Текст книги "Почему Вселенная не может существовать без Бога? Мой ответ воинствующему атеизму, лженауке и заблуждениям Ричарда Докинза"

Как доказать, существует ли утконос

Существование Бога трудно доказать, но так же трудно доказать и существование такого фантастического существа, как утконос. Если бы он не существовал в жизни, никто бы не смог поверить в реальность этого неправдоподобного существа. У него перепончатые ноги, а клюв как у утки. Самец задними лапами может наносить болезненный удар. Самка не рождает живых детенышей, как прочие млекопитающие, а откладывает яйца, как это делают пресмыкающиеся или птицы. Давайте предположим, что вы обратились к математику с просьбой рассчитать, какова вероятность того, что подобное создание существует. С учетом достаточно надежных и опробованных переменных величин, он бы выдал вам статистическую вероятность реальности такого существа, и она оказалась бы очень низкой. Это подобное птице, ящерообразное млекопитающее не укладывается ни в какие рамки. Но погодите! Стоит только утконосу выбраться из норы, расположенной где-нибудь на берегу водного потока в австралийской глубинке, – и все рамки летят к чертям собачьим! (Утконос – ночное существо, к тому же очень робкое.)

Будьте поосторожнее с аргументацией, основанной на вероятности. В молодости Эйнштейн работал служащим в швейцарском патентном бюро. Каковы шансы на то, что современный служащий, работающий в том же бюро, окажется вторым Эйнштейном? Предполагать подобное, с точки зрения здравого смысла, – полный абсурд (как и абсурд предполагать, что глухой человек станет вторым Бетховеном). И даже если взять вполне разумное в данном случае соотношение (десять миллионов к одному), вам не просчитать вероятность появления второго Эйнштейна. Точно так же, если вы захотите сесть на первый попавшийся автобус, вы не сможете вычислить вероятность того, что он доставит вас именно туда, куда вам нужно. Для этого необходимо взять расписание и найти нужный маршрут. Чем больше неправильных вопросов, тем больше неправильных ответов.

В своей книге «Бог как иллюзия» невероятность существования Бога Докинз делает главной опорой своего отрицания Бога. Это классический пример того, как правильно задавать неправильный вопрос. Приводимые им аргументы можно найти в главе «Почему почти наверняка Бога нет», которая претендует на объективность. На шкале от 1 до 7, где 1 означает уверенность в том, что Бог существует, а 7 – уверенность в том, что Он не существует, Докинз выбирает цифру 6. «Я не знаю наверняка, – пишет он, – но думаю, что существование Бога относится к категории невероятия, поэтому я живу своей жизнью, исходя из того предположения, что Он не существует».

Почему шансы на существование Бога должны просчитываться, как просчитываются шансы на победу рысака на лошадиных бегах? Если вы обнаружили утконоса, вам не нужно обращаться к статистику с просьбой просчитать вероятность его существования, и то же самое верно и в применении к Богу. На протяжении более чем трехтысячелетней истории люди напрямую постигали Бога через откровения и высшие духовные переживания. Апостол Павел принадлежал к поколению верующих, переживших распятие Христа, и он писал в своем послании, что более пяти сотен обращенных видели вознесенного Христа. Мухаммед поднялся в пещеру над Меккой, чтобы найти там покой и умиротворение, но узрел архангела Гавриила, который повелел: «Говори!» И Мухаммед тут же начал декламировать стихи из Корана. История религии полна прозрений, откровений, видений, чудес и мистерий. Раз такое явление как духовность универсально, то прямой опыт постижения Бога что-то да значит. Ну, а скептики могут опираться на более веские, общеизвестные факторы, такие, например, как опрос общественного мнения. То обстоятельство, что от 80 до 90 % американцев верят в Бога, – само по себе слабое доказательство, если только вы сами не опрашиваете каждого респондента, спрашивая его, почему он верит.

Может быть, Бог (как и утконос) невидим, но ведь невидима и музыка. Мы верим своему опыту восприятия музыки, а что, если вдруг явится скептик, который глух на оба уха? Как вы докажете ему, что музыка существует? Вы можете взять его с собой на концерт и привести в концертный зал, где собрались сотни людей, чтобы послушать музыку. Если это его не убедит, у вас есть много других возможностей для убеждения: консерватории, фабрики по производству музыкальных инструментов и т. д. В определенный момент, даже если глухой скептик совершенно неспособен установить, реальна музыка или нет, убедительным доводом может стать обширный опыт других людей – если только скептик его решительно не отметет.

Докинз именно так и поступает: он решительно отметает знание о существовании Бога; поэтому непосредственный духовный опыт других людей не имеет для него никакого значения. Все обмануты и одурачены. В конце книги приводится подробный перечень имен, где указаны и те, которых не встретишь в самой книге: Будда, Лао-Цзы, Зороастр, Сократ, Платон, Франциск Ассизский и евангелисты Матфей, Марк, Лука и Иоанн. Докинз одним движением руки отбрасывает прочь весь духовный опыт прошлого. Он не упоминает даже Конфуция, и единственная ссылка на конфуцианство дается в паре с буддизмом, ибо, с точки зрения Докинза, ни то, ни другое течение не является духовным по своей природе:

_” Другие религии, такие как буддизм и конфуцианство, меня не волнуют вовсе. В самом деле в них есть нечто, что позволяет трактовать их не как религиозные, а как этические системы или философии жизни.

Для многих поколений буддийских священников и тибетских лам такое заявление окажется настоящей неожиданностью. Но Докинзу этого мало. Он из тех писателей, которые хотят убедить читателя в том, что иудаизм был «изначально племенным культом жестокого, отталкивающего Бога, не в меру одержимого сексуальными ограничениями, наслаждающегося запахом обугленной плоти» и т. д. Он даже не принимает в расчет то обстоятельство, что эти утрированные измышления подрывают доверие к нему как объективному ученому.

В наши дни проводится множество научных исследований, чья цель – подтвердить достоверность духовного опыта и сверхъестественных явлений. Но Докинз уделяет мало внимания беспристрастным научным исследованиям и их результатам и совсем не уделяет внимания взвешиванию всех «за» и «против», приводимых участниками дебатов по таким вопросам, как реинкарнация, околосмертные переживания и эффективность молитвы. Начиная с 1960-х годов, например, психиатр Иен Стивенсон на базе психологического факультета университета Вирджинии долгое время занимался изучением детей, помнивших свои прошлые воплощения. Обычно это случается в возрасте от двух до семи лет, а потом память о прошлом быстро стирается. За более чем четыре десятилетия были собраны и обследованы более двух тысяч пятисот случаев. Дети делились своими воспоминания о том, где они жили, о своих друзьях и родных, о подробностях своей смерти. Многие, особенно дети из Японии и Соединенных Штатов, вспоминали о том, что пали в сражениях Второй мировой войны. Один маленький мальчик пришел в сильное возбуждение при виде кадров кинохроники, запечатлевших сражение истребителей над Тихим океаном, и когда один из них был сбит и резко пошел вниз, он вскочил и, указывая на экран, закричал: «Это был я!» Родители отыскали летчиков, оставшихся в живых после того сражения, и они подробно описали пилота, которым, по мнению мальчика, он тогда был. Он правильно указал все подробности того боя и даже назвал несколько имен своих товарищей.

Будучи родом из Индии, я хорошо знаю такие случаи; они широко известны и вполне достоверны. Детей проверяли, привозя в те деревни, где, по их словам, они раньше жили, и в большинстве случаев их воспоминания (они называли улицы, дома и имена разных людей) оказывались верными. Стивенсон занимался как раз исследованием подобных необычных историй, и команда ученых-исследователей, продолжающих его работу, к настоящему моменту собрала сотни достоверных случаев подобного рода со всех концов света. Самые поразительные примеры – это, вероятно, те, когда ребенок рождается с родимыми пятнами на местах, где у него на теле были раны (например, родинка на груди в том месте, где вошла пуля); они позволяют точно установить, как именно произошла смерть в прошлом воплощении.

Независимые исследователи, работая с данными, собранными Стивенсоном, пришли к выводу, что «в отношении случаев реинкарнации он кропотливо и не вдаваясь в эмоции собрал целый ряд детально описанных доказательных случаев… которые трудно объяснить любыми другими причинами». Этот столь необычный предмет исследования до сих пор держится под тщательным научным наблюдением маститых ученых. То же самое справедливо и в отношении всех других феноменов, которые скептики типа Докинза не исследуют, а предпочитают подвергать осмеянию. Любые явления, которые вы не понимаете, заслуживают, по меньшей мере, хотя бы того, чтобы их изучили с научной точки зрения особенно если вы называете себя ученым. Докинз по определению рассматривает такие исследования, как фикцию, поэтому единственное, что ему остается, – это сослаться на единичные (и противоположные) исследования, дабы не утруждать себя рассмотрением множества объективных данных.

Докинз посвятил несколько страниц ученым, верившим в Бога. Он быстро расправляется с Коперником, Кеплером, Галилеем и Ньютоном, ибо их престиж не придает особого веса «заведомо плохим аргументам». Но перед Дарвином, его домашним божком и идолом, он замирает надолго. В юности Дарвин был обычным верующим. В своей автобиографии он пишет: «Находясь на борту “Бигла”, я был совершенным ортодоксом, и, помню, несколько офицеров (сами ортодоксы) потешались надо мной от всего сердца, когда я цитировал им Библию как неоспоримый авторитет в вопросах морали». Сомнение в нем посеял все тот же пресловутый вопрос, который задавали себе многие другие викторианцы: «Как единый Бог может одобрять существование многих других богов, таких как Шива и Вишну? Он что, индусам и христианам шлет различные послания?» У Дарвина было немало причин усомниться в истинности Евангелий, и после долгих размышлений он сообщает: «Я наконец разуверился в христианстве как божественном откровении».

Но вовсе не под влиянием эволюции Дарвин отверг библейскую религию, которая и в самом деле создает большой дискомфорт, если вы опираетесь на эволюцию и рассматриваете ее как главный оплот вашей атеистической позиции. Дарвин не касался проблемы персонального Бога вплоть до последних лет жизни; именно тогда он воспользовался теорией естественного отбора, чтобы опровергнуть доводы в пользу всемилостивого и вселюбящего Создателя. Удивительно, насколько это уже другой человек, когда он пишет о своем неверии. Он сравнивает себя с человеком, который не различает красный цвет в мире, где все видят красный. Таким образом, он не скрывает того, что понимает, что «самый обычный довод в пользу существования разумного Бога проистекает из глубокого внутреннего убеждения и чувств, пережитых большинством людей». В молодости и ему были свойственны те же чувства: в своем дневнике, который он вел во время путешествия на «Бигле», Дарвин вспоминает, что был настолько ошеломлен видом бразильских джунглей, что тотчас проникся убеждением: только существованием Бога можно объяснить этот феномен. Но в конце жизни эти чувства казались ему не заслуживающими доверия: «Я не вижу, как подобные внутренние убеждения и чувства могут иметь какой-то вес в качестве доказательства того, что реально существует».

Дарвин, без сомнения, заложил солидное научное основание для современного ученого, стоя на котором он может полагаться только на объективные доказательства. Но Дарвин вовсе не был ниспровергателем Бога. Рассмотрев со всех сторон возможность бессмертия и другие характерные признаки Бога, он говорит: «Я не претендую на то, чтобы пролить последний свет на столь трудные для понимания проблемы. Тайна начала всех вещей остается для нас неразрешимой, и я раз и навсегда должен удовлетвориться тем, что остаюсь агностиком». Единственный способ уклониться от этого неудобного факта, оставшийся в распоряжении Докинза, – это заявить, что в XIX веке давление со стороны веры было столь сильным, что неверующие с неохотой говорили о своих убеждениях. Он цитирует Бертрана Рассела, известного философа-атеиста, который, мол, подтверждает, что это давление по-прежнему тяготит и над учеными ХХ века: «Они скрывают этот факт на публике, поскольку боятся потерять свои доходы».

На это предположение, кажущееся слабым даже самому Докинзу, существует веский контраргумент, который он почему-то побоялся привести и который сводится к тому, что ученый верит в Бога потому, что, как говорит генетик Фрэнсис Коллинз, наука годится лишь для того, чтобы комментировать естественный, а не сверхъестественный мир. Для Коллинза как верующего христианина «оба мира абсолютно реальны и абсолютно важны. Их изучение ведется по разным направлениям. Они сосуществуют друг с другом и озаряют друг друга».

Но даже если великие ученые и верят в Бога, имеет ли это хоть какое-то значение? Ни Коперник, ни Ньютон, ни другие не ставили опыты, имевшие целью доказать существование Бога. И не полагались они также на личный духовный опыт (хотя, как следует из их биографий, у них был кое-какой опыт, присущий почти всем людям). Опрос великих ученых по поводу их мнения об искусстве тоже не имеет значения; эти две области полностью отделены друг от друга.

Если «Происхождение видов» нанесло сокрушительный удар и по Библии, и по христианской вере в целом, почему тогда Дарвин избегал атеизма? Один юный поклонник написал Дарвину письмо, в котором спрашивал ученого о его религиозных убеждениях, и получил от него тщательно обдуманный ответ. Этот ответ – благородный образчик выжидательной позиции и умения соблюдать нейтралитет. Дарвин написал:

_” На ваш вопрос невозможно ответить кратко, и я не уверен, что смог бы сделать это, даже если бы написал длинное письмо. Но я могу сказать, что невозможность понять, что эта грандиозная и удивительная Вселенная, вместе с нашими разумными «я», возникла по воле случая, кажется мне главным доводом в пользу существования Бога; но представляет ли этот довод реальную ценность, я решить не в состоянии.

Этот ответ возвращает нас к шансам и вероятности. В эпоху веры люди наблюдали сложные закономерности в природе и сразу же видели в этом руку Создателя. По мере развития науки они утратили это интуитивное восприятие. Каждый аспект природы требовал определенных данных. Математика по всем статьям превзошла «естественную религию», как ее называли. Поэтому давайте посмотрим, какой стороне выгодна эта вероятность. Что более вероятно: что Бог существует, или Он не существует?

Самый известный в научных кругах ответ на этот вопрос дал в 1982 году известный британский астрофизик Фред Хойл. Выступая с лекцией по радио, он как бы мимоходом сказал: «Один мой коллега открыл, что дрожжевая клетка и 747-я модель “Боинга” имеют одно и то же число деталей, тот же уровень сложности». Современная наука, отвечая на вопрос, каким образом столь гармонично совместились все сложнейшие детали дрожжевой клетки, объясняет: это произошло случайно. Хойл попробовал подсчитать, какова вероятность того, что слепой случай смог «собрать» целую живую клетку. Шансы были неправдоподобно низкими. Со временем все прочее забылось; не забылось лишь вот это поразительное сравнение (причем дело даже не в названных цифрах, которые с годами менялись, поскольку и сама модель самолета постоянно менялась и модифицировалась):

_” Возможность того, что высшие формы жизни могли появиться подобным образом [то есть случайно] сравнима с возможностью того, что торнадо, обрушившийся на свалку металлолома, смог бы собрать «Боинг-747» из находившихся там материалов.

Аналогия во всех отношениях оказалась блестящей, ибо легко воспринималась и легко запоминалась. У «Боинга-747» примерно 6 миллионов деталей, и требуются ум, дизайн и планирование, чтобы состыковать их все в единый организм. Хойл не был креационистом и не верил в Бога. Его целью было показать, что возникновение очень сложных структур невозможно объяснить простой случайностью.

Аналогию с «Боингом-747» и свалкой металлолома легко усложнить – фактически в тысячи раз. Как известно, ДНК человека состоит из шести миллиардов (не миллионов) нанизанных друг на друга генетических букв, которые размещены очень тонко и умело. Если хотя бы два гена поменяются местами, это может повлечь за собой серьезные нарушения, такие как врожденные дефекты и генетические искажения. Это подразумевает наличие разумного замысла, хотя слова «разумный замысел» для креационизма слишком «умные» словечки. Креационизм упивается пристальным вниманием к себе со стороны общественности, с тех пор как христиане-фундаменталисты обрядили библейское сказание о сотворении мира в одежды шаткой науки. Тем самым концепции разума в природе был нанесен основательный ущерб, который оказался долгим и трудно устранимым.

Докинз вносит еще большую путаницу в весь этот хаос, швыряя главу за главой в головы религиозных фундаменталистов. Если вы полагаете, что природа логично задумана и разумно устроена, делает он выпад, то вы оказываетесь в одной дырявой лодке с теми, кто верит, что Книга Бытия абсолютно достоверна. Докинз принимает активное участие в дебатах с теологами и выходит из них невредимым (по его расчету), поскольку его оппоненты, одурманенные и оглушенные интеллектуальным артиллерийским огнем, вынуждены отступить, прикрываясь заплесневелыми аргументами о том, что у Бога, мол, есть специальное место в лоне природы, которое недоступно науке. В сущности, говорит Докинз, они помещают Бога в безопасную зону, делая Его недостижимым для научных выкладок и наблюдений. Если бы Его надежно не упрятали в эту зону, Он не смог бы пережить того тщательного изучения, которому мы подвергаем амеб, электроны и кости динозавров.

Да, аналогия с «Боингом-747» и свалкой металлолома столь убедительна, что ее трудно проигнорировать, в чем Докинз убеждается непосредственно. «Самый важный аргумент, – пишет он, – это довод из арсенала невероятия». Поэтому в защиту креационизма он, кроме того, потрясает религиозным памфлетом, изданным библейским обществом «Сторожевая башня», издательским придатком Свидетелей Иеговы. В памфлете приведены примеры сложных форм жизни, в творении которых ясно видна рука Создателя. Одна из таких форм – это морская глубоководная губка (Euplectella), более известная в народе как «цветочная корзина Венеры». (В Азии этот обитатель морей часто преподносится в дар – как символ романтической любви, ибо внутри каждой губки, надежно защищенные ее «лепестками», живут креветки мужского и женского пола. Когда они спариваются, их потомство выбрасывается в толщу океана и ищет себе пристанище в другой губке.) Скелет губки сформирован из миллионов стеклянных волокон, столь причудливо переплетенных между собой, что их дизайном уже давно интересуются производители волокнистой оптики; губка превращает кремниевую кислоту, содержащуюся в морской воде, в кремнезем, химическую основу стекла. В памфлете говорится, что наука не может объяснить, как возник такой сложный организм. Из чего делается вывод: «Но одно мы знаем точно: вряд ли творцом этого организма был случай».

Докинз, видимо нарочно, удивляет читателя, соглашаясь с этим постулатом. Случайностью действительно трудно объяснить стеклянный скелет «Венериной корзины», говорит он. Никто не поверит, что такая изысканная утонченность возникла случайно. Это и в самом деле неожиданный (а потому удивительный) трюк со стороны Докинза, который в жизни полагается только на случайность и вероятность, причем основательно. Но он, повторно прибегая к аналогии с «Боингом-747» и свалкой, опровергает ее. Проблема в том, говорит он, что Фред Бойл, несмотря на то что это блестящий ученый, совершенно не понимает эволюцию. Секрет естественного отбора, который является изюминкой этой блестящей теории, в том, что он не нуждается в случайности. Живые существа – эгоисты по природе, и они эгоистически конкурируют между собой. Все их действия предопределены. Растениям нужны свет и вода. Животным – пища и брачный партнер. Как только лиана достигает нужного размера и оказывается способной оплести верхушку дерева в тропическом лесу, она получает необходимый ей свет. Гепард, у которого сильно развиты свободные, действующие как на шарнирах, плечевые соединения, удлиняющие и убыстряющие его шаг, стремится за счет этот обогнать других кошачьих при охоте на газелей. Каждое живое существо шаг за шагом делает все для того, чтобы оказаться более дееспособным в борьбе за выживание; и эти шаги далеко не случайны.

Так почему же, спрашивает он, наше сознание продолжает цепляться за Бога как за разработчика и творца этого физического мира? Да потому, что мы ошибочно полагаем: некоторые существа столь прекрасны и сложны, что просто не могут не быть созданы; наличие замысла здесь невозможно отрицать – вспомните сложнейшие спирали раковины наутилуса или такие же спиральные завитки лепестков розы, вспомните двойные волокна ДНК и расположение семян в подсолнухе. Глаза говорят нам, что над всеми этими творениями природы явно потрудился художник или конструктор, ибо только он мог изобрести всю эту красоту и сложность.

Это и так, и не так, говорит Докинз. Для нас вполне естественно связывать сделанный человеком механизм, вроде ручных часов, с творцом или мастером. Часы не собираются сами. Но в природе все по-другому. Галактики, планеты, ДНК и человеческий мозг собрались или возникли сами. Как? Дарвин показывает нам путь возникновения жизни на Земле. Сложность возникает из простых, еле заметных, но последовательных шагов. Вы можете стоять в изумлении перед римской мозаичной стеной, но если вы подойдете ближе, то увидите, что она сделана из крошечных осколков цветных камней. А камень уже не вызывает изумления. Крошечные шаги эволюции, объясняет дарвинизм, вовсе не кажутся чем-то невероятным; они – те строительные кирпичики, из которых состоит все сложное в мире природы. Выбор между Богом и случаем – неверен, пишет Дарвин. Истинный выбор – это выбор между Богом и естественным отбором.

Если вы действительно хотите увидеть что-то невероятное – невероятное до такой степени, что не сможете не рассмеяться, – тогда взгляните на Бога. Докинз называет Бога «уловкой а-ля “Боинг-747”». Бог, создавший все формы жизни одним мановением руки, как утверждает Книга Бытия, должен быть гораздо сложнее, чем все то, что Он создал: более сложным, чем ДНК, кварки, миллиарды галактик и все остальное, что возникло из небытия за 13,7 миллиарда лет, прошедших со времени Большого взрыва.

Совершенно невероятно, чтобы подобное Существо скрывалось за занавесом природы. Взгляните на хронику развития ископаемого и попытайтесь примерить этот медленный, неумолимый процесс эволюции к себе. Хойл просто вырастил красную сельдь[1]1
  Вырастить красную сельдь (to bring up a red herring) – идиоматический оборот, означающий «отвлечь внимание пустяковым фактом от чего-то более важного», «навязать неправильный ответ вместо правильного». – Прим. перев.


[Закрыть], когда бросил на кон случайность. А правильный ответ таков, что конструктор (Он же художник-дизайнер) Бог не укладывается ни в какие заданные рамки. Докинз цитирует своего коллегу-атеиста Даниеля Деннета из Тафтского университета, который как философ изображает из себя глубокого мыслителя в этих вопросах. В интервью, которое он дал немецкому журналисту в 2005 году, Деннет высказал мысль, что «для того чтобы создать малое, нужно нечто фантастически большое и умное». Если вы достаточно наивны, то интуитивно воспримете такую концепцию как правильную, говорит Деннет. «Вы никогда не увидите, чтобы копье создавало копьеметателя. И никогда не увидите, чтобы подкова создавала кузнеца. И никогда не увидите, чтобы горшок создавал горшечника».

Деннет называет это «распределительной теорией творения», которая медленно просачивается от немногих в умы большинства. Бог – это кузнец, отливающий подковы в космическом масштабе. Деннет, которого Докинз представляет как «философа, обладающего научной смекалкой и здравым смыслом», придает некое правдоподобие этому доводу о невероятности. Но при этом оба согласны с тем, что космический кузнец или часовщик – это слишком сложно и запутанно, чтобы быть правдоподобным. Наука, когда она стоит перед выбором, все-таки предпочитает простейшие объяснения, если они ее удовлетворяют. Случайный выбор – довод, притянутый за уши, поэтому он никуда не годен. Бог, Который беспредельно сложен, – тоже. Остается одна лишь эволюция. Все, дело закрыто!