Текст книги "Серебряный лебедь"

– Ну что же, тогда в путь, – сказал Мэтью.

Она не тронула его душу. Этот юноша воспринял ее как ребенка. Но от него исходила какая-то опасность, и ей снова показалось, что она давно его знает. Девушке хотелось защитить его – ведь ей уже приходилось делать это когда-то. Однако она промолчала, и все втроем двинулись к дому. В тот день Елизавета проснулась поздно и завтракала в постели. Она выглянула в окно спальни и не поверила своим глазам, увидев странную процессию, пробирающуюся через сады к задворкам дома. Набросив халат поверх ночной рубашки, она побежала по ступеням и уже в самом низу лестницы, наконец, увидела человека, которому предстояло изменить их жизнь.

Он снова взмахнул волосами, склоняясь перед нею:

– Миссис Уэстон?

Елизавета кивнула.

– Меня зовут Мэтью Бенистер.

– Ах да! – воскликнула она. – Я ждала вас. Добро пожаловать в Саттон.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

При свете дешевой свечи Александр Поуп писал письмо Чарльзу Рэккету, своему сводному брату:

«Дорогой брат,

Очень надеюсь встретиться с тобой в понедельник. Если ты будешь занят, прошу тебя прислать мне человека и лошадь (такую, чтобы я смог благополучно доехать) во вторник…»

Он добавил еще несколько поручений, но, не имея настроения писать длинное письмо, закончил:

«…Поскольку письмо деловое, я ничего больше писать не буду, а только скажу, что остаюсь всегда ваш. А. Поуп».

Александр поставил дату – 7 сентября 1717 года, задул свечу и попытался уснуть, но не смог. Он рисковал попасть в поле зрения Уэстонов, планируя остановиться у своей сестры, которая по-прежнему дружила с Елизаветой. И несмотря на всю страсть к леди Мэри Уортлей Монтэгю, несмотря на то, что он был жалким карликом, все-таки их с Елизаветой связывало нечто большее, нежели физическая любовь. Ему казалось, что она была самой великой и единственной целью его жизни. Хотелось спать, но в голове крутились строки «Элегии в память о несчастной даме». Он написал это стихотворение сразу после их разрыва и сейчас, проваливаясь в бездну сна, к своему удивлению и удовольствию, впервые почувствовал музыку и тайну собственной поэзии.

Сидя за письменным столом, освещенным множеством свечей, Джон Уэстон достал перо и написал короткое письмо своему другу Чарльзу Рэккету:

«Сэр,

Наши дамы очень надеются, что вы и миссис Рэккет завтра отобедаете с нами, если вам будет удобно. Мы все очень хотим, чтобы вы не считали нас чужими. Очень меня этим обяжете.

Ваш верный друг Джон Уэстон».

Он поставил дату – 9 сентября 1717 года, задул свечи и пошел спать.

На следующий день пришел ответ, что Рэккеты с удовольствием примут их у себя дома, и Елизавета, Мелиор Мэри и Сибелла начали так усиленно и оживленно готовиться к отъезду, что Джон был вынужден кататься верхом в обществе Мэтью Бенистера до тех пор, пока не устали лошади. Елизавета, стоя на легком ветерке у окна спальни, увидела, как они идут к дому, и улыбнулась. С тех пор как приехал Мэтью, у Джона еще заметнее улучшился характер. Ему всегда не хватало мужской компании, он всю жизнь мечтал о сыне, которого она не смогла ему подарить.

Она все еще улыбалась, когда вошла Клоппер, неся платье на огромном вышитом кринолине для сегодняшнего вечера. Елизавета посмотрела на себя в зеркало и сбросила халат, поймав восхищенный взгляд служанки.

Бриджет Клоппер всегда была загадкой. Эта довольно симпатичная женщина лет тридцати появилась в Саттоне, когда ей было десять или одиннадцать лет, и присутствовала при том, как Елизавета вошла в дом невестой. Елизавета не сомневалась, что у Бриджет был ребенок от Джона Уэстона. Тайное стало явным в тот день, когда Джон похищал Мелиор Мэри из дома в Виндзоре.

Еще более укрепил подозрения Елизаветы сам Сэм, рослый и приятный мальчик с совершенно определенными чертами Джона и в то же время очень похожий на Бриджет. Его традиционно нашли на пороге кухни, завернутого в аккуратные чистые пеленки и лежащего в такой же аккуратной чистой корзинке. Когда хозяин дома приказал оставить и воспитать ребенка, начались всякие смешки и косые взгляды. Еще более возбудило разные слухи то, что растить мальчика поручили четырнадцатилетней Бриджет, недавно вернувшейся от своей тетки, у которой она гостила подозрительно долго. Но, несмотря на все это, Бриджет Клоппер была приставлена к Елизавете и поднялась от простой кухонной девчонки на побегушках до личной служанки, в сущности, почти забыв о том, что когда-то согрешила с мужем своей хозяйки.

И сейчас, когда эти мысли снова возникли в голове Елизаветы, она спросила служанку:

– Как дела у Сэма?

Когда произносили имя мальчика, Бриджет сразу неуловимо менялась, и теперь это странное выражение тоже пробежало по ее лицу.

– Он учится читать и писать.

– О, правда?

– Этот молодой человек, Мэтью, учит его. С его появлением Саттон вообще стал другим.

Личные слуги были близки к хозяевам, почти как друзья, поэтому Елизавета засмеялась и спросила:

– Неужели?

– Да, и молодые леди тоже изменились.

Клоппер слишком сильно затянула Елизавете корсет, и она немного сморщилась.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказала, миссис Елизавета. Они тоже меняются. Разве вы не заметили?

– Не затягивай так туго. Нет, я ничего на заметила.

Елизавета почувствовала себя немного виноватой. В последнее время она была слишком поглощена своими отношениями с мужем, слишком много думала о той особенной магии, которую они открыли друг в друге, чтобы уделять достаточно внимания дочери и Сибелле.

– Как же они изменились?

– Мелиор Мэри – сама красота. Она проводит очень много времени у зеркала, улыбаясь самой себе.

Елизавета молчала, влезая в свой кринолин – это было дело не из легких, – а потом сказала: – Правда? Ну, наверное, здесь нет ничего плохого. Мне всегда казалось, что в ней слишком много мальчишеского.

Она не кривила душой. Мелиор Мэри вела очень своеобразную жизнь, за что следовало благодарить бурный темперамент, которым она была одарена, не говоря о том, что в ее жилах текла цыганская кровь деда. Ей нравилось исследовать все вокруг, ездить на самой строптивой лошади, лезть на самое высокое дерево, дразнить мальчишек и драться с ними. Но все же дочь всегда была очаровательна. В ней не было ни грубости, ни жестокости, она могла отдать последнюю рубашку нищему ребенку, зашедшему в кухню за подаянием. Да и вообще была смышленой и остроумной девочкой с очень приятной улыбкой, располагающей к себе. Но Мелиор Мэри – красавице из высшего общества – было не только суждено, а просто необходимо сделать хорошую партию, и Елизавета приятно удивилась, услышав, что дочь переменилась.

Клоппер начала выполнять свою трудную задачу, которая заключалась в необходимости закрепить на хозяйке необъятный и тяжелый от драгоценных камней кринолин. От усердия у нее захватило дух.

– По-моему, вы пополнели, миссис Елизавета.

– Только не уверяй меня, что это Божья милость.

– Говорят, это признак того, что человек доволен жизнью.

– Скорее, это признак возраста. Затяни меня как можно туже. А что Сибелла?

– В последнее время она постоянно мечтает. Кстати, если хотите знать мое мнение, в эту пору уже думают о замужестве.

Елизавета не ответила. Юбка была на месте, и она с излишней тщательностью сворачивала халат, пытаясь найти объяснение своему молчанию, хотя уже давно понимала, что Сибелле будущей весной исполнится шестнадцать, и тогда действительно придется подумать о подходящем муже.

А в это время в спальне, закрыв дверь, ведущую в комнату Мелиор Мэри, сидела Сибелла и рассматривала свой медальон, даже не догадываясь, о чем сейчас думает приемная мать. В медальоне был портрет ее родной матери Амелии, но в тот момент она просто разглядывала его яркую золотую крышку. Иногда в ней появлялись картинки, и теперь она увидела там Елизавету. Несколько мгновений Сибелла непонимающим взглядом смотрела на нее, а потом вдруг громко рассмеялась от удовольствия. У ее приемной матери будет ребенок! Девушка сильно напряглась, пытаясь получше разглядеть изображение, но оно растаяло. Больше ничего не было видно. Сибелла снова надела медальон на шею, и в этот момент в дверь постучали, и на пороге комнаты возникла служанка с горой лент и перьев в руках.

– Ну что же, мисс, вам пора причесаться. Так приказала миссис Уэстон. Интересно, кто же будет сегодня самой прекрасной леди? И кто будет искать себе мужа? А когда найдет, очень интересно, оставят ли бедную старую Докингс в доме или выбросят на мороз, потому что она уже не сможет служить красавице из высшего общества, у которой будут свои лакеи и кучера?

Сибелла улыбнулась своей светлой улыбкой:

– А мне интересно, не найдет ли бедная старая Докингс себе мужа еще раньше этой красавицы и не будет ли ей тогда неохота ехать с ней куда бы то ни было?

Выражение лица Докингс моментально изменилось:

– Вы так думаете, мисс? Правда?

Сибелла задумалась.

– Покажи мне свою руку, и я скажу тебе.

Служанка от удивления вытаращила глаза.

– Вы умеете читать по рукам?

– Может быть. Дай-ка руку. Нет, не только правую, мне нужно видеть обе.

Докингс присела на корточки, повернув к Сибелле ладони. Девушка склонила над ними голову, и казалось, что она не столько читает линии, сколько использует их в качестве своеобразного канала, ведущего к глубинам ее древнего дара.

– Да, у тебя будет муж, – сказала она, – и долгая жизнь, и веселый сынишка.

– Только один?

Сибелла засмеялась.

– Муж или ребенок? Нет, боюсь, что и тот и другой у тебя будут в единственном экземпляре.

– А вы можете мне еще что-нибудь рассказать?

– Могу, но не буду, потому что если я начну рассказывать, то мы останемся здесь на весь день и мои несчастные волосы будут висеть, как у ведьмы. Помоги мне, а то я никогда не соберусь.

И они начали как раз вовремя, потому что не успела Докингс завязать последнюю ленту и закрепить последнее перо, как дверь в соседнюю комнату распахнулась, и они увидели на пороге Мелиор Мэри, запыхавшуюся и растрепанную.

– Господи, – затараторила она, – я опаздываю, а моя служанка заявляет мне, что она больна. Я разрешила ей пойти лечь. Докингс, ты оденешь меня? Сибелла, вы ведь уже закончили? Ты прекрасно выглядишь. – Она немного помолчала, после чего медленно произнесла: – Да, просто великолепно. – И снова заговорила быстрее: – Ах, черт возьми, уже возвращаются отец и Мэтью! Это значит, что у меня остался в лучшем случае час. Прошу тебя!

Она говорила очень взволнованно, и Сибелла поднялась со стула.

– Конечно, конечно, не переживай так. Докингс, поможешь? По крайней мере, причеши ее.

Мелиор Мэри показала ей язык.

– Благодарю вас, мадам. В волосы я вплету розы. Я как раз собирала их в саду, потому и опаздываю.

И она вытащила из-за спины огромный букет чудесных роз.

– Надеюсь, вы срезали с них шипы? – встревожилась Докингс.

– Да, даже уколола большой палец. Ну, теперь мы можем начать?

Через час Елизавета и Сибелла, накинув мантильи, вышли через Центральный Вход на ночной воздух. Мелиор Мэри еще не было и в помине. Они подождали, пока к ним присоединится Джон в жилете из черного и малинового бархата и огромном парике, и, наконец, услышали, как из конюшни выехала карета. Ею управлял Мэтью Бенистер. Карета подъехала, и дамы с трудом пронесли свои широкие юбки через дверцы и заняли свои места. Джон протиснулся в уголок, где едва мог дышать.

– По-моему, вы полнеете, – заметил он, обращаясь к Елизавете, и Сибелла, не сумев сдержаться, лукаво засмеялась.

Черные лошади рыли копытами землю, и их упряжь позвякивала в темноте, как колокольчики. Дамы уже начали нетерпеливо ерзать на своих местах, их кринолины скрипели и шуршали. Джон Уэстон постучал тростью по крыше кареты и закричал:

– Мелиор Мэри, выходи немедленно!

И тогда она внезапно появилась, цветущая и прекрасная, как зимняя фея. Сиреневое с серебром платье гармонировало с ее глазами и волосами. Она на мгновение задержалась в дверях Центрального Входа. Гирлянда из роз, которую Докингс вплела в ее волосы, усиливала сходство с каким-то неземным существом.

– Ну как, Мэтью, – спокойно спросила она, – хорошо ли я выгляжу?

При всей необычайной красоте Мелиор Мэри в сущности была ребенком – ей еще не исполнилось пятнадцати. И, когда он покачал головой, губы у нее задрожали:

– Как? Разве нет?

– Я не очень хорошо вас вижу, – ответил Мэтью. – Позвольте мне немного отойти назад.

Сделав несколько шагов, он остановился как вкопанный, впервые разглядев все ее великолепие, и почувствовал, как забилось сердце.

– Вы очень изысканны, – наконец ответил он.

– А вы стары, – сказала она, как обычно странно и резко.

– Нет. Мне восемнадцать – немногим больше, чем вам.

– Но выглядите вы старше.

Он улыбнулся:

– Это потому, что я должен был сам о себе заботиться.

– Почему?

– У меня нет родителей. Меня воспитали двоюродные братья и сестры. Я вырос во Франции.

– А кто были ваши отец и мать?

Мэтью смотрел на нее своими близорукими глазами, но она знала, что сейчас он ее не видит.

– Не знаю, – ответил он.

Во внезапно наступившей тишине стук отцовской трости очень напугал ее.

– Мелиор Мэри, если ты через минуту не будешь в карете, мы уедем без тебя. Проклятие! – добавил он для острастки.

Но девушка медлила, не сводя с Мэтью глаз.

– Вы помните тот день, когда спасли меня? И цветы на вашей шляпе?

– Да.

– Что это были за цветы?

– Гиацинты. Дикие гиацинты.

– Я буду вас так называть, потому что ваши глаза такого же цвета. Точно такого. И я буду считать вас своим братом, поэтому вы не сможете любить никого, кроме меня.

Мэтью засмеялся.

– Но я буду любить многих. Я молод и буду жить своей жизнью.

Мелиор Мэри стиснула зубы:

– В вашей жизни не будет ничьей любви, кроме моей.

И, не сказав больше ни слова, вошла в карету.

– Мелиор Мэри… – позвал Мэтью.

Но лошади, уставшие стоять без движения, тронулись, и он остался стоять, глядя на исчезающую в темноте карету. В окне мелькнул каменный профиль Мелиор Мэри, и лишь Сибелла оглянулась и посмотрела на него своими светлыми глазами.

Последним, что увидела Елизавета, проваливаясь в темноту, был парик миссис Рэккет – необычайных размеров, украшенный бриллиантами и увенчанный тремя гигантскими перьями. Он очень напоминал ей парус корабля. И когда она пришла в себя от резкого запаха солей и увидела взволнованное лицо хозяйки дома совсем рядом со своим, эта мысль снова промелькнула в голове.

– О, дорогая моя, дорогая, – запричитала миссис Рэккет. – Мне не следовало ничего говорить. Мне нужно было молчать. Я совсем не хотела вас расстраивать.

Они были вдвоем в маленькой зале, принадлежащей хозяйке дома. Чарльз Рэккет с Джоном пили портвейн и беседовали, а Мелиор Мэри с Сибеллой играли в карты.

– Нет, нет, мне уже лучше. Пожалуйста, не беспокойтесь.

– Тогда умоляю вас, отпейте немного бренди. Ну, вот, так лучше. И щечки снова порозовели.

Елизавета попыталась сесть, опираясь на стул.

– Вы сказали, что здесь был Александр?

Миссис Рэккет немного покраснела:

– Мне кажется, не стоит снова говорить об этом.

– Прошу вас. Я хочу знать. Я все еще испытываю к нему… нежность… как сестра.

– Ну, в таком случае… – миссис Рэккет отхлебнула немного бренди для смелости, – я скажу вам. Он приехал сюда из Стейнза в воскресенье. Там он, как обычно, посещал какую-то бедную женщину, некую мисс Гриффин, кажется, он был в прекрасном настроении; в понедельник к нему зашел Колонер Батлер, и они ужасно потешались над каким-то письмом. Затем мы получили письмо от Джона, в котором он просил, чтобы мы с вами вместе пообедали, и Александр немедленно уехал, выразив сожаление, что не увидит, какие у Джона выросли рога. Правда, он выразился более грубо.

– Что он имел в виду?

– Дорогая моя, вы же знаете, что он сумасшедший, а иногда способен на глупые поступки. Я думаю, он хотел сказать, что желает Джону смерти и мечтает увидеть его в аду с рогами, как у дьявола.

Елизавета посильнее оперлась о спинку стула.

– Значит, он до сих пор злится?

– Я в этом уверена. – Некрасивое лицо миссис Рэккет смягчилось, и она добавила: – Но все-таки мне кажется, Елизавета, что он очень сильно беспокоится о вас. Что же еще заставляет его избегать встреч с вами? Бедный Александр, мне так его жаль.

– А что вы знаете о его знакомой, леди Мэри?

– Синий чулок, не допускает никаких вольностей, кроме писем, или, во всяком случае, так думает о себе. У них ничего не выйдет, попомните мои слова, и тогда он действительно хлебнет горя.

Миссис Рэккет, угнетенная собственным пророчеством, плеснула себе еще немного из бутылки.

– Больше ни слова об этом, Елизавета. По-моему, сюда идут наши мужья. Давайте я помогу вам подняться.

И когда Джон с Чарльзом Рэккетом вошли в комнату, Елизавета сидела на стуле, хотя и очень бледная. Миссис Рэккет задумалась на мгновение: что лучше – сказать Джону о самочувствии жены или продолжить вечер за игрой в карты, и, наконец, решилась:

– Елизавете стало нехорошо. Она даже на мгновение потеряла сознание. Мне кажется, вам лучше отвезти ее домой, Джон.

Он был ошеломлен.

– Но почему?

– Бог ее знает. Наверное, из-за жары.

Джон проводил Елизавету до кареты и усадил на подушки. Но по дороге домой им пришлось остановиться, потому что на Елизавету снова накатила тошнота и ей захотелось подышать свежим ночным воздухом.

– Что с тобой, мама? – спросила Мелиор Мэри, выглядывая из окна кареты. Мать стояла, облокотясь на руку отца, промокавшего ее лоб белоснежным платком.

– Ты и вправду хочешь знать?

Эти слова заставили ее резко повернуться.

– Конечно!

– У твоей матери будет ребенок.

Мелиор Мэри широко раскрыла глаза.

– Разве в ее возрасте это возможно?

– Ей еще нет сорока. Конечно, возможно.

– Но в таком случае я больше не буду наследницей Саттона?

– Будешь, если снова родится девочка. Наследником вместо тебя может стать только мальчик.

– Черт, какая странная мысль.

Мелиор Мэри растерянно пожала плечами. Это огромное наследство значило для нее столько же, сколько любые брат или сестра, если не больше.

– А откуда ты знаешь? Из-за твоего необъяснимого дара?

– Да. Только, пожалуйста, никому не говори. Давай проверим, не подводят ли меня мои предчувствия.

Но предчувствие не подвело. По настоянию Джона, на следующий же день из Гилфорда вызвали врача, который полчаса провел наедине с Елизаветой в ее спальне.

– Кажется, у меня что-то изменилось, – сказала она доктору. – Месячных уже не было…

– Двенадцать недель?

– Откуда вы знаете?

Он прекратил осмотр и посмотрел ей в глаза:

– Потому что вы уже приблизительно столько же времени носите ребенка, мадам.

– Я просто не могу в это поверить!

Елизавета возвела глаза к небу и откинулась на подушки.

– Ничего другого я предположить не могу, об этом свидетельствует и полнота вашей груди, и недомогание последних дней. Поздравляю вас! Это самое лучшее, с чем вы можете вступить в средний возраст, миссис Уэстон.

Доктор поднялся, вытирая руки о полотенце и улыбаясь сам себе.

– Теперь остается только позаботиться о том, чтобы вы выносили ребенка.

Елизавета засмеялась.

– Хозяин дома, наверное, будет счастлив, если у него родится сын, – продолжил доктор. – Он станет настоящим наследником Саттона.

Елизавета порадовалась, что Мелиор Мэри не слышит этих слов. Но дочь восприняла известие хорошо. И после ужина Елизавету отвели в ее комнату так бережно, словно она была сделана из стекла.

– Это же не будет продолжаться вечно. Уже завтра ты будешь меня спрашивать: «Мама, где моя шляпка?» или «Мама, куда ты убрала мои рисунки?».

Но девочки улыбнулись ей и ушли в свои комнаты, оставив Елизавету одну за чтением. Однако стоило Мелиор Мэри закрыть за собой дверь, как ее лицо изменилось.

– Сибелла, отец отошлет меня отсюда, когда настоящий наследник вступит в свои права? У меня не станет дома? Он меня разлюбит?

Но названая сестра не отвечала – какое-то нехорошее предчувствие овладело ею.

– Сибелла!

– Не надо об этом. Он еще не родился. Умоляю тебя, оставь его в покое.

А в своей комнате рядом с Мэтью Бенистером сидел Джон. Он сказал, глядя в огонь:

– Мне кажется, я снова помолодел. Это так прекрасно после всего, что было.

Помолчав, он продолжил:

– Мэтью, я надеюсь, мы с Елизаветой хорошо обошлись с тобой. Нам было нелегко понять, как поступать в подобной ситуации. Но я не вижу причины, почему бы тебе не жить в доме. Поручив тебе присматривать за лошадьми, я не хотел, чтобы ты постоянно жил при конюшнях.

Джон уже произносил слова немного невнятно; он уселся поглубже в кресло, вытянул ноги поближе к камину и опустил на колени руки со стаканом с рубиново-красным вином. Потом он часто вспоминал этот момент, потому что ощущал тогда полное удовлетворение, никогда ранее не испытанное.

– Мой клерк скоро отойдет от дел. Ты согласишься работать вместо него, Гиацинт? Ведь так она тебя называет, правда? Моя смешная и упрямая девочка.

Мэтью слегка пошевелился, едва заметный в сумерках; в камине упал чурбан, выбросив целый фонтан искр. Голубые глаза сощурились, но очертания фигуры Джона отчетливее не стали.

– Я отвечаю «да», сэр, на оба вопроса. Работать рядом с вами и говорить о нашем истинном короле, а возможно, даже выполнять его приказания – лучшее, о чем можно мечтать. А она действительно зовет меня Гиацинтом. Я набрал в тот день цветов и прикрепил к шляпе. Даже не знаю почему…

Он сонно замолчал, но Джон в упор посмотрел на него и спросил:

– Ты ведь без ума от нее, правда?

– Да, и от Сибеллы.

Джон не стал больше ни о чем спрашивать – это было не в его привычках, он даже не стал углубляться в разные мысли на эту тему, но на ум ему вдруг пришла старинная песенка: «Друзей было трое, соперников – двое, один – одинок… Что ж поделать, дружок?»

Он откашлялся и выпрямил спину, а Гиацинт сказал, пытаясь сменить тему разговора:

– Вернется ли к нам наш король?

– Кто знает? Его плохо приняли два года назад. Но все же надеюсь, что вернется. – Не сдержавшись, Джон добавил: – Говорят, на династии Стюартов лежит проклятие. Ты слышал об этом? – Он одним глотком выпил стакан портвейна. – Предполагают, что и семья Уэстонов тоже проклята.

– Я думал, проклятие касалось только поместья Саттон.

– Как ты об этом узнал?

Голубые глаза юноши посмотрели как бы издалека, и в голове Джона пронеслась мысль, что Мэтью притворялся, будто у него плохое зрение, когда не хотел видеть слишком многого.

– Ну?

– Гостиничные сплетни… Главный конюх что-то где-то об этом слышал.

Он обезоруживающе улыбнулся, на что Джон сказал:

– Ты можешь быть просто обворожительным, если захочешь. По-моему, из тебя получился бы отменный мошенник.

– По-моему, это можно сказать обо всех нас.

Джон внезапно расхохотался.

– Прибереги свои уловки для кухонных девок и не вздумай применять их к моим дочерям, слышишь? Возможно, у девочек скоро появится брат, который станет их настоящим защитником.

Декабрь того года выдался холодным. Морозы наступили рано, и по утрам земля была твердой и белой, а ветви деревьев сверкали инеем. Выходя кататься, Мелиор Мэри и Сибелла надевали мантильи поверх костюмов для верховой езды, а Мэтью, который должен был ежедневно сопровождать их на такие прогулки, надвигал на брови кроличью шапку. Позади, на небольшом расстоянии от них, ехал Том – тот самый, которого взял с улицы Александр Поуп. Том держал наготове ружье, чтобы защищаться от разбойников, не ограничивавшихся грабежами на больших дорогах. В обледенелом лесу были далеко видны поблескивающие подковы лошадей. Три всадника ехали вперед, иногда низко пригибаясь, чтобы не задеть заснеженные ветви, которые царапались, как когти гигантских животных.

И вот одним таким чудесным утром, когда первые снежинки слегка обжигали щеки, Мелиор Мэри, любившая ехать немного впереди всех на большой черной лошади по имени Фидл, решила выбрать дорогу в сторону разрушенного дома, построенного в средние века семьей Бассетов. Она обернулась, позвала тех двоих, ставших членами ее семьи, и еще быстрее поскакала туда, где над развалинами висело большое солнце, похожее на апельсин.

По обыкновению, Мелиор Мэри пустила лошадь в галоп и, на время потеряв из виду Сибеллу и Гиацинта, за которыми ехал бдительный Том, одна приехала туда, где возвышался скелет дома Бассетов, бывшего когда-то пристанищем некоего святого.

Стояла неземная тишина. Ни одна мышь не зашевелилась в камнях, на деревьях не было птиц. Однако казалось, что за ними кто-то наблюдает. Гиацинт почувствовал, как напряглась спина под одеждой, и понял, что Сибелле тоже не по себе – девушка неловко задвигалась в седле, и ее длинная юбка коснулась земли. Они увидели старый колодец одновременно. Почти скрытая под высокой засохшей травой, в лучах зимнего солнца мерцала замерзшая вода. Водный островок был круглым, а его цвет напоминал цвет слепого глаза – светло-голубой; он покрылся толстым слоем льда, на который падали пушистые снежинки.

– Что это? – спросила Сибелла.

– Старый колодец, его, должно быть, давно не использовали.

– Наверное, когда-то отсюда брали воду обитатели этого дома?

– Да, много веков назад.

– Мне почему-то страшно здесь.

Вместо ответа Гиацинт положил руку ей на плечо.

Они были одни среди дикой природы и голых деревьев. Огромное солнце просвечивало сквозь падающие снежные хлопья. И Мэтью подумал, вернее, почувствовал, что давным-давно знает ее, что она всегда была его другом.

– Кто вы? – спросил он. И она с улыбкой ответила:

– Вы знаете, кто я.

Для него оказалось совершенно естественным слегка наклониться в седле и поцеловать ее. Это был не поцелуй любовника, но и не братский поцелуй – что-то среднее… И в тот момент, когда они поцеловались, соприкоснувшись губами и щеками и глядя друг другу в глаза, их жизни слились воедино навеки.

Когда появился Черномазый, совсем черный на фоне белого снега, Елизавета поняла, что ее надежды оправдались и брат приедет к ним на Рождество. И действительно, через несколько минут после того, как негр пробежал босыми ногами по снегу, по той же дороге на гостеприимный двор Саттона въехала карета Джозефа. Позади, как всегда, следовали два экипажа, наполненные подарками. Джозеф вошел через Центральный Вход и огляделся вокруг, как будто весь мир представлялся ему восточным базаром.

У его ног разложили все, что он с собой привез, ароматизированное дерево из Ливана, мускус и разные специи из Аравии, кучу одежды из Дамаска, не говоря уже о шкатулках с драгоценными камнями, морских раковинах, различных ящичках, мешках странной формы, корзинах с фруктами и коробочках с леденцами и марципанами. Да он и сам был ходячим свидетельством того, что целый год пропутешествовал по свету. Его бархатный сюртук и брюки были сшиты в России, кожаные туфли – в Польше, а мантилья ручной работы сделана из пышного меха каких-то зверьков, которые попались в капкан на территории американских колоний. Но еще более экзотично выглядели рубашка из таиландского шелка, жилет, расшитый сапфирами, купленный в Китае, и воротник из валансьенских кружев.

Но, несмотря на все эти богатства, внушительный вид и блистательную внешность, он очень нервничал, ожидая встречи с Сибеллой. Она неожиданно появилась в Большой Зале, все еще одетая для верховой езды, а рядом шел молодой человек. Его глаза были цвета весеннего неба, а волосы напоминали раскаленные угли. Сам не зная почему, Джозеф почувствовал опасность. Возможно, что-то неуловимо изменилось в нем, но преданный Черномазый заметил это и тихо дотронулся до кинжала, висевшего на шелковом поясе.

Сибелла с удивлением остановилась.

– Боже мой, дядя Джозеф! Мы надеялись, что вы приедете к нам, но не имели ни малейшего понятия о том, когда вас ждать, да и ждать ли вообще.

Он поклонился, и Черномазый расслабил руку, сжимавшую кинжал.

– Вы выросли, мисс Харт, – сказал Джозеф. Своим выразительным взглядом он задавал ей миллион вопросов, но Сибелла предпочла не отвечать на них, и он понял, что его опасения подтвердились. Любовь, брошенная к ее ногам, когда она была еще ребенком, потерпела поражение от этого юноши, который вежливо поздоровался с ним и представился как Мэтью Бенистер. С быстротой человека, привыкшего всегда побеждать, Джозеф сразу же понял, что делать.

– А что, теперь со мной будут по-другому обращаться? – спросила она полушутя.

– Да, – спокойно ответил он. – Совсем, совсем по-другому.

Но больше он не успел ничего сказать, потому что с лестницы послышался смех, и взору Джозефа предстала Елизавета, заметно пополневшая, с округлившимся от беременности животом. Поддерживая жену под руку и светясь от любви, рядом с ней шел Джон. И, словно зная, что вся семья собирается в Большой Зале, в открытую дверь Центрального Входа с улицы вбежала Мелиор Мэри, похожая на снежную королеву, потому что на ее ресницах сверкали снежинки.

– Ой, дядя Джозеф! – воскликнула она. – Что вы здесь делаете?

Джозеф огляделся, понимая, что является центром всеобщего внимания. Затем медленно подошел к Джону, который уже стоял на нижней ступеньке лестницы, и поклонился ему. Наступила тишина. Все с удивлением смотрели на него. Он обвел взглядом присутствующих и, когда его глаза остановились на Сибелле, сказал тихим, но очень ясным голосом:

– Сэр, я пришел просить руки вашей приемной дочери.