Текст книги "Сопротивление и покорность"

Сегодня Вознесение, день великой радости для тех, кто еще может верить, что Христос правит миром и нашей жизнью. Мысленно я с вами всеми, в церкви, на богослужениях, чего я так давно лишен, но также и со многими неизвестными людьми, молча переносящими свою судьбу в этом доме. Эти и другие мысли не дают мне замыкаться на собственных незначительных лишениях. Это было бы несправедливо и неблагодарно.

Я как раз снова написал кое-что из своих заметок о «чувстве времени», это доставляет мне большое удовольствие, а то, что пишешь на основе своих собственных непосредственных переживаний, идет гораздо легче, и мысли свои выражаешь свободно. «Антропологию» Канта, за которую я тебе, папа, очень благодарен, прочитал; она была мне неизвестна. Я нашел там много интересного, но все-таки это крайне рационалистическая психология в стиле рококо, проходящая мимо многих существенных явлений. Не мог бы ты прислать мне что-нибудь стоящее о формах и функциях памяти? В этой связи меня сейчас это очень интересует. Кант очень мило трактует «курение» как вид саморазвлечения.

Меня очень радует, что вы читаете сейчас Готхельфа; вам наверняка понравились бы… и его «Путешествия». Что касается научной стороны, то я с удовольствием прочитал здесь солидную «Историю христианских деяний любви» Ульхорна, а за «Историей церкви» Холля мне вспомнились его семинары.

Почти ежедневно я читаю что-нибудь из Штифтера. Безмятежная и укромная жизнь его героев (он ведь настолько старомоден, что изображает только симпатичных людей) в этой обстановке благотворно влияет на меня и направляет мысли на важные жизненные смыслы. Между прочим, здесь возвращаешься – внешне и внутренне – к самым простым жизненным вещам; вот Рильке, например, я здесь просто не смог читать. Но может быть, ум тоже чего-то лишается из-за утеснения, в котором живешь?..

Троица, 14.6.43

Вот и Троицу пришлось нам отпраздновать еще в разлуке, а ведь это в особом смысле праздник общности. Когда сегодня рано утром зазвонили колокола, мне так захотелось в церковь, что я поступил, как Иоанн на Патмосе, и отслужил для себя самого такую замечательную службу, что одиночество просто улетучилось, настолько сильно я ощущал ваше присутствие и присутствие всех общин, с которыми я уже праздновал Троицу. Со вчерашнего вечера я то и дело декламирую для себя «Песнь на Троицу» П. Герхардта, где есть такие чудные строки: «Ты дух радости» и «Даруй силу нам и радость…» Еще радуют меня слова из Писания: «Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя» (Притч. 24, 10) и «Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия» (2 Тим. 1, 7). Удивительная история чуда с языками также занимает меня. То, что вавилонскому смешению языков, в результате которого люди перестали понимать друг друга, ибо каждый заговорил на своем языке, наступит конец и что оно будет преодолено божественным языком, который будет понятен каждому и лишь посредством которого люди снова смогут прийти к взаимопониманию, и то, что церковь станет тем самым местом, где это произойдет, – все это великие и крайне важные мысли. Лейбниц всю свою жизнь бился над идеей универсального языка, долженствующего изображать все понятия не словами, а общепонятными знаками. Это можно рассматривать как проявление его стремления исцелить тогдашний разорванный мир и как философский ответ на события Пятидесятницы.

В здании снова полная тишина, слышны только шаги заключенных, меряющих свои камеры, – сколько горьких и чуждых праздничному настроению мыслей носят они с собой. Будь я тюремным пастором, я бы в такие дни с раннего утра до вечера обходил камеры, это хоть кому-нибудь да помогло бы.

Вы, как и я, в ожидании, и должен сознаться, что в каком-то уголке подсознания я все-таки надеялся оказаться на Троицу снова на свободе, хотя сознанием запрещаю себе устанавливать какие бы то ни было сроки. Завтра исполнится всего лишь 10 недель, а ведь по нашему непрофессиональному разумению мы, наверное, и не могли представить себе такой срок для «предварительного» заключения. Но это, безусловно, ошибка. Вообще говоря, непростительно быть таким профаном в юридических вопросах, как я. Только здесь ощущаешь, насколько атмосфера, в которой живет юрист, отличается от среды, окружающей теолога; но из этого также можно извлечь урок, и, пожалуй, все оправданно на своем месте. А нам не остается ничего иного, как доверчиво – уповая на то, что каждый делает все, что в его силах, для быстрейшего выяснения сути – и с максимумом терпения ждать и не ожесточаться. У Фрица Ройтера есть прекрасные слова: «Жизнь человека – не прямой и гладкий поток, бывает – натолкнется на запруду, завертится на месте, бывает – люди начинают швырять камни, мутить прозрачные струи; да, случиться-то всякое может, но ведь нужно-то заботиться о том, чтобы вода оставалась прозрачной, а небо и земля могли бы в нее глядеться» – этим сказано все.

Работа о чувстве времени вчерне закончена, теперь пусть немного вылежится, посмотрим, как она это перенесет.

Сегодня первый понедельник после Троицы. Я только сел за обед, поесть свеклы с картошкой, как совершенно неожиданно мне передали вашу праздничную посылку, которую принесла Р. Словами не выразишь, как это меня обрадовало. При всей уверенности в духовной связи, существующей между вами и мной, в душе постоянно живет неистребимая потребность зримого свидетельства этой связи в любви и в мыслях, которая превращает самые что ни на есть материальные предметы в носители духовных реальностей. Думаю, что нечто подобное заключает в себе потребность в таинстве, присущая всем религиям.

24.6.43

Какое богатство иметь в эти тяжелые времена большую, спаянную, прочную семью, где каждый доверяет друг другу и оказывает поддержку. Раньше при… арестах пасторов я иногда думал, что одиноким людям из их числа переносить неволю легче всего. Тогда я еще не знал, что в ледяном воздухе заключения означает тепло, исходящее от жены и семьи, не знал, что именно во времена такой разлуки еще больше растет чувство тесной сплоченности…

Только что пришли письма, за которые я вам очень признателен. Прочитав рассказы о клубнике и малине, о вольных каникулах и планах на отдых, я вдруг почувствовал, что между тем взаправду настало лето. Здесь не ощущаешь смены времен года. Я рад, что температура <воздуха> умеренная. Некоторое время тому назад синица свила гнездо во дворе, в маленькой каморке, и вывела 10 птенцов. Я каждый день радовался, глядя на них. Но однажды какой-то грубый малый все разрушил, несколько мертвых птичек лежало на земле – уму непостижимо. Много радостей доставляют мне на прогулках во дворе муравьиная куча и пчелы на липах. Я иногда вспоминаю при этом историю Петера Бамма, попавшего на дивной красоты остров, где он встречает множество довольно приятных людей. Во сне он охвачен страхом, что на остров может упасть бомба и все разрушить, и первая мысль, которая приходит ему в голову: жаль бабочек! Видимо, чувство нетронутой, тихой, свободной природной жизни и порождает в тюрьме совершенно особое (в чем-то, возможно, сентиментальное) отношение к животным и растениям. Вот только мухи в камере вызывают эмоции совсем не сентиментальные. Заключенный, наверное, вообще склонен к раздуванию в себе эмоциональной стороны, чтобы тем самым компенсировать недостаток тепла и душевности, ощущаемый им в его среде, причем, вероятно, он слегка преувеличенно реагирует на свои душевные движения. Это прекрасно, наконец, снова призвать себя к порядку холодным душем отрезвления и юмора, без чего можно утратить чувство равновесия. Я думаю, что правильно понятое христианское учение может оказать здесь особенно действенную службу.

Милый папа, тебе ведь все это отлично известно из длительного опыта лечения заключенных. Я пока еще сам не познакомился с так называемыми тюремными психозами, ориентируюсь только приблизительно.

3.7.43

Когда субботним вечером начинают звонить колокола тюремной церкви, наступает самый подходящий момент для писания писем домой. Удивительно, какой властью над человеком обладают колокола, как могут они проникать в душу. С ними связано так много воспоминаний из прежней жизни. Любое недовольство, неблагодарность, эгоизм – все исчезает с их звоном. Вдруг ты оказываешься в толпе милых сердцу воспоминаний, как бы окруженный роем добрых духов. Первое, что приходит мне на ум, это тихие летние вечера во Фридрихсбрунне, потом – множество общин, где я работал, далее – вереница уютных домашних торжеств, обручений, крестин, конфирмаций (завтра, кстати, конфирмация моей крестницы!) – всего и не сочтешь, что оживает в памяти. Но это обязательно мирные, исполненные чувства благодарности, вселяющие уверенность воспоминания. Если бы только можно было еще больше помогать другим людям!

Прошла неделя, заполненная спокойной работой и прекрасными книгами, к тому же я получил письма от вас… а сегодня – чудесную посылку. Меня несколько беспокоит, что окна в вашем бомбоубежище придется заложить…

Минуло четверть года, как я в тюрьме. Помнится, в студенческие годы на лекциях Шлаттера по этике шла речь о долге гражданина-христианина вести себя спокойно в ходе следствия. Тогда для меня это были пустые слова. За прошедшие недели я много думал об этом. Давайте с тем же спокойствием и терпением, что и прежде, переждем еще столько времени, сколько на нас будет возложено. Во сне я чаще обычного вижу себя на свободе, среди вас…

Просто великолепны были огненные лилии, бутоны медленно раскрываются по утрам и цветут лишь один день, на следующее утро придет черед других, а послезавтра отцветут последние.

Воскресенье, 25.7.43

Так, значит, вчера, в эту жару вы сами были здесь и передали посылку! Надеюсь, что вы не очень утомились. Я так благодарен вам за это и за гостинцы. Дары лета здесь, конечно, особенно приятны. Оказывается, и помидоры уже созрели! В эти дни я впервые почувствовал жару, тут в камере она еще не мешает, ведь я мало двигаюсь. Но желание подышать свежим воздухом растет. Мне бы хотелось как-нибудь провести вечер в саду. Получасовая дневная прогулка, конечно, прекрасна, но все-таки слишком коротка. Вероятно, все простудные явления, ломота, насморк и т. д., пройдут, только когда я снова окажусь на воздухе. Огромную радость мне всегда доставляют цветы, вносящие в серую камеру жизнь и краски…

Со своим чтением я всецело в XIX веке. Готхельф, Штифтер, Иммерман, Фонтане, Келлер – я читал их за этот месяц просто с восхищением. Эпоха, в которую писали на таком простом, ясном немецком языке, должна в своей основе иметь весьма здоровое начало. Описывая самые нежные переживания, не впадают в сентиментальность, в энергичных партиях – не становятся фривольно развязными, высказывая убеждения, избегают патетики – никакого деланного упрощения или усложнения в языке и содержании; все это, одним словом, крайне симпатично для меня и, как мне кажется, полезно. Но это, разумеется, предполагает серьезную и кропотливую работу над выразительными средствами немецкого языка, а потому – непременную тишину и покой. Кстати, последние вещи Ройтера меня снова сильно захватили, и я с радостью и удивлением ощущаю в себе то же настроение, близость всего, вплоть до языковых средств: ведь очень часто автор своей манерой изложения может приковать к себе читателя или оттолкнуть…

Всякий раз тешу себя надеждой, что письмо, которое я вам пишу, будет последним письмом из тюрьмы. Ведь это, в конце концов, с каждым днем все вероятнее, а здесь мало-помалу становишься сыт по горло всей обстановкой. Я бы пожелал вам провести всем вместе пару хороших летних дней.

3.8.43

Я в самом деле очень рад и благодарен за то, что теперь смогу писать вам чаще, ведь я боялся, что вы беспокоитесь, во-первых, из-за жары в камере под крышей, а во-вторых, из-за просьбы об адвокате. Только что получил вашу восхитительную посылку с помидорами, яблоками, компотом, термосом и пр., а также с фантастической охлаждающей солью, о которой я даже и не подозревал. Сколько забот у вас опять из-за меня! Очень вас прошу, не волнуйтесь, я жил в еще большей жаре – в Италии, Африке, Испании, Мексике, а хуже всего, пожалуй, было в Нью-Йорке в июле 1939 года – и более или менее знаю, как лучше всего себя вести. Ем и пью я мало, спокойно сижу за письменным столом и нахожу, что моей работе практически ничего не мешает. Время от времени освежаю тело и душу вашими замечательными гостинцами. О переводе на другой этаж мне бы не хотелось просить, я считаю это непорядочным по отношению к тому арестанту, который в таком случае будет вынужден переехать в мою камеру и у которого, по-видимому, нет помидоров и пр.; кроме того, объективно разница не слишком велика, 34° в комнате или всего 30°. Но я узнал, что Ханс[2]2
  Ханс фон Донаньи, находившийся в то время в тюрьме на Лертерштрассе.


[Закрыть] переносит жару все еще плохо, и очень расстроился за него. Однако я сделал еще одно любопытное наблюдение – то, чего изменить нельзя, человек переносит совсем по-другому, чем если он постоянно занят мыслями о возможности какого-нибудь облегчения своей участи.

Что касается моей просьбы о защитнике, то я очень надеюсь, что вы с вашей стороны не слишком сильно обеспокоены и так же, как и я, спокойно ожидаете исхода событий. Пожалуйста, не думайте, что я в отчаянии или сильно волнуюсь. Конечно, для меня это было сильным разочарованием, как, вероятно, и для вас. Но в каком-то смысле это также и некоторое облегчение: знать, что окончательное рассмотрение дела, чего мы так долго ожидаем, уже не за горами. Я каждый день жду более точной информации…

Мне опять попалось кое-что интересное. Читая «Юрга Енача», я с радостью и интересом освежил воспоминания юности. В отношении исторических деталей я нашел книгу о венецианцах весьма содержательной и занимательной. Не могли бы вы мне прислать кое-что из Фонтане: «Госпожа Женни Трайбель», «Пути-перепутья», «Штехлин»? Интенсивное чтение за последние месяцы пойдет на пользу и моей работе. Из этих книг узнаешь по вопросам этики больше, чем из учебников. «Без крова» Ройтера я люблю, как и ты, мама. Но я, наверное, кончил всего Ройтера, или у вас есть еще кое-что особенно интересное?

Недавно я прочитал в «Зеленом Генрихе» очень милое стихотворение: «Сквозь неумолчный моря шум, / Которое несет мне муки, / В многоголосом хоре волн / Я слышу ваших песен звуки».

7.8.43

…Основательно ли подготовились вы к воздушным налетам? После всего, что было в последнее время напечатано в газетах, приходится еще раз продумать все вплоть до мелочей. Мне, например, пришло в голову, что мы как-то говорили о ненадежных перекрытиях в подвале, – надо ведь что-то сделать с центральной балкой? Думаете ли вы еще об этом, и можно ли достать для этого рабочих? Я с трудом представляю сейчас все это. С какой радостью я помог бы вам. Дайте мне обо всем знать, меня ведь интересует каждая мелочь…

Кажется, я еще не рассказывал, что каждый день, когда читать и писать нет больше сил, я немножко занимаюсь шахматной теорией. Это доставляет мне большое удовольствие. Если вы встретите какую-нибудь небольшую и хорошую книжку по теории, может быть, с задачками, я был бы очень признателен, но не тратьте сил на это, я и так обойдусь…

17.8.43

…Главное, очень прошу вас, не беспокойтесь обо мне. Я переношу все хорошо и внутренне совершенно спокоен. Как хорошо, что из собственного опыта мы знаем, что воздушные тревоги на нас совершенно не действуют. Я очень рад, что суды… останутся в Берлине!.. А в остальном у вас, как и у меня, наверняка есть более важные дела, чем постоянно думать о возможных налетах. Отстраняться от событий и забот дня – этому в камере выучиваешься быстро.

Из-за постоянных ожиданий и неуверенности за последние две недели я фактически не мог продуктивно работать, но теперь хочу снова засесть за стол. За прошедшие недели я набросал пьесу, но при этом выяснилось, что сам материал не годится для драматической формы, попытаюсь теперь переделать его в повесть. Это жизнь одной семьи. Само собой разумеется, что привносишь много личного…

Близко к сердцу принял известие о смерти трех молодых пасторов. Буду признателен, если их родственникам как-нибудь дадут знать, что сейчас я не в состоянии им написать, а то они ничего не поймут. Среди моих учеников эти трое были мне ближе всех. Это огромная потеря как для меня, так и для церкви. Из моих учеников погибло уже, наверное, более тридцати, и это большей частью – лучшие…

24.8.43

Ну и беспокойной для вас была эта ночь! Я вздохнул с облегчением, когда капитан велел мне передать, что у вас все в порядке. Из полностью опущенного во время тревоги окна моей камеры, расположенной в верхнем этаже, четко виден ужасный фейерверк над южной частью города, и тут – при том, что не ощущаешь ни малейшего беспокойства за свою жизнь, – наваливается сознание всей бессмыслицы моего теперешнего положения, моего бездеятельного ожидания. Удивительно тронул меня сегодня рано утром лозунг пиетистской (братской) общины: «Пошлю мир на вашу землю, ляжете, и никто вас не обеспокоит» (Лев. 26, 6).

Как глупо: в воскресенье ночью у меня начался катар желудка, вчера был жар, но сегодня температура снова упала. Я встал, только чтобы написать письма, и из осторожности лягу тотчас в постель – болеть не хочу ни при каких обстоятельствах. Здесь для таких случаев нет особого питания, поэтому я очень рад, что у меня есть ваши хрустящие хлебцы и коробка кекса, который я уже давно храню на такой случай. Кроме того, санитар поделился со мной своей порцией белого хлеба. Так что я вполне обошелся. Наверное, нужно на всякий случай держать здесь про запас такие вещи, может быть, еще кулек манной крупы или овсянки, чтобы мне могли в лазарете сварить кашу. Когда вы получите письмо, все будет уже позади…

31 августа 1943

…В последние дни я снова мог хорошо поработать и много написал. Когда после нескольких часов полного погружения в материал я поднимаю голову и вижу себя опять в своей камере, мне нужно некоторое время, чтобы сориентироваться. Невероятность моего теперешнего местопребывания все еще не преодолена, несмотря на то что к внешней стороне жизни я уже привык. Я с интересом наблюдаю в себе постепенный процесс привыкания и приспособления. Когда 8 дней назад я получил для еды нож и вилку (это какое-то новое распоряжение), они показались мне совершенно излишними, настолько естественно стало для меня намазывать хлеб ложкой и т. д. С другой стороны, к тому, что человек воспринимает как нечто противоестественное, например к тюремному заключению, он, думается, не может привыкнуть или же привыкает с большим трудом. Тут всегда необходим некий сознательный акт, чтобы освоиться. Вероятно, на эту тему есть какие-нибудь работы психологов?

«Всемирная история» Дельбрюка читается прекрасно. Мне кажется только, что это скорее история Германии. С большим удовольствием дочитал «Охотников за микробами». Кроме того, я много читал Шторма, но в целом это не произвело на меня сильного впечатления. Надеюсь, что вы пришлете мне еще что-нибудь Фонтане или Штифтера…

5 сентября 1943

Мы можем, думаю, ничего друг другу не рассказывать о позавчерашней ночи. Вид из окна камеры на жуткое ночное небо я никогда не забуду. Я был очень рад уже утром узнать через капитана, что с вами ничего не случилось… Просто удивительно, как в такие ночные часы думаешь только о людях, без которых не смог бы жить, а то, что касается тебя самого, отступает на задний план или практически гаснет. Только тогда и понимаешь, как тесно переплетена твоя жизнь с жизнью других людей, что центр твоей жизни находится вне тебя самого и что человека с трудом можно назвать отдельной личностью. Выражение «как бы часть меня самого» очень верно, и я сам часто ощущал это, когда до меня доходила весть о смерти моих собратьев по сану и учеников. Я думаю, что это просто заложено в нашей природе; человеческая жизнь выходит далеко за рамки собственного телесного существования. Сильнее всего это воспринимает, видимо, мать. Вот, кстати, два места из Библии, где, как мне кажется, речь идет все о том же переживании. Одно из Иеремии: «Вот, что Я построил, разрушу, и что насадил, искореню, – всю эту землю. А ты просишь себе великого: не проси; ибо вот, Я наведу бедствие на всякую плоть, говорит Господь, а тебе вместо добычи оставлю душу твою во всех местах, куда ни пойдешь» (Иер. 45, 4–5). А другое из псалма 59: «Боже!.. Ты потряс землю, разбил ее: исцели повреждения ее, ибо она колеблется» (Пс. 59, 4).

Хотелось бы узнать, вырыли ли у вас щель и нельзя ли сделать проход из подвала к ней. Капитан М. распорядился сделать так для себя.

У меня по-прежнему все хорошо. Из-за налетов меня перевели двумя этажами ниже. Теперь мое окно выходит прямо на колокольни, и это очень приятно. На прошлой неделе у меня была возможность хорошо поработать. Вот только не хватает движения на свежем воздухе, от чего сильно зависит работоспособность и продуктивность. Но осталось уж немного, и это главное…

13.9.43

В ответ на высказанное мной в последнем письме желание получать побольше писем я получил сегодня, к моей радости, целую груду почты. Я кажусь себе чуть ли не Пальмштремом, заказывающим для себя «смешанную почту на целый квартал». А кроме шуток, день получения писем весьма ощутимо вырывается из монотонной вереницы остальных. К этому присоединилось еще и разрешение на свидания, так что у меня действительно дела шли хорошо. После досадной задержки писем в последние недели я воспринял все это с чувством благодарности. Меня порадовало, что вы выглядите немножко лучше, чем прежде, ведь во всей моей истории меня больше всего тяготит, что в этом году вы вообще лишились столь необходимого для вас отдыха. До наступления зимы вам непременно надо куда-нибудь выбраться; конечно, лучше всего, если и я смог бы поехать с вами…

Очень странное чувство, когда абсолютно во всем зависишь от помощи других. Но, во всяком случае, в такие времена учишься благодарности, и это, надеюсь, не забудется. В нормальной жизни человеку часто даже не приходит в голову, что принимаешь несравненно больше, чем даешь, что только благодарность делает жизнь богатой. Пожалуй, слишком легко переоцениваешь важность своих дел и своего влияния по сравнению с тем, что повлияло на тебя и сделало тем, кто ты есть.

Вполне понятно, что бурные события в мире, произошедшие за последние дни, потрясли здесь каждого, и всякий был бы рад принести пользу в любом месте. Но этим местом в настоящий момент оказалась как раз тюремная камера, и то, что здесь можно сделать, разыгрывается в области невидимого, так что само слово «делается» здесь, по-видимому, абсолютно неуместно. Я иногда вспоминаю «Монаха» Шуберта и его крестовый поход.

По-прежнему стараюсь читать и писать как можно больше; меня радует, что я более чем за пять месяцев заключения еще ни разу не испытал ощущения скуки. Время постоянно чем-то заполнено, но все это на фоне каждодневного – с утра до ночи – ожидания.

Пару недель тому назад я просил вас достать недавно вышедшие книги: Н. Гартман «Систематическая философия», «Эпоха Мария и Суллы», издательство «Дитерих», а теперь прошу еще об одной: Р. Бенц «Немецкая музыка». Мне очень не хотелось бы пропустить эти вещи, хорошо бы прочитать их здесь, К. Ф. писал об одной популярной книжке по физике, которую он хочет мне прислать. К. также время от времени делает замечательные книжные находки. Здесь я прочитал почти все приличные книги. Может быть, попробую снова взяться за «Зибенкеза» и «Годы шалостей» Жан Поля. Они стоят в моей комнате. Позднее ведь не найдешь, наверное, времени на это, а ведь есть много начитанных людей, которые его очень ценят. Мне же, несмотря на много попыток, он всегда казался слишком пространным и манерным.

Ну а поскольку наступила уже середина сентября, то я надеюсь, что все эти пожелания устареют прежде, чем будут выполнены…

25.9.43

…Я бы предпочел, чтобы предположительный срок рассмотрения такого дела сообщался бы сразу. Ведь в моей теперешней работе я многое мог бы организовать по-другому и более плодотворно. В конце концов, мы же так устроены, что дороги каждая неделя, каждый день. Как это ни парадоксально, но я вчера был по-настоящему рад, узнав сначала о допуске адвоката и затем об ордере на арест. Теперь, должно быть, кажущемуся бесцельным ожиданию скоро наступит конец. Все же именно благодаря длительному сроку моего пребывания здесь я получил такие впечатления, о которых никогда не забуду… Между прочим, в ходе работы я обратил внимание на то, что свободное сочинительство, не связанное с теологией, также доставляет мне удовольствие. Но я только сейчас по-настоящему понял, насколько труден немецкий язык и как легко его испортить!..

Перечитывая письмо, я нашел, что в нем чувствуется некоторая неудовлетворенность. Мне не хотелось бы, чтобы создавалось такое впечатление, потому что это не соответствует действительности. Хотя я всей душой рвусь отсюда, тем не менее я думаю, что ни один день не пропал даром. Как и в чем отзовется этот период в будущем, пока неизвестно. Но он отзовется непременно…

4.10.43

…Стоят чудесные осенние дни, и я пожелал бы вам – и себе с вами – оказаться во Фридрихсбрунне; того же желаю и Хансу с семейством – они ведь все так любят наш домик. Но много ли на свете найдется нынче людей, которые еще могут исполнять свои желания? Честно говоря, я не согласен с Диогеном, что высшее счастье – в отсутствии всяких желаний, а пустая бочка – идеал жилья; зачем говорить на черное, что оно белое? Но тем не менее я считаю, что вынужденная необходимость отказаться от желаний на некоторое время весьма полезна, особенно в молодости; дело только не должно доходить до полного отмирания желаний, когда человека охватывает безразличие. Но такая опасность в настоящее время мне совершенно не угрожает…

Только что получил еще одно письмо от К. Мне кажется удивительным, что он постоянно об этом думает. Какое представление о мире могло сложиться в этой 14-летней голове, если он месяцами вынужден писать письма в тюрьму своему отцу и своему дяде-крестному. В такой голове найдется не слишком много места для иллюзий относительно этого мира. Для него, вероятно, эти события означали конец детства. Передайте ему мою благодарность, я уже радуюсь предстоящей встрече с ним.

Просто прекрасно, что вы еще захватили «Систематическую философию» Гартмана. Я теперь засел за нее и провожусь, наверное, несколько недель, если, конечно, меня не прервет желанное известие…

13.10.43

Передо мной стоит яркий букет георгинов, принесенный вами вчера, и напоминает мне о том дорогом для меня часе, который удалось провести с вами, о саде и вообще о том, как прекрасен мир в эти осенние дни. Одно стихотворение Шторма, с которым я познакомился на днях, как-то связано с этим настроением и не выходит из головы, как навязчивый мотив: «То так, то этак все идет, / Безгрешно ли, греховно – / Но мир земной хорош, а жизнь / Светла и полнокровна!» Для того чтобы узнать это, достаточно, оказывается, пучка пестрых осенних цветов, взгляда из окна тюремной камеры и получаса «движений» на дворе тюрьмы, где как-никак растет несколько живописных каштанов и лип. Но в конечном счете, по крайней мере для меня, «мир» сводится к тем немногочисленным людям, которых я хотел бы видеть и с которыми хотел бы быть рядом… Если бы ко всему прочему я мог бы по воскресеньям иногда послушать хорошую проповедь (ветер порой доносит до меня обрывки хоралов), то было бы еще лучше…

За последнее время я снова много писал, и для всего того, что я запланировал на день, мне часто не хватает времени, так что у меня иногда возникает забавное чувство, будто здесь – для тех или иных мелочей – «нет времени»! По утрам после завтрака, т. е. приблизительно с 7 часов, я занимаюсь теологией, потом пишу до обеда, после обеда читаю, затем следует одна глава из «Всемирной истории» Дельбрюка, потом английская грамматика, по которой я все-таки могу кое-чему научиться, и, наконец, в зависимости от настроения, снова пишу или читаю. К вечеру я устаю настолько, чтобы с удовольствием лечь в постель, но не настолько, чтобы уснуть…[3]3
  См. также письмо от 22 октября 1943 г. в: Собр. соч. Т. II. С. 422 сл.


[Закрыть]

31.10.43

…Сегодня праздник Реформации, день, который именно в наши времена может заставить снова призадуматься. Спрашиваешь себя, почему дело Лютера привело к полной противоположности тому, к чему он стремился, что омрачало ему самому последние годы жизни и даже иногда вызывало у него сомнения в смысле его жизни. Он добивался подлинного единства Церкви и Европы, т. е. христианских народов, а результатом был раскол Церкви и Европы. Он стремился к «свободе христианина», а следствием было безразличие и одичание. Он хотел восстановить подлинно мирской общественный уклад без церковной опеки, а результатом было восстание уже в Крестьянской войне и вскоре после того – постепенное расстройство всех подлинных жизненных связей и установлений. Я припоминаю полемику между Холлем и Гарнаком в период моего студенчества вокруг вопроса, пробивают ли великие духовно-исторические движения себе путь благодаря своим первичным или благодаря вторичным мотивам. Тогда мне казалось, что прав Холль, отстаивающий первую точку зрения. Теперь я думаю, что он заблуждался. Еще 100 лет назад Кьеркегор утверждал, что сегодня Лютер проповедовал бы полную противоположность тому, о чем он говорил в свое время. Думаю, что это верно – cum grano salis.

Еще одна просьба: не могли бы вы заказать для меня такие книги: Вольф-Дитрих Раш «Хрестоматия рассказчика» (изд. Кипенхойер, 1943), Вильгельм фон Шольц «Баллады» (изд. Т. Кнаур, 1943), Фридрих Рек-Маллечевен «Любовные письма за 8 столетий» (изд. Кейль, 1943)? Вероятно, тиражи не слишком велики, поэтому хорошо бы заказать сразу.

Недавно у меня был такой приступ ревматизма, что в течение нескольких часов я не мог самостоятельно вставать со стула и даже поднимать руку, чтобы поесть. Меня сразу перевели в лазарет и сделали прогревание. Сейчас мне стало значительно лучше. Но полностью я не могу от него избавиться с мая месяца. Что, собственно, делают в таких случаях?

9.11.43

…Я очень обрадовался антологии Штифтера, это был сюрприз. Она в основном состоит из фрагментов писем, поэтому для меня почти все внове. Последние 10 дней я живу целиком под впечатлением от «Витико», который нашелся в тюремной библиотеке (после того как я намучился с его поисками), причем в таком месте, где я и не мог предположить! Эта книга на 1000 страниц – пробежать которые нельзя, надо читать спокойно – под силу сегодня, пожалуй, весьма ограниченному кругу людей, и поэтому я не знаю, стоит ли рекомендовать ее вам. Для меня же это одна из самых замечательных книг, которые мне вообще известны. При чтении, благодаря чистоте языка и целомудрию персонажей, тебя охватывает своеобразное ощущение счастья. Вообще говоря, эту книгу надо читать впервые в 14 лет вместо «Битвы за Рим», а потом расти вместе с нею. В одном ряду даже с добротными современными историческими романами, скажем Боймер, ее не назовешь. Это книга sui generis. Я бы хотел иметь свой экземпляр, но, наверное, достать ее едва ли возможно. До сих пор среди всех известных мне романов подобной силы впечатление произвели на меня только «Дон Кихот» и «Дух Берна» Готхельфа. С Жан Полем у меня и на этот раз ничего не вышло. Меня не покидает убеждение, что он манерен и тщеславен. Думаю, человеком он был тоже достаточно неприятным.