Текст книги "Струны"

Дэйв Дункан
Струны

Я выражаю глубочайшую признательность Шейле Хизлоп, прочитавшей рукопись романа и просветившей меня в области биологии.

Если эта конкретная струна местами и запутывается, то исключительно по моей вине.

Глава 1

Кейнсвилл, 6 апреля

В противоположной стене было вроде как окно, выходящее вроде как наружу, вроде как за пределы купола. Время от времени Уилкинс останавливался, несколько секунд смотрел на заоконный пейзаж, содрогался и снова начинал расхаживать по лаборатории. Никаких видимых признаков жизни, только серый мрачный гранит, выкованный в горниле древнего вулканического огня, обкатанный древними ледниками, обожженный смертельной радиацией. И даже этот мелкий, неуверенный дождик – чистейшей воды яд. Если можно так выразиться. Когда планетологи Института натыкаются на подобные объекты, они шлепают на них ярлык “четвертый класс”, а затем, ни секунды не задерживаясь, бегут дальше – искать более интересные и более обещающие планеты.

Но этот мир не принадлежал к четвертому классу и знал когда-то лучшие дни. Ядовитый дождь представлял собой фантастический компот из промышленных выбросов, все еще падающий на несчастную землю после долгого пребывания в верхних слоях атмосферы. Ядовитый – это не для красного словца. Едкая отрава была такой мощной, что даже в маленьких тускло-серых озерах (а может – в больших тускло-серых лужах) не уживалась ни одна бактерия, ни одна водоросль. А вот “смертельная радиация” представляла собой всего лишь нормальный солнечный ультрафиолет – в северных широтах озоновый слой почти отсутствовал и, соответственно, почти ничего не задерживал. А окно не было окном, да и не могло быть – тесная, захламленная лаборатория Уилкинса располагалась чуть не в центре Бартоновского купола, вдали от наружной стены – и притаившегося за этой стеной ужаса.

Уилкинс и сам не очень понимал, с какой такой стати вызвал он на экран природный пейзаж, может, поддавшись мрачному настроению, а может, чтобы напомнить самому себе, что из Кейнсвилла по земле не уйдешь. Беглеца не станут, ни спасать, ни преследовать, пусть себе блуждает среди голых скал, пока не сдохнет от голода или холода. Канцерогенное излучение, льющееся с этих, прости Господи, небес, можно не принимать во внимание – заполошный придурок просто не успеет накопить достаточную дозу.

Аэропорта здесь не было, только станция трубы, денно и нощно охраняемая громилами из Службы безопасности, так что, если что-нибудь пойдет наперекосяк, – пиши пропало. Из этой ловушки не выбраться.

Вообще-то из Кейнсвилла были и другие пути, но все они вели в места намного худшие, чем эта каменная пустыня.

Он ходил уже долго, слишком долго для человека, привыкшего к сидячей жизни. Ж. С. Уилкинс, низенький и смуглый, 2027-го года рождения, но уже изрядно облысевший. Доктор Уилкинс, работавший на Институт в должности инженера-ремонтника. Жюль Смэтс Уилкинс, потенциальный предатель.

Неожиданная – и неудержимая – дрожь в ногах. Уилкинс рухнул в кресло и мрачно уставился в якобы окно. Ну так что же? Почему бы и не сейчас? Он уже давно знал решение.

– Связь!

Экран коммуникатора превратился в безликий сероватый прямоугольник.

– Продолжайте, – сказал механический голос. Влажные от волнения пальцы извлекли из кармана крошечный клочок бумаги – секрет, тайно оберегавшийся Уилкинсом на протяжении уже двух лет. Бумажку эту он получил от некоего случайного знакомого на некой случайной вечеринке – вместе с дружелюбным кивком, солидной пачкой денег и обещанием значительно больших радостей, – буде когда-нибудь представится серьезный (левый глаз змея-искусителя заговорщицки подмигнул) случай ею воспользоваться. Уилкинс прокашлялся и начал читать.

– Код Цезарь Коламбус Диманш Айнфейхтен… Ни много ни мало тридцать два слова. К концу декламации голос доктора Жюля начал дрожать – по законам Кейнсвилла одно уже незаконное обладание мастер-кодом представляло собой серьезный – и серьезно наказуемый – проступок. Применение такого кода было не просто преступлением, а наглым вызовом, почти плевком в морду самой мощной из земных систем безопасности.

– Код принят. Подтвердите активацию. Сработало! Какая-то маленькая часть его сознания до последней секунды надеялась, что ничего не получится… Уилкинс помедлил, почти упиваясь странным, щекочущим нервы ощущением, смесью страха, возбуждения и экстатической надежды. И тут же вспомнил, почему он пошел на такой страшный, безрассудный риск. Жюль Уилкинс имел некое прискорбное пристрастие, обходившееся все дороже и дороже. Дело дошло до того, что жалованья едва хватало на пищу и прожарку. Скоро придется между ними выбирать, то есть отказываться от пищи.

– Подтвердите активацию, – повторила Система, словно раздраженная человеческой неспособностью быстро и четко принимать решение.

– Активируй.

Ну вот, теперь пути назад не осталось.

– Ждите ответа.

Система начала наигрывать тошнотворно-сладкий мотивчик, серый прямоугольник превратился в окно – окно, выходящее на тенистый, заросший лилиями пруд. Жюль Уилкинс воспринимал эту картину как крайне неподходящую к ситуации и абсолютно непривлекательную. Он смотрел на мягко колышащиеся цветы и беспокойно ерзал в кресле.

Собственно говоря, не было никаких причин, мешавших ему связаться с внешним миром на самых законных основаниях – просто он почти никогда этого не делал. Все прочие поминутно звонили наружу – но не он. Его звонок был бы “нарушением стереотипа поведения” и никак не избежал бы внимания Безопасности. А если мастер-код поднял тревогу, звонок неизбежно будет либо блокирован, либо зафиксирован. Незаконный код в левом кармане и записывающий диск в правом, любой из этих предметов – прямой билет в могилу. Могила… В Кейнсвилле устранение нежелательного трупа не представит ни малейших проблем. Ни малейших.

Коммуникатор на секунду смолк, а потом заиграл новый мотивчик. Почему так долго? Ловушка? Если все это было липой, проверкой лояльности, то сейчас у двери лаборатории уже столпились гориллы из Безопасности. Дразнящее щекотание в крови исчезло, сменилось неприятным ощущением переполненного мочевого пузыря. Уилкинс всегда отличался чрезмерной потливостью, сейчас же с него капало, как с марафонца на исходе сорокового километра.

Труп? Или богач?

Он никогда не видел, чтобы установление связи занимало столько времени. Наверное, неизвестный абонент занимает очень высокое положение. Высокое – в какой области?

Уилкинс инстинктивно зажмурился, увидев на экране залитую светом комнату. На первом плане – абсолютно пустая, сверкающая полировкой поверхность. Если это – настоящее дерево, такой вот письменный стол стоит двухлетнего жалованья обычного инженера. Женщина, сидящая за столом, скрыта маской. То ли блузка, то ли платье синего с металлическим отливом цвета, а вместо лица – расплывчатое пятно. И кисти рук – то же, даже пальцы не сосчитать, хотя вся остальная обстановка видна абсолютно резко, словно этот кабинет прямо здесь, за стеклом. Кем бы там ни были наниматели этой бабы, они не пожалели денег на Систему.

– Докладывайте!

Голос, наверное, тоже замаскирован. Уилкинс зябко поежился. Никакого паритета! Нужно было натянуть на голову чулок.., да где же его возьмешь? Ну хоть мешок какой-нибудь…

– Вам не обязательно знать мое имя… Расплывчатые, словно облачные, пальцы всколыхнулись, выбили по полированному дереву нетерпеливую дробь.

– Я знаю ваше имя. Я даже знаю, что на вашем банковском счете осталось меньше сорока гекто. Тридцать восемь, если уж говорить совсем точно.

Сердце Уилкинса упало. По его плану разговор о деньгах должен был начаться гораздо позже, в самом конце беседы.

– А теперь докладывайте. Надеюсь, вы не с какой-нибудь ерундой.

Уилкинс поковырялся в кармане, достал диск.

– У меня есть доказательства.

– Доказательства чего?

Женщина равнодушно пожала плечами, однако в безликом, механическом голосе промелькнуло нечто вроде интереса.

– Погибла исследовательская группа!

– Бывает. Сколько человек?

– Трое.

Пренебрежительный взмах желтоватого облачка.

– Здесь, прямо под окнами этого кабинета, людей то и дело размазывают по бетону, неделя без нескольких миллионов жертв в том или ином уголке Земли – событие редкое, почти сенсация. Правда, у вас там внешний мир, так что появляется момент экзотики. Сто гекто.

Знает ведь эта баба, наверняка знает, что не стал бы он пользоваться кодом, рисковать – ради такой жалкой информации.

– Среди них был приезжий. Миколог из Москвы.

– Миколог?

– Специалист по грибам. Грибам, грибкам. Они уходили с ночевкой. И здесь не просто лопнувшая струна – СОРТ вернулся.

– Уже лучше, – кивнуло перламутровое пятно. – Две сотни. Даже больше – если у вас есть хорошие снимки поврежденной машины.

– Никаких повреждений. – К Уилкинсу понемногу возвращалась уверенность. – На СОРТе ни царапины. Двое мужчин погибли, женщина исчезла.

Вот это ее уже достало. Даже все электронные фильтры не смогли замаскировать резкого, судорожного вздоха.

– Расскажите про женщину.

– Ад ель Джилл. Штатный эколог.

– Возраст? Внешность? Снимки есть?

– Нет, – покачал головой Уилкинс. – Около двадцати лет. Судя по рассказам – хорошенькая.

– Жаль. Есть какие-нибудь шансы, что она жива?

– Нуль целых хрен десятых, – расхохотался Уилкинс. – Это же мир третьего класса, кодовое имя “Нил”. Двести по Цельсию, свыше половины бара углекислого газа. А она забыла прихватить с собой шлем.

Минуту женщина молчала, затем кивнула:

– О'кей. Сюжет хороший. Но ведь они, наверное, не на рыбалку выезжали – третьего-то класса. Расскажите поподробнее.

– Дорогая история.

– Да, – кивнуло пятно, – дорогая. Уилкинс поежился, сдерживая ликование. А ведь она еще не слышала главного!

– Началось все это вчера. Они открыли окно, подождали, но не получили ответа. Тогда они вернули СОРТ на дистанционном управлении. Паника началась – что твой пожар в борделе. Окно было короткое, а у них не нашлось даже готовой приемной группы. Кошмарная некомпетентность, все орут, никто ничего не делает. Это, кстати, вы тоже можете использовать. А до девятого новых окон не будет.

Женщина подалась вперед. Даже мерцающая расплывчатая маска не могла скрыть острого, жадного интереса.

– А как с качеством съемок?

– Очень высокое. Отказала одна из камер, ее демонтировали и прислали ко мне, на ремонт. Они думали, что испортилась запись, но все дело было в воспроизведении. Запись работала великолепно.

Уилкинс небрежно подкинул в руке регистрирующий диск.

– Есть какие-нибудь подтверждения? Эта старая ведьма, она ведь и спектакль поставить может, с нее станется.

Уилкинс снова поежился, на этот раз – совсем по другой причине. У него тоже оставались некоторые сомнения. Слишком уж все это здорово, слишком уж вовремя, словно судьба решила спасти человека, которому становится не по карману главная его привычка.

– Подтверждения? Да не то чтобы очень… Ну пожалуй, обстановка стала напряженнее обычной. Ничего определенного, такого, что вы могли бы использовать. Правда, были отдельные моменты, которые даже Хаббард не смогла бы инсценировать.

– Вроде?

– Великий Девлин орал как резаный. Я уж думал – истерика.

– М-м-м. А причина смерти?

– Разбитые головы. – Вот-вот, посиди и подумай. Проникнись.

– Разбитые головы? Их убила женщина? Ну вот тот самый момент.

– Возможно. Только там было и орудие убийства.

– Какое орудие?

А теперь – главный, давно приберегаемый козырь. Козырной туз. Джокер.

– Каменное ручное рубило.

– Нет! Я не верю!

Уилкинс молча подкинул крохотный, с древнюю монетку, диск.

– Разум? После стольких лет?

– Да! – Голос Уилкинса дрожал и срывался, ему хотелось просунуть руку сквозь экран и шарахнуть кулаком по этому роскошному деревянному столу. – Два человека забиты до смерти, женщина исчезла, СОРТ без малейших повреждений, на полу кровь – и каменное рубило, тоже со следами крови! Ну как, хороший у меня репортаж?

– Хороший у вас репортаж? Мамочки, – вздохнула женщина, забыв обо всем своем высокомерии. – Это какой же у меня будет репортаж!

– Первый контакт! – продолжал ликовать Уилкинс. – Мужчины убиты, женщина похищена. Видеозапись с места событий. Эксклюзивные права…

Богач?

– Да, – кивнула женщина. – Вы – очень богатый человек.

Прожарка! И сколько хочешь, до упора! Уилкинс ощутил блаженную теплоту в паху.

Глава 2

Банзарак, 7 апреля Невыносимо душный, невыносимо жаркий тропический день чуть перевалил за половину. Воздух умер от теплового удара. Над блестящим, как расплавленный свинец, заливом навис ослепительно белый погребальный полог неба.

Элия, бродившая по берегу чуть не с самого утра, почти падала от усталости. В тех местах, где ее защитные очки прилегали к коже, появились болезненные язвочки, действие солнечной блокировки кончалось, если уже не кончилось. Облепленные грязью ботинки впитали в себя тухлую, отвратительную вонь прибрежного мелководья; теперь, когда Элия поднималась по изношенным деревянным ступенькам, ведущим к Резиденции, ботинки оттягивали ей ноги, словно мешки, набитые булыжниками. Крутую лестницу окаймляли шеренги деревьев и непролазные заросли кустарников. Сохранились старые снимки формального, классического сада, разбитого на этом склоне. Когда то было.

Тело Элии нуждалось в хорошей дозе выпивки и в хорошей дозе сна, хотя, возможно, и согласилось бы удовлетвориться душем и небольшой закуской – после, конечно же, выпивки, это дело святое. А вот мозг ее наотрез отказывался спать, в нем кипели свои требования, путанные и противоречивые, похожие на яростный ропот взбунтовавшейся толпы, звучали невнятные и зловещие, идущие из глубины веков, предостережения. Уже дня два Элию мучили предчувствия. Ей хотелось заорать от ужаса и убежать, убежать куда глаза глядят. Или тихо забиться под кровать. Или влезть на дерево. Не способная сконцентрироваться на своих исследованиях, не способная искать утешения в чьем-либо обществе, она пошла бродить по берегу моря.

Элии казалось, что ее мука подобна муке наркомана, нуждающегося в очередной дозе наркотика. Но в чем нуждается она – кроме прекращения этой муки? Она понимала, что происходит, ибо испытывала подобное чувство и прежде, хотя и не с такой ошеломляющей силой. В некотором смысле она готовилась к этому моменту всю свою жизнь – и все же никак не ожидала такой страшной, жилы выкручивающей боли, о возможном же – если оно возможно – противоядии было страшно и помыслить.

Преодолев наконец лестницу, Элия остановилась, чтобы перевести дыхание и стереть со лба пот. Резиденция, где она родилась и выросла, казалась сейчас чуждой и гротескной. Слов нет, эта квинтэссенция викторианской имперской вульгарности, сплошь облепленная крытыми верандами и разукрашенная витиеватой, словно каракули дебила, деревянной резьбой, эти крохотные орнаментальные оконца, эта бессмысленная путаница коридоров – вся эта жуть никогда не казалась Элии красивой, однако прежде она находила в тяжеловесных, неуклюжих пропорциях здания некую покладистость, дружелюбие – словно в страхолюдной бродячей собаке, которая из кожи вон лезет, стараясь понравиться прохожим. Теперь же осталось одно только уродство, злобное и угрожающее, до тошноты отвратительное.

И это – родной дом? Теперь у Элии не было родного дома.

Алый флаг Банзарака бессильно обвис в душном, неподвижном воздухе, из складок зловеще выглядывала черная голова кобры – часть государственного герба. Элия зябко поежилась и отвернулась – полумрак внутренних покоев, только что казавшийся спасительным прибежищем, неожиданно стал Зловещим, опасным. Она облокотилась на балюстраду и тут же содрогнулась от беспричинного ужаса, что видит все это – и море, и Резиденцию – в последний раз. Солнце будет на своем месте и завтра, и послезавтра. А она?

Никогда еще поверхность залива не была такой спокойной; Элия чувствовала волны жара, отраженного от этого сверкающего зеркала. Подальше от берега чуть просвечивала полоса рифов – легкое, едва заметное изменение цвета воды. Настоящего, с пенистыми бурунами прибоя на рифах не бывает – глубоко. Когда-то, в незапамятном уже, кажется, прошлом, у Элии хватало духу надеть акваланг и посетить это кладбище.

А на земле? На земле еще хуже. Роскошный пляж, приманка туристов, полностью ушел под воду, а вместе с ним и половина старого города. По другую сторону залива, тоже на холме, виднелся дворец, щедро изукрашенный розовой и фиолетовой лепниной – в стиле рококо, по мнению безвестного архитектора. Лет сто назад, когда ушли англичане, прапрадедушка Элии отказался от большей части королевских прерогатив и, одновременно, передал свой дворец правительству. Теперь правительство перебралось в “Гранд-Отель”, а дворец заселили беженцы. И не только дворец – дальние высокие холмы густо усеяны темными пятнышками, каждое пятнышко – лагерь. Банзарак представлял собой королевство очень неформальное и очень маленькое – размером в полторы хорошие площадки для гольфа, как любит шутить отец, – но теперь многие его жители лишились и домов, и всех средств существования; кроме того, сюда набежали сотни тысяч чужаков. Пища стала серьезной проблемой, болезни – еще более серьезной.

Мальвы погибали. Почему именно они? Элия перегнулась через опасные, подгнившие перила, чтобы посмотреть на увядающие кусты, полу скрытые пышными кронами деревьев. Почему мальвы? Вместе с их красотой, радостной и недолговечной, из мира уйдет что-то маленькое, но очень важное.

Сзади прозвучали шаги. Она резко повернулась, увидела Каса и с трудом подавила желание броситься ему навстречу.

Кас подошел и встал рядом, высокий и смуглолицый, мощный и надежный, как гранитный столб. Кас, островок стабильности в текучем, изменчивом мире, ее старший, на много лет старший и мудрый брат. Кас.

– Сестренка?

– Кас?

– У тебя что, что-нибудь не так?

– Нет! То есть я хотела сказать… Меня беспокоит погода, воздух совсем неподвижный, как мертвый. Не было бы тайфуна.

– Здесь не бывает тайфунов.

Элия заставила свои пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в перила, разжаться; слава Богу, Кас вроде не заметил побелевших костяшек. Ты не ребенок, напомнила она себе. Ты успела пожить на каждом из материков Земли, побывала чуть не в каждом из знаменитых, значительных городов – да что там, ты совершила свое первое кругосветное путешествие в тринадцать лет. Ты не ребенок! Она не будет распускать нюни, она совершенно не нуждается в утешениях, братских объятиях и похлопываниях по спине – это было бы просто смехотворно. Другое дело любовник.., только вот нет никого под рукой.

– Здесь был тайфун, в тысяча семьсот семнадцатом, – сообщила она далеким, затянутым дымкой холмам. – Он причинил большие разрушения. А что бы он наделал сейчас, когда риф не защищает землю!

Элия упорно смотрела на далекие вершины холмов.

– Прогноз очень хороший. Тебе что, плохо здесь, наверху? На берегу было лучше?

Она повернулась, стараясь выглядеть по возможности спокойной и непроницаемой.

– Что ты хочешь сказать?

Кас печально улыбнулся. Элия с удивлением заметила, как много седины в его бороде, как много глубоких морщин на сумрачном лице. Даже здесь, в тропиках, он выходил из дома без защитных очков и солнечной блокировки. Безрассудство, чистое безрассудство.

– Это началось пятого, так ведь? – спросил Кас. – Во вторник?

На Элию нахлынула волна облегчения.

– Ты тоже? Ты тоже почувствовал?

Значит, она не одна такая. Она не входит с ума.

– Слегка. Я всегда ощущаю это слабее. Не так, как ты.

Такая вот непроницаемость. Элия упала Касу на грудь, он крепко, до боли в костях, обнял ее, и это было прекрасно, и совсем не смешно, и очень-очень нужно. Несколько секунд она стояла молча, припав к плечу брата – а у Каса хватило соображения ничего не говорить, ничего не спрашивать.

– Так плохо еще не было, – сказала Элия. – Никогда. И каждый раз становится хуже. Было очень плохо, когда умер Омар. Когда Тал – еще хуже, но все равно не так, как сейчас.

– Это твой, прямо к тебе адресованный зов. Твой кишмет. Вот потому и так сильно.

Она знала это, знала давно и все равно застонала от ужаса, услышав сокровенную свою мысль выраженной в словах.

– Нет! Нет! Я не покину тебя! Я никуда не уйду! Большая, крепкая ладонь брата придержала судорожно рванувшуюся голову Элии.

– Элия, сестренка! Они же все сперва так говорили, все. Тебя же всю корежит, как угря на сковородке. Оставь бесполезное сопротивление.

Элия продолжала бормотать какие-то возражения – чувствуя одновременно, что теряет, даже потеряла, последние остатки недавней решимости.

– Я говорил с Сампом, – сказал Кас. – Я связался с ними во вторник.

– Ты.., во вторник?

– Не забывай, что я тоже это чувствую. Ты все улыбалась дебильной такой улыбочкой, а сама зеленая, веселенького такого цвета, как травка луговая.

Острые кулачки Элии замолотили по широкой, надежной груди.

– И ничего подобного!

– Ну не то чтобы как трава, скорее уж ты была.., ну, как бы это сказать.., бирюзовая!

– Скотина!

– А иногда – вроде чуть незрелого авокадо. Как бы там ни было, они сказали “да”.

– Что – “да”?

Элия отодвинулась от брата, взглянула ему в глаза.

– Вариантов у них хоть отбавляй. Они хотят, чтобы ты помогла.

– Нет! – Элию охватили ужас и растерянность. – А что, если это ошибка? Разве не могла я ошибиться?

Кас укоризненно покачал головой:

– А змеи тебя последнее время не беспокоили? Элия отвернулась.

– Когда? – Ее голос звучал потерянно и обреченно.

– Элия… Слушай, сестренка, а почему бы не прямо сейчас?

– Сейчас? Сегодня? Но ведь собраться…

– Уходи поскорее, – кивнул Кас. – Ты же не сможешь тут ни спать, ни есть. Долгие проводы – лишние слезы. Переоденься – и в путь.

У Элии перехватило в горле; бессильная что-либо ответить, она с мольбой смотрела на брата; Кас ободряюще улыбнулся:

– Моала собрала уже твои вещи. Королевские ВВС в состоянии боевой готовности.

Старая семейная шутка. Правительство располагало одним-единственным самолетом; давным-давно, когда Банзарак гордился одним из лучших в мире пляжей, эта допотопная турбовентиляторная машина перевозила туристов.

– Самолетом до Сингапура, – деловито объяснил Кас, – потом гипер до Сампа. И стемнеть не успеет, как ты окажешься на месте – правда, у них это будет раннее утро.

– Ты, смотрю, не сидел сложа руки, обо всем позаботился. – На лице Элии появилась улыбка – такая же деланная, как и улыбка Каса. – Но не могу же я так вот сразу…

– Время поджимает. Да ты и сама это знаешь. Даже один день может значить очень много – для очень многих людей.

Элия чувствовала себя бессильной и беспомощной, ее словно уносил мощный, неудержимый поток.

– Старик? А честно ли это, что…

– Он остается, – покачал головой Кас.

– О! – Элия виновато закусила губу. Сколько она себя помнила, премьером Банзарака всегда был доктор Пириндар Хан. Она не имела даже представления, сколько ему лет – и, пожалуй, пришла бы в ужас, узнав этот невероятный возраст… Мягкий, доброжелательный старик, Пири возглавлял все делегации Банзарака в Кейнсвилл.

– Доктор Джетро Джар, – осторожно пояснил Кас. – Ты же его вроде знаешь.

– Знаю, – кивнула Элия, скорчив пренебрежительную гримаску. – Это тот, который только что развелся со второй своей женой. Или с третьей?

– Очень способный политик, все остальное не имеет никакого значения. Два-три последних раза Пириндар брал его с собой, так что Джар знает, как вести переговоры. И у него будет пара надежных помощников.

Элия кивнула. Если Кас считает, что так будет лучше, споры не имеют смысла. Жаль только, что при виде этого Джетро Джара ей всегда вспоминаются ящерицы и лягушки.

– Я не говорил тебе раньше, – добавил Кас, не дождавшись ответа, – потому что не хотел…

Не хотел ее тревожить? Тревожить? Но ведь все хорошо, просто великолепно!

Нет, не то. Теперь понятно, что Кас ее испытывал, добивался полной уверенности. Смотрел, как она мучается, как нарастают эти муки, – смотрел, пока не прошли последние сомнения. Ведь это очень важно, жизненно важно. Вот и глаза у него сейчас озабоченные и виноватые – боится, что драгоценная сестрица обидится за такое испытание. Элия ухватила брата за бороду, подтянула лицо пониже – и поцеловала.

Она присосалась к его губам крепко, как пиявка, – и надолго.

– Аллах и Кришна и все сто Святых Этсетера! – воскликнул Кас, сумев кое-как отдышаться. – Сестра не имеет права целовать собственного брата таким вот образом.

Вся его озабоченность исчезла – понял, значит, что никто на него не обижается и не злится. Элия попыталась повторить эксперимент, но Кас крепко взял ее за запястья.

– Развратница! Извращенка!

– А почему бы, собственно, нет? Тебе же было приятно, правда? И не ври, я сама знаю.

– Конечно, нет! Я все время думал об одном – что бы сказали министры, застукай они нас в такой вот пикантной ситуации. Кроме того, я даже не мог закрыть глаза, чтобы не забыть случайно, кто ты такая.

– Старая семейная традиция, – усмехнулась Элия. Самп сегодня! А завтра, скорее всего, и Кейнсвилл. Что же надеть-то?

– Никогда не говори таких слов. Ты подберешь себе надежного, положительного партнера, настоящего первопроходца.

– Высокого и темноволосого, с красивыми, хотя и чуть грубоватыми чертами лица? Мне и смеяться-то не хочется.

– Ну, если не все сразу, то хотя бы один пункт из этого прейскуранта.

– Пусть тогда высокий.., ох, Кас. – Голос Элии дрожал и срывался. – Кас, ну почему ты не можешь идти со мной?

– Нет, – покачал головой Кас. – Это твой кишмет.

– Ты только помоги мне выбрать. Не надо… – К горлу Элии подкатил комок. – Не надо до самого конца. Ты только будешь держать меня за руку, для храбрости.

– А потом вернуться назад, сюда?

Значит, он страдал гораздо сильнее, чем можно бы подумать, чем проявлялось снаружи. Элия изо всех сил обняла брата.

Она была последней. Братья и сестры, родные и двоюродные – десять из них уже ушло, а теперь буддхи призывает и ее. Теперь остаются только Кас и Талия. Кас – султан далеко не декоративный, что бы там ни говорила Конституция, и он будет последним из поколения.

Талия – двоюродная сестра, и у нее тоже есть буддхи. А как их дети? Кани уже десять лет. Кто почувствует сатори следующим? Сам Кас? Или кто-нибудь из маленьких? Элия поежилась.

– Я сделаю выбор, а потом вернусь.

– Вряд ли так получится, – печально улыбнулся Кас. – Другие, может, и согласятся, но что будет с нашими людьми? Без тебя они не пойдут.

Элия снова поежилась. Страх перед будущим нависал над ней, как огромная темная туча.

– , Сколько человек?

– Как можно больше. И зачем спрашивать, ты же все прекрасно знаешь.

Холодный, до костей пронизывающий ужас. Тысячи жизней! А что, если она выберет не правильно? Что, если все они выбрали не правильно – все, ушедшие прежде? Как может она взять на себя смелость играть на человеческие жизни?

– Буддхи, – прошептала Элия.

И снова улыбка, понимающая и печальная.

– С этим ты родилась.

Еще одна семейная шутка. “С этим ты родился, с этим ты и умрешь – а без этого ты умер бы гораздо скорее”.

– Ненавижу! – Элия перестала себя сдерживать, теперь она не говорила, а кричала:

– Ненавижу это наше проклятие!

– Нашу благодать, – мягко поправил Кас. Легкий, еле заметный бриз колыхнул обвисший флаг, кроваво-красный флаг Банзарака; мелькнул и тут же исчез государственный герб – кобра, оплетенная шелковой веревкой.