Текст книги "Цирк в шкатулке"

Дина Сабитова.
ЦИРК В ШКАТУЛКЕ

Сене и Тёме

МОСКВА • САМОКАТ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Про то, как цирк «Каруселли» остался без клоуна, а лошадь Аделаида без эклера

пать стоя не очень-то удобно. Даже если ты лошадь. Но если ты цирковая лошадь и работаешь в знаменитом цирке «Каруселли» – приходится приспосабливаться к любым условиям. Ибо всем известно, что цирковые лошади – самые некапризные существа на свете.

По правде сказать, цирк «Каруселли» не очень знаменит. Он ездит по маленьким городкам королевства, дает два представления каждый день и все равно уже много месяцев не может купить новые попоны лошадям и заказать афиши поярче.

Цирковая лошадь Аделаида проснулась от шума скандала, доносившегося из фургончика господина директора.

– Ни минуты больше я не останусь в этом дешевом балагане! Меня приглашали в лучший столичный цирк, предлагали бенефис! А я прозябаю тут, потому что вам, видите ли, некого выпустить между номерами! – раздавался оттуда сердитый крик.

Аделаида знала: это скандалит клоун Пе. Еще Аделаида понимала, что такое бенефис. Это когда все сидят по своим клеткам или мелькают на подхвате. А представление состоит из выступления одного артиста. Потом кассирша отдает ему собранные со зрителей деньги, а артист поит всю труппу чаем с рогаликами, и каждому из животных достается то, что он особенно любит. Например, Аделаида любит пирожное эклер.

Значит, если клоун Пе уйдет, то эклер получит какая-то столичная лошадь.

Очень жаль.

Впрочем, покачала головой Аделаида, что можно ждать от человека с таким именем?

В мире очень много людей, собак и лошадей. Еще есть попугаи, обезьяны, кошки, воробьи и прочая мелкая живность.

А свободного места в мире совсем мало. Поэтому твое имя должно быть как можно длиннее, чтоб занять для тебя как можно больше места. Вот Аделаидино полное имя звучит так: Аделаида Беатриса Виолетта Гортензия Душка.

Последнее, впрочем, ей не нравится, но куда деваться, именно так ее чаще всего и зовут: «Душка, хоп!»

Иногда Аделаида специально не отзывается, ждет, когда ее позовут по-хорошему. Но, как вы помните, цирковые лошади – существа не очень капризные, поэтому ладно уж, иногда пусть зовут Душкой. Тем не менее зваться просто Пе – это недопустимое легкомыслие.

Аделаида еще раз подумала любимую мысль про длинные имена – она считала себя очень умной и рассудительной. Посмотрите хотя бы, какая у нее голова! У господина директора она в пять раз меньше. А ведь он наверняка полагает именно себя самым умным во всем цирке.

Между тем дверь фургончика директора распахнулась с неприятным треском, и клоун Пе выскочил из нее – весь красный и потный. За ним выбежал директор и, заламывая руки, свистящим шепотом, чтоб никто не расслышал, пытался что-то сказать, оттесняя Пе назад в дверь.

Директору очень не хотелось, чтоб весь цирк «Каруселли» был в курсе причин скандала.

Хотя всем было понятно, что Пе попросил прибавки, а директор прибавки не дал.

Какая уж тут прибавка, когда вместо попон у лошадей – одни художественно сшитые между собой заплатки?

Через полчаса весь цирк от господина директора до самой последней крохотной собачки Китценьки знал, что Пе собрал чемодан и ушел. Ушел пешком, на прощанье плюнув в сторону вагончика директора и попинав колышек, к которому была привязана растяжка от шатра.

Клоун пересекал вытоптанный лысый пустырь, покрытый чахлой бурой травой, прихрамывая и волоча за собой тяжеленный чемодан.

Никто-никто не стал смотреть вслед покидающему цирк Пе. Потому что в цирке его недолюбливали.

Даже Китценька, которая была охоча до всяких зрелищ, и та отвернулась от уходящего Пе и побежала откапывать косточку, закопанную еще в четверг.

Пе не любили за то, что у него был противный характер.

Во-первых, он считал себя великим артистом. И поэтому полагал, что его имя на афишах должно быть написано большими красными буквами. А имена всех остальных участников представления – маленькими. И серыми.

В глубине души Пе был уверен, что можно обойтись вообще безо всяких прочих имен.

Во-вторых, Пе был очень жадным. То есть сам-то он, конечно, говорил, что просто-напросто бережлив. Но всем было очень неприятно, когда Пе заглядывал в кормушки к животным и ворчал, что на корм тратится слишком много денег, а деньги надо, по его мнению, тратить на жалованье великим артистам.

Его раздражала даже фарфоровая мисочка маленькой Китценьки, хотя ее содержимое никак не могло бы существенно увеличить благосостояние бережливого клоуна.

А в-третьих, у Пе не было чувства юмора.

Клоун без чувства юмора – это невозможная вещь, скажете вы?

Но Пе утверждал, что главное в выступлении клоуна не чувства, а точный расчет. Он носил с собой большой блокнот в коричневом кожаном переплете. Страницы блокнота покрывали таблицы и цифры. Пе высчитывал, сколько смехоединиц он ориентировочно получит на одну придуманную шутку, какова плотность шуток на выступление, сколько раз надо крикнуть «у-тю-тю» за то жалованье, которое платит ему господин директор цирка.

Коронной шуткой Пе было подойти к какому-либо зазевавшемуся мальчику в первом ряду и ухватить его двумя пальцами за нос.

Мальчик старался не плакать, потому что он верил: все, что делает клоун, смешно, а все, что происходит в цирке, – весело. Но лицо его делалось несчастным, а нос красным.

И тогда Пе кричал свое знаменитое «у-тю-тю!».

И все зрители смеялись.

Однако второй раз этот мальчик на представление не приходил.

Потому, когда в городке, где гастролировал цирк, кончались подходящие мальчики, цирку «Каруселли» приходилось ехать дальше.

Конечно, Пе полагал, что за такой научный подход к делу ему должны платить отдельно.

И вот именно сегодня он в очередной раз решил поставить этот вопрос перед господином директором. Он пришел к нему со своим блокнотом, в котором были аккуратно подсчитаны все шутки, все «у-тю-тю» и все ухваченные за нос мальчики – в знаменателе дроби. А в числителе стояло жалованье Пе.

Получалось, что если за мальчиков еще как-то уплачено, за шутки – также уплачено, хоть и мало, то «у-тю-тю» Пе исполняет себе в убыток.

В ответ господин директор пытался достать свои бухгалтерские книги, из которых было ясно, что поднять жалованье кому бы то ни было – совершенно невозможно, ведь сборов едва хватает на самые животрепещущие нужды.

Чем закончился разговор – уже известно. И теперь господин директор сидел на скамеечке у своего фургончика, обхватив голову руками, и что-то горестно бормотал. Иногда он поднимал голову и оглядывал грустными глазами окрестности.

Все было как всегда.

Развешивала на веревке, протянутой между фургончиками, выстиранное пестрое трико и занавески в мелкий синий цветочек наездница Рио-Рита.

Маленькая Китценька в третий раз перепрятывала свою косточку в новое место. У края пустыря тихо беседовали, щипля сухую траву, Аделаида-Душка и несколько других лошадей.

Ослик Филипп бродил недалеко от них, с любопытством прислушиваясь к разговорам настоящих лошадей.

Хозяйка Китценьки, мадемуазель Казимира, сидела на ступенях своего фургончика и пила кофе со сливками.

Фокусник Иогансон вытащил на солнышко свой блестящий зеркальный столик и стучал по нему молотком, что-то озабоченно напевая. На прошлом представлении столик чуть не подвел его, когда бесследно пропавшие под шляпой кролики неожиданно полезли назад. И только громкое «у-тю-тю» клоуна Пе спасло номер от окончательного провала.

Гимнастов Флика и Фляка, а также жонглера Хопа не было видно: в это время у них как раз репетиция. Зато было слышно: судя по доносившимся голосам, Хоп уронил кому-то из гимнастов на голову булаву.

Человек-оркестр Мелодиус сварил клейстер и подклеивал растрепанные ноты.

Словом, директор видел всю труппу «Каруселли» за их обычными делами.

Не было только клоуна.

Дело в том, что цирк может в принципе обойтись без кого угодно: без жонглеров, без фокусников, без акробатов и даже (от этой мысли господин директор слегка побледнел, но честно додумал ее до конца) – даже без самого господина директора. Не может цирк обойтись только без животных и клоуна.

И как выйти из создавшейся ужасной ситуации, господин директор не знал. Он только грустно смотрел по сторонам и бормотал себе под нос: «Э-хе-хе… вот так номер».

И чем ближе был вечер, то есть чем меньше времени оставалось до представления, тем громче и печальнее становились вздохи директора.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Про то, как господин директор провел общее собрание, а ослику Филиппу не удалось сменить амплуа

итценька любила в своей жизни две вещи. Во-первых, она любила свою хозяйку мадемуазель Казимиру. А во-вторых, она любила представлять, что она большая и лохматая овчарка.

Как только у Китценьки выдавалась свободная минутка (а надо сказать, что в течение дня этих минуток случалось много-премного), собачка садилась в тенечке, закрывала глаза и начинала предаваться любимому делу. Мечтать.

Большую собаку все уважают. Никто-никто не подойдет к ней, не схватит неожиданно поперек живота и не начнет умиляться: «Ах ты моя маленькая, ах ты моя пусечка». Никто не будет целовать ее без явного на то согласия ни в нос, ни в пузико. Никто не будет задавать глупых вопросов: «А это щеночек? А где его мама?»

Большую собаку не будут звать сиропным именем типа «Китценька». Ее будут звать… ее будут звать Ромуальда…

…Никто не повяжет тебе глупый розовый бант на шею. Никто не будет кормить тебя финиками.

Китценька чуть приоткрыла глаз и встряхнулась.

Пожалуй, насчет фиников и банта она погорячилась. Бант иногда носить можно, он очень красивый и Китценьке идет. Да и финики – штука неплохая.

Надо бы сходить проверить, не выкопал ли кто Китценькину косточку.

Маленькие собачки любят грызть маленькие косточки. Но мечты Китценьки не позволяли ей заниматься такой ерундой. Поэтому косточки, которые она прятала, были достойны самой большой и сердитой собаки.

Размером косточки были почти с саму Китценьку. И поэтому перепрятать косточку – нешуточная работа, после которой требовалось как следует отдышаться, вывалив розовый язык.

И еще хозяйка качала головой, когда видела кудряшки, спутавшиеся и запылившиеся во время создания нового тайника.

Китценька проведала закопанную косточку (все было в порядке) и решила, что неплохо было бы на полдник съесть парочку фиников.

Однако хозяйки, мадемуазель Казимиры, на месте, в их фургончике, не оказалось.

Китценька обежала несколько фургончиков, пока наконец не сообразила, что мадемуазель Казимира, Хоп, гимнасты, наездница Рио-Рита, фокусник Иогансон и все остальные во главе с господином директором устроили общее собрание на манеже.

– …Неужели никто из вас не сможет заменить клоуна на вечернем представлении? Ведь вы всю жизнь в цирке и примерно знаете, что и как говорить? – Господин директор обвел грустными глазами всю труппу в надежде, что кто-либо найдет выход из постигшей их неприятности. – А я обещаю вам, что сегодня же дам объявление во все городские газеты и уже завтра к обеду у наших дверей будет стоять толпа желающих занять такую прекрасную вакансию!

Насчет толпы, конечно, никто не поверил, и господин директор слегка смутился, когда понял, что сам он тоже ни на минуту не сумел в это поверить.

Мадемуазель Казимира обвела глазами притихшую толпу, грустного, поникшего директора – и вдруг сказала:

– Может быть, я попробую?.. Это же на один только раз?

Услышав такое, Китценька от неожиданности присела на задние лапки и издала какой-то совсем не собачий звук.

Потому что мечты о большой овчарке – это лирика, но в остальное время Китценька очень любила свою работу.

Каждый вечер в цирке «Каруселли» Китценька работала маленькой белой кудрявой дрессированной собачкой. А мадемуазель Казимира, соответственно, работала дрессировщицей маленькой белой кудрявой собачки.

Казимира повернулась в ее сторону:

– Китценька, пусенька моя, не переживай так, это всего на один вечер!

Китценька не хотела быть собачкой клоуна. Даже на один вечер.

Фокусник Иогансон почесал длинный нос и задумчиво сказал:

– Ну в принципе, раз Китценька так огорчилась, то я могу на один вечер заменить мадемуазель Казимиру и побыть Китценькиным дрессировщиком.

Господин директор цирка, не веря своему счастью, приободрился, однако тут Иогансон сказал:

– Вот только кто вместо меня будет доставать кроликов из шляпы? Если меня кто-либо заменит, то я, пожалуй, заряжу шляпу белыми мышами. Мыши мелкие, и вытаскивать их гораздо легче, чем кроликов, – можно научиться за пару часов.

– Давай я выступлю с твоей шляпой, – сказал жонглер Хоп. – Пальцы у меня ловкие, я надеюсь, что получится. Но только кто-либо пусть заменит меня и покидает булавы, кольца и горящие факелы. Можно на такой случай кидать не пятнадцать штук, а три. Все равно будет красиво.

– Я умею жонглировать тремя апельсинами, – тихо сказала наездница Рио-Рита. – Наверное, можно попытаться и факелами, только я немножко боюсь огня, но это ничего…

Акробаты Флик и Фляк тихо советовались между собой, смогут ли они стать на этот вечер наездниками, а фокусник в сторонке уже начал учить Хопа обращению со шляпой.

И тут раздался застенчивый голос ослика Филиппа.

– Я вижу, что все мы друг за другом меняемся номерами. Я немного запутался, но если все к тому идет, можно я буду сегодня вечером скаковой лошадью?

Ослик Филипп настолько редко брал слово, что все от неожиданности сразу замолчали и повернулись в его сторону.

Молчание было таким долгим и ошеломленным, что ослик, умей он краснеть, непременно покраснел бы.

– Я понимаю, что не очень подхожу на роль лошади. И, наверное, лошадь справится с работой лошади намного лучше. Но ведь все вы сегодня…

Ослик не успел договорить, потому что в этот момент шляпа в неумелых руках Хопа с громким треском взорвалась и весь манеж обсыпало облаком цветного конфетти.

Первым очнулся господин директор.

– Извини, Филипп, – сказал он, стряхивая конфетти с обшлага рукава. – Спасибо тебе за твое предложение. И всем спасибо за то, что вы, друзья, такие отзывчивые. И замечательные. Но я понял. Несомненно, так дело не пойдет, потому что каждый из вас нужен на вечернем представлении именно в своей роли. И только один человек во всем цирке совершенно ничем не занят во время представления. Именно он и заменит клоуна.

– Кто? – хором спросили все.

– Я! – ответил господин директор.

И закрыл собрание.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Про то, как господин директор пытался спасти положение, а лошадь Аделаида ему помогала

казать, что господин директор был совсем ничем не занят, конечно, несправедливо. Если зрители валят толпой и мадемуазель Казимира не справляется с продажей билетов, то господин директор садится в кассу помогать.

А еще он следит за порядком, за тем, чтобы все номера шли один за другим и никто не толкался за кулисами.

В этот вечер Казимира продавала билеты одна. Господин директор готовился к выходу на арену. Вернее, он уже минуты три стоял в бывшей гримерной клоуна Пе и растерянно оглядывался. Казалось, что по комнате пронесся небольшой смерч. Уходя, Пе даже выкрутил все лампочки, снял с окна занавеску в горошек, а царапины на стене у зеркала подсказывали, что унести зеркало клоун не смог только потому, что не хватило сил отломать его от стены.

На середину комнаты был выдвинут большой сундук с откинутой крышкой. Директор заглянул на дно сундука и увидел там только обрывок бечевки, помятый искусственный цветок и бумажку с нарисованным на ней кукишем.

За неделю до скандала, учиненного Пе, местный портной дошил клоуну новый костюм – из яркого блестящего атласа, с разноцветными пуговицами, отороченный полосатыми кантиками и с бубенцами на штанах. Когда Пе выбегал на манеж, бубенцы нежно звенели. Директору этот звон очень нравился. В тот день, когда портной принес готовый костюм, господин директор, прежде чем позвать Пе, закрыл дверь на три оборота ключа, задернул занавески и померил костюм сам. Атлас был такой приятный, прохладный и гладкий, что господин директор, оглянувшись для верности на задернутые занавески, погладил себя по плечам и даже потерся щекой о рукав. И позвенел бубенчиками. Лучше всего бубенчики звенят, когда прыгаешь через табуретку.

И вот теперь, когда господин директор решил сам выйти на манеж в роли клоуна, его очень утешало, что он может, ни от кого не прячась, походить в новом атласном костюме, и никто не станет над ним смеяться.

Вернее, наоборот: и все будут над ним смеяться, потому что он выступит в роли клоуна. Только это будет не обидный смех.

А костюма не было. Пе забрал его с собой – все кантики, все бубенчики, все цветные пуговицы…

Положение ужасное. Если господин директор выйдет на манеж в своем обычном сером костюме, никто не поймет, что он – клоун.

Господин директор достал из сундука цветок, сунул его за ухо и посмотрел в зеркало. Кажется, уже смешно, подумал директор. Самую чуточку – но смешно.

Он пододвинул сундук к зеркалу и присел на него.

Из зеркала на господина директора смотрело его собственное лицо. Немолодое, усталое, с грустными морщинками вокруг глаз.

«Какой уж тут клоун, – вздохнул директор. – Хорошо, сегодня обойдется… А завтра? Что делать завтра?»

Директор открыл ящик подзеркального столика. В самом его уголке завалялась старая коробка с остатками высохшего грима. Краска уже была почти вся вычерпана, и только в уголках маленьких железных лоточков еще было что выковыривать спичкой.

Директор наковырял сухого грима и раскрасил себе лицо.

Красный нос, белое лицо, черные галочки вокруг глаз. Еще директор пририсовал себе веснушки.

Получилось, на его взгляд, так себе.

– Не так уж и плохо, – услышал директор за спиной. С улицы к окну подошла Аделаида Душка. Она разглядывала директора, наклонив голову.

– Думаешь, все поймут, что я клоун? – с надеждой спросил директор.

– Не сразу, но поймут, – ободрила его Аделаида. – Правда, у меня есть одна хорошая мысль.

Вы помните, что лошадь Аделаида была очень умная. Она умела не только читать, но и писать. И теперь она протягивала господину директору кусочек картона, на котором было что-то нацарапано крупными буквами.

– Что это? – спросил господин директор.

– Видите, тут написано «КЛОУН». Мы повесим эту табличку вам на спину, и тогда все, даже те, к кому вы повернулись спиной и кто не видит вашего грима, прочитают и догадаются, что вы не господин директор.

Директор закусил губу. Ходить с табличкой на спине ему очень не хотелось. Но с другой стороны, может быть, Аделаида права – это спасет положение. Ведь когда мы читаем в книге слово «клоун», нам тоже не показывают ни настоящих бубенчиков, ни пуговиц, ни кантиков, ни красного носа – но мы видим все это как наяву за черными буквами на белой бумаге.

Господин директор никогда еще не шел по своему собственному цирку с таким замиранием сердца. Директору казалось, что коридорчик, ведущий к занавесу, за которым открывалась арена, был возмутительно короток. Как ни старался господин директор оттянуть миг выхода на арену, но время неумолимо. И вот аплодисменты публики вознаградили старание акробатов, занавес распахнулся – и на нетвердых ногах господин директор вышел на арену. На самую середину.

– А… оты… я… – выдавил из пересохшего горла директор, не в силах поднять глаза на публику.

«Черт побери, – думал он, – какая это каторжно трудная работа, оказывается!»

В рядах зашептались: «Что? Что он сказал? Кто это?»

– А вот и я! – собравшись с силами, погромче сказал директор и растерянно оглянулся.

Надо было что-то делать. Клоун Пе в первом выходе обычно начинал громко плакать, выпуская струйки воды из закрепленных у глаз трубочек. В кармане у него была резиновая груша, он нажимал на нее, одновременно изображая громкие рыдания.

Дальше Пе произносил текст, который господин директор знал наизусть.

Но без фонтанчиков слез происходящее было бы непонятно.

Директор беспомощно потоптался на арене и наконец решился:

– Уважаемая публика! Вот представьте, что у меня из глаз брызжут слезы! И я плачу. Я говорю: «Аааа!!! Ууууу!»

В публике никто не смеялся. Некоторые начали озадаченно перешептываться.

Но директор больше всего боялся, что мужество его покинет, и потому продолжал, не останавливаясь:

– И я плачу!!! Хотите узнать! почему я плачу! Потому что! у меня пропала! моя любимая собачка! Вы ее не видели? Нет? Я вам опишу ее: у нее сломана лапа, бок ободран, одного глаза нету, зубы выбиты, откликается на кличку Счастливчик.

На этом месте, когда выступал Пе, в зале раздавался смех.

Но публика все молчала, лишь легкий шепоток проносился по рядам.

А через полминуты с верхнего ряда донесся отчаянный детский плач:

– А-а-а! Мама!! Собачка! Собачку жа-а-алко!!!

Директор уже понял, что шутка не удалась. Лоб его моментально покрылся испариной. «Что же мне сейчас делать?» – мелькнула у директора мысль. Но ответа на нее не было.

Между тем шум в рядах усилился, и директор увидел, что на арену спускается начальник полиции, держа в руках большой блокнот.

– Господин директор, раз уж вы не зашли к нам в участок, то давайте снимем ваши показания здесь и сейчас. Рассказывайте, когда, при каких обстоятельствах пропала ваша собака, сделаны ли ей прививки и можете ли вы предъявить мне справку об уплате городского налога на содержание домашних животных. Я полагаю, что добропорядочные граждане с сочувствием отнесутся к вашей беде, и мы примем все меры по скорейшему отысканию животного, если, конечно, с налогами у вас все в порядке.

Директор растерялся. Как выходить из этого недоразумения, он не знал.

– Видите ли, господин начальник полиции… Никакую собаку на самом деле я не терял. Это была… как бы… понимаете… как бы шутка… и вот… чтобы смеялись… понимаете… глаз выбит… а зовут Счастливчик… это… смешно… – закончил директор упавшим голосом.

В продолжение его речи начальник полиции слегка побагровел.

– Шутка, значит? То есть вы осознанно ввели представителя закона в заблуждение? Так-так!

Начальник полиции захлопнул блокнот и направился к выходу. На пороге он обернулся и строго сказал:

– Мы еще вернемся к этому разговору. И я проверю у вас уплату налогов на всех животных, счастливчики они или неудачники. А также выясню, не истязают ли тут у вас подопечных. Ишь ты: глаз выбит, нога сломана, а им смешно, видите ли…

Директор понял, что представление стремительно проваливается и исправить положение можно только благодаря выдумке Аделаиды.

– Уважаемая публика! Вы не поняли! Это была шутка! Это шутка, потому что я сегодня – вот кто!

И директор повернулся к публике спиной.

Несколько секунд присутствующие пытались разобрать Аделаидин почерк. Сами понимаете, если писать копытом, то результат довольно-таки далек от высот каллиграфии.

Тот же детский голос с верхнего ряда спросил:

– Мам, что там написано?

– А я тебе давно говорю: пора уже учиться читать, – раз дался в ответ назидательный женский голос. – Там написано: «клоун».

– Этот странный дяденька – клоун?

– Да-да, деточка! – обрадовался директор. – Я клоун! Я затейник!

И, чтобы закрепить успех, директор подошел к краю арены и сказал застенчиво:

– У-тю-тю…

– Ты какой-то ненастоящий клоун! – звонко откликнулся ребенок с верхнего ряда.

«Но я же все делаю почти как настоящий», – подумал директор. Однако не успел он ничего произнести, как за его спиной раздалась музыка, занавес распахнулся и на арену выбежала мадемуазель Казимира с Китценькой. Собачка сделала пируэт, Казимира, которая торопилась выручить директора и спасти положение, воскликнула «оп!», и зал, позабыв о фиаско ненастоящего клоуна, взорвался аплодисментами.

Директор, пока внимание переключилось на собачку, поспешил скрыться за занавесом.

Там его ждала вся труппа.

– Ничего, не так уж и плохо получилось, – наперебой начали утешать его все. Но директор только горестно махнул рукой и, не говоря ни слова, быстро пошел по коридору.

– А если бы я не написала у него на спине «клоун», было бы еще хуже, – заметила ему вслед Аделаида.