Текст книги "День рождения"

Дей Кин
День рождения

Глава 1

Я впервые подходил к блоку смертников. Не нравилось мне все это. Не нравилась атмосфера. Не нравился запах. Даже солнце Флориды казалось другим через оконную решетку. Это, впрочем, не был сам блок смертников. Это был ряд из трех камер, примыкавших к блоку приговоренных к смерти.

Я переложил букет душистого горошка в левую руку. Моя правая рука была вся в поту. Я вытер ее о брюки. Надзиратель с толстым лицом пояснил:

– Мы не сажаем девиц в блок. Понимаете ли, там полно придурковатых скотов. Если такую красотку как Пел посадить с ними рядом, они с ума сойдут от того, что им не удастся влезть на нее. – Он подтолкнул меня локтем. – Вы понимаете, что я хочу сказать?

Я ответил, что понимаю.

Две первые камеры были пусты. Надзиратель открыл третью. Мантиновер лежала на спине, прикрыв рукой глаза. Ее серое арестантское платье, очевидно, село при стирке и теперь плотно облегало тело. Тугие груди готовы были порвать ткань. С первого взгляда казалось, что под платьем, на котором местами темнели пятна пота, ничего больше нет, кроме самого тела.

– Хороша, а? – шепнул надзиратель.

– Хороша.

– Эй, Пел, проснись, – сказал он.

Показалось, что слова, выпавшие из его рта, стали карабкаться на спящую женщину подобно похотливым тараканам.

– Тут кое-кто пришел поговорить с тобой от твоего адвоката.

Он взглянул на мой пропуск.

– Его зовут Джеймс А.Чартерс.

Пел Мантиновер села и тыльной стороной ладони откинула упавшие на глаза волосы. Платье при этом движении приподнялось и обнажилась часть бедра кремового цвета. Она заметила, что надзиратель уставился туда и предоставила ему возможность поглазеть.

Шесть месяцев тюрьмы укротили ее. Это уже не была та коричневая фурия, которая обливала грязью прокурора и доставила ему столько неприятностей. Она высказала все, что думала, в присутствии публики и судье с красным носом, и присяжным, которые слушали ее с поджатыми губами и со злым блеском в глазах. Их больше трогало то, что Пел призналась в нарушении седьмой заповеди, чем сами обстоятельства дела.

Это не пошло на пользу Пел. И на самом процессе, и потом меня больше всего бесило то, что мэтр Кендалл, считавшийся великим адвокатом, даже и не попытался объяснить суду причины столь бурного поведения своей подзащитной. Я прекрасно понимал, что должна была чувствовать Пел: именно это в подобных обстоятельствах должна была чувствовать любая другая женщина. Убивала она Джо Саммерса или не убивала, но ведь жила-то она с ним по любви. А главный адвокат уж слишком часто называл ее падшей девицей.

– Как вы себя чувствуете, Пел? – спросил я у нее.

Улыбка у нее получилась жалкой. Но ямочка была на месте.

– Не очень, мистер Чартерс.

Я прочел вопрос в ее больших черных глазах и отрицательно покачал головой.

– Плохие новости.

– Кассационная жалоба отклонена?

– Да. Мистер Кендалл сказал, что сделал все, что было в его силах, и теперь все зависит от губернатора.

К ней вернулась прежняя агрессивность.

– Но ведь я не убивала Джо. Эта падлюка соседка все врет. Она не могла слышать, как мы ругались. Когда я вошла в дом, Джо был уже мертв!

Что было ей сказать? Что я расстроен? Я ничего не мог для нее сделать. Я не был великим адвокатом. Я вообще не был адвокатом. Я был всего лишь подмастерьем адвоката. Старшим мальчиком на побегушках. Кендаллу стоило только пошевелить пальцем, и я уже был в пути.

Подите сюда. Подите туда. Постарайтесь раскопать свидетеля защиты по аварии на Четвертой улице. Отнесите это досье судье Харнею. Пойдите объявите Мантиновер, что она приговорена к смертной казни. Принесите мне сэндвич с ветчиной и, ради бога, не забудьте в этот раз про горчицу.

И все – за семьдесят два с половиной доллара в неделю в возрасте тридцати пяти лет. И будь доволен тем, что имеешь работу.

– Я знаю, что это жестоко, малышка. Это просто паршиво, – сказал я.

– Сколько времени мне осталось?

– Две недели. На вашем месте, Пел, я бы направил письмо губернатору не теряя ни минуты. Изложите ему вашу версию этой истории.

Глаза Пел потемнели. Она безнадежно покачала головой.

– Это ничего не даст.

Она расправила складки платья на груди.

– Я ведь нечестная женщина, правда? Я жила с мужчиной, которого любила, не имея на это разрешения, написанного на гербовой бумаге.

Она пожала плечами.

– Каждое утро я ходила в церковь, у меня никогда не было в жизни другого мужчины, но все это – не в счет. Я пела и танцевала в кабаре, значит я дурная женщина. А мистер Кендалл даже не попытался объяснить им, что это не так. Он взял мои деньги и, если хотите знать мое мнение, бросил меня на растерзание львам.

Я был такого же мнения. Это мнение сложилось у меня с самого начала процесса. Но не сказал этого, так как должен был подумать о Мэй. Кендалл, согласен, подлец, но он был моим патроном. Я еще не выплатил за дом, да и бифштекс стоил восемьдесят два цента за фунт: я не мог рисковать своим местом. Кендалл – старый лис. У него всюду были свои люди, и я подозревал, что этот тучный надзиратель был из их числа.

– Напишите письмо губернатору теперь же, – повторил я.

Потом я вспомнил о букете, который принес, и протянул его ей.

– Это вам. Я подумал, что вам понравится.

Пел уткнулась лицом в душистый горошек. Когда она подняла голову, на губах была улыбка, а глаза были полны слез. Я впервые увидел ее плачущей.

– Может быть все устроится, – произнесла она совсем тихо. – Все-таки мир не без добрых людей. Большое спасибо, мистер Чартерс. Вы женаты?

– Да, женат, – ответил я.

Пел по-прежнему сидела на топчане. Она поднялась и поцеловала меня. В губы, но без страсти, нежно. И погладила меня по щеке.

– Передайте от меня миссис Чартерс, что ей очень повезло.

Она снова спрятала лицо в букет цветов. Теперь не было сомнения, что она рыдала.

– Очень мало вещей в моей жизни приносили мне такую радость.

Жирный надзиратель смотрел на меня безумными глазами. Я чувствовал себя идиотом.

– Свидание окончено, – сердитым голосом заявил он.

– До встречи, Пел, – сказал я ей.

И вышел из камеры. Я был рад уйти. Весь мой вклад в это дело был букет душистого горошка за пятьдесят пять центов.

До Сан Сити было далеко, и на улице стояла жара. К пяти часам ничего не изменилось: воды залива были такими же голубыми, солнце по-прежнему палило город – маленькую рыбацкую пристань в девственном виде – с зелеными скамейками, с церквями, с шикарными отелями. На главных улицах, окаймленных пальмами, и на нескольких гектарах пляжей еще было полно народа: молодежь и старики, продавцы лотерейных билетов, туристы, приехавшие из сорока восьми штатов, кичливые любители бейсбола, проводящие весеннюю тренировку.

Я остановил машину у бара «Фламинго», принадлежащего Келли, съел на обед только пару сосисок и взял кружку пива. Я хотел к вечеру быть голодным. Мэй, конечно, приготовит хороший ужин. Она всегда так делала в день моего рождения. На ужин будет, без сомнения, жареный цыпленок и шоколадный торт домашнего приготовления, покрытый сантиметровым слоем мороженого.

Я улыбался в кружку, думая обо всем этом. Мне было тридцать пять лет, но с материальной точки зрения положение мое было не блестящим. Но одну мечту я все-таки претворил в жизнь: во всем Сан Сити, включая чопорный «Кантри Клаб», не было второй такой женщины, как моя Мэй. Даже теперь, когда ей исполнилось двадцать семь лет, мужчины смотрели ей вслед с раскрытыми ртами.

Келли выставил бутылку пива трем так называемым чемпионам, а потом спросил меня, чему я улыбаюсь.

– Хорошее настроение, вот и все, – ответил я. – Сегодня день моего рождения.

– Понятно, – бросил он.

Он колебался. Какое-то время мне казалось, что он хочет угостить меня сосисками с пивом. Он от этого не обеднел бы: я обедал у него каждый день, то есть шесть раз в неделю, что составляло двести девяносто обедов в год.

Но он этого не сделал.

– Раз так, поздравляю, – сказал он мне и сгреб деньги, которые к выложил на стойку бара.

Я допил пиво и направился к выходу. Келли ничего мне не должен. И я от него ничего не ждал. Однако, настроение было испорчено. Это еще раз показало, кем меня считали в городе: Келли выставил пиво трем игрокам, которые могли бы прославиться потом, а я был всего-навсего Джимом Чартерсом.

Контора находилась на противоположной стороне улицы. Кендалла на месте не оказалось.

– Не знаю, где он, – сказала мне Мэйбл. – Его не было здесь с обеда. Он вернулся несколько минут назад, но снова ушел. Как Мантиновер восприняла эту новость?

– А как бы ты восприняла это на ее месте, – спросил я в ответ, – если бы тебе оставалось жить две недели, а у тебя было впечатление, что тебя надули?

Мейбл была всецело предана Кендаллу. Почти все женщины были ему преданы.

– Джим, что значат эти инсинуации? Тебе не стыдно? Ты же прекрасно знаешь, что мистер Кендалл сделал для нее все, что мог. – Чопорным жестом Мэйбл приподняла воображаемые юбки как бы для того, чтобы не запачкаться в грязи. – Я уже не говорю о том, что Пел не была замужем за Саммерсом, – добавила она.

Я остановился в дверях и закурил сигарету.

– Послушай, сокровище мое, если бы через две недели посадили на электрический стул всех тех женщин, которые переспали с мужчинами, не будучи замужем за ними, на кладбище было бы отправлено столько женщин, что мужчинам Сан Сити пришлось бы заняться самообслуживанием.

Сказав это, я отправился на розыски Кендалла. Его не оказалось ни в «Чаттербоксе», ни в баре «Зеркало», ни в комиссариате полиции. Хотя это и было маловероятно, но на всякий случай, если он отправился в юридическую библиотеку, я решил зайти во Дворец правосудия. Шел уже шестой час. Большинство служащих суда уже ушли домой.

Том Беннер, судебный исполнитель при судье Уайте, уже закрывал дверь кабинета судьи. Он окликнул меня.

– Эй, ты! Я ждал тебя целый день и уже чуть было не ушел. Иди сюда.

Он вошел в кабинет, открыл шкаф для хранения дел и вытащил оттуда бутылку «Бурбона». К горлышку бутылки была прикреплена карточка, на которой было написано:

Джиму. С днем рождения.

Сотрудники и сотрудницы Дворца

правосудия.

Беннер протянул ее мне.

– Что это вас разобрало? – спросил я его.

Он улыбнулся.

– Не знаю. Следует, очевидно, полагать, что тебя все-таки любят.

В первый раз кто-то, кроме Мэй, делал мне подарок. У меня перехватило горло.

– Спасибо. Большое спасибо. Спасибо всем, кто сбросился на подарок.

Я спросил у Беннера, найдется ли у него время, чтобы пропустить по стаканчику. Он ответил, что для такого дела у него всегда есть время. Я снял со стены у фонтанчика для питья два картонных стаканчика и открыл бутылку. В этот момент в коридоре послышался стук каблучков. Беннер выглянул из кабинета и улыбнулся.

– Все в порядке. Наливай. Это Лу.

Стук каблучков прекратился. В дверях стояла Лу Таррент и смотрела на нас. Она была секретаршей шерифа. Двадцать лет, красива, полна жизни, с фирменными ножками и с телом, которое заставит побледнеть любую фотомодель с обложки иллюстрированного журнала. Но Лу вовсе не была легкодоступной. Ходили, правда, слухи, что она может запросто отдаться тому, кто ей понравится, а я ей нравился. Я это давно знал. Но я был женат и ограничивался тем, что изменял жене мысленно.

– Постойте-ка, что тут происходит? – улыбаясь спросила Лу.

Улыбка у нее была так же хороша, как и все остальное.

– Сегодня у Джима день рождения, – пояснил Беннер. – А ты, будто и не знаешь, коварная! Ты ведь дала двадцать пять центов на бутылку.

Лу нисколько не смутилась.

– Ну, так в этом случае я возмещу свои убытки, – подмигнув, сказала она.

Я принес третий стаканчик и плеснул в него виски. Беннер поднял свой:

– С днем рождения!

– Аминь, – добавила Лу и прижалась ко мне.

Соприкосновение наших тел доставило мне удовольствие. Я наполнил стаканчики, потом еще. Держа стаканчик в руке, у по-прежнему прижималась ко мне.

– Я не должна быть сейчас здесь, – сказала она. – У меня свидание с твоим патроном… ужин. Мы должны ехать на машине к Стиву, в «Растик Лодж», и он…

Лу замолчала и уставилась на дверь. Я повернулся, чтобы узнать, в чем дело. На пороге стоял Кендалл. Высокий, загорелый, с посеребренными сединой висками, он был очень привлекателен.

– И вы только теперь вернулись от той женщины, которой должны были передать мое послание? – спросил он.

У него был такой вид, будто бы говорил он не со мной, а с грязью, прилипшей к ботинкам. Меня это бесило.

– Нет, – ответил я ему. – Я вернулся оттуда больше часа назад.

Он прекрасно об этом знал, так как уже успел поговорить с Мэйбл.

– Понятно, – промолвил он. – Значит, пьем в рабочее время?

– Нет, не в рабочее время, – раздраженно ответил я ему. – Я пришел после пяти. Я вас искал…

– В бутылке?

Прежде, чем ответить, я посчитан до десяти.

– Послушайте, мистер Кендалл, не придирайтесь ко мне. Вот уже три года, как я выполняю за вас черновую работу. И никогда не скандалю. Я держусь за свою работу. Но…

Кендалл покачал головой.

– У меня вы больше не работаете, Чартерс.

Вытащив из кармана бумажник, он отсчитал несколько билетов, положил их на стол и придавил сверху полудолларовой монеткой.

– Здесь за прошедшую неделю и за две недели вперед. Не утруждайте себя завтра выходом на работу.

Приятная теплота виски моментально испарилась. Я с тревогой подумал о выплатах за дом, за электроплиту и за холодильник.

– Но, однако, мистер Кендалл… Что это означает? Ну выпил я стаканчик-другой, хорошо. Мне тут подарили бутылку в день рождения. И я…

– Уже шестой час, – сказал Кендалл, как будто я больше не существовал, и взял под руку Лу. – Я думаю, нам пора.

Я чуть было не схватил его за руку. Ну нет, лучше сдохнуть, чем умолять.

– Что ж, если вам так больше нравится, пусть так и будет.

Кендалл увлек Лу в коридор и они удалились.

– Извини, что так получилось, Джим, – сказал Беннер и тоже ушел. Я взял со стола деньги. Сумма была точной, до цента. Ровно сто девяносто семь долларов пятьдесят центов.

Я проглотил комок, стоявший в горле. Что я скажу теперь Мэй? Хорошенький подарок в день рождения!

Глава 2

На улице стало чуть прохладнее. Туристы, занимавшие зеленые скамейки, переместились к северной части Центральной улицы, чтобы погреться в последних лучах заходящего солнца. Я направился к машине. На ветровом стекле под дворниками была квитанция на уплату штрафа. Я выдернул ее и сунул в карман. Еще доллар потерян; сплошное невезение. Джеймс А.Чартерс, он же – «Джим Как Все». Вытирайте об него ноги. Он это обожает…

Трогаясь, я слишком резко вывернул руль и в меня чуть было не врезалась проезжавшая мимо машина. Тормоза обеих машин работали исправно.

– Эй, сосиска, поучись водить машину, – сказал я деревенскому парню, сидевшему за рулем.

– Смотри куда едешь, кусок дерьма!

Он за словом в карман не лез.

Проехав метров пятьсот, я остановился на красный свет светофора. В ожидании зеленого я стал анализировать свое положение.

А положение было, прямо скажем, никудышное. Я не знал куда податься. Ехать домой хотелось так же как броситься в воду. Было бы очень жестоко объявить Мэй о том, что Кендалл меня уволил. Ста девяноста семи долларов хватит недели на три. Но что будет, если за эти три недели я не найду работы?

Бутылка, которую я сунул в карман пиджака, давила на ребра. Я отвернул пробку и хлебнул виски. А ведь мог получиться такой день рождения! Лу была просто великолепна. Но мысли о Лу не давали решения проблемы: надо было думать о Мэй. Не было никакой необходимости страдать нам обоим. Может быть, ей лучше и не говорить о том, что я потерял место! Я мог бы отдавать ей еженедельно по семьдесят два доллара на оплату за дом и на ведение хозяйства как будто ничего и не произошло. Так можно было бы протянуть три недели. А что потом?

Пока я ломал голову над этим вопросом, светофор мигнул желтым, зеленым, и я снова стоял перед красным светом. Я решил, что будет неправильно, если я ничего не скажу Мэй. Но и не было необходимости говорить ей об этом немедленно. Я не станупортить ей настроение перед ужином по случаю моего дня рождения. Она, вероятно, провела весь день у плиты, чтобы приготовить хороший стол, и я должен иметь довольный вид.

Я ей все расскажу потом, когда мы ляжем спать, и я смогу ее обнять и успокоить, если она заплачет.

Подъехав к нашей улице, я, как обычно, сбросил скорость. На лице была целая орава ребятишек; они играли с мячом, прыгали через скакалки, крутили педали трех– и двухколесных велосипедов, толкали машинки, тащили повозки или просто прыгали на месте и вопили. Словом, они веселились, как сумасшедшие.

Я не смог сдержать улыбки. Только взглянув на улицу, я уже почувствовал себя лучше. Улица напоминала красочную почтовую открытку, на которой преобладали желтый, зеленый и красные цвета. Малыши были упитанные и ухоженные. Все дома были похожи, но люди каким-то образом их различали. Газоны, пальмы и живая изгородь хорошо вписывались в пейзаж. Наш газончик был самым красивым – одному богу известно, сколько мы с Мэй вложили в него трудов. Домик тоже выглядел неплохо. Ничего, как-нибудь улажу с выплатой за него.

Когда я въехал на нашу аллею, ко мне подъехал Марти Файн – один из тех ребят, кого я катаю на машине по субботам после обеда. На руле его велосипеда висела бейсбольная перчатка.

– Здравствуйте, мистер Чартерс, – крикнул он мне и широко улыбнулся.

– Здравствуй и ты.

Так, вроде бы пустяк, а на душе полегчало. Уж во всяком случае малыши-то меня любили. И Мэй тоже любила. И ребята из Дворца правосудия – тоже. Не считая уже Лу.

Я припарковал машину. Мэй разговаривала во дворе с соседкой, миссис Шелли. Даже со спины было видно, как Мэй хороша. Свежестиранное платьице облегало ее, как перчатка, шелковистые, золотого цвета волосы были словно живые, спина – прямая и гибкая. Голые стройные ноги покрыты загаром.

– А вот и старичок приехал, – сказала она. – Пока, Гуэн.

– Добрый вечер, Джим, – кивнула мне Гуэн.

Я ждал, что она сейчас добавит «С днем рождения тебя». Но ничего подобного. Хотя Гуэн знала об этом, потому что ее Боб тоже родился шестого, но февраля.

Когда я вышел из машины, Мэй была уже в гараже. Она приблизила ко мне лицо.

– Дорогой, я так рада, что ты приехал. Трудный выпал денек, да?

Ее нежные губы пахли свежестью.

– Да не очень.

Обняв за талию, я увлек ее к дому.

– Большую часть дня пришлось ездить. Надо было сказать Мантиновер, что кассационная жалоба отклонена.

Лицо Мэй напряглось.

– И этот негодяй, Кендалл, именно тебе поручил эту грязную работу! Как она это восприняла, Джим?

Я пожал плечами.

– Ну как она могла это воспринять? Она ведь в блоке смертников. Плохи ее дела.

Стол был уже накрыт, но я не нашел на нем ничего, что говорило бы о праздничном ужине. Мэй не выставила ни красивых рюмок, ни новых тарелок. На подносе для сладкого лежало несколько паршивых печений. Цыпленком на кухне и не пахло.

– Бедная девочка, – сказала Мэй. – Как только я о ней подумаю, мне становится не по себе.

Она погладила мою руку, лежащую на ее талии.

– Пойди, помой руки, дорогой. Сейчас подам ужин.

Моясь в нашей крохотной ванной комнате, я задавал себе вопрос: неужели Мэй забыла про день рождения? А может, ей вообще на это наплевать? А может быть, она считала, что мы уже староваты для подобных развлечений. Я посмотрелся в зеркало. За последнее время я, и впрямь, как-то постарел. Появились залысины, лоб избороздили морщины, и я начал принимать вид хронически озабоченного человека, старающегося растянуть каждый доллар.

Когда я вернулся на кухню, Мэй клала на блюдо сероватые куски печенки и вареный картофель. Печенка на вид была несъедобной. Мэй подтвердила мои опасения.

– Боюсь, что печенка немножко жестковата, – сказала она. – Это – бычья печенка. По нынешним ценам мы не можем позволить себе купить телячью печенку.

Я почувствовал, что во мне закипает раздражение.

«Точно! Ну давай, продолжай, – подумал я. – Докажи мне, что я – неудачник, что не могу даже заработать на приличную еду для семьи».

Итак, я не ошибся: Мэй забыла про то, что сегодня – мой день рождения, но решил, что лучше умру, чем напомню ей об этом.

– Раскладывай пока по тарелкам, – сказал я ей. – Пойду включу дождевальную установку.

– Хорошо, Джим, – с улыбкой ответила Мэй.

На улице было уже совсем темно. Я взял из машины бутылку, отхлебнул из нее, не стесняясь, и затем открыл кран. На газоне я увидел большое коричневое пятно, которого утром не было. Тут еще и кроты суются, куда их не просят!

Печенка на вкус была еще более жесткой, чем на вид. Мэй говорила без умолку всякую ерунду: «Картерсы купили в кредит складной диван; у Гуэн Шелли сломалась стиральная машина, а в ней осталось шесть простыней; малыш у Бенсонов заболел коклюшем; заметил ли я на газоне кротов?»

Мною понемногу овладевала ярость. Если бы мне позволяли средства, я бы пригласил Мэй в «Чаттербокс» или в «Зеркало», и она бы вспомнила, конечно, что сегодня мой день рождения. Кендалл, разумеется, частенько бывал в этих заведениях. А вот Чартерсы – не были ни разу. Чтобы туда сходить, нам надо было бы больше месяца жить в режиме строжайшей экономии. К тому же сэкономленные таким образом деньги лучше было бы использовать на оплату по моему страховому полису или для оплаты счета за электричество.

– Извини за печенку, Джим, – сказала Мэй.

Я ответил, что это не имеет значения. Я тайком следил за Мэй и спрашивал себя, как такому сухофрукту, как я, удалось жениться на столь красивой женщине. Мэй была создана для мехов и жемчужных ожерелий. Когда-то я думал, что благодаря мне она все это будет иметь, но результат был таков: прошло уже десять лет. Мэй постоянно носила четырехгрошовые платья, жила в коробке для галет и ела бычью печенку в мой день рождения, про который она к тому же – дальше ехать некуда – забыла.

Под предлогом необходимости перемещения дождевальной установки я отлучился, чтобы перекинуться парой слов с бутылкой.

Пел сказала, что Мэй повезло с таким мужем, как я. Умрешь от смеха.

Мэй догадалась, что в машине было виски. Я понял это по тому, как она на меня посмотрела. Она чуть было со мной об этом не заговорила, но потом передумала.

Я заставил себя съесть свою порцию печенки. Десерта не было. Мэй начала мыть посуду. Я развернул газету, но даже не взглянул в нее. Я прислушивался к побрякиванию посуды на кухне, слышал жужжание дождевальной установки и писк комаров, пытавшихся проникнуть в дом сквозь сетки на окнах.

Выпитый виски начал давать о себе знать. Обычно я от спиртного расслабляюсь и прихожу в радостное и веселое настроение. Но сегодня виски вызывал во мне раздражение. Я представил Кендалла и Лу у Стива (в «Деревенской таверне») сидящими за прекрасным столом перед толстыми, как Библия, отбивными. Я так и не смог сводить Мэй к Стиву. Это невозможно сделать, получая в неделю семьдесят два с половиной доллара, каждый из которых был уже заранее неоднократно подсчитан и имел свое предназначение.

Мэй кончила возиться с посудой и принялась наводить порядок в столовой. Я твердо знал одно: пусть мы были бедны, но если бы за чистоту брали на небо, то для Мэй следовало бы зарезервировать там, наверху, почетное кресло. Закончив уборку, Мэй подошла ко мне и присела на подлокотник моего кресла.

– Что с тобой сегодня, милый, почему ты так молчалив? Почему я так молчалив?

На меня вдруг напало раздражение. Мне надо было выговориться.

– Кендалл вышвырнул меня вон.

Она застыла.

– За что?

– Мне он этого не сказал. Просто заплатил то, что был должен заплатить и сказал, чтобы я не утруждал себя завтра утром выходом на работу.

Я ожидал криков, но их не было. Мэй просто взяла мою руку и сжала ее изо всех сил.

– Не расстраивайся, дорогой. Выкрутимся.

– Каким же образом?

– Не знаю. Найдешь другую работу. Я в этом уверена. И потом, нас же двое.

Я сделал попытку обнять ее, но она мягко отстранила меня.

– Нет. Не сейчас, Джим. Ты же знаешь, чем все это закончится.

Еще лучше. Я уже и не мог ее обнять в свой день рождения после десяти лет супружеской жизни! Она чмокнула меня в губы.

– Потерпи.

– Ну, конечно, потерплю, – согласился я и вышел, чтобы передвинуть дождевальную установку.

Было темным-темно. Малыши давно уже разошлись по домам. Цикады и лягушки исполняли свою разноголосую ночную симфонию. Я допил то, что оставалось в бутылке. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным. Стоя у гаража, я смотрел, как Мэй ходит взад-вперед по салону.

Я лишился места. Нам угрожала потеря дома. А что сделала она? Ничего! Единственное, на что ее хватило, это сказать «Нас же – двое» и оттолкнуть меня, когда я захотел ее приласкать. А вот теперь она спокойно вытряхивает пепельницы, будто ничего и не произошло. Будто у нас в банке лежат пять тысяч долларов, хотя нам пришлось занять накануне двести восемьдесят долларов на покраску нашего «Форда-39» и на наварку протекторов на шины.

Я попытался высосать из бутылки еще что-нибудь, но она, увы, была пуста. Мне вдруг смертельно захотелось пива, целую бочку пива. Я чуть было не сел в машину, но передумал. Машину могла услышать Мэй, и тогда она задала бы мне на орехи. Она сказала бы, что на пиво денег у нас нет тоже, особенно теперь, когда я потерял работу. Борясь с печеночной отрыжкой и слегка пошатываясь, я направился прямиком через газон. Мэй вышла на веранду. Я слышал, как она позвала меня с беспокойством в голосе:

– Джим, ты где? Что ты делаешь в темноте? Ну же, Джим, иди домой!

Я не ответил и продолжал свой путь. Пошла она к чертовой матери! Она даже не помнит, что сегодня мой день рождения. Пусть убирается к чертям со всем остальным!

Я соображал с хитростью пьяницы. Если я не вернусь домой, Мэй, без сомнения, отправится искать меня в «Сэндбар». В те редкие вечера, когда мы позволяли себе чуть расслабиться и пропустить по рюмочке, мы всегда шли смотреть телевизор в «Сэндбар». Точно так же поступали и все наши соседи, ибо никто из нас не мог позволить себе купить телевизор. Я, не останавливаясь, прошел мимо «Сэндбара» и направился в столовую «Кантри Клаба». Там я опорожнил залпом три бутылки пива, которые вызвали еще большую жажду. Мне нужна была еще бутылка «Бурбона». Пятьсот бутылок «Бурбона». Много «Бурбона», чтобы утопить в виски Джеймса А.Чартерса.

Перед «Кантри Клабом» на красный свет остановилось такси, и я в него сел.

– Куда едем? – спросил шофер.

– Отвезите меня на карниз.

Мне хотелось увеличить расстояние между мной и Мэй. Шофер не надеялся на такой длинный пробег и был явно очень рад.

– С удовольствием, мистер. А куда именно на карнизе?

Я назвал первый пришедший на память бар.

– Попробуем для начала в «Оул Свимминг Хоул».

Шофер сделал разворот. Когда мы проезжали мимо «Сэндбара», я увидел, как у входа в него остановился «Шевроле» Боба Шелли. Из «Шевроле» вышла Мэй и вошла в «Сэндбар». Мне показалось, что она плакала. Мне стало как-то не по себе. Я не хотел, чтобы Мэй плакала. Я ее любил. Но с другой стороны, она должна была вспомнить, что сегодня мой день рождения. Ведь стоило ей сказать мне просто: «С днем рождения, милый», поцеловать меня от всего сердца, и мне ничего больше не было бы нужно.

Ну что поделаешь, коли я – подонок, неудачник в жизни! Видит бог, я делал все, что мог! Для нее в течение десяти долгих лет я работал, как собака. Вставал по звонку будильника и шел выполнять любую работу. И не роптал, потому что делал я это для Мэй. И вот доработался до того, что не имею права трогать ее в свой день рождения!

– Хотите немного поразвлечься, да? – спросил шофер.

– Так оно и есть, – с горечью ответил я.

Несмотря на то, что сезон еще только начинался, в «Оул Свимминг Хоул» было полно народа: мужчины в дорогих спортивного покроя куртках и в фланелевых брюках, праздные, сверкающие бриллиантами женщины. Почти все они были зажиточными туристами, спасавшимися от снега и холода. Чтобы пить в подобном месте, надо было быть богачом. Здесь выкладывали восемь долларов за порцию спиртного, стоившую у Келли тридцать пять центов.

Один из барменов «Оул Свимминг Хоул» был похож на Шеда Коллинза, с которым мы служили в одном полку. Я его не сразу признал – так он растолстел.

– Джим! Господи! Как я рад тебя видеть!

Ему удалось пожать мне руку и угостить меня виски (за восемь долларов).

– Ну, старик, как твои дела?

Похоже было, что это его и впрямь интересовало.

– Отлично, – соврал я. – Отлично, Шед.

И в доказательство своих слов я выложил на стойку бара бумажку в двадцать долларов с намерением пропить ее до последнего цента.

Затем все перемешалось. Я слушал оркестр в каком-то кабаке. В другом кабаке я танцевал с маленькой рыжеволосой особой, которая хотела во что бы то ни стало показать мне свою пляжную кабину, но которую (рыжеволосую особу) я потерял в толчее. Я катался в чьей-то машине, где смутно пахло морем, в компании, прости, господи, с петухами. Петухи голосили, а я чему-то радовался. Я разговаривал с кучей людей. Я съел порцию жареных омаров. Я снова пил. Потом – сплошной калейдоскоп. Здания, люди, звуки мелькали с перерывами, подобно заезженной пленке в старом кинопроекционном аппарате. В белой вспышке последнего кадра я различил голос, очень напоминавший голос Лу Таррент:

– Джим! Джим Чартерс! Ну и дела!

– Все в порядке, малышка? – крикнул я в ответ.

Потом я почему-то оказался прижатым грудью к стойке бара в «Бат Клабе», членом которого не состоял, в окружении шайки туристов, набитых деньгами. Один из них спрашивал меня, не думаю ли я, что когда-нибудь в графстве Пальметто будет принят закон, разрешающий игры.

– Меня это очень бы удивило, – подумав, сказал я ему в ответ. – В Сан Сити всем заправляют святоши. Они не пропустят закон, который мог бы лишить их куска сыра.

Почти все мужчины дико захохотали. Старый пузатый козел важно покачал головой.

– Да, с этой точки зрения я на эту проблему и не смотрел. Вы, видно, неплохо разбираетесь в местных делах, Чартерс.

Я холодно смерил его взглядом.

– А вы что думали? Я вам что, клерк какой-нибудь с зарплатой в семьдесят два доллара в неделю?

В этот самый момент пол вздыбился и больно ударил меня по лицу.