Текст книги "Ясновидящий"

– Тогда начинайте, учитель: счет времени, возможно, идет на минуты... Нас могут в любой момент хватиться!

И под сводами пещеры зазвучал высокий голос Потрясателя, выпевавший ритмичные заклинания, ему вторил более низкий и приглушенный голос Грегора.

– Есть! – воскликнул Мэйс, подавшись вперед и вглядываясь в серебряную пластину.

На ней снова виден был смутный абрис двух лиц, словно подернутый туманной пленкой. Черт все еще нельзя было рассмотреть.

– Сосредоточьтесь! – выдохнул Грегор.

Потрясатель с учеником удвоили усилия, но голоса их по-прежнему звучали глухо – они боялись привлечь внимание тех, кто отдыхал в расщелине.

Лица на серебряном квадрате постепенно вырисовывались все четче, но черт, как и накануне, разглядеть было нельзя. И вот на глазах троих изумленных людей эти призрачные лица стала обволакивать проволочная сеть, испещренная прямоугольничками транзисторов. Она расползалась по щекам, по лбам, обрисовывая полушария мозга...

Потрясатель откинулся назад и слегка расслабился.

– В точности то же, что и вчера...

– Тогда надо поскорее убираться отсюда, покуда никто ничего не заподозрил. Мы ведь в тупике – тут легче легкого с нами расправиться.

– Погоди-ка, Мэйс, – прервал ученика Потрясатель. – Нам надо предпринять еще одну попытку – последнюю. Ведь кое-кого из отряда мы уже знаем, их и следует проверить. Если хотя бы один из них окажется искомым призраком в проволочной сетке – значит, дело сделано. Иными словами, вместо того чтобы двигаться от общего к частному, пойдем от частного к общему.

– Я ничего не понял, – признался Мэйс. – Но действуйте побыстрее, умоляю!

– Сперва проверим Рихтера и Бельмондо, – сказал Грегору Потрясатель.

Произнеся эти имена, он вновь сосредоточился. На лбу его ученика выступили капельки пота, но учитель оставался невозмутимым.

– Что-то появляется... – прошептал Мэйс. На серебряной пластине и впрямь появились лица Рихтера и Бельмондо, они делались все отчетливее – и вдруг словно под кожей у обоих замерцала проволочная сетка!

Грегор ахнул – он был и потрясен и удовлетворен одновременно:

– Это они!

Потрясатель ослабил волевое усилие, и верхний слой молекул телепатической пластины померк, превратившись в обыкновенное зеркало. Пластина тотчас же перестала светиться изнутри, теперь в ней отражалась лишь мерцающая свеча да слезы расплавленного воска, сбегавшие по серому камню, на котором она стояла.

– Что же нам теперь предпринять? – спросил Грегор. – Надо что-то делать, притом быстро, покуда они не совершили очередного злодейства!

– Но сперва я хотел бы провести контрольный опыт, – сказал Потрясатель.

Его определенно что-то беспокоило. Белки его темных глаз налились кровью – отчасти от дневной усталости, но в основном из-за напряжения, неизбежно сопровождавшего подобные эксперименты. Сэндоу поморгал и прикрыл глаза ладонями.

– Контрольный опыт? – переспросил Грегор.

– Я не исключаю, что злодеи, у которых хватило сил воспрепятствовать мне во время первого нашего опыта, не дав себя обнаружить, могут создавать некое поле, мешающее мне читать мысли других людей.

– А кого мы станем проверять на сей раз? – спросил Грегор.

– Мэйса, – печально улыбнулся Сэндоу. – Если мы не можем быть уверены ни в ком из членов отряда, то уж Мэйс определенно наш человек...

И снова два Потрясателя – старый и молодой – склонились над серебристой пластиной, лежащей прямо на камнях. Вновь зазвучали распевные заклинания, и магический металл слабо засветился изнутри. На пластине стало вырисовываться лицо Мэйса – широкое, грубоватое, с шапкой непокорных кудрей, но под кожей явственно проглядывало хитросплетение проводов и транзисторов!

Картинка тотчас пропала, и Грегор немедленно заявил:

– Вот пакость-то! Если они способны противостоять даже Потрясателю, нам никогда их не обнаружить! Хоть ты лопни! Это же подло, нечестно!

– Неужто ты ждешь честности там, где явно замешано предательство? – спросил Потрясатель. – В таких играх всякий придерживается собственных правил. Если речь идет о шпионаже, то тут не щадят никого – ни жрецов, ни Потрясателей, и не делают им никаких послаблений.

– Кто-то идет! – воскликнул Мэйс. Он метнулся к входу в пещерку, стремительно выхватывая из ножен на поясе остро отточенный кинжал. При своем гигантском росте двигаться он умел, словно юркое и ловкое животное. Даже Потрясателя Сэндоу эта его стремительность нередко заставала врасплох.

В мерцании свечи все увидели фигуру главнокомандующего Рихтера собственной персоной – в руках он сжимал два кинжала, причем столь длинных, что они походили скорее на два небольших меча. Он оглядел всех троих заговорщиков, явно раздумывая, что ему делать дальше. Наконец сердитым и твердым голосом он спросил:

– Что здесь происходит?

– Чтение мыслей, – спокойно ответил Потрясатель. – Мы намеревались проделать это втайне от злодеев, чтобы они не смогли нам помешать. Впрочем, застать их врасплох нам все равно не удалось...

– Очередной провал?

– Именно так, – ответил Грегор.

– Я полагал, что.., что, возможно, убийцы – это вы трое, – упавшим голосом произнес Рихтер, опуская оружие.

Мэйс тотчас же вложил в ножны свой кинжал.

– Стало быть, и меня вы подозревали, – заключил Рихтер.

– В делах такого рода бдительность не помешает, – согласился Потрясатель.

Мэйс хихикнул. Похоже было, что он единственный видел в происходящем нечто комическое.

– Однако и вы подозревали нас, – сказал он. – Посему можно считать, что мы квиты...

– Один из солдат доложил мне о вашем подозрительном поведении, – объяснил командующий. – Отправившись к вам, я никого не обнаружил. Исчезнуть из расщелины можно либо прыгнув в пропасть, либо иным, куда более будничным образом. Заподозрить наличие пещеры в глубине расщелины было вполне естественно, и вскоре я отыскал ее.

Потрясатель поднялся на ноги, а Грегор принялся собирать магические приспособления.

– Лучше нам вернуться к остальным, – сказал Сэндоу.

– А где ваши мантии? – поинтересовался Рихтер. – Я искренне полагал, что в делах такого рода парадная мантия Потрясателя имеет не последнее значение...

– О, многое из того, что Потрясатели обычно почитают значительным, на деле не более чем пережиток, – ответил Сэндоу. – Даже магическая пластина не так уж необходима. Ее вполне может заменить прозрачный водоем или же обыкновенное зеркало. Да и многие традиционные заклинания можно сократить, однако даже мне они необходимы, чтобы настроиться на нужный лад.

– Но ведь магия – искусство, требующее...

Потрясатель поднял руку, и Рихтер умолк.

– Допускаю, что я еретик и вольнодумец, – сказал он, – но все равно не верю, будто всякий Потрясатель непременно связан с миром духов и общается с его обитателями. По-моему, Потрясатели обладают своего рода даром, который распределяет между людьми сама природа – это как цвет волос или глаз, как необычная острота зрения или слуха, как шестое чувство... Но в своих предположениях я пошел еще дальше. Мне представляется, что в период Великого Небытия произошло нечто такое, о чем до нас не дошло никаких свидетельств, и именно это событие послужило причиной рождения в семьях обычных людей будущих Потрясателей.

– Уверен, многие Потрясатели, дай им волю, спалили бы вас на костре за подобную ересь! – воскликнул главнокомандующий Рихтер.

– Ни секунды не сомневаюсь, – улыбнулся Сэндоу. – Именно поэтому я поселился в деревушке Фердайн, веду уединенный образ жизни, никогда не посещаю конгрессов и помпезных сборищ Потрясателей, не переписываюсь с собратьями по искусству. Но в один прекрасный день моя теория получит подтверждение – это произойдет тогда, когда мы больше узнаем о Великом Небытии и поймем, наконец, что происходило в те темные века.

– И, надо полагать, именно это побудило вас принять участие в нашей экспедиции? – поинтересовался главнокомандующий.

– Возможно, – сдержанно улыбнулся Потрясатель. – И я желал бы дожить до того времени, когда моя теория принесет плоды.

– И я от всего сердца вам этого желаю, – искренне произнес Рихтер. – Как, впрочем, и каждому из нас...

Глава 8

Ревущий ярдах в ста внизу водопад Шатога остался позади и немного справа – первый этап восхождения на Заоблачный хребет был преодолен. В воздухе уже не висела водяная пыль, да и оглушительный шум низвергающейся с высокого уступа воды не оглушал более людей. Здесь дул свежий ветер, и видимость стала куда лучше.

Но не все обстояло столь радужно – температура воздуха впервые понизилась до нуля, а порой, особенно в вечерние часы, ударял легкий морозец. На скалах отчетливо проглядывала тонкая пленка инея. От людского дыхания в воздух поднимались клубы белого пара. А ведь по мере подъема непременно будет холодать, и это, пожалуй, еще опаснее тумана и ревущего водопада.

Некоторое время подъем был обманчиво легок – на этом участке пути отсутствовали отвесные скалы, и люди двигались по гладкому склону. Они шли в связках по шесть человек в порядке, определенном самим главнокомандующим, хотя вероятность оступиться тут была вовсе невелика. Барристера, который накануне руководил подъемом, закончившимся столь фатально, поместили в середину связки из восьми человек, как и Картье, единственного уцелевшего.

Невзирая на намерение главнокомандующего разделить троих неопытных скалолазов, дав им в спутники надежных людей из числа банибальских горцев, Мэйс отвоевал себе право оставаться подле учителя Сэндоу. Спорить с ним, оперируя доводами общечеловеческой логики, оказалось совершенно бессмысленно, – юноша натянул на лицо маску придурка и старательно делал вид, будто ничего не понимает. Даже сам Потрясатель нерешительно намекнул, что вовсе нет надобности в неусыпном присмотре за ним, однако юный великан остался непоколебим. Когда же спор разрешился в пользу Мэйса, один из рядовых в сердцах обозвал его тупицей и помесью осла со слоном.

Мэйс вовсе не был тупицей, но ради пользы дела согласен был подвергнуть сомнению свои умственные способности.

Около полудня путь им преградил узкий каньон, со склонами, усеянными разбитыми булыжниками. Отряду предстояло спуститься на семьсот футов, затем подняться по противоположному склону. Уже с первого взгляда стало ясно, что спуститься будет довольно легко, а вот подняться... На противоположной стороне провала виднелся нависающий над пропастью скальный карниз, и, чтобы его преодолеть, предстояло сперва проползти футов пятьдесят чуть ли не вниз головой.

Главнокомандующий Рихтер приказал сделать привал и перекусить, что вызвало в рядах горцев бурю неподдельного восторга. Офицер, заведующий походной кухней, – горец по имени Даборот, извлек из мешков с припасами ломти копченой говядины, круги сыра и караваи хлеба. В восьми кастрюлях сварен был вкуснейший кофе, и вскоре образовалась очередь – солдаты по одному подходили, чтобы получить порцию этой незамысловатой, но питательной снеди.

Рихтер взял свою миску и кружку и подсел к Потрясателю и его приемным сыновьям.

– Мы не намереваемся все вместе спускаться, а затем подниматься, – сказал офицер. – Этот карниз – крепкий орешек даже для лучших скалолазов, вам же троим его ни за что не преодолеть.

– Значит, молитва моя услышана, – сказал Мэйс. Юноша произнес эти слова с величайшей серьезностью и даже торжественностью.

– Но при помощи какого волшебства мы окажемся наверху? – спросил Грегор.

Рот юноши был до отказа набит хлебом и сыром, посему говорил он немного невнятно.

– Прошу любить и жаловать – будущий великий Потрясатель! – язвительно произнес Мэйс. – Обратите особое внимание на его прекрасную дикцию и изысканные манеры! Но ближе к делу. Как мы попадем отсюда наверх?

– Я сам пойду вперед с группой лучших скалолазов. Мне приходилось одолевать препятствия и посложнее. Мы прихватим с собой веревку, которую и поднимем наверх, конец ее оставив внизу. Перевалив карниз, мы надежно закрепим ее. Останется лишь вскарабкаться по ней на высоту трехсот футов...

– Но ведь не думаете же вы, в самом деле, что человек столь почтенного возраста, как Потрясатель Сэндоу, сможет преодолеть по веревке триста футов при помощи одних только рук! – воскликнул Грегор, смахивая с колен хлебные крошки.

– А я этого и не предлагал, – сказал главнокомандующий Рихтер. – Я и сам вряд ли отважился бы на такое. Это ведь совсем не то, что подъем в гору – тут надо обладать силой, причем недюжинной.

– Ну, тогда как же? – заинтересовался Мэйс.

– Во главе отряда пойдет человек по имени Зито Таниша – коудонский цыган, великолепный акробат. Собственно говоря, Зито и изобрел этот способ преодоления препятствий. Он поднимется по противоположному склону – это ему раз плюнуть, но прежде чем подняться, привяжет к концу нашей веревки другую. Обе веревки тонкие, но крепкие, и узлы будут невелики, но очень прочны. По обе стороны ущелья эти узлы потом зальют расплавленным воском, чтобы веревка не скользила. Таким образом у нас получится длиннейшая веревочная петля, протянутая через весь каньон. Затем сержант Кроулер выдернет якорный крюк на этой стороне, чтобы закрепить на петле лебедку – ее уже собирают. Она будет установлена на небольшой платформе, на которую в качестве противовеса встанут четверо солдат.

А на другой стороне ущелья мы тем временем соберем вторую лебедку, точно такую же – все приспособления мы прихватим с собой. Ну, а когда все будет готово, человеку достаточно будет крепко ухватиться за нижнюю веревку, и при помощи двух лебедок его перетянут на другую сторону. Одна команда солдат будет тянуть за верхнюю веревку, другая – за нижнюю. На каждого человека уйдет не более трех минут. Так переправляться и куда быстрее, чем любым иным способом, и много безопаснее.

– Гениально! – восхищенно прошептал Мэйс.

– А ему можно доверять, ну, этому вашему Зито? – спросил вдруг Потрясатель.

– Но мы уже трижды переправлялись через ущелья таким образом! – воскликнул Рихтер.

– Но я ведь не об этом вас спрашиваю.

– Если не верить Зито, то нельзя доверять никому, – устало пожал плечами Рихтер. – Он в свое время дал мне свой платок, смоченный в крови, вам наверняка известно, что это означает у коудонских цыган...

– Вечную верность, – сказал Потрясатель. – Этой клятвы они никогда не нарушают. Что ж, приятно сознавать, что среди ваших людей есть хотя бы один, на кого не падает подозрение в измене...

Рихтер тем временем закончил трапезу и направился отдавать последние распоряжения. А десять минут спустя группа из семерых горцев под предводительством главнокомандующего стала спускаться по склону каньона.

– Одному из нас надо остаться при багаже, – твердо заявил Грегор. – Сказано же, что багаж переправят в последнюю очередь. Останусь я. Меня одного вполне смогут переправить и потом. Следом переправятся четверо солдат с лебедочной платформы, потом те двое, что будут крутить ворот, вскарабкаются по склону на манер Рихтера и его команды...

– Почему бы не остаться мне? – спросил Мэйс.

– Потому что тебе надо неотступно быть при учителе, здоровый ты болван! А я в сравнении с Потрясателем не представляю особой ценности. И давай на этом закончим спор.

– А знаешь, я с тобой согласен... – задумчиво проговорил Мэйс.

– Потому что прекрасно знаешь, что я прав. Вместо ответа великан положил огромную ладонь на плечо хрупкого юноши. Это было наивысшим выражением любви, какое он когда-либо себе позволял.

– Будь осторожен. До дна каньона далеко лететь, а шелковых подушечек там и в помине нет.

– Догадываюсь, – сказал Грегор. – И собираюсь быть очень осторожным.

Схватившись за веревку обеими огромными тол-стопалыми ручищами, Мэйс взглянул вниз, на усыпанное каменными осколками дно каньона, маячившее в семи сотнях футов внизу. Ему не велено было смотреть вниз, но искушение оказалось чересчур велико. И теперь он был рад, что ослушался: медленно проплывавшие под ним камни с этой точки выглядели просто потрясающе. Все в нем словно пело от восторга.

Он испытывал именно восторг, а вовсе не страх.

Мэйс даже понятия не имел о том, что такое страх. За всю жизнь ему не довелось испытать потрясения, заставившего бы его похолодеть от ужаса, и это невзирая на то, что он был помощником мага и явился свидетелем великого множества поистине ужасающих экспериментов. Казалось, он родился на свет напрочь лишенным способности чего бы то ни было бояться, и неспособность эта непостижимым образом трансформировалась в лишние сантиметры роста и лишние фунты мышц.

Однажды Потрясатель растолковал Мэйсу, отчего тот так бесстрашен.

– Послушай, Мэйс, – сказал тогда Сэндоу, – ты никуда не годный маг. В тебе отсутствуют, вернее, почти отсутствуют качества, необходимые для того, чтобы сделаться Потрясателем. Впрочем, та ничтожная малость, которой все же одарила тебя природа, помогает тебе бегать быстрее прочих людей, стремительнее реагировать на опасность, лучше соображать и воспринимать то, чего другие почувствовать не способны. Но на этом действие твоей магической силы заканчивается. Она никогда не разовьется в нечто большее – ты не сможешь читать мысли, предсказывать будущее. Такова уж твоя доля, и это таит в себе опасность. Волшебники с невеликой силой вроде тебя чувствуют превосходство над людьми обыкновенными, будучи уверены, что в сложных ситуациях окажутся на должной высоте, что, впрочем, соответствует истине. Но такие волшебники не умеют бояться, и в один прекрасный день именно эта неспособность может коварно их подвести. Великий же маг, обладая мудростью, понимает всю ценность страха. Истинный маг много дальновиднее и знает, что страх в определенных ситуациях весьма и весьма ценен. Посему тебе следует совершать над собой усилие, пытаясь познать страх, научиться бояться тогда, когда того требует ситуация. Если уж от природы тебе этого качества не дано, ты обязан его в себе культивировать.

Однако Мэйс до сих пор так и не научился бояться. Искусственно культивировать в себе страх казалось ему делом чересчур хлопотным. И вот, любуясь пейзажем, он плыл высоко над землей, наслаждаясь чувством полета, а те, кто крутил лебедку, старались вовсю, лишь бы юноша поскорее очутился на твердой земле...

"Ну что ж, – думал Сэндоу, – я прожил недурную жизнь. Шестьдесят лет вставало надо мной солнце, шестьдесят лет оно опускалось за горизонт, и почти две трети своей жизни мне довелось наблюдать это великолепие. Шестьдесят лет слушал я раскаты грома, любовался сполохами молний, шестьдесят лет ни в чем не знал я нужды и даже ни разу не был серьезно ранен. И если суждено мне умереть теперь, да будет так. Но об одном, только об одном молю я богов: если сорвусь в пропасть, пусть сердце мое остановится прежде, чем тело достигнет ее дна..."

Великий Потрясатель, преодолевая опасный путь, не мог похвалиться беспечным бесстрашием своего приемного сына. Он частенько советовал Мэйсу научиться бояться, и не в его правилах было давать советы, которым он не следовал бы сам. И сейчас он очень боялся.

Нет, ужаса он не испытывал. Всякий настоящий волшебник знал, где пролегает та грань, за которой страх перестает приносить пользу, становясь обузой. И теперь, висящий на веревке над пропастью и слегка покачиваемый ветром, Сэндоу ожидал смерти как истинный философ: всецело полагаясь на судьбу, он не желал лишь быть застигнутым ею врасплох.

Одинокая белокрылая птица подлетела к нему совсем близко, ее синие глазки с любопытством оглядели его.

"Возможно, мне суждено прожить еще лет сорок, – думал Сэндоу. – Мы, Потрясатели, обычно доживаем до весьма преклонных лет, если ничто внезапно не оборвет нашу жизнь. И вот я здесь, плыву над бездной на тонкой веревке – и ради чего? Для чего рискую я этими бесценными десятилетиями здесь, в этих холодных горах?"

Он легко мог ответить на эти вопросы, ибо готов был рискнуть жизнью ради знания – единственного, что являлось для истинных Потрясателей непреодолимым искушением. Да, у него было множество женщин, но ни одна из них не сумела заставить его переменить свой жизненный уклад. Не нашлось ни одной, чьи прелести заставили бы его позабыть обо всем на свете. Деньги? Но он всегда был очень и очень богат. Нет, только в погоне за знанием мог он рискнуть всем на свете...

Интерес его к эпохе Великого Небытия и к природе Потрясателей и Колебателей, которых давным-давно уже звали просто Потрясателями, зародился еще в раннем детстве – когда он узнал, что мать, производя его на свет, рассталась с жизнью. Он убил ее, конечно, не при помощи топора или удавки, но смерть матери была на его совести. Позднее он обнаружил, что матери всех будущих Потрясателей умирали родами, испытывая муки и боль, много превосходящие те, что выпадают на долю всех прочих рожениц. Теперь, по прошествии многих лет, он полагал, что разгадал эту загадку. Такой ребенок рождался на свет, уже наделенный магической силой. Возможно, во время родов, все еще соединенный пуповиной с материнским телом, он умел передать матери все то, что чувствовал: собственную боль, собственный ужас, – и эти отчетливые образы, тем самым многократно усиливая обычные родовые боли, и вызывали кровоизлияние в мозг у роженицы. Это было единственным удобоваримым объяснением.

Сорок лет спустя он отважился заговорить об этой своей теории с другими Потрясателями. О, если бы Сэндоу знал, что за этим последует, он и рта бы не раскрыл, – и уж ни за что на свете не сделает этого вновь! Сперва его высмеяли, потом обвинили в тупости, затем в ереси... Мать Потрясателя умирает, говорили одни, ибо за великий свой подвиг – рождение столь даровитого дитяти – вознаграждается райским блаженством. Некоторые же придерживались иного мнения, утверждая, будто безвременная смерть женщины – результат мщения злых духов за то, что в мире появляется очередной святой. Однако у этих с виду противоречащих друг другу теорий было нечто общее – обе они оперировали лишь понятиями сверхъестественными, возлагая ответственность за гибель женщин на духов, демонов, ангелов, призраков... Науки словно не существовало для этих ретроградов. И стоило одному из Потрясателей предпринять попытку рассуждать логически, его тотчас подняли на смех...

Возможно, там, на востоке, по ту сторону великих гор, найдет он доказательства тому, во что свято верит уже давным-давно. А ради этого стоит рискнуть жизнью.

– Ну что, учитель, так и будете висеть или все же соблаговолите ступить на землю? – спросил Мэйс, хватаясь огромной рукой за веревку.

Потрясатель Сэндоу словно очнулся.

– Я грезил наяву, – сказал он. – Подтяните мои старые кости поближе к благословенной земле, и я с радостью соблаговолю ступить на нее! – И он ухватился за протянутую руку гиганта.

Мэйс внимательно наблюдал за каждым во время переправы. И дело тут было вовсе не в страхе за чьи-то жизни – просто он дождаться не мог, когда переправят их поклажу, а затем Грегора. Хотя великан и не терзался страхом за собственную жизнь, волнение за жизнь и здоровье учителя и названого брата было ему вовсе не чуждо.

Но вот переправились все, кроме двоих последних солдат и, разумеется, багажа и Грегора. Настала очередь рядового по имени Гастингс, довольно стройного и сильного мужчины лет тридцати. Он цепко ухватился за нижнюю веревку, оттолкнулся от края обрыва и повис в воздухе, но примерно через полминуты стало ясно, что с парнем творится неладное. Голова его поникла – он силился стряхнуть оцепенение, и на какое-то время ему это удалось, но...

...Левая рука его соскользнула с веревки, и он повис на правой.

– Быстрее! – скомандовал Рихтер солдатам, крутившим ворот. Они и так делали все возможное, понимая, что чем меньше их остается, тем большей опасности подвергаются переправляющиеся.

Гастингс тем временем преодолел уже треть расстояния, отделявшего его от остальных, – левая рука его молотила воздух, пытаясь уцепиться за веревку. Но казалось, у него неладно со зрением – пальцы только пару раз скользнули по спасительной веревке...

– Держись! – приложив руки рупором ко рту, крикнул главнокомандующий Рихтер. – Ты почти дома, мальчик! Минута – и ты здесь, слышишь?

Крик его эхом отдавался в мрачном ущелье.

Тут пальцы правой руки Гастингса разжались. Он падал долго, мучительно долго, пока не достиг дна провала.

Летел он камнем, молча, словно понимая, что никакие крики и размахивания руками его уже не спасут. В этом смирении перед лицом неизбежной и ужасной смерти было что-то устрашающее.

Тело его ударилось о камни и подпрыгнуло вверх, словно мячик, окровавленное и безжизненное, и, снова рухнув вниз, с размаху накололось на острый скальный шип. Все было кончено.