Текст книги "Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь"

Легенда о Деве

«Дева – древнейшее созвездие, известное в течение многих тысячелетий. Название звезды Девы Виндемиатрикс по-арабски означает «виноделательница, виноградница». Ее утренний восход бывает в пору сбора урожая и начала поры виноделия. А ярчайшая звезда созвездия Спика – это «колос», который держит в руках Дева.

На старинных изображениях созвездие Девы рисовали со снопом в руках. Дева – символ хорошего урожая и плодородия. А древние египтяне верили, что звезды Млечного Пути – зерна пшеницы, разбросанные на небе.

В сочинениях древних поэтов Дева часто называется Астреей. Она жила на земле в Золотом веке – это первая эра существования человечества, эра спокойствия и безмятежности, когда повсюду царили идеальный мир и счастье. В другой легенде Деву называют Деметрой, богиней плодородия.

Царь подземного царства Плутон пожелал взять в жены дочь Деметры, Персефону, и, когда Зевс дал на это свое согласие, Плутон схватил девушку и увлек ее в подземное царство. Деметра в поисках дочери бродила по всей земле, которая из-за этого стала бесплодной. И достигнуто тогда было между богами соглашение: часть года дочь Деметры должна оставаться с Плутоном в качестве его царственной супруги, остальное время ей было дозволено проводить вместе с матерью. Покуда Персефона оставалась в подземном царстве, земля не приносила плодов, но когда она возвращалась, земля вновь начинала плодоносить.

Осень – время, когда дочь Деметры спускается в ад; весна – та часть года, которую она проводит с матерью. Вот почему осенью умирают травы и цветы, а весною все они вновь возрождаются к жизни».

…Наша гостья ушла, предварительно положив на Люськин и мой столы по узкому картонному прямоугольнику – это была визитная карточка, но очень странная, потому что на ней не указывались ни имя, ни фамилия, ни должность, а был всего лишь номер телефона.

Подруга отнеслась к визитке с каким-то священным трепетом и очень долго не решалась к ней прикоснуться. Я же небрежным жестом подхватила карточку за уголок и бросила ее в сумку – пусть мне никогда и не придется звонить по указанному телефону, но нельзя же, в самом деле, допустить, чтобы что-то валялось на моем столе просто так.

Ну а потом мы распрощались с Люськой, и я поехала к себе домой, чувствуя себя, как и утром, совершенно разбитой, хотя и не сделала за этот день ничего хоть сколько-нибудь ценного. Но у каждого бывают в жизни и такие дни; что ж, их нужно только пережить!

И ничего больше не ожидая от этого дня, начавшегося странной загадкой и продолжившегося появлением еще более странной Ады, я покинула метро, приблизилась к своему дому, вошла в подъезд, на ходу вынимая из сумочки ключи.

И вот, открыв квартиру и сразу же пройдя на кухню, чтобы поставить чайник, я… обнаружила за своим столом покойника, пьющего чай.

…Да, Владик сидел в моей кухне, в моем доме, который я покинула каких-нибудь пять часов назад, с комфортом расположившись в простенке между вечно урчащим холодильником и хромоногим столом, прислонившись к стене и положив ногу на ногу.

И, как вы уже знаете, я закричала и бросилась вон из квартиры…

* * *

Потом я долго сидела во дворе, сжимая голову руками и силясь отогнать от себя чудовищное видение: покойник за моим кухонным столом.

Соседи по двору проходили мимо, оглядывая меня с видимым беспокойством. Раз или два кто-то подошел ко мне, тронул за руку, задал какой-то вопрос; я видела и понимала это как во сне: лица, голоса, люди – все это на миг появлялось передо мной и сразу же исчезало в густом и вязком тумане, и я ничего никому не отвечала, все так же сидя на лавочке у подъезда, вцепившись руками в волосы и только отрицательно качая в ответ на все вопросы головой…

Прошло, наверное, часа два, прежде чем я очнулась. Туман в голове немного рассеялся, и впервые я подумала о том, что надо что-то делать, что беда – а на меня свалилась большая беда, и это было единственное, что не оставляло никаких сомнений! – что беда эта не пройдет сама по себе, как ненастье или неожиданная болезнь.

Надо что-то делать.

Первым моим порывом было позвонить в милицию. Но стоило только представить, как сюда, ко мне, на виду у всего двора, приедут несколько милицейских машин… И люди в форме, с кобурами под мышкой, в фуражках, которые они никогда не снимают, все эти люди с навсегда попорченными властью лицами станут задавать мне вопросы, об ответах на которые я не буду иметь ни малейшего понятия!

«Ах, вы говорите, что видели этого человека всего лишь один раз в жизни! Тогда потрудитесь объяснить, почему уже через несколько часов после этой встречи вы привели его к себе домой, да еще на ночь глядя?!»

«Значит, утром он ушел из квартиры, ни с кем не попрощавшись, и вы можете утверждать это совершено точно? Но как же потом его труп оказался в вашей запертой, заметьте – снаружи запертой квартире?»

«Как-как? Ушел от вас, оставив абсолютно всю одежду, деньги и документы? Какой оригинальный покойник! А потом, надо полагать, он замерз и решил вернуться за одеждой, чтобы умереть со вкусом и при полном параде?»

О боже мой, нет, нет. Никакой милиции!

И вместо простого номера из двух цифр я набрала на мобильнике, который уже вытащила из сумки, номер Люськи. На всем земном шаре больше не было человека, которому я бы могла рассказать об этом ужасе, не рискуя нарваться на вопросы, которые одновременно послужили бы мне и обвинением!

Хотя, как легко можно догадаться, Люська тоже не сразу мне поверила.

– Что?! – воскликнула она, едва только сумев осознать услышанное. – Верка, да ты там пьяная, что ли? Или это шутка такая? Вот уж никогда бы не сказала, что именно ты способна на такие шутки. Труп на кухне! Да тебе сценарии надо писать для голливудских боевиков!

– Я не шучу, честное слово, – устало сказала я.

Пауза продолжалась, наверное, целую минуту.

– Так он… действительно у тебя в доме? И… и мертв?

– Да.

– И одетый? Именно в тот самый – ты меня понимаешь? – в тот самый костюм?!

– Да.

– Верка… А ты наверняка знаешь, что он умер? Ты его трогала?

– Нет, – сказала я, содрогнувшись при одной только мысли о том, что пришлось бы прикоснуться к покойнику. – Я никогда бы до него не дотронулась, я просто не могу, я бы тогда сама сразу умерла. Но он мертв! Не обязательно трогать человека, чтобы понять, что он мертв. Он умер несколько часов тому назад.

– Но почему…

– Говорю тебе, он мертв! У него на шее багровые пятна, а цвет лица – синий совершенно, и потом, язык…

– Понятно, – быстро сказала Люська. – Хорошо, не будем больше об этом. Так, а что же делать? Ты сейчас где? Ах да… Вот что, бери такси или лучше шагай в метро, потому что в это время везде пробки, и мигом ко мне. Я буду сидеть дома, ждать, никому другому дверь не открою. Приезжай, и мы все обсудим. А до тех пор лучше никому ничего не говорить. Да?

– Да.

– Ну вот. Приезжай. Это какая-то чертовщина, но мы в ней обязательно разберемся!

Я отключилась, бросила телефон в сумку и тяжело поднялась с лавки. За эти два часа я постарела, наверное, лет на десять.

Голова кружилась так, что мне пришлось некоторое время постоять, уставившись в землю и глубоко дыша.

Наконец земля и небо остановили свое бешеное верчение вокруг меня, и я смогла двинуться в сторону подземки, и даже сумела посмотреть по сторонам и удивиться, что в этом мире ничего не изменилось: и дома, и дворовые кустарники – все на своих местах, и во дворе, как и два часа назад, все так же играют дети, кидаются шишками и сухими ветками, и наш старый ворчун, почетный пенсионер дядя Вася так буднично, так привычно ворчит на них, обзывая свинтусами и молокососами.

* * *

Через полтора часа тряски в пыльном и до отказа забитом вагоне подземки (мы с Люськой жили в разных концах Москвы) я вышла на «Тушинской», села в очень кстати подошедший автобус и доехала до белого дома с красной черепицей, выгодно отличавшегося от всех остальных типовых новостроек.

Консьержка меня уже знала; кивнув, она разрешила подняться к лифту, не задавая мне никаких вопросов и не требуя, чтобы я сначала позвонила по домофону.

Вот и знакомая дверь, щегольски обитая добротной зеленой кожей. Надавив кнопку звонка один раз, затем другой и третий, я долго вслушивалась в переливчатую трель, достававшую, казалось, до самых отдаленных уголков этой квартиры. Но никто не спешил открывать; более того, в тишине, стоявшей за дверью, чудилось что-то зловещее.

Уже прекрасно понимая, что от этой двери и от этой тишины ничего хорошего ждать мне не приходится, я тем не менее еще несколько минут терзала дверной замок. И лишь после того, как в двери напротив показался недовольный глаз соседки, я решилась толкнуть Люськину дверь.

Почему-то я была уверена, что она не заперта; так и оказалось. Темнота и прохлада просторного коридора дохнули на меня зловещим предчувствием. До сих пор таких слов, как «предчувствие» и «зловещее», не было в моем лексиконе – теперь они появились. И все время, пока я шла по квартире, пугаясь звука собственных шагов, железная рука этого предвидения не отпускала мое сердце. Я уже откуда-то знала, что идти надо прямо в кухню.

…Они сидели друг напротив друга, повернув головы к входной двери – Люська и ее муж Боря. Я сразу его узнала. Хотя и не видела несколько лет, может быть, даже больше – чуть ли не с самого Леркиного рождения, потому что именно с рождением дочери оба они на долгое время отдалились от нашей когда-то дружной студенческой компании.

Борис потолстел, обрюзг, его шарообразное брюшко грозило вот-вот перевалиться за брючный ремень, для которого ему и без того наверняка пришлось прокалывать новую дырочку у самого края. Но все-таки узнать его было можно – несмотря ни на что, даже несмотря на вот эти вытаращенные в последней, предсмертной муке глаза – потому что он был мертв, совершенно мертв. И не надо было даже долго думать, отчего наступила смерть, ибо впереди и слева на его белой трикотажной майке расплывалось еще свежее алое пятно.

Крови было немного, гораздо меньше, чем показывают в детективных фильмах, когда кто-то из героев погибает от пулевого ранения. Но она уже не текла, а только медленно расплывалась, пропитывая саму майку и слегка обугленные края входного отверстия на ней, оставленного пулей. Выстрел пришелся ему точно в сердце – я читала где-то, что первым признаком этого служит именно малое количество крови, выступившей из раны. И еще это значило, что Борис умер мгновенно. Не сейчас, но много времени спустя, когда я вспомнила о том, что Люськин муж так мало мучился перед смертью, эта мысль меня почему-то утешает.

И она, Люська, тоже умерла от пули. Но, наверное, не так быстро: черты лица моей мертвой подруги еще хранили выражение безумного удивления, помноженного на предсмертный ужас. Глаза, в которых не было жизни, остались широко открытыми; румяный рот тоже приоткрылся в жуткой улыбке, больше походившей на оскал. На ней был надет махровый банный халат, и с левой стороны, у самого сердца, я заметила такое же входное пулевое отверстие и кровь – на этот раз ее было так много, что толстый халат на груди пропитался ею совершенно.

Оба они сидели за накрытым чайным столом – две чашки стояли перед ними, и чай в них был еще горячим, легкий парок вился над темной жидкостью. На большой тарелке лежал нарезанный кекс с изюмом, и его тоже разрезали совсем недавно: края среза даже не успели подсохнуть и осыпаться. На столе стояло еще что-то – варенье, сахар в сахарнице из синего дутого стекла, – но все это я уже разглядывала машинально, не запоминая.

Я стояла, оглушенная и разбитая единственной мыслью, которая в тот момент только и могла прийти мне в голову, а именно тем, что Люська, Люська, Люська, которая совсем только недавно говорила со мной по телефону таким ровным, хотя и удивленным голосом, и настойчиво зазывала к себе домой, потому что мне просто некуда было больше пойти, – что вот эта Люська мертва, и, возможно, не кто иной, как я, виновата в ее смерти!

Потому что убили и ее, и Борю – их обоих убили совсем недавно, быть может, всего несколько минут тому назад. И тот, кто это сделал, наверняка имел отношение и к тому трупу, что в настоящее время сидел у меня в квартире, на моей кухне. Иначе зачем бы ему понадобилось так точно, с такой маниакальной подробностью, в деталях воспроизводить этот абсурд – усаженные в позе живых людей трупы, кухня, накрытый к чаю стол? В этом был какой-то намек, какой-то тайный смысл, который я пыталась постичь – но не понимала.

Но другое подозрение обожгло меня изнутри – то, что убийца мог следить за мной и даже слышать, как совсем недавно я говорила с Люськой по мобильному телефону! И кто знает, не тогда ли ему пришла в голову мысль применить свой сценарий убийства и для Люськи тоже? Правда, при этом оставалось непонятным, почему он не убрал с дороги меня, но разве что-либо может помешать этому маньяку избавиться от ненужного свидетеля в любой момент? Погоди – свидетеля… Но, бог мой, свидетеля чего?!

Ужас обступал меня со всех сторон, и с ним надо было что-то делать. Чтобы не видеть больше их обоих, я выползла из кухни, ушла как можно дальше – в коридор, и снова, как тогда, дома, опустилась прямо на пол.

При той пляске святого Вита, происходившей сейчас в моей голове, мне все же хватило ума понять, что, прежде чем выйти (навсегда!) из Люськиного дома, мне нужно очень хорошо все обдумать.

Потому что Люську и Борю убили всего несколько минут назад – раз уж мне, то есть человеку, далекому от криминалистики, это стало ясно с первого взгляда, то и любой эксперт, который прибудет на место преступления, установит это, даже не раскрывая свой чемоданчик.

И тогда, если, конечно, неизвестный убийца не доберется до меня раньше, я окончу свои дни на тюремных нарах, потому что свидетели, начиная с консьержки и заканчивая соседкой напротив, видели, что я входила в Люськину квартиру, знали, что я иду именно к ней, и при случае не преминут показать на меня именно как на возможного убийцу!

Повод? Да мало ли у женщин бывает поводов, чтобы возненавидеть друг друга, пусть даже в одну минуту! А орудие убийства – разве у меня есть уверенность, что преступник не оставил его где-нибудь в квартире, предварительно стерев отпечатки пальцев, ибо кто же в наше время не знает о необходимости уничтожать эти самые отпечатки?

* * *

Заставив себя подняться, я вышла из квартиры и осторожно прикрыла за собой дверь. Две мысли забились в моем мозгу сразу же, как только я смогла соображать, первая: как в Люськиной квартире оказался ее муж?

Ведь совсем недавно она рыдала на моем плече, рассказывая, что Боря ее бросил, ушел к какой-то Катьке из пятого подъезда. И даже с вещами. Как же так вышло, что я застала его у брошенной жены? Пришел забрать что-то? Решил объясниться как следует? Но почему именно сейчас, именно за минуту до убийства – ведь, когда я разговаривала с подругой по телефону, та и словом не обмолвилась, что она не одна. Значит, Борис пришел к ней уже после моего звонка?

И второй вопрос: кто заходил до меня к Люське домой, иными словами – кто убийца? Этот вопрос представлялся мне куда более простым, чем первый; во всяком случае, узнать, как выглядел убийца, я могу прямо сейчас. Еще полчаса-час на всякого рода расспросы у меня есть. Потом ситуация изменится – милиция начнет гоняться уже за мной.

Не мешкая, я направилась вниз, к консьержке. Пожилая женщина, похожая на добрую волшебницу из сказки, с такими милыми «бабушкиными» очками на чуть вздернутом носу и седыми буклями по обеим сторонам полного лица, посмотрела на меня вскользь и снова склонилась над своим вязанием. Я остановилась напротив и кашлянула.

– Простите, что отвлекаю. Можно обратиться к вам с просьбой?

– Да? – спросила она без особого интереса.

– Пожалуйста, помогите мне выиграть один спор! Ничего особенного, просто поспорили со знакомыми. Они утверждают, что в сто семнадцатую квартиру сегодня поднимался мой бывший муж – такой высокий блондин с узкой бородкой клинышком, – а хозяева дома отпираются и говорят, что никого у них не было. Вы поймите меня как женщина, я этого подлеца уже полгода ищу, от алиментов скрывается! А хозяева сто семнадцатой его, наверное, покрывают, вот и не хотят выдавать, что мой муж у них был. Но вопрос-то принципиальный, у меня двое детей на руках, их надо кормить!

Бог его знает, откуда в моей голове всего за какую-то минуту родилась вся эта чушь. Недаром говорят, что в минуту опасности в человеке мобилизуются скрытые резервы – вообще-то, вранье и фантазерство никогда не были моей стихией. Но, видимо, я попала на нужную волну, потому что женщина, сидевшая в каморке консьержки, отложила вязание и посмотрела на меня с явным сочувствием.

– Бедная вы моя, – сказала она с силой и покачала головой, словно страшно жалела, что не может сообщить мне ничего утешительного, – если бы вы знали, как я вас понимаю! Сама двоих внуков с дочерью рощу, а муженек ее ноги на плечи – и ищи-свищи, вот уже восьмой год неизвестно где обретается, сволота… Сажать таких надо, без суда и следствия. Сажать! И закон такой придумать, чтобы не смели больше детей заводить!

Добрая фея из сказки на моих глазах превращалась в жестокую Фемиду – богиню правосудия, не знающую слез и жалости к оступившимся. В другую минуту я бы, может, и поддержала ее законопроект, направленный на сохранение семьи, но именно сегодня у меня было мало времени.

– Да! Да! Я с вами совершенно согласна! Только скажите, кто приходил сегодня в сто семнадцатую – он или не он? Если он, значит, мне надо срочно бежать, искать и наказывать подлеца!

Но она покачала головой, сдвинув указательным пальцем к переносице очки:

– Увы, бедная вы моя, вы ошибаетесь. И ваши знакомые – тоже. Я с самого утра заступила на смену, и за все время сегодня к Людмиле Францевне никто не приходил. Она сама только недавно вернулась.

– Как никто – совсем никто? – не поверила я. – А… а ее муж? Борис?

Консьержка снова покачала головой, это движение выглядело у нее уже каким-то заученным:

– Нет, нет. Борис Алексеевич съехал с квартиры, тому уже… точный день не скажу. Не при мне это было, но где-то больше месяца прошло. И с чемоданами, как моя сменщица рассказывала. С тех пор я его не видела.

Я поблагодарила старушку и, понурив голову, побрела к выходу.

Вышла во двор, насквозь продуваемый всеми ветрами – погода начинала портиться на глазах.

* * *

У меня просто не оставалось выбора – вот почему я решилась позвонить Аде, а вовсе не потому, что вдруг с этого момента взяла и уверовала в ее паранормальные способности.

Мне совсем, совсем некуда было пойти! Возвращаться домой, туда, где у кухонного стола сидел труп, – это было выше моих сил. Идти в милицию, чтобы сообщить об этом трупе и приплюсовать к нему еще два, только что обнаруженных, – это было выше моих сил!

Ехать к дочери и искать прибежище у нее – бессмысленно. Лика только испугается, а помочь ничем не сможет. Ни при каких обстоятельствах я не хотела бы, чтобы моя дочь лишилась сна из-за того, что ее мать скоро будут считать убийцей!

А такая возможность была близка, и я начинала это понимать. Какой бы сверхумный и суперпроницательный следователь ни приехал по вызову – ко мне ли домой, в квартиру ли Люськи, – в первую очередь он заподозрит именно меня.

Господи боже мой, что же делать, куда же пойти?!

И тут в мозгу сверкнуло, как узкая полоска стали, сегодняшнее воспоминание: Ада! Рыжеволосая женщина со странными глазами, которая так многозначительно пробормотала что-то о грядущих неприятностях и настаивала на том, чтобы я ей позвонила. Как это? А, вот: «Обещайте мне, Вера, что, когда это время придет, вы позвоните мне и ничего от меня не скроете. Поверьте, сейчас я говорю это больше для вашего интереса, чем для своего. Ну? Обещаете?»

И она дала мне свою визитную карточку. Я лихорадочно порылась в сумке – где же… вот! Простой картонный прямоугольник, и на нем несколько легко запоминающихся цифр – и больше ничего – ни имени, ни должности.

Она отозвалась через два или три гудка:

– Алло.

И какой спокойный голос!

– Это… – Голос у меня сел, пришлось прокашляться и начать сначала: – Ада, это Вера. Мы познакомились с вами сегодня у… в…

– Как же, очень хорошо помню, – сказала она очень любезно. – А вы знаете, я была уверена, что вы позвоните, и именно сегодня. К этому все и сводилось. Я ждала вашего звонка с минуты на минуту.

– Но почему…

– А вы приезжайте, – вдруг предложила она, и я, на миг закрыв глаза, неизвестно почему вдруг ощутила огромное облегчение. – Прямо сейчас, сможете?

– Да. Смогу. Куда?

– Куда… – Ада задумалась, но всего лишь на несколько секунд. – Предлагаю встретиться в центре, где-нибудь… в «Шоколаднице». На Бауманской, знаете?

– Да, знаю. Я приеду.

– Прекрасно. Я буду через полчаса.

* * *

Когда я приехала на условленное место встречи, Ада уже была там.

Сначала я увидела ее волосы цвета расплавленной меди – их нельзя было не увидеть, эта шевелюра, отливающая шелком при каждом движении головы, бросалась в глаза каждому, кто только еще открывал дверь кафе, – а потом увидела и саму Аду, восседавшую на простом стуле с полукруглой спинкой так, словно это был настоящий царский трон, инкрустированный бриллиантами и изумрудами.

Она и саму себя, кажется, считала за бриллиант, по крайней мере, делая заказ (всего лишь зеленый чай и два круглых пирожных), она диктовала его с видом миллионерши, решившей почтить своим присутствием это весьма скромное заведение.

Завидев меня, Ада еле заметно кивнула и указала подбородком на соседний стул.

– Рассказывайте, – предложила она, когда я сняла плащ и уселась.

– Вы, наверное, мне не поверите… Я бы и сама не поверила, если бы кто-то рассказал такое…

– Рассказывайте. Мне приходилось выслушивать самые необычные истории. И самым необычным в них всегда было то, что они происходили на самом деле.

Итак, я рассказала ей все. И, как могла, помогла себе жестами – даже руками развела, чтобы дать полное описание того, в каком положении я обнаружила трупы. Ни на какой чай, который к тому времени нам подал молодой прыщеватый официант, я, конечно, не могла даже смотреть.

Но Ада, внимательно глядя на меня блестящими леопардовыми глазами, спокойно поднесла чашку к губам.

– Так вы говорите, что идея открыть брачное агентство принадлежала вашей подруге?

Если я и ждала какого-нибудь вопроса, то уж, во всяком случае, не этого. Вздрогнув, я уставилась на Аду во все глаза.

А она продолжала, словно не заметив моего удивления:

– Собственно говоря, этого следовало ожидать. Судя по тому, что можно заключить из вашего рассказа, ваша подруга – Скорпион. Страстная любовница, инициатор нового дела, в котором она полагается на других в такой же степени, как и на себя, поборница справедливости – желала отомстить мужу, который ее оставил, желание стать самостоятельной, презрение к слабости… Все эти черты свойственны в большей степени Скорпионам. Роль хозяйки брачной конторы очень подходит этому знаку.

– Послушайте, я сейчас меньше всего настроена на то, чтобы искать утешения в оккультизме! – взмолилась я. – Честно говоря, я не знаю, какой именно помощи от вас жду, но уж, во всяком случае, не слов о том, будто все, что сегодня случилось, было прочитано вами в каком-нибудь гороскопе, напечатанном в воскресной газете.

– Я действительно могу помочь вам, если хотя бы на минуту вы измените себе и прислушаетесь к моим советам, – возразила Ада, на миг прижмурив и снова широко раскрывая глаза. – А в воскресных газетах печатают всякую чушь. Да и вообще, гороскопы – это чушь.

– Но вы только что сказали что-то о Скорпионе, а зачем… при чем тут Скорпион и вообще Зодиак, когда такой реальный ужас…

– Когда вы родились?

– Господи, какое это сейчас имеет…

– Я спрашиваю: когда вы родились?

– Ну, седьмого сентября шестьдесят восьмого года, только, я умоляю, не надо опять…

– Попрошу вас минуточку помолчать, – резко сказала Ада.

Я умолкла – конечно, не потому, что испугалась, а просто глупо было бы не признать, что именно Ада сейчас является хозяйкой положения. Она откинулась в кресле, уставилась куда-то поверх моей головы и заговорила тем низким, необыкновенной глубины голосом, который еще днем в конторе невольно произвел на меня неизгладимое впечатление.

– Соединение Луна – Плутон: в это время Дева легко подавляется, поддается гипнозу или ложным факторам, на нее оказывается бессознательное воздействие… транзитная Луна в секстиле с Нептуном – возможность попасться даже на пустячный обман… Потеря хладнокровия и умения мыслить логически… Десятый градус Девы, Юпитер – «Колдунья в пещере, сидящая на треножнике, под которым клубится дым. Листья, где написаны Судьбы тех, кто с ней соприкасается, вылетают сквозь проем пещеры прямо в открытое пространство», – это указывает на личность, которая только в соединении с природой способна довершить свой замысел…

– Что все это значит?

Не обращая внимания на мой вопрос, она еще несколько минут додумывала свою мысль и только потом посмотрела на меня, причем во взгляде ее я заметила какой-то новый интерес.

– Это значит, что вам самой придется справляться с вашими неприятностями, Вера! И, только проявив должную практичность и способность трезво анализировать обстоятельства, что, кстати, свойственно Девам, вы добьетесь успеха. Кое-кто вовлек вас в очень неприятную и рискованную историю, но она вдвойне рискованна еще и тем, что с этого дня судьбы связанных с вами людей будут зависеть от вашей воли, ума и стремления к победе.

– Не бог весть что, я имею в виду – не слишком-то оригинальное предсказание, – буркнула я.

– Это не предсказание. Это – Предначертание!

И она снова поднесла к губам чашку с зеленым чаем.

– Собственно, мне не остается ничего другого, кроме как действительно самостоятельно взяться за расследование этого кошмара, – сказала я, помолчав. – Другого выхода нет: если я не найду убийцу, то отправлюсь за решетку сама. Но я думала… не знаю почему… я думала, что, может быть, вы сможете подсказать мне, с чего начать…

– Так вы говорите, что идея открыть брачное агентство принадлежала вашей подруге? – вдруг задала она мне снова тот самый вопрос, с которого и началась наша беседа.

– Вы уже спрашивали. Да, это ее идея. И вы сказали, что вас это не удивляет.

– Нет, не удивляет. Меня удивляет другое: почему она обратилась с этой идеей именно к вам?

– То есть как? Но ведь мы подруги!

– То есть вы были когда-то подругами, если я правильно поняла, – в студенчестве, а с того времени миновало добрых полтора десятка лет! И даже больше. И все эти годы вы почти не виделись. Почему же, как только семейные обстоятельства у нее изменились, ваша подруга молодости обратилась за помощью именно к вам?

– Она сказала, что больше не к кому…

– Ой ли? Учитывая общительность и обаяние Скорпиона, мне представляется это весьма маловероятным! За пятнадцать лет не приобрести ни одной близкой подруги? На это способны только очень угрюмые, холодные люди мизантропического склада, а ваша Людмила такой не была и не могла быть. И еще одно меня настораживает. Дружба между Девой и Скорпионом возможна, но это скорее эмоциональная, возвышенная, часто непродолжительная дружба – как и было в вашем случае. Дева и Скорпион слишком любят «подковырнуть» друг друга. Исподволь, и даже порой сами того не замечая, играя на слабостях партнера. Часто именно это и приводит к разрыву, но разрыву «тихому», естественному – люди просто перестают общаться. И вдруг, после такой классической по всем законам Зодиака истории ваших отношений, Людмила вновь появляется в вашей жизни, да еще и предлагает деловое партнерство! Почему?

– Не знаю. Но ограбить и обмануть меня она точно не хотела! Ведь «Нить Ариадны» создавалась не на мои деньги!

– Значит, было что-то другое. Думайте!

Последнее слово прозвучало как приказ.

Не знаю, что именно на меня подействовало – но в голове словно наступило некое просветление. Нет, не потому, что мне захотелось свалить все свои неприятности на бедную Люську, которая, мертвая, с раной в груди, сейчас сидела в своем доме в Митине. Но Ада дала мне другое: толчок к тому, чтобы начать мыслить и логически рассуждать. Мыслить и рассуждать – другого выхода из этой ситуации просто не было!

Передо мной как будто бы открылись двери душной темницы. Боже мой, но ведь я-то жива! А раз я жива – то непременно разберусь во всей этой истории!

– Хорошо. Спасибо за… за совет. И до свидания.

Ада удивленно приподняла изогнутую, как золотое полукружие, бровь:

– Куда же вы?

– Еще и сама не знаю. Но вы верно заметили – нужно действовать.

– Хорошо. Вера! Обещайте, что будете держать меня в курсе.

– Обещаю… Но почему вам, именно вам все это так интересно?

Она пожала плечами:

– Давать людям советы и оберегать их от всевозможных неприятностей – моя профессия. А кроме того, я не одобряю убийств.

* * *

Действовать я начала с того, что вернулась обратно в Митино. Туда же, к Люськиному дому, который покинула совсем недавно.

Постояла, вглядываясь в вереницу подъездов, отсчитала пятый от начала.

Меня вдруг поразила одна мысль.

«Катька из пятого подъезда». Та самая, к которой ушел Люськин муж, – ведь именно с его ухода все и началось! Если Борис действительно решил вернуться к Люське и сделал это не сегодня, а вчера или даже несколько дней назад (правда, тогда совершенно непонятно, почему сама Люська не сообщила мне об этом!) – потому-то его сегодня и не видела милая фея с вязанием на коленях! – то эта легендарная Катька-студентка есть первая кандидатка на роль убийцы! Потерять богатого и еще не старого, хотя и хорошо потрепанного любовника – с этим смирится не каждая охотница. И как же хорошо можно отомстить обоим, разом прикончив и вероломного сожителя, и его жену!

Что ж, проверим эту версию. Время пока позволяет.

Мне помог случай: у самого порога нужного подъезда я натолкнулась на маленькую седую почтальоншу с тележкой для газет и журналов. Женщина стояла прямо посреди дороги и, приложив руку к сердцу, тяжело дышала.

– Вам плохо?

– Ох… Да нет, не плохо, а… Ох, сил моих нету. Сердце заходится, мочи нет! Тяжесть такая…

– Вам вот в этот подъезд нужно, да?

– В этот… и еще в другой… Пять подъездов осталось. Ох, не могу…

– Я помогу вам, – сказала я и, не дожидаясь благодарности, поволокла за собой действительно очень тяжелую тележку. Почтальонша, продолжая держаться за сердце, следовала за мной на значительном расстоянии.

Я постаралась как можно быстрее разнести газеты по всем подъездам этого высокого, из разряда «элитных», дома. Консьержки впускали меня без звука: тележка с газетами оказалась надежным прикрытием. Пока я занималась разноской, почтальонша-сердечница ждала меня во дворе, присев на краешек детской карусели.