Текст книги "Город мертвых"

3

Мистер Лисс ехал в никуда через снег, пытаясь придумать, что же ему теперь делать. Намми О’Бэннон пустился в путь вместе с ним, тоже в никуда, потому что Намми не умел водить, зато был хорош в роли пассажира.

Намми неловко ощущал себя в этой машине, ведь мистер Лисс украл ее, а красть очень плохо. Мистер Лисс сказал, что ключи были в замке зажигания, значит, владелец хотел, чтобы автомобилем воспользовался тот, кому он нужен. Но они не проехали и мили, как Намми понял – это была ложь.

– Бабушка говорила, если ты не в состоянии купить то, что есть у другого, или сделать себе такое же, то не стоит и дальше хотеть это. Подобное желание называется завистью, а зависть может превратить тебя в вора быстрее, чем масло тает на горячей сковороде.

– Ну уж прости, что я, дурак эдакий, не могу построить нам машину с нуля, – сказал мистер Лисс.

– Я не называл вас дураком. Я никого не обзываю. Это невежливо. Меня самого часто дразнят.

– А я люблю обзывать людей, – промолвил мистер Лисс. – Меня это радует. Мне приятно дразнить других. Маленькие дети почти всегда плачут от того, как я их обзываю. И никто не смеет говорить мне, что я не могу делать того, что приносит мне столько невинного удовольствия.

Мистер Лисс уже не выглядел таким страшным, как давеча в тот же день. Коротко подстриженные седые волосы старика все еще торчали во все стороны, будто напуганные гадкими мыслями в его голове. Лицо мистера Лисса до сих пор морщилось, словно он только что откусил кусок лимона, глаза оставались такими же опасно-голубыми, как язычки газового пламени, крошечные лоскутки сухой кожи все так же топорщились на его потрескавшихся губах, а зубы были серыми. Казалось, он мог неплохо существовать без еды или воды, питаясь одной лишь злостью. Однако определенная доля страха, который он внушал, отступила. Порой он мог даже вызвать симпатию.

Намми никогда не злился. Он был слишком глуп, чтобы злиться. И это одно из преимуществ того, что ты действительно глуп, настолько, что тебя даже не заставляют ходить в школу: твой мозг не способен задуматься так серьезно, чтобы из-за чего-то разозлиться.

Он и мистер Лисс были странной парочкой, напоминающей тех чудаковатых двоих, которых Намми видел в некоторых фильмах. Там эти закидонистые люди всегда копы, один из них спокойный и добрый, а второй сумасшедший и смешной. Намми и мистер Лисс точно не были копами, однако они действительно очень отличались друг от друга. Мистер Лисс был сумасшедшим и смешным. Вот только не очень смешным.

Намми уже исполнилось тридцать, а мистер Лисс, похоже, был старее всех живущих на свете людей. Намми – пухлый и круглолицый, с веснушками, а мистер Лисс как будто состоял из одних костей, хрящей и толстой кожи с миллионом складок, как на старой истрепанной кожаной куртке.

Иногда мистер Лисс казался таким интересным, что от него невозможно было отвести взгляд, как от таймера бомбы в кино, на котором сменяют друг друга маленькие красные цифры. Однако порой, если слишком долго смотреть на него, возникала усталость и приходилось отворачиваться, чтобы дать глазам отдохнуть.

Снег, на вид очень мягкий и холодный, парил в темноте, словно крошечные ангелы в белых одеяниях.

– Снег очень красивый, – сказал Намми. – Сегодня хорошая ночь.

– О да, – отозвался мистер Лисс. – Это волшебная ночь, потрясающая красота, куда ни глянь, красивей всех чудесненьких рождественских открыток, сколько бы их ни выпускали, вот только бешеные монстры марсиане по всему городу жрут людей быстрее, чем дробилка может смолотить чертову картофелину!

– Я не забыл про марсиан, – сказал Намми. – Если они марсиане. Однако ночь все равно красивая. Так что вы хотите делать: доехать до окраины города и посмотреть, там ли еще полицейские с блокпостом на дороге?

– Они не полицейские, парень. Они чудовища, которые притворяются копами, и они будут там, пока не сожрут всех в городе.

Мистер Лисс ехал медленно, иногда задняя часть машины виляла или скользила то к одной обочине, то к другой. Он всегда перехватывал контроль раньше, чем они во что-то ударялись, но им уже требовался автомобиль с цепями на колесах или на зимней резине.

Если мистер Лисс угонит другую машину с цепями на колесах и если Намми поедет с ним, зная с самого начала, что это воровство, он, наверное, и сам превратится в вора. Его вырастила бабушка, так что плохие вещи, сделанные Намми, наверняка станут ее позором перед Господом, рядом с которым она сейчас.

Намми сказал:

– Вы не узнаете, там ли чудовища-полицейские, пока не поедете и не посмотрите.

– А я знаю и так.

– Как вы можете это знать?

– Да потому, что я ужасный гений, – сказал мистер Лисс, брызгая слюной и сжимая руль настолько сильно, что костяшки его пальцев стали острыми как ножи. – Я просто знаю такие вещи, мозг у меня вот такущий. Сегодня утром в тюрьме мы двух минут не были знакомы, а я уже понял, что ты дурачок, разве нет?

– Это правда, – признал Намми.

На перекрестке перед ними полицейская машина проехала с юга на север, и мистер Лисс сказал:

– Это плохо. На машине нам из города не выбраться. Придется найти другой способ.

– Наверно, мы сможем выбраться так же, как вы забрались в него. Я всегда хотел покататься на поезде.

– В холодном пустом товарном вагоне не очень-то волшебно и забавно, поверь мне. Что ни говори, а депо у них тоже под колпаком.

– Ну, летать мы не можем.

– О, не знаю, – сказал мистер Лисс. – Если твоя черепушка настолько пуста, как кажется, я могу привязать к твоим ногам корзину, задуть в нос горячего воздуха и улететь на тебе, будто на старом большом воздушном шаре.

Примерно квартал Намми размышлял об услышанном, а старик включил стеклообогреватель, и ветровое стекло, начавшее индеветь по краям, снова очистилось. Затем он пробормотал:

– Это совершенно бессмысленно, разве что вы пытаетесь сказать гадость.

– Возможно, ты прав.

– Я не знаю, почему вы постоянно так делаете.

– У меня это хорошо получается. А людям нравится делать то, что у них хорошо выходит.

– Но вы уже не так плохо ко мне относитесь, как в самом начале, когда мы только познакомились.

После недолгой паузы мистер Лисс ответил:

– Ну, Персик, у меня свои взлеты и падения. Никто не может быть хорош в чем-то на сто процентов 24/7.

Мистер Лисс иногда называл его Персиком. Намми не знал почему.

– Несколько раз, – сказал Намми, – я даже почти подумал, что мы, может быть, становимся друзьями.

– Не нужны мне никакие друзья, – отрезал мистер Лисс. – Так что возьми «Клинекс» и высморкай эту мысль из головы прямо сейчас. Высморкай, потому что она соплива. Я одиночка и бродяга. А друзья виснут на человеке грузом. Друзья – это всего лишь будущие враги, ждущие своего часа. В мире нет ничего хуже дружбы.

– А бабушка всегда говорила, что в жизни главное дружба и любовь.

– Ты только что напомнил мне, что есть одна штука хуже дружбы. Любовь. Ничто не уничтожит тебя быстрее, чем любовь. Это яд. Любовь убивает.

– Я не могу представить, как это может быть правдой, – сказал Намми.

– А ведь так и есть.

– Нет, не так.

– Не смей называть меня лжецом, парень. Я вырывал глотки тем, кто называл меня лжецом. Я отрезáл им языки и жарил с лучком на завтрак. Я опасный сукин сын, когда разозлюсь.

– Я не говорил «лжец». Вы просто ошибаетесь насчет любви, просто ошибаетесь – и все. Бабушка любила меня, и любовь меня не убила.

– Она умерла, разве нет?

– Ее убила не любовь, а болезнь. Если бы я мог забрать в себя ее рак и умереть вместо нее, я бы сейчас был мертвый, а она живая, здесь, с вами.

Минуту они ехали молча, затем мистер Лисс сказал:

– Тебе не всегда стоит слушать меня, парень, или принимать то, что я говорю, слишком серьезно. Не все мои слова гениальны.

– Возможно, бóльшая часть, но не то, что вы только что сказали. Знаете что? Может, нам удастся скатиться.

– Что удастся?

– Ну, на снегоходе.

Мистер Лисс аккуратно подвел машину к обочине и затормозил.

– Мы сможем уйти по земле. Но достаточно ли там снега? Его вроде как выпал только дюйм.

– Он глубже дюйма, – сказал Намми. – И его быстро становится еще больше.

– И где мы возьмем снегоход?

– У людей они есть по всему городу. И есть еще место, где их продают на Медвежьей тропе.

– Еще одна чертова улица с «медведем» в названии. У того, кто называл улочки этого богом забытого захолустья, воображение было как у пенька.

– Как я уже говорил, в окрýге водится много медведей. А зебр и тигров, чтобы назвать в их честь улицы, у нас нет.

Старик сидел молча примерно минуты две, наблюдал, как падает снег, словно тоже в конце концов понял, что это красиво. Для мистера Лисса это была долгая пауза, он всегда и по поводу всего имел что сказать. Намми обычно хорошо воспринимал молчание других людей, но в исполнении мистера Лисса это выглядело тревожно, потому что Намми вынужден был задуматься, что же тот замышляет.

Наконец мистер Лисс промолвил:

– Персик, ты лично знаешь кого-нибудь со снегоходом?

– Я знаю нескольких.

– Например?

– Например, Боза.

– Боза?

– Офицера Барри Бозмана. Люди называют его Боз. Он много смеется. И с ним чувствуешь себя не хуже других.

– Он мертв, – отрезал мистер Лисс. – Если он коп, они убили его и заменили одним из своих двойников.

Намми следовало самому понять, что Боз мертв, ведь даже начальник полиции Рафаэль Хармильо теперь являлся одним из пришельцев, так что и все остальные копы наверняка были такими же. Всех настоящих полицейских убили и съели, как это случилось утром со всеми людьми, сидевшими в камере рядом с той, откуда сбежали Намми и мистер Лисс.

Бабушка всегда говорила: не важно, насколько все печально, нужно помнить, что когда-нибудь ты снова будешь счастлив, поэтому надо продолжать жить. Важно, говорила она, продолжать жить, быть счастливым и поступать правильно, потому что, если ты будешь жить достаточно долго, достаточно счастливо и достаточно часто делать хорошие вещи, ты будешь жить с Богом. Тех, кто бросает дело, Бог не любит.

– Он женат? – спросил мистер Лисс.

– Кто?

– Да черт возьми, парень, в твоей голове столько пустого места, что его можно сдавать в аренду, так как у тебя между ушей целый чертов склад, забитый пустыми полками. Боз! О ком еще я могу спрашивать? Боз женат?

– У Кику голова раздулась, она отправилась в Тихие, а та просто улетела, вот так вот – не угадаешь.

Мистер Лисс сжал большой костлявый кулак, и Намми вздрогнул, потому что подумал, что старик его ударит. Но затем мистер Лисс вздохнул, разжал кулак, похлопал Намми по плечу и сказал:

– Может, тебе стоит повторить это, только теперь по-английски.

Намми, удивившись, ответил:

– Но я и говорил по-английски.

– Скажи мне это на другом английском.

– Но я знаю только один вид английского.

Узловатая кисть мистера Лисса снова сжалась, между тем он опять не ударил Намми. Он поднес кулак ко рту и некоторое время кусал костяшку, а потом спросил:

– Что такое Кику?

– Это миссис Бозман, как я и сказал. Она была милой японской леди.

– Что ты имел в виду под «ее голова раздулась»?

– От укуса пчелы в шею. У нее была аллергия, но этого никто не знал, пока пчела не укусила. Говорили, ее лицо раздулось, как воздушный шарик.

– Что ты имел в виду под «отправилась в тихие»?

– «Тихие Поляны». Кладбище за Браун Бэр роуд. Пчела ужалила ее и просто улетела, но Кику умерла, так что вот так вот – в жизни не угадаешь.

– Дети у них есть?

– У Боза и Кику? Нет. И это хорошо, потому что Боз теперь тоже умер и их дети стали бы сиротами, бедными и несчастными.

– Нет, они стали бы едой для чудовищ, как этот ваш Боз. И, раз уж он коп, а теперь монстрокоп, – продолжил мистер Лисс, – мы можем забрать его снегоход, потому как его не будет дома, чтобы остановить нас. Все копы на улицах и заняты, убивают людей, строят те коконы, которые мы видели, и занимаются другими вонючими, мерзкими вещами, подобными тем, что творят их инопланетные друзья.

– Я не заметил, чтобы они воняли, – сказал Намми.

– О, они воняют. Еще как воняют.

– Наверное, у меня что-то не то с носом.

4

За рулем джипа «Гранд-Чероки», щурясь сквозь снег, Карсон О’Коннор-Мэдисон – с Майклом Мэдисоном – курсировала по Рейнбоу-Фоллс, охотясь на монстров.

Чуть раньше Девкалион сообщил им о большом количестве немаркированных фургонов с темно-синими кабинами и белыми грузовыми отсеками, которые исполняли миссию, достойную Аушвица[3]3
  Аушвиц – концентрационный лагерь и лагерь смерти, немецкое название Освенцима.


[Закрыть], – собирали насильственно подчиненных горожан, а затем отвозили к месту их уничтожения на складе. Они уже обнаружили один из фургонов и попытались допросить парную команду в кабине, притворившись такими же творениями Виктора. Но водитель быстро распознал обман, сказал «вы не члены Коммуны», после чего оставалось только убить или быть убитыми.

Из предыдущего столкновения Карсон узнала, что убить этих новых големов[4]4
  Гóлем – персонаж еврейской мифологии, искусственный человек, созданный из глины для исполнения разных черных работ, трудных поручений и пр.


[Закрыть] Виктора сложнее, чем обычных мужчин или женщин, но куда проще, нежели его предыдущих созданий в Нью-Орлеане. Она не знала, почему он прекратил выпускать почти неуязвимый вид, который называл Новой Расой, разве что по причине своей неспособности полностью и постоянно контролировать их, что вселило в него некий страх перед собственными созданиями.

Не в силах придумать никакого другого занятия, теперь они искали очередной сине-белый фургон в надежде ранить, а не убить команду. Используя нужные техники допроса с пристрастием, можно было заставить раненых раскрыть нынешнее местоположение базы Виктора.

Снег затруднял поиски, уменьшая видимость и препятствуя мобильности даже полноприводного автомобиля. Карсон была уличной гонщицей, но это состояние дороги тормозило ее. Снег мешал.

Карсон родилась в Байо: она была луизианской девчонкой, любила каджунскую кухню[5]5
  Каджуны – своеобразная по культуре и происхождению субэтническая группа, представленная преимущественно в южной части штата Луизиана, а также в прилегающих округах южного Техаса и Миссисипи. В рецептах каджунской кухни обязательно присутствуют три неизменных компонента – сельдерей, лук, перец и приправы. Все ингредиенты доводятся до готовности как можно быстрее, чтобы сохранить питательные вещества; основной гарнир – рис.


[Закрыть] и танцевала зидеко[6]6
  Зидеко – народный танец с быстрым темпом, популярный среди креольского и каджунского населения.


[Закрыть]. Будучи детективом по расследованию убийств в Новом Орлеане, Карсон разыскивала Виктора Гелиоса, известного как Франкенштейн, и, после того как он и все его создания в городе умерли, она смогла смотреть на то дело как на захватывающее приключение. По правде говоря, при всем пережитом ужасе, Карсон и ее напарник, Майкл, теперь ставший мужем, получали удовольствие. Полицейская работа всегда развлекала. Лучшее веселье – убивать плохих парней: оружие было классным. Даже когда в тебя стреляли, было весело, пока стрелки́ продолжали промахиваться.

Карсон и Майкл больше не работали полицейскими, они стали частными детективами и жили теперь в Сан-Франциско. Здесь, в Монтане, Майкл и Карсон оказались в чуждой для себя среде и без полномочий, хотя и не без тяжелого вооружения, включая «Урбан Снайперы», дробовики, стрелявшие пулями, способными завалить гризли. Вооружение такой силы само по себе обладало авторитетом. Но, несмотря на обладание оружием, хотя оно и лежало в суперкрутых черных гортексово-термолитовых чемоданах, они не смеялись с тех пор, как метель еще не началась, и перспективы посмеяться казались призрачными, ведь ситуация в Рейнбоу-Фоллс была просто отчаянной.

– Хренов снег, – пробормотала Карсон.

– Это замечание я слышу от тебя уже примерно в десятый раз, – отозвался Майкл.

– Я тебе наскучила? Наш брак окончен? Хочешь себе другую женщину, которая будет говорить про снег только хорошие вещи?

– Вообще-то скука меня заводит. Развлечений мне хватило на целую жизнь. Так что чем скучнее ты становишься, тем больше я завожусь.

– Джонни Кэш, ты едва удержался в рамках. Лучше следи за собой.

В этом южном пригороде частная собственность исчислялась половинами акров или чуть больше. Вечнозеленые деревья выросли настолько высоко, что верхушки словно вплетались в само небо, а домá под ними по контрасту казались меньше, чем были.

Здесь царила атмосфера Черного Леса, сказки, но такого леса, в котором в любой момент может появиться тролль с неуемным аппетитом. Сквозь рваную пелену густо падающего снега казалось, будто огни в окнах каждого дома мерцают обещанием тайны и волшебства.

Один дом, стоявший чуть поодаль от улицы в сравнении с остальными – примерно на акр, – казался центром существенной активности. Несколько пикапов и внедорожников были припаркованы на подъездной дорожке у дома под разными углами друг к другу, моторы работали, фары светили на полную. Клубы́ выхлопов поднимались сквозь снег и смешивались с яркими лучами. Прошивая темноту и метель, они на разном отдалении от дома выхватывали светом потрескавшиеся стволы деревьев.

Поскольку в этом районе не было ни тротуаров, ни фонарей, Карсон выехала на обочину и остановилась, чтобы лучше оценить увиденное. У машин стояло несколько человек, и кто-то – с такого расстояния виднелся лишь неясный силуэт – застыл на крыльце, словно охраняя вход в дом. Комнаты за каждым окном были ярко освещены, то и дело за стеклами мелькали быстрые силуэты.

– Мы или они? – поинтересовался Майкл.

Взглянув мимо него на дом, Карсон ответила:

– Сложно сказать.

Ее внимание отвлек резкий стук в стекло водительской дверцы. Снаружи оказался мужчина с моржовыми усами, в шинели и шляпе-стетсоне[7]7
  Ковбойской шляпе.


[Закрыть], постукивающий по стеклу дулом дробовика, нацеленного в лицо Карсон.

5

Транспорт № 1 еще не прибыл, когда Девкалион шагнул с далекой Рассел-стрит на парковку перед KBOW. К тому моменту четыре машины выстроились в ряд по левую сторону от здания, а у главного входа, там, где парковка не предполагалась, стоял «Форд-Эксплорер».

Судя по пару, поднимавшемуся от снега, падающего на капот «форда» и тут же тающего, мотор внедорожника заглушили всего мгновенье назад.

В одноэтажном кирпичном здании находилась радиостанция. За домом возвышалась сетчатая башня радиопередач, увенчанная красными огоньками, мигавшими высоко в снежной ночи.

Двое мужчин, очевидно, из «эксплорера», подошли к входной двери. Девкалион был за их спинами, поэтому они не знали о его приближении. Скорее всего, это люди Виктора, передовая команда, ведущая наступление на ночную смену станции. Но он не мог атаковать их, не получив хоть какого-либо доказательства их намерений.

Сделав единственный шаг, Девкалион перенесся с парковки в приемное фойе за главным входом. Свет был приглушен, и за стойкой никого.

Услышав звук ключа в замке передней двери, Девкалион, развернувшись на каблуках, в тот же миг нырнул из фойе в коридор за закрытой дверью. Он опережал явившихся, для чего надо было верно предугадывать их следующие шаги. Динамики под потолком тихо вещали голосом нынешнего ведущего. Судя по его словам и легкому монтанскому акценту, он, скорее всего, местный, к тому же в эти непопулярные часы суток было бы неразумно использовать главных звезд.

На первой двери налево значилось «Мужской». Девкалион шагнул в маленький туалет, где пахло сосновым освежителем для унитаза. Свет он включать не стал, но дверь оставил приоткрытой на дюйм для наблюдения за коридором.

Девкалион услышал, как они входят в приемное фойе, и миг спустя они прошли мимо, даже не взглянув в его направлении. Вид у них был суровый и решительный.

Пройдя еще немного по зданию, они открыли дверь, и кто-то в той комнате сказал:

– Уоррен? Разве ты не ушел домой?

Поскольку при входе дверь туалета отворилась бесшумно, Девкалион, смело распахнув ее снова, шагнул в коридор за Уорреном и его сопровождающим. Они уже исчезли в комнате, расположенной дальше по коридору, оставив дверь нараспашку.

Тот же голос, что приветствовал Уоррена, внезапно зазвучал тревожно:

– Эй-эй, какого черта?

А затем раздались звуки борьбы.

Переступая порог, Девкалион увидел двоих мужчин в зимней одежде – пару из «эксплорера» – и третьего, одетого в джинсы и футболку. Третий сидел за Г-образным пультом управления, испещренным световыми индикаторами, калибровщиками и переключателями. Один из нападавших прижал его к пульту, в то время как второй вытащил из кармана лыжной куртки маленький инструмент, похожий на пистолет. Устройство точно выстрелило бы одной из тех серебристых игл с закругленными шляпками, лишавших людей свободы воли и, возможно, иных способностей, что пугало не меньше.

Тихий, как тень, Девкалион двинулся вперед, удивив этого трутня из улья Виктора. Он остановил запястье руки, державшей мозговой зонд, сломал пальцы, как будто те были хлебными палочками, вывернул оружие из сжатой руки, вдавил дуло в висок репликанта и нажал на курок.

Девкалион стоял лицом к лицу с дублем, поэтому хорошо видел, как его зрачки быстро расширились, а затем сжались в точки, будто свет в комнате вначале потускнел, а затем засиял ярче солнца. Репликант рухнул на пол и замер там так, словно поблескивающая бусина на его виске обладала массой огромного булыжника, пригвоздившего его к месту.

Среагировав, вероятно, быстрее, чем смог бы обычный человек, но в сравнении с Девкалионом – как черепаха, состязающаяся с зайцем, второй дрон отпустил инженера, лицо которого вжимал в контрольную панель. И сунул руку в карман своей лыжной куртки. Его самоуверенность проистекала из запрограммированной идентичности, гласившей: представители новейшей расы Виктора превосходят всех, кого могут встретить. Но, как и любая идеология, основанная на лжи, она не выдержала столкновения с суровой реальностью. Самой суровой реальностью из тех, что могло встретить это создание, являлись скорость и сила, полученные Девкалионом от странной молнии, подарившей ему жизнь – и куда больше, чем жизнь, – во время грозы.

Кулаки Девкалиона были размером с кувалду. Удар за жестоким ударом заставляли потрясенного дрона скользить назад. Быстрая серия атаки в горло раздробила его дыхательные пути. Он попытался вдохнуть, но не вышло. Лишившись дыхания, репликант потерял и силы для сопротивления удушающему захвату. В этой умелой хватке его шейные позвонки разлетелись, и он рухнул в объятия своего палача, а затем из них на пол, безвольный, обмякший и безжизненный, как связанная кипа тряпок.

На первого дрона мозговой зонд не подействовал таким образом, как он влияет на настоящих людей. Репликант остался жив, дергался на полу, будто полураздавленный жук, цеплялся за ковер пальцами. Дрожь заставляла его стучать зубами. Глаза дико вращались в глазницах. Облачка голубого пара вырывались у него из носа, не ритмичными выдохами, а постоянным потоком.

Девкалион наступил сапогом на шею создания, пригвождая его к полу. И надавил сильнее, всем своим весом, пока резкий треск позвонков, будто щелчок выключателя, не положил конец спазматическим движениям и испарениям.

Подняв взгляд от мертвого дрона, Девкалион обнаружил, что инженер глядит на него с ужасом. Размеры гиганта были не единственной причиной, способной внушить парализующий страх даже самым отважным людям.

За малым исключением, его раны заживали быстро, он никогда не болел, но искалеченная половина лица, пострадавшая в схватке с его создателем несколькими веками ранее, служила постоянным напоминанием о том, что и он тоже в конечном итоге смертен. Возможно, только Виктор, единственный в мире, обладал силой, способной его уничтожить, однако это была теория, подтверждений которой Девкалион предпочитал не искать. Раздробленные кости и гротескные впадины этой половины его лица частично скрывала замысловатая многоцветная татуировка, нанесенная монахом тибетского монастыря. Рисунок был гениален, он отвлекал взгляд от жутких шрамов и отвратительных контуров, на которых яркие чернила, казалось, постоянно находятся в движении. И все же Девкалион жил в основном по ночам и в тенях, поскольку кто угодно при внимательном взгляде – как сейчас смотрел вот этот радиоинженер – мог сквозь татуировку разглядеть правду.

К тому же в глазах Девкалиона периодически пульсировал слабый свет, будто молния, пробудившая его к жизни, осталась в нем, пустившись в бесконечное путешествие по нервам. Он наблюдал это явление в бесчисленных зеркалах в ходе столетий, и даже его это способно было встревожить, пускай по иной причине, не той, что пугала других.

Будучи сшитым из множества трупов, он иногда задумывался о том, может ли этот свет являться доказательством того, что в тот момент, когда молния оживила его, он получил не только свои безграничные силы, но также и душу, возможно, уникальную душу. Он сумел полюбить этот сложно сплетенный мир во всей его славе и красоте, но устал от раздоров, которые тоже были частью сплетенной ткани. И он устал от одиночества, уникального одиночества того, кто не был рожден от мужчины и женщины. Девкалион надеялся на лучшее мироздание за пределами этого места, на реальность, где царят мир, милосердие… а еще идеальная нежность. Но его также тревожила возможность обладания душой, поскольку ярость и убийственная жестокость тех ранних лет, когда он был чрезвычайно зол и полностью сбит с толку, оставили ему давящее бремя вины, и ее следовало искупить. Возможно, мирная реальность для него – недостижимая награда. Внутренний свет Девкалиона мог быть отблесками неминуемого адского пламени.

Инженер, поднявшись с кресла, стоял теперь в углу Г-образного пульта и смотрел на Девкалиона так, словно тот и вправду был демоном. Круглое лицо с подвижными чертами куда больше подходило для улыбок и смеха. Выражение шока и ужаса так контрастировало с самой природой внешности человека, что казалось почти комичным, как преувеличенный испуг мима, старающегося бессловесно донести эмоцию до аудитории.

– Они не были людьми, – промолвил Девкалион. – И, вне зависимости от того, что может показаться, я не один из них. Но их куда больше, и вскоре они будут здесь.

Рот инженера зашевелился, однако не издал ни единого звука. Обеими дрожащими руками он замахал так хаотично, что никакого смысла эти жесты не несли.

– Соберись. Ты будешь вынужден драться или умереть. Иного выбора нет. Сколько вас в этом доме?

Инженер вцепился одной рукой в другую, словно в попытке удержать их на месте, а когда наконец заговорил, голос его был неожиданно спокойным:

– Четверо. Нас здесь только четверо.