Текст книги "Совершенно не обязательные смерти"

Дейрдре Салливан
Совершенно не обязательные смерти

Саре, Дейву и Грэхему – с чернилами и любовью

Поэтому веселится сердце мое, и радуется язык, и тело мое будет жить надеждой.

Ведь Ты не оставишь мою душу в мире мертвых и не дашь Твоему святому увидеть тление.

Псалом 16

Жимолость
(от инфлюэнции, яда и для контрацепции)

Наш отец погиб в огне, когда ему было двадцать шесть лет, а нам – два года. Мы его не помним. Все, что у нас осталось, – рассказы о нем. Память чувств, ощущение мягкости земли. Его имя на изъеденной временем надгробной плите – звездочки лишайника усеяли известняк. Оранжевые, белые, сухие и сморщенные, как гофрированная бумага. Запах могилы забивается под ногти. Обдирая пальцы, мы очищаем надпись:

Том Хэйс.

Любимый, ты ушел слишком рано.

Школьники отправились в поход и нашли его в лесу, на маленькой круглой поляне среди буков, дубов, боярышников и вязов. Листья, на которых лежал отец, огонь не тронул.

– Он всегда заботился обо всем, что вокруг, – как-то сказала мама. – Даже перед лицом смерти он берег лес.

Не то чтобы мы часто об этом говорили.

Я не исключаю, что образы, сохранившиеся в моей памяти, не имеют никакого отношения к реальности. Голос. Колени. Вот мы вместе сажаем цветы в саду. Испачканные в земле руки, маленькие и большие. Воспоминания – это наша версия случившегося, истории, которые мы сами себе рассказывали. Выдумки, плющом обвившие действительность, заглушившие все, что было плохого, оставившие лишь хорошее. Но, если не будешь осторожной, плющ погребет под собой дом. Под его зеленой сенью часто заводится гниль.

Иногда в голове всплывают факты о растениях. Всякие мелочи – не знаю, откуда они берутся. Быть может, он мне рассказывал, когда я была маленькой. Хотя вряд ли, скорее мама. Мы не успели узнать отца и поэтому не скучали по нему. Но почему-то я вспоминаю его снова и снова. Представляю, как он лежит, раскинув испачканные в копоти руки, словно потягивается.

Возможно, Кэтлин тоже вспоминает и потому ходит в церковь. А я в ужасе просыпаюсь среди ночи и лихорадочно оглядываюсь в поисках чего-нибудь, что позволит мне почувствовать себя в безопасности, пусть лишь на миг.

Мир и в лучшие времена сложно назвать предсказуемым. Но, если подходить с научной точки зрения, все странности можно объяснить. Необязательно прямо сейчас, и не исключено, что объяснит это кто-то другой, а не ты, но тем не менее на все есть причина. Всё можно поделить на истинное и ложное, на доказанное и нет. Проанализировать, предсказать – и, если нужно, предотвратить. Чем больше ты знаешь, тем сильнее можешь повлиять на результат. Знания – вот настоящая магия реальной жизни. Использованные вовремя, они дадут фору любым заклинаниям.

Уксус, свеча. Соль и полынь. Я всегда находила успокоение в вещах, которые можно потрогать. Расставить вокруг. Взять в руку. У всех есть дорогие сердцу талисманы.

Бук для ума. Вяз для горла.

Но то, что ты держишь в руке, не сможет тебя сберечь.

Ничто не сможет тебя сберечь.

Шалфей
(от лихорадки и слабости, для долголетия)

Дракула прибыл в Англию в ящике, полном земли. Примерно так же сейчас выглядит багажник нашей машины. Кажется, мы увозим в Баллифран половину папиного цветника. В первую очередь мы забрали домашние растения, но из сада тоже решили парочку прихватить. Мне уже не терпится посадить их на новом месте. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы помогать корням прижиться.

Брайан прислал за нашими вещами несколько грузовиков. Больших, коричневых громадин без опознавательных знаков. Мужчины из деревни суетятся вокруг, выносят коробки, раскладывают, отъезжают. «Коллинзы и Шэнноны», – вроде бы так Брайан их назвал. Как будто от этого стало понятнее.

– В Баллифране люди привыкли помогать друг другу, – сказал он.

А мама ответила:

– Звучит неплохо. По-добрососедски.

Мужчины продолжали угрюмо таскать коробки, а в перерывах пили крепкий черный чай, от души разбавляя его молоком. Смугло-коричневые, как земля. Как побуревшая на солнце трава в горах. Сухая, помертвелая, ждущая весны. Кэтлин все пыталась вычислить, сколько сыновей у наших грузчиков и насколько они горячи, если уповать на наследственность. Она всегда отличалась прямолинейностью. И была повернута на сексе.

Рычание шин, взрывающих гравий. Плоское месиво, недавно бывшее котом. Неопрятное пятно на асфальте – кажется, кроме меня, его никто не заметил. В машине тихо. Кэтлин отгородилась наушниками и слушает радио. Впереди у нас долгая дорога. Мы поднялись рано и помогали грузить вещи. Первые сорок минут перевозчики ехали рядом, но потом мы остановились на заправке и отстали. Брайан говорит, они в точности знают, куда ехать, ведь они живут в Баллифране. А вот нам только предстоит к нему привыкнуть.

Кошачий мех – точнее, оставшиеся от него жалкие клочки – отливает коричневым.

Вывожу пальцем на ноге неуверенные спирали трискелиона. В кармане у меня пакетик с солью из уличного кафе. Свечной воск. Несколько ягод на стебельках. В моих карманах вечно царит беспорядок. Я делаю странные вещи, чтобы отвести беду. Собираю обрывки, осколки. Научным подходом тут и не пахнет. Но я девушка с причудами, а мы направляемся в незнакомое, полное опасностей место.

Перед моим внутренним взором стоят их лица.

Лица девушек, ушедших в горы.

Тех, что были убиты.

Когда мама с Брайаном впервые рассказали о том, откуда он родом, Баллифран показался нам чем-то нереальным. Мне до сих пор не верится, что эта деревня существует на самом деле. Может, когда мы увидим ее своими глазами, все изменится. И тем не менее странно перебираться куда-то, где мы никогда не были. Серьезно, мы даже мимо не проезжали, пусть Баллифран и недалеко от нас. Как и любое место в Ирландии – стране размером с крупный город. Мы видели фотографии Баллифрана в телефоне Брайана. И в мамином. Брайан возил ее туда на выходные, когда они начали встречаться.

Их помолвка состоялась в стенах замка.

Нас не пригласили.

– Замок построил мой отец, – рассказывал Брайан. – Он был необычным человеком. Одержимым большими идеями. До него там все лежало в руинах. Отец купил землю, намереваясь восстановить старое здание, но потом… слегка помешался. В замке есть уголки, о которых я даже не подозреваю. У моего старика было много секретов.

Судя по тому, что мы увидели, сходить с ума, когда у тебя есть деньги, ужасно весело. Отец Брайана построил замок из замков, позаимствовав кусочки тех, что ему нравились. Там нашлось место и Версалю, и Килкенни, и даже тому немецкому замку, который стоит на заставке студии «Дисней». Нойшванштайн – вроде так он называется. Мама говорит, что снаружи вид у него довольно средневековый. Мне сложно представить, а горы больше подходят для кучки белых, как яйца, домов, где живут Коллинзы и их странные соседи. По словам Брайана, они составляют «костяк деревни», но, между нами говоря, несложно быть костяком в деревне с населением в сотню человек. Тут каждый на счету. Уйдет один – и все развалится. Коллинзы поселились в Баллифране еще до того, как туда приехал отец Брайана. Сам он ходил в школу с Джером Коллинзом, Майком Коллинзом, Пэт Коллинз и Тимом Коллинзом, и, судя по всему, это были еще не все Коллинзы.

– В вашем классе тоже будет парочка Коллинзов, – говорит Брайан. – Эдвард и Шарлин. Славные ребята.

Я таращусь на обойденный вниманием бритвы пучок волос у Брайана на подбородке, делая вид, что внимательно слушаю. Но черные и седые волосы, пробивающиеся через бледную кожу, занимают меня куда больше. Интересно, а какова роль Брайана в деревне? Наверное, он мозг Баллифрана. Уж вряд ли сердце.

С тех пор как Кэтлин узнала об убийствах, она называет замок Брайана не иначе как дворцом убийств. Я пытаюсь ее осадить: тела-то не в замке нашли. Но что-то не дает мне покоя. Где-то глубоко внутри железной занозой засела тревога. Я царапаю ногтями кожу сквозь слои одежды. Кэтлин тычет меня пальцем в ребра и вопросительно вскидывает брови. Я опускаю их обратно. Все будет хорошо. Я знаю. Мы проезжаем мимо знака «Fáilte go Béal Ifreann» – «Добро пожаловать в Баллифран», и Брайан останавливается в деревне, чтобы купить чая и молока. Мы плетемся за ним в маленький магазин и изучаем полки под любопытными взглядами других покупательниц.

– Это мои дочери. – Брайан представляет нас женщине, которая скучает за прилавком.

Она машет ему, чтобы убрал кошелек.

– Считай это свадебным подарком. – Голос у нее бодрый, а вот лицо какое-то неживое. – Рада познакомиться, девочки. Я Ясинта.

Кэтлин косится на меня с таким выражением, словно хочет сказать: «Ну еще бы».

У нее предвзятое отношение к этому имени. Прежде моя сестра была знакома с одной Ясинтой: девушка оказалась до того скучной, что произвела на Кэтлин неизгладимое впечатление. Мы садимся обратно в машину, и Брайн отключает аварийку. Судя по всему, в Баллифране можно парковаться на двойной желтой линии, если тебе нужно «только в магазин заскочить».

Мне от этого не по себе.

Правила ведь не просто так придумали.

Едем дальше.

Колесим по деревне, я ловлю себя на том, что выглядываю на улицах людей, – и не нахожу. Рука Кэтлин задевает мою, и на ее лице проступают те же чувства, что одолевают меня. Те же – и все-таки другие.

Хелен Гроарк когда-то была такой же, как мы. Живым человеком – до того, как стала историей. Девушка, пропавшая в лесах четыре года назад. В то время она была нашей ровесницей, может, чуть постарше. Исчезла по пути домой из школы, хотя там идти всего пятнадцать минут. Через шесть месяцев ее нашли в горах. «Свежий труп» – так сказали в полиции. Изучили части тела, которые смогли найти. Кисть руки – пальцы вымазаны в блестящей фиолетовой краске. Несколько зубов с обрывками брекетов. Остатки грудной клетки. После смерти твоя телесная оболочка превращается в мозаику, которую разглядывают, собирая по крупицам.

В отсутствие тела – во всяком случае, большей его части – сложно сказать, что стало причиной смерти. Можно проводить анализы, гадать, строить предположения. Пытаться определить, что растащили звери, а что было отрезано. В газетах писали о следах зубов – видимо, поработали дикие млекопитающие. Помню, я еще задумалась, что за животное позарится на человека. Волков в Ирландии больше нет. Медведей тоже. Неужели лиса или крупный горностай?

Кэтлин перечисляла имена мертвых девушек в качестве аргумента, почему ей не слишком хочется переезжать в Баллифран. Аманда Шейл, Нора Джинн, маленькая Бриджит Ора. Пятнадцать. Двадцать. Шестьдесят лет назад. Все они были примерно нашего возраста. Друзья Кэтлин выискивали информацию о них, а потом обсуждали, как стервятники, жадные до кровавых подробностей. Осколки бедренных костей, капли крови на камнях. Горы здесь бледные, словно кто-то выпил из них весь цвет. Сквозь зеленый просвечивает серый. Это непохоже на то, к чему мы привыкли. Тут нужно хорошенько потрудиться, чтобы вырасти. Несложно представить, как по окрестностям рыщет смерть. От этих мест веет голодом.

Мы проезжаем мимо почты и маленькой церкви. Мимо школы, где с понедельника будем учиться. Мимо заправочной станции, где древняя колонка соседствует с пластиковой табличкой с цифрами «99». Коричневая краска давно потрескалась и облупилась. Меня не оставляет ощущение, что у всего в Баллифране срок годности истек задолго до нашего рождения.

На склонах холмов пасутся овцы, похожие на использованные ватные шарики, – такие же грязные и помятые. Мы останавливаемся, чтобы пропустить стадо. Я разглядываю пейзаж, в наушниках гремит музыка. Будущее не внушает оптимизма.

В Корке, когда мы еще жили в своем доме, в окружении своих вещей, было легче относиться к происходящему как к приключению и думать, что все сложится как надо, несмотря на расстояние и мои личные заморочки. Мы переезжаем в замок. В настоящий замок на холме. Потом до меня дошло, что в книгах и фильмах старинные дома на холмах не сулят ничего хорошего, если, конечно, вы не мечтаете влюбиться в загадочного мужчину, который хранит по меньшей мере одну страшную тайну. Меня, откровенно говоря, подобная перспектива не привлекает. Искренне надеюсь, что до этого не дойдет.

– Все будет в порядке, – твердила я Кэтлин, а еще своему отражению в зеркале. И друзьям. И маме. И растениям в саду. А сама нет-нет да и нащупывала в кармане маленький бумажный прямоугольник с крупицами соли внутри. Я знала, что ничего не в порядке.

Кэтлин на протяжении всего переезда – хотя кого я обманываю? с самого рождения! – переживала преимущественно о том, что ей уделяют недостаточно внимания. Наши друзья сходят по ней с ума, а я чувствую себя гарниром при главном блюде. В глазах моей сестры есть нечто особенное. В ее лице. В том, как она держится. Она притягивает людей, и они сразу в нее влюбляются. А меня нужно распробовать. Как икру. А Кэтлин – чипсы со вкусом трюфелей, поданные в миске с космическими узорами. Восхитительные на вкус и однозначно круче всех вокруг.

– Мэд, подобные события отравляют энергетику места, – сказала Кэтлин на прошлой неделе. Мы стояли возле мусорных баков позади школьного двора, куда все бегали курить. Тогда наш переезд еще казался чем-то нереальным, услышанной краем уха забавной историей. – Оно все впитывает и хранит. Выжидает…

Я посмотрела на сестру: школьная форма сидела на Кэтлин как влитая. Моя одежда никогда себя этим не утруждала. Волосы Кэтлин стягивал обруч, и почему-то на ней он смотрелся уместно. Как будто резинки для волос были слишком очевидным выбором и требовали чересчур больших усилий.

Я усмехнулась:

– Кэтлин, да ты родилась, чтобы жить в замке. Расслабься.

Машина по-прежнему катится вперед, а я вспоминаю ее лицо – сдержанную улыбку, искорку в глазах. Кэтлин любит драматизировать. Но те девушки были живыми людьми, а не щепоткой перца для ее историй. Я чувствую тяжесть в груди, как будто мне сложно дышать из-за пелены смерти, в которую Кэтлин облекла это место. Дом Брайана. Меня бросает в жар. К горлу подступает желчь, и я думаю: «Сколько нам еще ехать?»

Брайан нависает над рулем, ссутулив худые плечи. Он всегда выглядит слегка напряженным. За этого мужчину мама вышла замуж несколько недель назад. Синие платья, зал администрации. Ее руки в его руках, его кольцо – там, где прежде было папино. Мы заранее согрели его в ладонях – это стало нашим благословением. Кольцо показалось мне очень тяжелым, куда тяжелее золота.

– Девочки, я хочу стать для вас отцом, – сказал Брайан вечером накануне переезда. – Хорошим отцом, не таким, как мой. Он требовал, чтобы я его уважал, но не считал нужным уважать меня. – Брайан закрыл глаза. – А после его смерти… У отца было много секретов. И я потратил немало времени и сил, чтобы за ним прибрать. Хотя он вряд ли сказал бы мне спасибо.

– Похоже, твой отец был тем еще мудаком, – заметила Кэтлин, и я ткнула ее локтем в бок.

Брайан спокойно посмотрел на нас. Его лицо было гладким и чисто выбритым.

– Наверное, ты права. Он был, как грится, непростым человеком. – Брайан вздохнул. – Я хочу быть лучше него, но чем больше я узнаю о его делах, тем сильнее… Все очень сложно. В основном речь идет о налогах. Не буду забивать вам голову.

Но я бы не отказалась от подробностей.

Деревня осталась позади, теперь за окнами машины проплывали луга. Мы уже близко. Вдоль дороги стоят кресты. Маленькие, белые, они торчат, словно зубы. Я считаю.

Десять, одиннадцать.

Двенадцать.

Тринадцать.

– Брайан, здесь кто-то умер? – спрашиваю я.

Он кивает:

– Семья из Атлона. Проезжали мимо – в Баллифране мало кто останавливается. У отца случился припадок прямо за рулем, и машина врезалась в дерево. – Брайан машет в сторону. – Его потом срубили.

Кэтлин бросает на меня выразительный взгляд и произносит одними губами: «ДВОРЕЦ УБИЙСТВ». Я пинаю ее по лодыжке.

– Мэдлин дерется! – хнычет она, и мама закатывает глаза:

– Подозреваю, что ты это заслужила. Все никак не уймешься со своим «ДВОРЦОМ УБИЙСТВ».

Мамина рука ложится на руку Брайана, ту, что держит рычаг переключения передач. Мама любит этого тихого мужчину, чей отец выстроил дворец на диких скалах.

– Не дворец, – поправляет нас Брайан, – замок.

– А в чем разница? – Мне в самом деле любопытно.

– Замок – это в первую очередь крепость, – объясняет он. – А дворец – так, для красоты.

– Крепость? – недоуменно хмурится Кэтлин.

Брайан улыбается нам в зеркало заднего вида. Мама просит его подождать:

– Хочу посмотреть на их лица, когда они увидят своими глазами.

Машина иглой скользит по дорожной нити, увозя нас все дальше нашей прежней жизни. Я чувствую, как рвется связь с прошлым, и сглатываю.

Вот мы и на месте.

Мы думали, что знаем, чего ждать. Но внезапно обнаруживаем, что едем по широкой частной дороге, проложенной в лесу, а между деревьев все отчетливее проступают серые каменные стены с зубцами бойниц. Позади остается поддельный ров, заполненный растениями и кустарниками. По дну бежит ручей, вода колышет буро-зеленые пряди сорной травы и островки цветущих водорослей. На козырьках восседают крупные серо-черные вороны.

Я таращусь по сторонам, пытаясь свыкнуться с мыслью, что теперь это наш дом. И нам здесь жить.

Не могу передать словами, насколько замок Брайана соответствует своему названию. Господи боже, у него даже башенки есть, а еще сады с каменными изгородями и садовник. Он словно сошел со страниц волшебной сказки. Въезжаем внутрь – и замок открывается нам с новой стороны. Теперь он напоминает коллаж из четырех маленьких замков, которые выстроились вокруг внутреннего дворика с огородом для нужд местной кухни и оранжереей в викторианском стиле. Ну и фонтан имеется, куда же без фонтана? Это ведь замок. Богатство обязывает. В центре, подобно луковице гиацинта на папиной могиле, возвышается стеклянный купол. Крепостные стены надежно защищают нас, вопрос лишь в том, от чего? Они ведь нужны, чтобы пускать пыль в глаза. И я не понимаю, почему кончики пальцев у меня так и зудят и снова и снова ощупывают крупицы соли под истончившейся бумагой. Я скоро в этом несчастном пакетике дыру протру.

Но что нам остается?

Идем ставить чайник.

Боярышник
(для здорового пищеварения и сильного сердца)

После чая Брайан устраивает нам экскурсию по замку – его залам, гостиным и библиотекам. Все вокруг дышит стариной: элегантная, но потрепанная мебель, вытертые гобелены, укрывающие стены от пола до потолка. Брайан говорит, что где-то за ними есть потайные ходы. Их спроектировал его отец, только ими никто не пользуется. В замке и без того достаточно места. Я понимаю, о чем он говорит. Тут множество никому не нужных комнат, где за запертыми дверями в пыльных чехлах томятся без дела шкафы, столы и кресла. Внизу располагаются бабушкины апартаменты – подвальное королевство Маму. По-ирландски «маму» значит «бабушка», но мама вроде бы говорила, что эта женщина приходится Брайану тетей. Не знаю, зачем ей понадобилась отдельная квартира, когда в ее распоряжении целый замок, но люди вообще странные существа, и, очевидно, Маму по части странностей даст фору всем остальным. Ее работа как-то связана с натуропатией (я всегда с настороженностью относилась к тем, чья профессия заканчивается на «-пат»). То есть к ней приходят люди, она что-то с ними делает, и потом им кажется, будто им стало лучше. Польза натуропатии не доказана, и, как будущего доктора, меня глубоко возмущают заполонившие страну паразиты. Подумать только, эти проходимцы дерут по девяносто евро за то, что кладут на пациента руки и бубнят молитву.

Я подмечаю следы Маму повсюду: отпечатки грязных подошв на полу, разбросанные перья, забытую в раковине лопатку. На кухонном столе кружка с недопитым чаем и какой-то мутью на дне. Мама выглядит слегка растерянной. Видимо, на это старая кошелка и рассчитывала. Утверждала превосходство, как собака, задирающая ногу на стену. Мы на ее территории – и, судя по всему, нам здесь не рады. Я достаю из раковины лопатку и очищаю серебристое лезвие от влажной земли.

Брайан закатывает глаза:

– Не беспокойся, Мэдлин. Она скоро перебесится, как грится.

Брайан часто повторяет «как грится». А мне вот интересно, кем «грится»? Может, только Брайан так говорит?

Поднимаю с пола перо и подношу к глазам. Почти черное, длинное, а стержень толщиной с детский палец. Я представляю, как оно изгибается, словно внутри у него прячется крохотный сустав; смутное отвращение смешивается со знакомым желанием оставить перо при себе. Молча прячу его в карман кардигана – тот, что дальше всего от тела.

Экскурсия по замку продолжается – и в каждой комнате нас ждет новое перо. В столовой. В солярии на верхнем этаже. В садике с лекарственными растениями и в огороде. В кладовых. В кабинете Брайана. В восточном крыле и в западном. На чердаке, заставленном сундуками, картинными рамами и громоздким антиквариатом. Я подбираю перья и рассовываю по карманам, чувствуя, как изгибаются бородки и очин колет ладонь. Мама проводит пальцем по пароходному кофру, прокладывая дорожку сквозь многолетние слои пыли. Я вижу, что ей хочется пустить здесь корни. Проветрить замок. Начать с начала. С чистого листа, нетронутого потерей.

У нас с Кэтлин смежные комнаты. Брайан выбрал их, основываясь на только ему известном алгоритме. Зато нам разрешили выбрать белье и прочие мелочи. Мы скидывали Брайану ссылки на понравившиеся вещи, и теперь они ждут нас в комнате, как будто переместились туда по волшебству. На моей кровати накрахмаленные белоснежные простыни, а одеяло голубино-серое с крошечными вышитыми цветами. Кажется, это называют английской вышивкой. Обычно богатые люди в таких вещах разбираются. Но нам все это в новинку.

У Кэтлин розовое покрывало и повсюду вспышки красного, золотого и черного. Мама говорит, что ее комната напоминает «роскошный бордель», но в ее словах сквозит скрытое восхищение. Если вы посмотрите на наши комнаты, то сразу поймете, где живет девочка-подросток. Моя больше подошла бы пожилой тетушке. Или монахине. И это при том, что у Кэтлин везде стоят церковные свечи и фигурки Девы Марии – у нее их целая коллекция. Кэтлин нравится, как выглядит Богоматерь. Она отвела ей целую стену. Мария Морская, звезда моря, Мария, оплакивающая Иисуса, Мария в сияющем венце, Мария, попирающая змея. Мне идея Девы Марии не слишком близка. Слишком многое в ее истории кажется ложью.

– Мэдди, ты слышала? – вдруг спрашивает Кэтлин. – Брайан сказал, что зимой отопление замка обходится в одиннадцать тысяч евро.

– Слышала. Он повторил это раз сто, а я вроде как на слух не жалуюсь. Думаю, он намекал, что нам следует поплотнее закрывать окна.

– Я хотела сказать ему, что с радостью посплю в свитере, если он отдаст нам эти одиннадцать тысяч.

Люди порой говорят, что между близнецами существует особая связь. Но думаю, захотеть одиннадцать ТЫСЯЧ евро можно и без всякой связи.

– Господи, я бы тоже не отказалась.

– Зачем тебе столько денег? Ты бы все равно потратила их на колледж или отложила на пенсию, – пренебрежительно отвечает Кэтлин.

– Вот и нет. Я бы купила наркотики, – говорю я. И я не вру.

Ведь пожертвование в организацию «Врачи без границ» можно приравнять к покупке наркотиков?

Но Кэтлин настроена скептически:

– Какие наркотики?

– Ну… Наверное, героин. – Теперь я просто хочу от нее отвязаться.

– Круто, – кивает Кэтлин. – Но тебе нельзя садиться на иглу.

– Тебе тоже нельзя, – говорю я. – А теперь давай-ка застелем твой сексодром.

Наши кровати иначе как готическими сексодромами и не назовешь. Размером с футбольное поле, по углам – столбики, украшенные резными виноградными лозами, розами и человеческими фигурами. На стене – гипсовое распятие. Крохотные лица. Крохотные, ничего не выражающие глаза словно следят за нами. Удивительно, что по замковым садам еще не бродят полуголые лорды, словно молитву бормочущие имя Кэтлин. Но это всего лишь вопрос времени, думаю я, запихиваю пухлую пуховую подушку в ярко-розовую наволочку и взбиваю ее.

– Это не сексодром, – говорит Кэтлин. – Во всяком случае, пока я не встретила горячего голуэйского парня.

Кэтлин почему-то свято верит, что мы встретим свои родственные души именно в Голуэе. В ее фантазиях у парней из Голуэя непременно широкие плечи, они бегло говорят на ирландском и обязательно владеют замками. У нее есть теория, что Оливер Кромвель согнал всех достойных ирландских мужчин в Коннахт и теперь они прячутся в горах, кипя тестостероном и потаенной чувственностью. Кэтлин даже как-то основала партию – партию голуэйских парней. Себя она назначила президентом, а меня – секретарем и казначеем. В нашей партии всего два человека, но мы расширимся до четырех, когда встретим наших голуэйских парней.

– Как будут звать твоего голуэйского парня? – спрашиваю я.

– У него будет истинно ирландское имя, вроде Пэдера или Ултана.

– А моего будут звать Финиан. Или Гора. Парень-Гора из Голуэя.

– Шикарно, – одобрительно улыбается Кэтлин.

Сама знаю. Закончив заправлять ее кровать, мы идем ко мне в комнату и приступаем к моей. Мне нравится заправлять кровати. В процессе можно накинуть одеяло и притвориться привидением. Наши комнаты – отражения друг друга, отличаются только гобеленами и видом из окна. В замке Брайана из каждого окна есть на что посмотреть. Если честно, весь этот великолепный пейзаж слегка утомляет.

– Ултан будет водить трактор, – продолжает Кэтлин таким тоном, будто умение управлять трактором делает мужчину особенно привлекательным.

Впрочем, не исключено, что в деревне так оно и есть. Здесь играют по другим правилам.

– А у моего будет ДОМ ВОЗЛЕ ДОРОГИ11
  В Ирландии парни с домами, прилегающими к дороге, считаются самыми завидными женихами. Так исторически сложилось. – Прим. пер.


[Закрыть]. И еще он будет подбирать брошенных ягнят и вскармливать их у очага. Своими большими голуэйскими руками.

Кажется, я выиграла.

– О, Гора такой душка, – говорит Кэтлин. – А у Ултана будет грива рыжих кудрей.

– У Горы вообще вместо волос будет солома. Как у дома с соломенной крышей.

– Это так по-голуэйски! – Кэтлин явно впечатлена. – А Ултан будет гулять по полям, взвалив на плечи теленка вместо теплого шерстяного шарфа.

– А Гора ест только репу. И не способен видеть англичан.

– Ултан разожжет костер из торфа, который сам принесет с болота. А ПОТОМ соблазнит меня прямо у огня.

– Господи.

– Знаю, – горделиво приосанивается Кэтлин.

– Гора умеет летать? – Это звучит как вопрос.

– Ты перегибаешь палку, Мэдлин. Кажется, ты несерьезно относишься к нашей партии.

– Но он использует свое умение, чтобы спасать щенков, свалившихся в выгребную яму. И я не вижу ничего плохого в том, чтобы иметь высокие стандарты, – напоминаю я сестре.

Это правда. Хотя порой кажется, что мои стандарты слишком высоки. Я отношусь к парням иначе, чем Кэтлин. Она практически все время находится в состоянии влюбленности. Она влюбляется в фигуру, в плоть, в звучание голоса. Песни о любви для нее полны смысла. Она любит страстно, без оглядки. Пока ей не становится скучно.

Я опускаюсь на пол под сочувственным взглядом гипсовых глаз. Не уверена, что смогу спокойно спать в окружении всех этих лиц. А вот Кэтлин, пожалуй, порадуется зрителям.

– Мэдлин? – окликает меня она. Ее голос вдруг стал серьезным.

– Чего? – Я сижу на полу и продолжаю пихать подушки в наволочки. С огромными кроватями под балдахинами есть одна проблема – для них нужна куча подушек.

– Разве не было бы ужасно, если бы мы не были родственниками? – спрашивает Кэтлин.

– Что?

Конечно, это был бы сущий кошмар. В этом случае я бы разом лишилась половины семьи. И мамы, если бы Кэтлин решила оставить ее себе. А она так и сделала бы.

– Ну… – Кэтлин играет с ниткой, выбившейся из покрывала. – Я в том смысле, что ты бы по мне очень скучала, если бы мне пришлось уехать. Будь ты моей лучшей подругой, а не сестрой.

Это правда.

– Но ты бы тоже по мне скучала.

– Скучала бы, – кивает Кэтлин. – Но тебе пришлось бы тяжелее. Ты у нас интроверт.

Тут она тоже права. Но мне не понравилось, как это прозвучало. Констатация факта вдруг превратилась в оскорбление. И я спешу заверить сестру:

– Как-нибудь пережила бы.

Я в самом деле пережила бы. Как раз благодаря суперспособностям интроверта. Книги, печенье и послеобеденный сон мне в помощь.

– Нет, не пережила бы. – В голосе Кэтлин ни тени сомнения. За кого она меня принимает?

– Ты бы тоже не пережила. Зачахла бы от тоски.

– Ултан придумал бы, как меня отвлечь. Мы бы взбивали масло на склоне и сами гнали потин22
  Потин – ирландский самогон.


[Закрыть]. – Сестра улыбается, вся в мечтах о своем выдуманном трактористе.

– Вот только нет у тебя никакого Ултана, – напоминаю я.

Выходит чуть резче, чем планировалось. Со мной такое часто случается.

Кэтлин улыбается:

– Это пока.

И мы продолжаем застилать кровать.

Но, оставшись одна в своей комнате, под укрытием каменных стен, где за окном темнеют молчаливые горы, я вдруг понимаю: мы с Кэтлин, не сговариваясь, решили, что это она уйдет, а я останусь.