Текст книги "Чем бы заняться?"

Дина Рубина
Чем бы заняться?

В последнее время я всем желающим подписываю любые банковские гарантии, так как безуспешно стремлюсь попасть в израильскую тюрьму: поднабрать сочных реалий, отдохнуть и улучшить иврит.

Нет, не потому, что повседневная жизнь в юридически свободном гражданском состоянии скучна или однообразна. Наоборот: она утомительно разнообразна. До вылезания глаз из орбит. Куда ни кинь, что называется, взор, упираешься в ситуации, вызывающие оторопь.

Включаешь русское радио. Идет передача в открытом эфире «Советы сексопатолога». Врач отвечает на вопросы радиослушателей. Один из них прорывается в эфир и торопливо излагает: он сердечник, кардиолог прописал лекарство, которое хорошо помогает во всем, что касается, сердца, но… – тут радиослушатель мнется, подбирает слова, медлит, наконец решается: – но неблагоприятно влияет на потенцию.

На что ведущий реагирует легко и непринужденно:

– Ну что ж, очевидно ваш лечащий врач решил, что лучше иметь живого пациента с низкой потенцией, чем мертвого – с высокой…

Еще одна животрепещущая тема – «Вопросы социального страхования». И опять-таки, огромная часть аудитории – пенсионеры:

– Послушайте, о! – вы мне сейчас ответите. Мне семьдесят пять, я выхожу замуж…

– Мы вас поздравляем, желаем крепкого здоровья и долгих лет совместной жи…

– Да, так я хочу знать, сколько буду получать, когда стану вдовой!

Вообще, так называемый «открытый эфир» на радио – это чертова ловушка для национального темперамента. Никто не может молчать. Сказать! Сказать свое слово на всю страну от всего сердца, со всего размаху, раз и навсегда: а чтоб знали! Я, например, так считаю! А я, например, плевал на ваше мнение с высокой башни. А вы сначала защитите две диссертации, как я, а потом плюйте на здоровье, если слюны хватит…

Идет передача «Корни». На этот раз она посвящена истории общины литовских евреев. Иных других евреев просят не беспокоиться. Причем, ведущая подчеркивает это несколько раз, знает – с кем дело имеет. Вновь и вновь она внятно повторяет, что следом за этой передачей будет цикл других, посвященных истории всех – всех остальных общин. Сегодня же – будьте внимательны! – мы просим откликаться только представителей литовской общины.

Затем – включается открытый эфир. И через мгновение в легком треске и шуршании возникает оглушительное «Здрасть!».

– Ну, вот и первый наш слушатель. Представьтесь пожалуйста.

– Я – Штайман Борис, родился и вырос в Житомире.

– Минуточку, ведь вы слышали, что в открытый эфир сегодня приглашаются только представители литовской общины. Об истории украинских евреев у нас будет следующая передача.

– Нэхай следующая, я только хотел заявить, что…

Взломщика немедленно удаляют из эфира. А тем временем к нам уже ломится следующий радиослушатель. Кажется, что на фоне сухого потрескивания слышны звуки рукопашной.

Напористый, с характерным придыханием женский голос: – Да!

– Представьтесь, пожалуйста, – приглашает ведущая.

– Меня зовут Фира!! Меня многие знают – Фира Хабалкина! Если слышите меня – отзовитесь, дорохие мои соученики – Веня Рохман, Нюмик Костюковский, Роза Дорошевич, Буся…

– Постойте-постойте, вы из Литвы?

– Нет, я из Кременчуга!

– Но Кременчуг – это на Украине, а сегодня мы, как вы слышали…

– Правильно! Но моя мама была таки из Литвы!

– Ах, вот как! – в голосе ведущей слышно некоторое облегчение. Наконец-то среди этого жестковыйного стада радиослушателей отыскалась нужная овца. – Так расскажите же нам о вашей маме. Итак, она была родом из Литвы и, вероятно, много рассказывала вам…

– Да, мама много рассказывала!

– О чем же вам говорила ваша мама из Литвы?

– Мама говорила нам! Она всегда нам говорила, что мы, литовские евреи, в тыщу раз лучше этих проходимцев – украинских евреев!..

И так далее, и так далее, и тому подобное, и несть им числа…

Но о русском радио я уже писала. Их миллион – этих забавных оговорок, кошмарных ляпов и словесных перлов… Легкий хлеб юмориста. Долго на этом не протянешь, да и скучно…

Что касается уличных сценок…

Конечно, это кладезь для кинематографиста, режиссера, актера. Гений Феллини мог так расцвести только в густом средиземноморском вареве, в вязкой левантийской протоплазме.

Не могу отделаться от ощущения, что проживая день за днем эту здешнюю жизнь, я участвую в неких мизансценах, или наблюдаю некие мизансцены, которые играючи придумывает Главный Режиссер. Этот крошечный пятачок земли – его любимая сцена, центральная, так сказать, хоть и не самая большая игровая площадка. Иногда возникает весьма кощунственная уверенность, что Ему равно забавно ставить комедии, мелодрамы, триллеры или трагедии. А уж чувства юмора Ему не занимать.

Спешу по делам, срезаю угол через площадь Сиона. Там гремит рок, значит хиппи беснуются. Вижу: да, пляшет всякая шушера, наркота, веселые ребята… и вдруг среди них – молодой хасид, в полосатом халате сатмарского двора, в белой вязаной шапочке, какую носят представители старинных иерусалимских родов, скачет, выбрасывая из под халата длинные ноги в штиблетах, схватив себя за пейсы, словно собираясь скакать через них, как через веревку, пляшет самозабвенно, закрыв глаза, под ритмичное уханье рока… – отчаянно, насмерть пляшет!

Что касается всей этой лохматой, никем неучтенной, никому неподотчетной публики – здесь ей раздолье. Тепло, безопасно…

Недавно в пустыне Негев происходила у них какая-то большая праздничная тусовка, деньги на которую отстегивают бывшие хиппи, а ныне преуспевающие бизнесмены со всех стран мира…

Один мой приятель, журналист, побывавший на этом необычном фестивале, рассказывал, что обстановка там приятная, непринужденная. Среди расставленных повсюду палаток чудные разные фигуры танцуют и поют…Спиртное категорически запрещено. Только марихуана.

«Сейчас среди хиппи моден иудаизм, – рассказывал мой приятель, – одного мы встретили: голый, с длинными пейсами, в талесе. Поскольку, согласно заповедям иудаизма, срам следует прикрывать, его мужские причиндалы были густо посыпаны пеплом.

Многие из них бродят в длинных хитонах, в серых рубищах – считают, что в таких одеждах Моисей выводил евреев из Египта… Мы приехали на машине и сначала немного заблудились среди палаток. Тормознули около седого хиппи, мочащегося веером, спросили. Он объяснил как доехать, не переставая мочиться».

Среди всей этой братии встречаются и просто приблудные гости Святой земли, например, художник Зураб, пришедший сюда пешком из Тбилиси. Он пришел в Иерусалим и жил здесь несколько месяцев, ночевал у кого придется, наутро тихо уходил, оставив записку: «Я вас лублу свечной лубову».

Но и все эти уличные зарисовки, самые что ни на есть живописные, все уличные карнавальные сценки, чередой сменяющие друг друга – тоже приедаются. И все пытаешься ухватить – ну если не Бога за бороду, то хотя бы ниточку сюжета, невидимый стерженек высшего смысла, на который Верховный Сценарист нанизывает все эти бесконечные грустно-веселые, трагикомические картинки, все эти разные-разные лица, все эти судьбы – и, среди прочих, и твое лицо, и твою судьбу…

Натания – один из самых «русских» городов Израиля.

Меня пригласили в гости друзья, живущие в сельскохозяйственном поселении под Натанией. Договорились, что встретят меня на «тахане мерказит» – центральной автобусной станции. Я не рассчитала время и приехала в Натанию на целых два часа раньше. Вышла из автобуса, отыскала место условленной встречи и так простояла два часа, привалясь спиной к закрытому окошку будки «Информация». И все эти два часа передо мной протекала деятельная и своеобразная жизнь «таханы мерказит».

У входа в туалет на низком пластиковом табурете сидел слепой с аккордеоном.

Залихватской веселой тоской неслось над автобусной станцией: «У че-ерно-го моря!».

Справа от меня – к действующему окошку «Информации», где сидел русскоговорящий служащий, подходили один за другим только русскоговорящие пассажиры.

Слева – на венском стуле сидел пожилой человек в шапке-ушанке, в драных джинсах и кричал: «Телекарт! Телекарт!».

Вокруг бродил уборщик с совком на длинной ручке и с таким же веником. Лениво кружа по тротуару, он сметал в совок окурки, крышечки от пивных бутылок. Я видела, как постепенно он приближается к оброненному кем-то шекелю и подумала: если не заметит, я подберу. Он подошел и стал сосредоточенно сметать шекель в совок. Тот не поддавался, так он носком ботинка поддел монету, смел в совок и опрокинул его в мусорный бак на тачке. Я молча смотрела на его действия.

– Вы смели шекель, – сказала я ему.

– Ну так шо?

Я с любопытством на него смотрела:

– Значит, вы видели, что смели шекель?

– А шо, я пальцами должен в хразь лезть?

Мужик в шапке-ушанке, торгующий телефонными карточками, к тому же скупал краденое. Причем, краденое тут же, в мелких лавочках на станции, что называется – не отходя от кассы. Время от времени к нему подбегали какие-то юркие темные личности и, оглянувшись по сторонам, вытаскивали то шарфик из-за обшлага рукава, то коробочку с электробритвой из-под полы куртки…

«У че-ерно-го моря!» – неслась над «таханой мерказит» аккордеоновая растяжка.

Неподалеку на складном столике хабадники предоставляли услуги «молитвы на одной ноге»… Руководил всей этой индустрией крошечный хасид в униформе: черный сюртук, черная шляпа. Маленькой пухлой ручкой он хватал пробегающих мимо мужчин, другой ручкой делал зазывный жест типа «не проходи мимо своего счастья».

Подходили, в основном, мальчики-чернокипники, наматывали на руку кожаный ремешок, повторяли, раскачиваясь, слова молитвы: приближалась Суббота.

Проходящие «русские» не то что отшатывались – даже лягались. Все это время маленький хасид не расставался с сотовым телефоном, зажав его между плечом и ухом, он говорил по нему почти постоянно. Вообще, создавалось впечатление, что он руководил по телефону группой захвата заложников, потому что время от времени кричал на иврите: «Хаим, ты его держишь? Не отпускай! Держи его за яйца!»

«У че-ерно-го моря!» – Слепой напротив сидел, склонив голову к аккордеону, улыбался, шевелил пальцами и чему-то кивал.

А что касается уличного говорка, подобранных, подхваченных с панели обрывков диалогов… – да, и это моя бедная пища, хлеб насущный, вернее, отруби, из которых поди еще сваргань нечто съедобное!

…Скандал в благородном семействе: некая певица, трансвестит, в прошлом – красивый йеменский юноша, а ныне – роскошная, накачанная гормонами дива, завоевала первый приз на международном конкурсе. Некоторая оторопь израильской общественности: с одной стороны, приятно за отечество, с другой стороны – неловко за отечество: неужто, говорит мой сосед, не нашлось в Израиле певца «поопределеннее»? Левые, либералы и борцы за всевозможные права всевозможных меньшинств ликуют. В Кнессете торжественно вручают диве правительственную награду, причем, депутаты из религиозных партий либо покидают зал, либо чувствуют себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Что уж там скрывать: согласно некоторым постулатам иудаизма, лауреата международного вокального ристалища следовало бы побить камнями.

Впрочем, весьма скоро портреты красавицы заметно убывают со страниц газет и журналов, с экранов телевизоров. Левые подозрительно скоро умолкают. Выясняется, что в идеологическом отношении международный лауреат «подкачала».

И вот подслушанный мною разговор в автобусе:

– Спорим, когда в Кнессете ей вручали награду, мужики-депутаты пялились на нее и мучительно пытались вообразить – как там у нее в штанах?

– А левые-то надеялись, что сделают ее знаменем страны и демократии. Таким перелицованным знаменем. Но не тут-то было! Она оказалась довольно консервативным мужиком – по политическим убеждениям. Все-таки, в прошлом она была восточным мужчиной. И идеология левых ему, оказывается, абсолютно чужда. Более того, он ведет традиционный еврейский образ жизни. Например, по субботам зажигает свечи.

– Зажигает свечи?!

– Нуда, он же, все-таки, еврейская женщина…

Я оглянулась – собеседники выглядели абсолютно вменяемыми людьми. Очевидно, им в голову не приходило вслушаться в смысл произносимого.

Кстати, о вменяемости. Да, в Иерусалиме много сумасшедших, скрывать это бессмысленно, да я и писала уже об этом. Собственно, в любом человеческом сообществе достаточно умалишенных (можно еще поспорить – что принять за норму), но в Иерусалиме как-то сам рельеф местности, исторический антураж, многотысячелетний религиозный накал, короче – весь комплекс возвышенно-эпического настоя бытия (я уж не говорю об эмигрантской компоненте) весьма и весьма располагает впечатлительную личность к тому, чтобы спятить.

Каждый еврей по-своему немножечко безумен.

Так что, хватает у нас этого добра.

Но, как в любой демократической стране, душевнобольных у нас не держат взаперти, не вяжут им руки, не глушат аминазином до потери человеческого облика – наоборот, они рисуют, лепят, вяжут ниточки бус и ходят строем в театры. Да-с, по отношению к чокнутым мы – очень гуманное общество. Каждую пятницу утром их, как правило, отпускают на побывку домой.

Например, на кольце автобуса номер семь, того, что идет в Тальпиот, один из жилых районов Иерусалима, находится крупная лечебница для душевнобольных. Так вот, каждую пятницу, после сытного завтрака, десятичасовым автобусом они дружно отправляются от больницы до центра города. Жители окрестных домов стараются не попадать на этот автобус. Нет, никто ничего не боится, конечно, но пребывание внутри этого автобуса дарит ощущения несколько – скажем так – необычные.

И вот, к моим знакомым, которые как раз живут на кольце седьмого автобуса, приехал в гости родственник из Риги. Приехал вечером в четверг, а в пятницу утром с самого утра собирался посмотреть Иерусалим. Ну, родственники его – люди занятые, проглотив свой ранний завтрак, уже убегая на работу, объяснили гостю, что добираться в город надо на седьмом номере, во-он остановка. В девять тридцать как раз удобный рейс.

А гость провозился дольше, чем предполагал, на девять тридцать опоздал, угодил на тот самый, чокнутый десятичасовой. Вошел на конечной в салон, а следом ввалилась вся эта, отпущенная по домам, долбанутая братия…

Теперь вообразите себе состояние культурного скованного рижанина, который, ни о чем не подозревая, полагал, что едет в обычном автобусе с обычными израильтянами.

К чести его надо сказать, что он не выпал на следующей же остановке, не вернулся к родным, не собрал чемодан и не драпанул из страны в этот же день. Доехал до центра города. Но впечатлений набрался самых незабываемых.

Надо сказать, для туристов Израиль – при всех своих красотах и древнейшей истории – не самая привлекательная страна на свете. Жара, дороговизна отелей, бесконечные еврейские праздники, во время которых замирают все формы жизни… И все-таки, турист к нам прет косяком, отлавливать его можно и сачком, и неводом, и багром, и любые блюда можно из него готовить – пальчики оближешь! Особенно в преддверии двухтысячелетия этого… ну, которого… ну, этого, чье имя даже экскурсоводы произносят без принятого отчества-титула, потому как по еврейским законам он таковым не является. Да, наши резвые умные экскурсоводы, проводя толпы паломников и туристов крепко утоптанными христианскими тропами, так и произносят – почтительно, но без мистического закатывания глаз: Иисус.

Нет, никакого панибратства, но просто, без титула. Иисус. У нас вообще принято на «ты» и по имени.

– За кормильца и работодателя! – вечный тост иерусалимских экскурсоводов, толпы которых Иисус Христос и по сей день продолжает кормить своими считанными хлебами…

Ну и, само собой, – сотни, сотни баек на этой ниве… и все – чистая, как они уверяют, правда. Вопрос дотошной туристки:

– Скажите, а почему Дева Мария повсюду на руках держит мальчика и никогда – девочку?..

Молодой энергичный экскурсовод раздобыл «индивидуала» – это, как правило, новые русские, которым западло шествовать по маршруту с группой – и бодро ведет его по памятным местам: Иерусалим, как известно, – город трех религий.

– Вот здесь, – говорит, – Иисус был распят и вознесся на небо… А вот тут вознеслась на небо Богородица… А там – пророк Магомет, оттолкнувшись от скалы, вознесся на небо так же, как за много веков до него вознесся на небо пророк Илия…

«Индивидуал» слушает, слушает, таращится вокруг и вдруг говорит:

– Ну, у вас тут Байконур, блин!

Пасхальный период в наших краях, конечно, самый урожайный на паломников. Знакомые экскурсоводы жалуются, что от туристов в эти недели в глазах рябит, язык заплетается и ноги подкашиваются. Одна моя приятельница, довольно известный гид крупного русского агентства, в этом году работала на Пасху, как каторжная – каждый день экскурсия. Наконец, провела она последнюю экскурсию, села на городской автобус и поехала к себе домой. И когда подъехала к своей остановке, перед тем как выйти из автобуса, машинально обратилась к пассажирам: «А теперь, дорогие друзья, я отпускаю вас немного погулять».

Но и об экскурсоводах я уже писала… И о водителях автобусов. И об израильских детях. О правых и левых. О религиозных и светских. И о нищих, и о богатых, и о…

Да обо всем, обо всем писала…

Оглядывая это плотное, заставленное и загроможденное пространство сцены, я уныло убеждаюсь, что писала обо всем. Вот разве что израильская тюрьма пока для меня – область заповеданная.

Поэтому я всем, по первой же робкой просьбе знакомых, покупающих квартиру, подписываю банковские гарантии: вдруг повезет, и по закону я должна буду выложить невиданно крупную сумму за несостоятельного должника… А поскольку суммы такой у меня конечно же, не найдется, то – опять же по закону – должна буду отбывать тюремное заключение.

Согласитесь, что в моем случае это было бы откровенной удачей. Литератор в поисках сюжета… И, кроме того: наконец отдохнуть, нюхнуть новых реалий и подучить этот пряный, этот шершавый, как шкурка персика, на вкус, этот, никак не желающий обжить мою бедную гортань, древнееврейский язык.

1998 г.