперу вашего сына, то уж я позабочусь, чтобы ее осмеяли и освистали.

В эту ночь Леопольд не сомкнул глаз. Неужели он действительно торгует сыном? Ведь он так любит Вольфганга, а Вольфганг – его. И все же Афлиджио посмел обвинить его в этом…

На следующий день он сказал Вольфгангу, что постановка «Мнимой простушки» немного откладывается, после разговора с императором будет назначен новый срок, и посоветовал ему приступать к зингшпилю и мессе. Вольфганг явно огорчился, однако перечить Папе не стал. Леопольд всегда советовал, а не приказывал, но делал это тоном, не допускающим возражений. Может быть, это они и имели в виду?

– Ты не слишком огорчился, Вольфганг? – вдруг спросил Леопольд, хотя решил не касаться этого вопроса.

– Из-за чего? – Вольфганг думал, как лучше построить зингшпиль.

Леопольд замялся, боясь ответа.

– Вы имеете в виду вранье Афлиджио?

– Ты знаешь, что он врал нам, Вольфганг?

– Ну, конечно. Он только и делает, что врет.

– Тебе хочется сочинять зингшпиль и мессу? Вольфганг с жаром обнял отца:

– Ну, конечно же, Папа. Мне все равно, что сочинять, лишь бы сочинять музыку.

Леопольд с облегчением вздохнул. Афлиджио пытался подорвать его веру в себя, а Вольфганг позволил ему вновь обрести прежнюю гордость и радость. Как можно было доверять Афлиджио, этому низкому и подлому человеку? Леопольд крепко обнял сына.

На следующий день Леопольд попросил аудиенции у императора. Он получил ее и через неделю представил Иосифу II пространную жалобу на графа Афлиджио. А Хагенауэру написал:

«Его величество был ко мне чрезвычайно милостив и заверил, что справедливость будет восстановлена. Он обещал приказать расследовать, дело, а Афлиджио заплатить сто дукатов, которые тот задолжал нам за оперу. Кроме того, я требую оплаты расходов, вызванных задержкой постановки оперы, и надеюсь, что это будет скоро улажено».

Состоялись премьеры двух опер Пиччинни, а затем появилось объявление о грандиозном великолепном зрелище с участием свирепых зверей в постановке несравненного импресарио графа Афлиджио, но вопреки надеждам, появившимся у Леопольда после аудиенции у императора, этот театральный деятель никак не давал о себе знать.

Встревоженный Леопольд решил обсудить все с Готфридом ван Свитеном.

– Наверное, это Глюк повлиял на императора, – сказал Леопольд, на что ван Свитен ответил:

– Сомневаюсь. Хотя его последнюю оперу «Альцеста» и считали успешной, она не сделала полного сбора – одна из причин, почему оперный театр передали Афлиджио. Нет, Глюк тут ни при чем.

– А что же князь Кауниц? Я думал, он обладает куда большим влиянием.

– Все это так. Но император не собирается вкладывать деньги в постановку оперы. И поскольку Афлиджио тратит свои средства, какими бы путями он их ни добывал, ни император, ни князь Кауниц ничего с ним поделать не могут.

– А если я поговорю с самой императрицей?

– Не надо.

– Она любит Вольфганга. И всегда с ним ласкова.

– До тех пор, пока ей это ничего не стоит.

Леопольд не последовал совету ван Свитена. Успех одноактного зингшпиля «Бастьен и Бастьенна», написанного Вольфгангом по заказу доктора Месмера на сюжет «Деревенского колдуна» Руссо, вдохновил его па дальнейшую борьбу против Афлиджио. Ибо не успела еще кончиться ария, открывающая эту незатейливую сказочку из деревенской жизни, как доктор Месмер повернулся к сидевшему рядом Леопольду и воскликнул:

– Это же музыка! Настоящая музыка! Неужели ему только двенадцать лет!

– Да!

– Удивительно! Просто удивительно!

Дифирамбы «Бастьену и Бастьенне» гремели по всей Вене, а тем временем Вольфганг удостоился еще одной похвалы от императрицы и венского архиепископа, присутствовавших на освящении церкви при сиротском приюте.

Императрица похвалила Вольфганга за благочестие, и Леопольд решил, что теперь-то его враги будут посрамлены. Мария Терезия была в прекрасном расположении духа, растроганная и просветленная, как и сам Леопольд.

– Ваше величество, есть ли надежда, что «Мнимая простушка» будет поставлена? – отважился он.

– Надежда? – переспросила она.

Почему она так нахмурилась? Собравшись с духом, он продолжил:

– Да, надежда. Разве вы не согласны, что маленький Вольфганг написал чудесную музыку?

Мария Терезия ничего не ответила, но, обратившись к Паргамеру, поздравила его с отличным исполнением торжественной мессы.

– Благодарю вас, ваше величество, – поклонился отец Паргамер, – это все потому, что Вольфганг Моцарт дирижировал сиротским хором с такой старательностью и благоговением.

– Благоговением! – Она задумалась, словно стараясь вникнуть в смысл слова.

Леопольд заколебался. Он не чувствовал в Марии Терезии искреннего расположения. Ему вспомнился разговор с графиней Тун! «Мария Терезия – это сочетание противоположностей. Она обожает своих детей и в то же время бессердечно устраивает их браки, руководствуясь исключительно политическими соображениями и нисколько не считаясь с их чувствами. После смерти мужа она погрузилась в глубокий мрак, по четыре часа в день молится о спасении души, но стоит только Иосифу пойти против ее воли, она тут же превращается в настоящего деспота. У них одна лишь общая черта: оба терпеть не могут тратить деньги. И это движет всеми их поступками». – «Но я думал, музыкальный вечер у ван Свитенов сыграет какую-то роль. Ведь как-никак доктор ван Свитен спас ей жизнь, когда она болела оспой». – «Она не забывает об этом. И благодарна ему. Но не настолько, чтобы затратить деньги на постановку оперы, сочини ее хоть сам ван Свитен».

И все же, когда Мария Терезия погладила Вольфганга по голове и ласково посмотрела на него, Леопольд не удержался.

– Ваше величество, музыка маленького Вольфганга всегда исполнена благочестия, – сказал он. – Даже его оперная музыка.

– Опера находится в ведении моего сына, – неожиданно резко и высокомерно ответила императрица. – Но за музыку, которая исполнилась здесь, мальчик получит подарок.

Неприязненный тон Марии Терезии не на шутку обеспокоил Леопольда; в тревоге прошло несколько дней, пока не был получен щедрый подарок. И тем не менее и Афлиджио и все остальные словно забыли о. «Мнимой простушке». В Вене много говорили о чести, которую оказала императрица Моцартам, почтив своим присутствием мессу, но новых заказов они не получали. Поэтому через шестнадцать месяцев после того, как они покинули Зальцбург, Леопольд решил вернуться домой.