Текст книги "Мозг вне возраста. Протоколы и свидетельства людей, победивших Альцгеймер"

В эти годы помощь детям с домашним заданием тоже превращалась во все более непосильную задачу. Я часто теряла мысль, когда начинала исправлять их работы или пыталась вникнуть в задание. Я растеряла словарный запас, который имела раньше, и огорчалась, что не могу уже нормально писать. Скорость печати резко уменьшилась. Когда я была юристом, то печатала очень быстро, а после сорока лет мои пальцы больше не летали по клавишам. Иногда я не могла вспомнить код от ящичка в спортзале.

Я начала все чаще пропускать назначенные встречи – иногда у меня они были, хотя значительно реже, чем раньше. Я разумно объясняла себе, что я просто очень занятой человек. Но в результате я начала все больше беспокоиться о соблюдении расписания, полагаясь на различные календари или напоминания, которые позволяли держать все под контролем. За эти годы у меня образовались проблемы со сном, и, к сожалению, кофе, похоже, уже не взбадривал меня по утрам.

Меня волновало тогда, что каждый день после четырех дня я чувствовала умственную усталость без всяких причин. Я спрашивала себя: «Почему мой мозг так устает? Что со мной не так?» Но ответа у меня не было.

Вы можете подумать, что в определенный момент у меня в голове потухла лампочка, и начались проблемы с узнаванием лиц, или утратой навыка говорить на иностранных языках, или с усталостью мозга к вечеру, и я поняла, что у меня развивается деменция. Но все было не так. Во-первых, я не знала, что она может начаться в таком раннем возрасте. А во-вторых, я не знала, какие у нее симптомы. Я просто считала, что я старею, хоть и быстрее, чем мои друзья. Я решила, что причина трудности с языками и музыкой – недостаток практики. А может, у меня наступил период отрицания. Отрицание бывает сильной реакцией на проблему, которая (насколько я тогда знала) не имеет решения.

Более того, каждое когнитивное изменение из описанных мной выше шло крохотными шажками в течение почти десяти лет. В моем случае именно это сделало атаку болезни Альцгеймера особенно коварной. Когда вы заболеваете, то не видите прогресса болезни. Ситуацию также ухудшает то, что затуманенный мозг плохо распознает проблемы, а потому вряд ли подаст вам сигнал тревоги. Я способна идентифицировать эти изменения только сейчас, после восстановительного курса, когда я обрела ясность относительно того, какие ментальные навыки и когнитивные функции угасали. Если бы не выздоровление, я никогда не написала бы об этом.

Я помню, как в то время однажды слушала в машине интервью по радио и восхищалась способностью журналиста и гостя добродушно и с легкостью подшучивать друг над другом. Как им это удавалось? Неужели и я могла когда-то так делать? Что со мной произошло? Мне казалось, что между моим мозгом и внешним миром выросла стена, и требовалось много усилий, чтобы пробиться сквозь нее и просто задать вопрос или что-то сказать, не говоря уже о поддерживании осмысленного разговора. Если раньше участие в серьезном диалоге я находила легким и забавным, то сейчас это стало работой. Утомительной работой ума.

Хотя в то время я более всего хотела быть хорошей матерью для детей. И я счастлива, что могла тогда хотя бы обнимать и любить их. Я все еще могла забирать их из школы и расспрашивать о том, как прошел день. Я все еще ложилась рядом с ними перед сном и разговаривала с ними. Но я не помнила, что́ им нужно купить в супермаркете. В моей голове не держалось их расписание. Я не могла серьезно помогать им с домашней работой. И мне казалось, что я с трудом успеваю за темпом их жизни и в результате не могу на самом деле радоваться тому, что мы вместе.

Люди часто спрашивают меня, волновался ли в те годы мой муж. Что он замечал? Я отвечу, что он, как и я, понимал: что-то идет «не так», но не знал почему. Он видел, что усиливается моя проблема с узнаванием людей, и пытался помочь мне при общении с ними, но он не знал, что́ является причиной этой проблемы. Он замечал, что я становлюсь забывчивой, иногда пропускаю назначенные встречи (что было особенно не характерным для меня), но думал, что это из-за большой насыщенности нашей жизни. Он видел, что я очень устаю психологически, особенно к вечеру, но считал, что, наверное, так выглядит старение. Когда я говорила ему, что иногда чувствую спутанность мыслей или что у меня исчезла острота ума, он, ободряя меня, заявлял, что я еще слишком молода для деменции. Сейчас, оглядываясь назад, он вспоминает, что в те годы я стала медленнее думать и использовать меньше сложных слов, но тогда эти изменения трудно было заметить, потому что они происходили постепенно.

Честно говоря, я научилась довольно хорошо компенсировать то, что плохо работало. Моему отцу тоже было сорок-пятьдесят лет, когда у него начались нарушения. Мы оба находили оправдания для наших проблем, и мы оба всегда изо всех сил старались держаться, несмотря на снижение интеллекта. Мы не хотели, чтобы кто-то знал о том, что ум наш не тот, что раньше. В результате окружавшие меня люди понятия не имели, какую мучительную работу приходилось мне вести, чтобы казаться «нормальной». Все эти годы я была словно утка. Наблюдаете, как я плаваю по озеру, и думаете, что я все делаю отлично. Но если бы вы заглянули вглубь, то увидели бы, что я гребу лапками, как сумасшедшая.

Когда мне исполнилось 48 лет, произошли два события, которые наконец заставили меня понять, что, возможно, у меня проблемы. Однажды вечером я позвала собаку во дворе, но вместо того, чтобы произнести ее имя – Майзи! – я выкрикнула название блюда, которое ела на ужин: «Чили!» Вскоре после этого я везла детей в школу и уверенно объявила дежурному в пункте дорожных сборов, что у меня скидка, потому что я участвую в conference call (совещание онлайн), хотя надо было сказать car pool (служебный автомобиль). Все это могло показаться чем-то не очень значительным, как, возможно, оно и было, но я поняла, что должна задуматься. Раньше я никогда не допускала таких ошибок.

За несколько недель до этого моя мама смотрела пятичасовые местные новости и услышала о клинике, занимающейся профилактикой деменции. «Может, тебе следует провериться?» – осторожно предложила она. «Нет, – ответила я. – Пока еще нет. Возможно, через десять лет». Но после периода некоторых волнений по поводу «ментального старения» я вдруг поняла, что эти два события нужно расценивать как личную пожарную тревогу. Мне нужна помощь. Я сняла трубку телефона и позвонила в клинику деменции.

Я приехала на прием, надеясь узнать о профилактике деменции, и немного боялась насчет того, что может найти у меня доктор. Сидя в холле вместе с матерью, я видела пациентов на разных стадиях болезни Альцгеймера. Я ощутила себя молодой и несоответствующей этому месту, а также решила, что мой мозг в порядке. На первом приеме я упомянула о некоторых вещах: о проблеме распознавания лиц, о том, что чувствую «затуманенность мыслей» на рабочих совещаниях и что устаю. Тогда доктор предложил мне пройти длинный (несколько часов) когнитивный тест. Я думала, что он будет легким, но уже после первых вопросов поняла, что тест на самом деле трудный. «На каком мы этаже?» – спросил студент-медик, проводивший исследование. Я не могла вспомнить, поднимались мы на лифте или шли по лестнице. Я предположила: «На первом?»

Результаты были неоднозначными. Я набрала хорошие баллы за вопросы, которые, как сказали врачи, включали в себя большую долю проверки IQ (эти навыки, как мне объяснили, обычно остаются в норме до того, как заболевание начинает быстро прогрессировать). Однако в других частях теста, особенно в тех, которые не содержали ничего сложного, например в разделе кодирования, я показала намного более слабый результат, как и ожидалось, но он все же не был таким низким, чтобы немедленно бить тревогу (ниже среднего, но не 10 %). Доктор сказал, что, поскольку он не может сказать, «нормальны» ли такие неровные результаты для меня, нам нужно взять этот тест за точку отсчета и каждые шесть месяцев повторять исследование и наблюдать, будут ли дальнейшие изменения.

Затем доктор рекомендовал мне сделать генетический тест, чтобы посмотреть, есть ли у меня ApoE4 – ген, характерный для болезни Альцгеймера. Я сначала отказалась. Я думала, что нет никакого смысла в знании того, имею ли я этот ген, раз все равно ничего нельзя сделать с этим. Все, что доктор мог посоветовать мне тогда – это делать каждый день упражнения, следить за питанием или избегать определенных продуктов, что могло в лучшем случае задержать (на месяцы? на годы?) наступление болезни Альцгеймера. И к чему мне было беспокоиться о будущем больше, чем ранее?

Но я все же передумала и в конце концов сделала генетический тест. Вот, что меня в этом убедило: доктор сказал мне, что, если мы будем знать генетический статус, ему будет легче включить меня в испытание препаратов против болезни Альцгеймера, а ведь мне это рано или поздно понадобится.

Результат не мог меня удивить. Зная семейную историю и симптомы, я должна была понимать, что имею ApoE4. Но когда доктор сказал мне об этом, я испытала настоящий шок и ужас; я испугалась, потому что точно знала, что́ меня ожидает.

У моего отца изменения начались, когда ему было за сорок. И через двадцать лет он заметно «сдал». Он перестал использовать сложные слова и редко шутил. Где-то на этом пути он потерял любовь к чтению. Он прекратил писать медицинские статьи. Его мозг уставал во второй половине дня, а потому он изменил рабочий график так, чтобы уходить из кабинета сразу после обеда. Как же это не походило на папу, с которым я выросла, который обычно работал по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Его социальный мир сузился, а темы, на которые ему нравилось говорить, сократились до минимума. Затем наступила очередь вождения автомобиля. Оно стало провоцировать у отца тревожность. Он начал ездить исключительно в крайнем правом ряду. Поездка в новые места тоже стала огромной проблемой.

Я почти уверена в том, что в определенный момент жизни он понял: с ним что-то происходит. Но он предпочел оставить этот страх при себе. Да, так оно и было: он не хотел, чтобы кто-то переживал. Между тем в течение длительного времени мы, его семья, ни о чем не догадывались. Мы думали, что он просто устал, что это расплата за многолетнюю напряженную работу.

Затем, в возрасте шестидесяти семи лет, мой отец, человек, который всегда говорил, что будет лечить пациентов до 100 лет, решил, что пришла пора закончить медицинскую практику и переехать на соседнюю улицу. «Так будет лучше для твоей матери», – объяснил он.

К тому времени нам уже не нужно было спрашивать почему.

О своем генетическом тесте я рассказала лишь нескольким людям. В отличие от многих других заболеваний, о болезни Альцгеймера мало кто хочет говорить. Она становится будто клеймом, и я очень боялась, что, узнав, люди начнут сомневаться в моих способностях и суждениях. Что это означало бы для моего профессионального будущего? Но я все же поделилась секретом с близкой подругой, с женой брата, которая написала книгу о радикальных ремиссиях рака. Она была хорошо осведомлена о новых методиках лечения заболевания. Она сказала, что недавно натолкнулась на статью доктора Бредесена под названием «Лечение когнитивного упадка» (Reversal of Cognitive Decline), где говорилось о протоколе, который соблюдали десять человек с когнитивными нарушениями/или болезнью Альцгеймера и благодаря которому девять из них вылечились. Она отправила мне эту статью, и я впервые за все время обрела надежду.

Твердо настроенная задержать то, что я считала явным началом деменции – лучшее, на что я могла надеяться, – я решила соблюдать, как только могла, рекомендации доктора Бредесена, данные им для первой группы пациентов. Я подумала, что ничего не теряю и, если с помощью протокола я «куплю» время, чтобы побыть с мужем и детьми, это того стоит. Доктор Бредесен также писал в статье, что протокол «на самом деле хорошо», но не «идеально» подходит всем людям. Это мотивировало меня. Я помню свои мысли: «Не идеально, но на самом деле хорошо… Я могу попробовать».

И вот с того момента я начала делать следующее.

Я перешла на средиземноморскую диету[9]9
  Я перешел на средиземноморскую диету: обратите внимание, что разработанная нами диета KetoFLEX 12/3 имеет преимущества по сравнению с диетой MIND в том, что она способствует кетозу, который мы считаем определяющим фактором положительного результата у пациентов с деменцией; в ней нет молочных продуктов, ассоциирующихся с воспалением, а также злаковых, которые могут ассоциироваться с проницаемостью кишечника. К счастью, Дебора добилась успеха без адаптации ко всем компонентам KetoFLEX 12/3.


[Закрыть], соблюдая принципы диеты MIND[10]10
  The Mediterranean-DASH Intervention for Neurodegenerative Delay diet, или чаще всего MIND diet. Доказано, что и диета DASH, и средиземноморская диета улучшают интеллектуальные способности.


[Закрыть], которую нашла в Интернете (они очень похожи, но последняя разработана для людей с деменцией). В общих чертах: я исключила весь «белый» сахар и муку. Я отказалась от готовой пищи. Я покупала органические продукты. Я ела в основном овощи и фрукты (прежде всего, ягоды), яйца, рыбу, курицу и только цельные злаки. Я ела много оливкового масла и наслаждалась авокадо и орехами.

Мой первоначальный «список диетических принципов», основанный отчасти на протоколе, а отчасти на собственных изысканиях, гласил:

• Никакой обработанной пищи.

• Ничего «белого»: белой муки, белого сахара (простые углеводы) и т. д.

• Только цельные злаки.

• Листовые злаки ежедневно.

• Другие овощи ежедневно.

• Ягоды ежедневно (особенно черника).

• Кофе ежедневно (но следить за количеством).

• Орехи и семена ежедневно.

• Кокосовое масло/масло MCT[11]11
  Масло со среднецепочечными триглицеридами (Medium-Chain Triglycerides).


[Закрыть] ежедневно (я кладу его в кофе и использую в готовке).

• Авокадо регулярно.

• Бокал вина – в какие-то дни красного, в какие-то – белого.

• Темный шоколад можно.

• Яйца можно.

• Некоторые молочные продукты можно: простой греческий йогурт, молоко низкой жирности.

• Ограниченно (редко) красное мясо.

• Ограниченно (редко) сыр.

• Рыба/курица можно; рыба хотя бы раз в неделю, особенно лосось.

• Исключить фастфуд, выпечку, сладости, сливочное масло и сливки.

С тех пор я усовершенствовала диету, вернув в дальнейшем зерновые и натуральный сахар. Но начала я именно с этого. Я определенно неидеальна, хотя мне нравится думать, что я могла бы получить отметку «на самом деле хорошо»! И несмотря на то, что я все же люблю мороженое (и время от времени позволяю его себе), свой мозг я люблю больше, что и помогает мне и дальше следовать протоколу.

Я научилась голодать. Я начала с двенадцати часов в сутки, прекращая есть после ужина и затем не принимая пищу в течение хотя бы двенадцати часов. Сначала мне было трудно. Я любила утром выпить латте (с небольшим количеством сахара), когда отвозила детей в школу, но перешла на несладкий черный или фруктовый чай. Несколько первых месяцев я реально ощущала голод в течение последних часов перед едой, но в конце концов я привыкла. Мне также часто хотелось «обмануть» себя вечером легким перекусом, но я (почти никогда) не позволяла себе этого. Голодать с тех пор стало намного легче, и сейчас это просто часть моего режима дня. Я уже могу дольше обходиться без пищи – 13–14 часов. Это значит, что я стараюсь не есть за несколько часов до сна и не есть, пока не пройдет 13–14 часов.

Я начала почти каждый день делать упражнения – от 30 до 60 минут. Если я занималась только 30 минут, то зарядка была интенсивной. Некоторые упражнения я делала и раньше, но не постоянно. Я искала в Гугле информацию об упражнениях и ApoE4 и нашла данные исследования, которые показывали, что люди с ApoE4, интенсивно занимающиеся физкультурой хотя бы 30 минут в день от четырех до шести раз в неделю, демонстрируют меньшее снижение гипокампального объема мозга с годами по сравнению с теми, у кого нет этого гена (обычное старение). И наоборот, те обладатели этого гена, которые не делают физические упражнения, намного более резко теряют объем мозга. У меня не было выбора. Интенсивные упражнения (пять-шесть раз в неделю) стали для меня новой работой. И обязательной.

Я пыталась делать упражнения, «соблюдая свой пост». Я узнала, что мой мозг из-за наличия у меня ApoE4 не перерабатывает должным образом глюкозу в среднем возрасте и далее и что кетоны, высвобождаемые как в процессе голодания, так и во время физической нагрузки, могут служить альтернативным источником питания для моего мозга. Стремясь к максимальной выработке кетонов, я старалась делать упражнения до окончания голодания, когда мне позволял график – по крайней мере несколько раз в неделю. Иногда мне приходилось даже вставать раньше обычного, но я делала все, что нужно.

Я улучшила сон, насколько могла, стараясь спать не менее 7–8 полноценных часов. Я затемнила комнату и проветривала ее. Я сделала сон приоритетом и отправлялась в постель рано, часто даже раньше детей, а они в свою очередь научились не беспокоить меня после того, как я пожелаю им спокойной ночи. Я начала перед сном принимать мелатонин и магний, а также Л-триптофан от ночного пробуждения.

Я ввела пищевые добавки в свой рацион. Я начала с «базовых», которые доктор Бредесен рекомендовал для членов своей первой группы: рыбий жир, куркумин, витамины В₁₂ и Д, пробиотики, альфа-липоевая кислота. Затем я постепенно добавляла другие – по одной за раз, чтобы видеть, какое воздействие они оказывают на меня, и производить соответствующую корректировку (вызывают ли они сон? тошноту?): ашваганда[12]12
  Порошок из корней и листьев этого растения использовался в индийской медицине для снятия стресса, повышения иммунитета, увеличения энергии и концентрации.


[Закрыть], бакопа монье[13]13
  Растение из семейства подорожников, которое аюрведическая медицина применяет для улучшения памяти.


[Закрыть], цитиколин, коэнзим Q10 (кофермент Q восстановленный), комплекс витаминов В (в те дни, когда я не принимала В₁₂). Позже я добавила прегненолон, NAC (N-ацетилцистеин) (от инсулиновой резистенции), витамин С, цинк и марганец, так как я узнала, что у меня дефицит этих элементов и что именно мне они могут принести пользу.

Два года спустя я начала принимать биоидентичные гормоны – эстроген и прогестерон, чтобы помочь себе справиться с симптомами менопаузы и улучшить сон, а кроме того, они могли оказаться полезными и для интеллекта. Но по ряду личных причин начала я не с них.

Доктор Бредесен также рекомендовал своей первой группе работать над преодолением стресса и стимуляцией мозга. Я тоже попыталась быть внимательной к тому, что вызывает у меня стресс, и ограничить стрессоры. Я постаралась (хоть и не очень успешно) найти время для медитации или практики спокойного дыхания. Но вначале я не понимала, как правильно ограничить стресс. Что касается стимуляции мозга, то я попробовала приложение Lumosity, но нашла его слишком трудным. Мысль об изучении языка или игре на инструменте казалась невероятной. А вот чего я не знала тогда, так это того, что мой мозг улучшится и что, когда это произойдет, часть протокола, стимулирующая мозг, станет самой интересной.

Я приступила к протоколу в конце апреля 2015 года. Знание того, что я носитель ApoE4, и наблюдение за угасанием отца дали мне силы и решительность в намерении следовать протоколу. Я знала, что от этого зависит моя жизнь. Надо сказать, что у меня не было никаких ожиданий относительно улучшений. И когда эти улучшения наступили (наверное, они это сделали в отместку мне), это оказалось для меня настоящим сюрпризом.

Прошло три месяца. Июль. Однажды в середине занятий я огляделась вокруг и вдруг поняла, что на самом деле узнаю некоторых людей. Более того, я знала, что знаю их. У меня никогда раньше не возникало таких ощущений на занятиях. В действительности я обычно стеснялась поздороваться с другими, потому что никогда не была уверена, что мы с ними знакомы.

Прошло еще два месяца. Сентябрь. Я посетила «родительский день» в школе своих детей. Это мероприятие всегда провоцировало у меня тревожность, потому что я не знала, кто эти люди вокруг, должна ли знать их (если у них нет бейджика с именем). А в тот раз я на самом деле получила удовольствие. Я не только узнавала людей, но я знала, что знаю их, и радовалась, что я общаюсь и принимаю участие в беседе.

Прошел еще месяц. Октябрь. Мое настоящее пробуждение. В течение четырех-шести недель начались новые изменения – одно за другим. Буквально день ото дня я чувствовала, что просыпаюсь, словно из головы улетучился туман. Я начала ощущать, что мыслю намного четче. Я стала намного более внимательной на встречах и во время бесед. У меня значительно улучшилось восприятие и понимание письменного текста. Я вдруг на самом деле захотела снова читать; я захотела учиться. Затем, в один прекрасный день, я заметила, что использую все больше и больше сложных слов, когда мне нужно что-то объяснить: «вздорный» вместо «недовольный», «привередливый» вместо «капризный», «воинственный» вместо «агрессивный».

И в этот же период начала проходить моя «четырехчасовая усталость». Прежде я боялась наступления 16:00, когда я более всего была нужна детям, а мой мозг уже накапливал усталость. Внезапно (и, вправду, внезапно) мой мозг начал бодрствовать. Помочь с домашней работой? Никаких проблем! Поздно вечером сбегать в супермаркет? Конечно! Я поняла тогда, что «четырехчасовая усталость» наступала так медленно, так вероломно, что я долго не могла осознать: это подкрадывалась деменция.

У меня начала улучшаться и память. Моим детям больше не приходилось оставлять записки-напоминания на больших листах бумаги в кухне. Я снова сама следила за своим графиком и часто просто помнила его. И точно так же я начала чувствовать себя более уверенной за рулем. Пришло спокойствие. Я стала наслаждаться длинными, сложными беседами и фильмами с запутанными сюжетами. Я даже заметила, что когда пью по утрам кофе, то снова чувствую действие кофеина.

Как-то раз тогда я села, чтобы что-то написать, и заметила две вещи. Первое – я могла печатать по-настоящему быстро. Вдруг мои пальцы снова стали летать по клавиатуре, как это было двадцать лет назад. И второе – я обнаружила, что на самом деле могу писать. У меня были идеи. И они следовали одна за другой.

Вот так я поняла, что я вернулась.

Вскоре после этого, в начале декабря, я повторила многочасовую серию когнитивных тестов. Низкие баллы моего первого теста подпрыгнули от средних или ниже средних до высоких. Невролог, который руководил тестом, объявил, что у меня серьезное улучшение; он даже сказал, что если прежде у меня была начальная стадия когнитивного упадка, то сейчас эти проблемы у меня определенно и полностью устранены.

С тех пор как я снова посетила кабинет доктора, нет и одного дня, когда бы я не благодарила доктора Бредесена. Его протокол спас мне жизнь. Можно ли выразить эту благодарность словами?

Я остаюсь верна протоколу и планирую следовать ему всю жизнь. Я заметила, что, когда мой график мешает чему-то в протоколе (путешествие, болезнь), у меня начинается некоторый туман в мыслях. Но я удваиваю усилия и возвращаюсь к тому состоянию, в котором была.

Следовать протоколу не всегда легко. Каждый аспект его требует проявления настойчивости, твердости и решительности. Нужно принять свои слабости, потому что я не думаю, что любой человек может идеально соблюдать его все время. Я также считаю, что это поможет вам начать как можно быстрее. Поскольку у меня была лишь очень ранняя стадия заболевания, я относительно быстро скорректировала свои привычки и изменила образ жизни. И наконец, я полагаю, что успех с протоколом во многом зависит от любви и поддержки супруга, члена семьи или друга. Я благодарю Бога за прекрасного мужа, который нежно заботился обо мне с первого дня. Он делал со мной упражнения и поддерживал меня в моем желании соблюдать диету и периоды голодания, вовремя идти спать. Я благодарна ему за каждый день.

Начиная с момента первого «пробуждения» я также ощутила и другие улучшения в когнитивных функциях, некоторые из которых почти незаметны, но важны для меня. Я не сомневаюсь, что стала прежней на встречах и дискуссиях. Сложные книги и фильмы (Я любила фильм «Шпионский мост» (Bridge of Spies)!) снова доставляют мне удовольствие. Участие в беседах перестало быть «работой», и мне определенно не нужно заучивать, что я хотела сказать, из страха забыть это. Я снова чувствую, что у меня острый, аналитический ум.

Проблема с распознаванием лиц осталась в прошлом. Я снова, как раньше, умею говорить на испанском языке, и то, что я выучила из китайского и русского, тоже замечательным образом вернулось, иногда это целый поток слов. А еще я опять хорошо ориентируюсь в новых местах. Больше никакой спутанной вермишели, теперь новые места для меня подобны кускам пазла, который нужно сложить. И я определенно помню все, что нужно сделать, даты и назначенные встречи. Раньше я так паниковала, что забуду что-то: забрать детей из школы, пойти к доктору, даже сесть в самолет, – но теперь этот стресс ушел.

Примерно через неделю следования протоколу я обнаружила, что больше не могу читать ноты. Однако через два года соблюдения протокола я снова села за пианино. Просто из любопытства я открыла ноты, и, будто по велению волшебной палочки, они, как и раньше, обрели для меня смысл. Трудно описать, какое чувство ты испытываешь, когда ты видишь лист с нотами, которые ты не могла читать, и вдруг они становятся для тебя совершенно понятными и тебе не нужно для этого напрягаться и вспоминать. Сейчас игра на фортепьяно – это для меня снятие стресса и стимуляция мозга – одновременно.

Размышляя над всем этим, я сейчас понимаю, что и я, и мой отец до меня в среднем возрасте столкнулись с явными, хотя и ранними симптомами деменции: с возрастанием «слепоты» на лица, с «четырехчасовой усталостью», с тревожностью по поводу ежедневного графика и расписания (иногда с пропуском каких-то событий), с постепенной потерей интереса к чтению, фильмам, сложным беседам, с постепенным снижением четкости и скорости мышления, с постепенным уменьшением словарного запаса, с проблемой поиска подходящего слова, с оплошностями в языке, с тревожностью относительно вождения и с трудностями ориентации, с проблемой удерживать в голове план дел, с утратой навыков в иностранных языках и музыке, с нарушениями сна. Все шло по одной модели. Просто я не замечала.

Исцеление показало мне: те многочисленные знания и навыки, которые у меня были – языки, музыка, словарный запас, – всё еще хранились в недрах моего мозга. Я просто не имела доступа к информации. Я не утратила способность читать ноты или говорить на иностранных языках. Я не забыла сложные слова. У меня лишь не было доступа к тем частям мозга, где были закодированы эти умения, эти слова. Другие способности, вроде распознавания лиц или ориентации, кратковременной памяти или умения быстро мыслить, вернулись без всяких усилий с моей стороны, будто им просто недоставало когнитивного топлива.

Я часто сидела рядом с папой, когда он уже находился на последних стадиях болезни Альцгеймера, держала его за руку и думала о том, что происходит сейчас у него в голове. Действительно ли он забыл все слова и утратил память? Или просто не имел к ним доступа, как я?

Примерно за два года до смерти отец перестал узнавать меня. Он забыл, что у него есть дочь и не знал моего имени. Но он часто плакал, когда видел меня, и всегда говорил мне, что любит меня. Я думаю, что, видимо, когнитивные пути были непроходимы, но эмоциональные всё еще работали. Может быть, он не имел доступа к той части мозга, где хранилась память, и потому реагировал не разумом, а эмоциями? Потом, за несколько дней до смерти, когда его словарный запас уменьшился до всего нескольких слов, папа увидел плакат на стене и выкрикнул: «Это Эйнштейн!» И это, действительно, был он. Каким-то образом в момент драматического финала жизни отец нашел топливо для памяти и вспомнил человека по имени Эйнштейн.

Каждый, кто наблюдал за больными Альцгеймером, знают: это заболевание крайне жестокое во всем: от ужасного крушения разума до следующего за ним физического разрушения. Это может продолжаться годы и годы. Страдания моего отца нельзя описать словами или объяснить, мысль о них преследует меня каждый день. В конце папа, как и его мать, хотел лишь одного – вернуться назад в Буффало, чтобы как-то избавиться от боли. Если бы только это помогло.

Никто не должен страдать, как мой отец. Никто.

Я уверена, что мой папа был бы рад узнать, что наконец цикл Альцгеймера в нашей семье прерван. Он был бы счастлив, что я соблюдаю протокол, который предотвращает и даже лечит это заболевание, и что его внуки тоже смогут с ним справиться. Он заботился обо мне больше, чем о других, больше, чем о себе, и так было до самого конца. Но, о, как бы я хотела, чтобы и ему помог протокол.

И я еще кое в чем уверена. Отец хотел бы, чтобы я поделилась своей историей, чтобы это помогло другим. Поэтому я посвящаю ее ему, его памяти и т. д. Это самое малое, что я могу сделать.

КОММЕНТАРИЙ

Я благодарен Деборе за то, что она поделилась с нами своей историей. Одновременно горькой и триумфальной. Ее рассказ является иллюстрацией нескольких важных моментов, характерных для многих пациентов. Во-первых, она заметила очень явные когнитивные изменения в возрасте 40 лет. Исследования показали, что изменения мозга при болезни Альцгеймера (изменения в спинномозговой жидкости и амилоиде на снимках) начинаются за двадцать лет до постановки диагноза, а потому мы считаем болезнь Альцгеймера заболеванием шестидесяти-, семидесяти– и восьмидесятилетних, в то время как на самом деле она часто возникает в возрасте сорока лет, а у некоторых людей даже раньше. Во-вторых, можно не только обрести новую память, но и вернуть старые, казалось бы, уже забытые воспоминания – в случае с Деборой это умение играть на фортепьяно и говорить на иностранных языках. В-третьих, когнитивные способности Деборы, вернувшись через несколько месяцев, не замерли, а продолжали улучшаться со временем, а она не переставала оптимизировать протокол лично для себя.

Это не только душераздирающая история отца и бабушки Деборы, это история надежды для самой женщины и ее детей, будущих поколений семьи. Я с нетерпением жду того дня, когда каждый человек и каждая семья будут уверены в том, что болезнь Альцгеймера больше никогда не омрачит их жизнь.