Текст книги "Безжалостный"

Глава 5

В десять минут первого, в разгаре ленча, посетители «Рокси» вели себя более шумно, чем за обедом, но атмосфера расслабленности оставалась, способствуя размеренной беседе.

Хамал Саркисян усадил нас за столик на двоих в глубине длинного прямоугольного зала. Для Майло положил на стул надувную подушку.

– Будешь пить вино за ленчем? – спросил Хамал мальчика.

– Стакан или два, – подтвердил Майло.

– Я тебе их подам через пятнадцать лет.

Я сказал Пенни, что мы с Майло поедем в библиотеку, в магазин электроники, чтобы купить недостающие детали для его очередного проекта, а потом в «Рокси» на ленч. Я говорил правду. Никогда не лгу Пенни.

Но не упомянул, что за ленчем собираюсь взглянуть на избегающего публичной известности Ширмана Ваксса. Опускать часть правды – тоже обман, и такой поступок заслуживает осуждения.

Не собираясь подходить к критику или заговаривать с ним, я полагал, что в этом маленьком обмане нет ничего худого. Мне не хотелось тревожить Пенни и выслушивать ее строгий наказ: «Плюнь и разотри».

Однажды я уже обманул ее, не сказав всей правды. И тогда все обстояло куда серьезнее. В самом начале наших отношений и десять последующих лет я всячески избегал упоминания об одном крайне важном событии, которое оказало ключевое влияние на мою жизнь. Боялся, что мои слова окажутся слишком тяжелой ношей для плеч Пенни и раздавят ее.

Мы с Майло приехали раньше Ваксса, то есть я мог не опасаться обвинения в предумышленном убийстве, которое мне бы обязательно предъявили, если бы я повторил ту же ошибку, что допустил с гаражными воротами: случайно въехал бы задним ходом в ресторан и раздавил сидящего за столом критика.

Выбор наблюдательного пункта мы с Хамалом обговорили утром, в телефонном разговоре, и теперь он указал на столик в центре ресторана.

– Он сядет там, у окна. Всегда читает книгу за едой. Вы его узнаете. Он – странный человек.

Ранее я нашел в Интернете единственную фотографию Ваксса, и выяснилось, что пользы от нее никакой. Очень уж размазанным получилось изображение, как на всех фотографиях снежного человека, идущего лесом или по полю.

– Кто этот странный человек? – спросил Майло после ухода Хамала.

– Один мужчина. Посетитель ресторана. Хамал думает, что он странный.

– Почему?

– У него во лбу третий глаз.

Майло фыркнул:

– Ни у кого нет во лбу третьего глаза.

– У этого парня есть. И еще в носу четыре ноздри.

– Да, – взгляд Майло стал ледяным, словно у детектива отдела расследования убийств. – И какой у него домашний любимец? Летающий гавик?

– Два. Он научил их выполнять фигуры высшего пилотажа.

Изучая меню, заказывать мы не торопились, пили лимонный ледяной чай и говорили о любимых пирожных, мультфильмах, которые показывали утром по субботам, и об инопланетянах. Никак не могли решить, с какими намерениями они прилетят на Землю: чтобы научить всему, что знают сами, или чтобы съесть нас всех. Мы поговорили о собаках вообще, о Лесси в частности, об аномалиях прохождения электрического тока через магнитное поле.

В последней части разговора я, правда, лишь мычал и фыркал, будто изображал упомянутого выше снежного человека.

Ровно в половине первого в ресторан вошел приземистый мужчина с «дипломатом» в руке. Хамал проводил его к тому самому столику у окна.

Справедливости ради следует отметить, что мужчина был не столько приземистый, как здоровенный. При широченных плечах лишнего веса у Ваксса не наблюдалось. Чувствовалось, что мышцы у него просто литые.

А такая толстая шея могла удержать и каменную голову идола из ацтекского храма. Лицу природа определенно уделила больше внимания, чем фигуре. Возможно, не природа, а высококлассный пластический хирург. Такое лицо (широкий лоб, благородный нос, волевой подбородок) вполне годилось для того, чтобы запечатлеть его на монете времен Римской империи.

И выглядел он лет на сорок, а не на сто сорок, как это утверждала онлайновая энциклопедия. Густые волосы, правда, преждевременно поседели.

На ленч он прибыл в темно-серых брюках, пепельно-сером пиджаке спортивного покроя с кожаными заплатами на локтях, белой рубашке и красном галстуке-бабочке. Отчасти выглядел коллежским профессором, отчасти – борцом рестлинга. Создавалось ощущение, что профессор и борец вошли в камеру для телепортации (как в фильме «Муха»[9]9
  «Муха» – научно-фантастический фильм 1958 г. (в 1986 г. на экраны вышел ремейк). В камеру телепортации случайно попадает муха, и в ходе эксперимента атомы ее и ученого перемешиваются.


[Закрыть]), а к концу путешествия их атомы перемешались между собой.

Из «дипломата» он достал книгу в переплете и что-то непонятное, вроде бы какое-то стальное орудие пыток. Раскрыл книгу, вставил в челюсти этого самого приспособления, которое держало ее открытой и оставляло свободными руки.

Очевидно, ленч у критика проходил по раз и навсегда заведенному порядку. Официант принес стакан белого вина, которого Ваксс не заказывал.

Тот кивнул, кажется, пробурчал пару слов, не посмотрев на официанта, который тут же отбыл.

Критик достал очки в роговой оправе, нацепил на нос, пригубил вина и сосредоточился на зажатой в стали книге.

Я не хотел, чтобы Ваксс заметил, что я таращусь на него, поэтому продолжил разговор с Майло. Смотрел главным образом на него, лишь время от времени поглядывал на критика.

И вскоре моя шпионская миссия уже представлялась мне чистым абсурдом. Да, Ширман Ваксс выглядел странно, но после того, как загадки его внешности больше не существовало, мой интерес к нему полностью пропал.

Я не собирался подходить к нему или говорить с ним. Пенни, Оливия Косима и даже Хад Джеклайт были совершенно правы, говоря, что реагировать на несправедливую рецензию – дохлое дело.

Столики между нами и критиком постепенно заполнялись, новые посетители скрыли его от нас. К тому времени, когда мы съели главное блюдо и заказали десерт, я и думать о нем забыл.

– Мне надо пописать, папа, – сказал Майло, когда мы поднялись из-за стола (я уже расплатился и дал на чай официанту).

Туалеты находились неподалеку от нашего столика, в конце короткого коридора, и, когда мы пересекали зал, я посмотрел в сторону Ваксса. Столика не разглядел, мешали сидевшие за соседними, а вот стул пустовал. Должно быть, критик уже поел и отбыл.

В сверкающем чистотой мужском туалете нас встретили одна кабинка, достаточно широкая, чтобы в нее могло въехать инвалидное кресло-каталка, два писсуара и две раковины. Ноздри щекотал запах дезинфицирующего средства с сосновой отдушкой.

Кабинку кто-то занял, а Майло не хватало росточка, чтобы воспользоваться писсуаром. После того как он расстегнул «молнию» брюк и вытащил пиписку, я обхватил руками его талию и поднял над фаянсовой чашей.

– Готов! – доложил он.

– Целься! – велел я.

– Огонь! – скомандовал он и пустил струю.

Когда Майло опорожнил мочевой пузырь как минимум наполовину, в кабинке спустили воду, и дверь открылась.

Я скосил глаза и увидел Ширмана Ваксса менее чем в шести футах от меня. Моя шея вдруг превратилась в сжатую горловину воздушного шарика, а потом, от удивления, с губ сорвалось тоненькое: «И-и-и-и».

В ресторане столик критика находился достаточно далеко от нашего, и я не смог разглядеть цвет глаз Ваксса. Теперь выяснилось, что они темно-бордовые.

Хотя потом я часто думал о том моменте, не могу сказать наверняка, то ли я от неожиданности повернулся к критику, то ли Майло извернулся в моих руках, чтобы посмотреть, что заставило меня издать такой странный звук. Подозреваю, мы оба внесли свою лепту.

И струя мальчика по высокой дуге полилась на кафельный пол.

Для человека, сложенного, как бетонный блок, Ваксс проявил удивительную прыткость. Проворно отступил назад, и его серые туфли остались абсолютно сухими.

– Извините, извините, извините, – залепетал я и вновь развернул Майло к писсуару.

Ваксс молча переступил через лужу, подошел к раковине, начал мыть руки.

– Он – маленький, – оправдывался я. – Мне приходится его поднимать.

Хотя Ваксс не отреагировал, я чувствовал (может, мне только казалось, что чувствую) спиной его взгляд: он наблюдал за мной, глядя в зеркало над раковиной.

С моими продолжающимися извинениями убежденность Ваксса в том, что я использовал Майло как водяной пистолет, могла только расти. Я это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

– Ничего подобного раньше не случалось. Если бы он попал в вас, я бы оплатил счет химчистки.

Ваксс вытащил из контейнера бумажное полотенце.

Закончив процесс, Майло засмеялся.

– Он – хороший мальчик, – заверил я критика. – Он спас собаку от эвтаназии.

В ответ донеслось только шуршание бумаги: Ваксс вытирал руки.

Хотя по уровню знаний Майло уже мог учиться в колледже, выглядел он как шестилетка. А шестилетние мальчики начинают смеяться, если на кого-то написали или кто-то пукнул.

– Я стряхнул последнюю каплю и застегнул «молнию», папа, – отсмеявшись, доложил Майло. – Ты можешь меня опустить.

Скрип петель подсказал, что Ваксс открыл дверь в коридор.

Поставив Майло на пол, я повернулся к двери.

Оставалось надеяться, что Ваксс не узнал меня по фотографии на суперобложке.

Знаменитый критик смотрел на меня. Произнес одно слово, а потом отбыл.

Он меня узнал, двух мнений тут быть не могло.

Вытерев лужу Майло бумажными полотенцами, я вымыл руки над раковиной. Поднял Майло, чтобы он проделал то же самое.

– Почти оросил его, – заметил Майло.

– Тут нечем гордиться. Перестань смеяться.

Когда мы вернулись в ресторан, Ширман Ваксс вновь сидел за своим столиком. Официант как раз подавал ему главное блюдо.

Ваксс в нашу сторону не смотрел. Решил полностью нас игнорировать.

Когда мы проходили мимо его столика, я разглядел приспособление, в котором крепилась книга, очень хитрое, но зловещего вида. Критик словно распинал книгу… и ее автора.

Снаружи нас ждала вторая половина ноябрьского дня: теплая, безветренная, приглашающая. Чистое небо расстилалось от горизонта к горизонту – накрывающая нас сфера синего стекла, без единого облачка, птицы, самолета.

Вдоль улицы застыли деревья, неподвижные, словно искусственная листва в диораме. Ветки не шевелились, кроны не перешептывались.

Ни единого автомобиля не проезжало мимо. Кроме нас с Майло, на улице никого не было. Мы словно попали в стеклянное пресс-папье.

Мне хотелось оглянуться на ресторан, посмотреть, наблюдает ли за нами Ширман Ваксс, сидевший за столиком у окна, но я сдержался, не обернулся, вместо этого повел Майло к автомобилю.

По пути домой не переставал размышлять над единственным словом, которое промолвил критик перед тем, как выйти из мужского туалета. Не отрывая от меня ужасных темно-бордовых глаз, строгим баритоном он произнес: «Рок».

Глава 6

Ближе к вечеру, когда Пенни заканчивала иллюстрацию к своей следующей книжке, а Майло и Лесси собирали машину времени, гиперболоид или что-то другое, я сидел в кресле в моем кабинете и читал рассказ Фланнери О’Коннор «Хорошего человека найти нелегко», который мне очень нравился.

Одно из самых волнующих произведений, когда-либо написанных, рассказ этот задевает за живое при десятом прочтении так же, как и при первом. Возможно, ничего не изменится, когда я буду читать его и в двадцатый раз, но в этот день мисс О’Коннор повергла меня в больший ужас, чем всегда.

Я не понимал, почему фантомные паучки ползали по позвоночнику, почему холодели кишки и желудок, почему ладони покрылись потом, а пальцы иногда тряслись, когда я переворачивал страницу. Ранее я не испытывал ничего подобного (во всяком случае, до такой степени), читая этот рассказ или какой-нибудь другой. Позже я, само собой, разобрался с причиной.

Закончив чтение, я сидел, глядя на страницу, где слова начали расплываться перед глазами, и меня вдруг охватила тревога, не имеющая ничего общего с рассказом «Хорошего человека найти нелегко». Я сказал себе, что беспокойство это связано с моей писательской карьерой, с озабоченностью по поводу того, что Ваксс может написать в своей рецензии на мой следующий роман, а обещание разорвать его в клочья слышалось в слове «рок», произнесенном столь зловещим тоном.

Но, разумеется, и этим не представлялось возможным объяснить охватившую меня тревогу. Следующий роман я еще не закончил. До публикации оставался год. По моему требованию издатель мог не посылать книгу на рецензирование Вакссу. Мы располагали временем, чтобы разработать стратегию его нейтрализации. Нет, навалившаяся тревога предвещала какую-то другую, куда более близкую опасность.

Периферийным зрением я уловил какое-то движение. Оторвал глаза от страницы книги, повернул голову к открытой двери кабинета и увидел Ширмана Ваксса, идущего по коридору первого этажа.

Я не помню, как поднялся с кресла, как книга выпала из моих рук. Наверное, мне только показалось, что я вскочил за тысячную долю секунды.

Но, перейдя в вертикальное положение, не смог сдвинуться с места. Шок парализовал меня.

Сердце продолжало биться размеренно, словно у человека, читающего в кресле книгу. Неверие перевесило чувство опасности.

Рассказ О’Коннор зачаровал меня. Я потерял связь с реальностью, и разум, должно быть, подшутил надо мной. Вызвал в воображении несуществующего незваного гостя.

Этот фантомный Ваксс даже не посмотрел на меня, а ведь обязательно бы посмотрел, будь он из плоти и крови и пришел сюда, чтобы встретиться со мной по какой-то только ему ведомой причине. Возможно, это Пенни прошла по коридору, а богатое воображение новеллиста превратило ее в критика.

Предположение, что я мог принять изящную, стройную Пенни за бетонный блок Ширмана Ваксса, выглядело настолько абсурдным, что от недоверия к собственным органам чувств не осталось и следа. Я вырвался из транса.

Внезапно мое сердце застучало, будто копыта несущейся галопом лошади. Я поспешил к открытой двери, замер у порога, переступил его. Увидел пустой коридор.

Ваксс направлялся в глубину дома. Я прошел на кухню, ожидая, что найду его выбирающим нож с самым большим лезвием из ящика с ножами в столике у плиты.

И тут же разозлился на себя. Ширман Ваксс терпеть не мог таких мелодрам в реальной жизни. Не зря же он так едко высмеивал их в книгах.

Я не нашел критика ни на кухне, ни в примыкающей к ней маленькой гостиной. Однако одну из створок французской двери, ведущей во внутренний дворик, открыли, то есть он через нее и вышел.

Стоя на пороге, я оглядел внутренний дворик, бассейн, двор. Никаких следов Ваксса.

Мир вновь замер. Поверхность воды в бассейне гладкостью не отличалась от листа стекла.

Пока я читал, серые облака затянули небо. Они не громоздились, не налезали друг на друга, выглядели плоскими и неподвижными, как слой краски.

Поскольку мы жили в самой безопасной части городка с крайне низким уровнем преступности, то днем никогда не запирали двери, которыми пользовались чаще всего. Я дал зарок, что отныне все изменится.

Поставленный в тупик столь внезапным вторжением Ваксса, я закрыл створку французской двери, запер саму дверь на врезной замок.

Тут же осознал, что критик, возможно, не просто прошел через дом. Если он ушел через маленькую гостиную, то войти он мог где угодно… и мог причинить какой-то вред.

Занятый научными изысканиями, Майло находился в спальне в компании Лесси.

Пенни, в своей студии на втором этаже, рисовала сову с широко посаженными глазами и острым клювом, которая в ее последней книге охотилась за отрядом героических мышей.

Хотя собака не гавкнула и никто не вскрикнул от боли или ужаса, мое воображение тут же нарисовало самый невероятный сценарий, с отрубленными головами и перерезанными шеями. Наш мир, в конце концов, захлестнут насилием, и очень часто вечерние новости страшнее самого кровавого фильма.

Я поднялся на второй этаж по черной лестнице, перепрыгивая через ступеньку.

Глава 7

Дверь в спальню Майло я нашел открытой, мальчик сидел за столом, живой, в окружении всяких электронных штучек, в которых я разбирался меньше, чем в древних каменных плитах с вырубленными на них рунами.

Лесси устроилась на столе, наблюдая, как работает ее хозяин. Подняла голову, когда я вошел, Майло – нет.

– Ты его видел? – спросил я.

Майло, который мог одновременно заниматься разными делами, совсем как суперкомпьютер «Грей», не оторвался от своих электронных штучек, но спросил:

– Видел кого?

– Мужчину… парня в красном галстуке-бабочке. Он заходил сюда?

– Ты про мужчину с тремя глазами и четырьмя ноздрями? – уточнил Майло, давая понять, что мои шпионские игры в ресторане не составили для него тайны.

– Да, про него, – подтвердил я. – Он сюда заходил?

– Нет. Мы бы испугались, если бы зашел.

– Кричи, если увидишь его. Я сейчас вернусь.

Студия Пенни встретила меня закрытой дверью. Я ее распахнул, ворвался в студию, нашел жену за мольбертом.

Злая сова выглядела, как живая, готовая вспорхнуть с холста. Клюв она уже раскрыла, глаза жаждали крови.

В полной уверенности, что она знает причину моего появления, Пенни заговорила, прежде чем я успел раскрыть рот:

– На тебя напала кофеварка? Или ты опять включил посудомоечную машину и залил кухню?

– Серьезная проблема, – ответил я. – Майло. Пошли.

Она положила кисточку и поспешила за мной. Увидев, что Майло возится с чем-то электронным, а шерсть Лесси не стоит дыбом, облегченно выдохнула и повернулась ко мне.

– Ключевая фраза должна быть веселой. Так лучше.

– Останься с ним, подопри ручку двери этим стулом, когда я уйду.

– Что? Почему?

– Если кто-то попросит тебя открыть дверь, даже моим голосом, не делай этого.

– Кабби…

– Спроси что-то такое, о чем могу знать только я… скажем, дату нашего первого свидания. Он, возможно, не сможет имитировать мой голос… я хочу сказать, он, слава богу, не суперпреступник из комиксов… но береженого Бог бережет.

– Он кто? Да что с тобой?

– В доме чужой человек. Я думаю, он ушел, но полной уверенности нет.

Ее глаза раскрылись, словно у мыши, которую внезапно накрыла тень пикирующей совы.

– Позвони девять-один-один.

– Это не тот незваный гость.

– Других не бывает.

– А кроме того, я, возможно, его выдумал.

– Ты его видел или нет?

– Что-то я видел.

– Так позвони девять-один-один.

– Я – публичная фигура, за копами приедет пресса, начнется цирк.

– Всё лучше, чем тебя убьют.

– Со мной все будет хорошо. Подопри ручку стулом.

– Кабби…

Выйдя в короткую часть коридора второго этажа, я плотно закрыл за собой дверь. Подождал, пока не услышал, что спинка стула стукнулась об ручку двери: Пенни выполнила мое пожелание.

Я знал, что могу положиться на нее.

Здравомыслие утверждало, что известный критик и автор учебников для студентов, такой, как Ширман Ваксс, не может быть психопатом. Эксцентричным человеком – да, странным, но не одержимым мыслями об убийстве. Здравомыслие, в его прежнем значении, как это понимали до нашего просвещенного времени, верно служило мне долгие годы.

Тем не менее со стола в коридоре я схватил высокую, тяжелую вазу с плоским дном и узким горлом. Как и положено спортсмену с плоскостопием, держал ее, как держал бы теннисную ракетку, – неуклюже.

В маленький коридор, помимо комнаты Майло, выходили двери двух гостевых спален, ванной и чулана. Я открыл все двери, заглянул в них, никого не увидел.

Повернулся к длинному коридору, куда выходили двери нашей с Пенни спальни, студии Пенни и еще одной спальни, которую мы использовали, как кладовку, когда услышал донесшийся снизу, из кухни, шум. Он тут же стих, отчего тишина стала более зловещей.

Высоко подняв над головой керамическую вазу, словно участник реалити-шоу типа «Оставшийся в живых», призванный защищать свой дом тем, что подвернулось под руку, я осторожно спустился по черной лестнице.

Не обнаружил Ваксса ни на кухне, ни в маленькой гостиной. Никаких признаков беспорядка тоже не заметил.

Увидел, что дверь в коридор первого этажа закрыта. Не смог вспомнить, что закрывал ее.

Открыв дверь, увидел Ваксса в дальнем конце коридора, выходящего из моего кабинета по правую руку и пересекающего прихожую.

– Эй, – крикнул я ему, – что вы здесь делаете?!

Он не ответил, не посмотрел на меня, просто скрылся в библиотеке.

Глава 8

Я уже подумал о том, чтобы позвонить по 911, но безразличие, с которым Ширман Ваксс бродил по нашему дому, все больше тянуло на проблемы с психикой, а не на угрозу. Называя Ваксса странным, Хамал, скорее всего, указывал на его эксцентричность.

В своих рецензиях он набрасывался на людей со словами, но это не означало, что он способен на физическое насилие. Обычно все оказывалось с точностью до наоборот: те, кто усердствовал в злобной риторике, побуждающей других к совершению преступлений, были трусами и прятались за кустами.

По-прежнему вооруженный вазой, я из коридора проследовал в прихожую и в библиотеку.

В богатых городках южной Калифорнии библиотека считалась такой же необходимостью, как и кухня, символом изысканности хозяев дома. Примерно в трети библиотек книги отсутствовали напрочь.

В этих домах полки заполнялись коллекциями бронзовых или керамических статуэток. Или дивиди. Но сама комната по-прежнему именовалась библиотекой.

Еще в одной трети домов книги подбирались по качеству и цвету переплета. Они предназначались для того, чтобы подчеркнуть эрудицию хозяев дома, но попытка гостя завести разговор об одной из них приводила к тому, что хозяин или говорил о фильме, снятом по этой книге, или ретировался к бару, чтобы наполнить стакан.

В нашей библиотеке книг хватало, и прочитанных, и тех, что мы только собирались прочитать. Компанию им составляли стол, диван, два кресла, столики у стен, но не Ширман Ваксс. Вероятно, он вышел через дверь между библиотекой и гостиной.

Пройдя в гостиную, я уловил движение в столовой. Ваксс вошел в кладовую для фарфора, которая отделяла столовую от кухни, и захлопнул за собой дверь.

Я уже пересек гостиную и половину столовой, когда увидел Ваксса через окно, он вышел из дома и направлялся к его фасаду.

Я подскочил к следующему окну и постучал по стеклу, но критик не соизволил взглянуть на меня.

Я поставил вазу и вновь поспешил в гостиную. Ваксс не убегал, но шагал достаточно быстро и проходил мимо окон до того, как я успевал постучать по стеклу, чтобы привлечь его внимание.

В библиотеке, окно которой выходило на фасад, я увидел, что он пересекает лужайку, направляясь к черному «Кадиллаку Эскалада», припаркованному у тротуара.

Я бежал ко входной двери и бубнил себе под нос:

– Нет, нет, нет, нет. Ты не уедешь, не знающий синтаксиса сукин сын.

Когда выскочил на крыльцо, Ваксс уже сидел за рулем внедорожника.

И опять день замер. Неподвижный воздух сгустился, сжался под плоским свинцовым небом. В сером свете уходящего дня кроны финиковых пальм обвисли и казались выкованными из железа.

Потом я не смог вспомнить шум двигателя. Внедорожник медленно отъехал от тротуара и поплыл по улице, будто корабль-призрак, рассекающий волны незнакомого моря.

На лужайке сидела стая ворон, и они никак не отреагировали на критика, который прошел мимо них к внедорожнику. Но стоило мне спуститься с крыльца на дорожку, ведущую к тротуару, как птицы дружно поднялись в воздух, и от хлопанья крыльев у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

Надеясь догнать Ваксса, когда тот притормозит перед знаком «СТОП» на перекрестке, я выбежал на улицу. Но он проскочил перекресток, не снижая скорости, так что дальнейшее преследование потеряло всякий смысл.

Вороны каркали, поднимаясь к мрачному небу, а когда я возвращался к парадной двери, черное перышко спланировало мне на лицо.

Войдя в дом, я уловил какой-то неприятный металлический запах. В коридоре запах превратился в вонь. На кухне она только усилилась.

Духовка работала в режиме «БЫСТРОЕ ПРИГОТОВЛЕНИЕ», на максимальной мощности. Щупальца серого дыма тянулись из вентиляционных отверстий в нижней ее части.

Я наклонился, выключил ее, посмотрел в окошечко в передней панели. Что-то горело, испуская бледный дым.

Лишенное подачи кислорода, пламя быстро погасло. Я открыл дверцу, рукой разгоняя клубы дыма.

В духовке лежала серебряная рамка с фотографией семь на пять дюймов. Горела картонная подложка. Стекло треснуло, а фотография поблекла.

Эта рамка с фотографией ранее стояла в моем кабинете. И запечатлела фотография Пенни, Майло, Лесси и меня.

В мужском туалете ресторана «Рокси» Ваксс произнес слово «рок» ровным и бесстрастным голосом. Сожжение фотографии в духовке, похоже, добавляло к слову восклицательный знак.