Текст книги "Воевода Дикого поля"

Дмитрий Валентинович Агалаков
Воевода Дикого поля

© Агалков Д.В., 2009

© ООО «Издательство „Вече“», 2015

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

Об авторе

Современный русский писатель Дмитрий Валентинович Агалаков родился в 1966 году в Самаре. Еще с детства будущего писателя неудержимо влекло к изобразительному искусству – в первую очередь к рисованию и лепке. Этому была причина – в роду были иконописцы, странствующие по Русскому Северу и Уралу, и эта линия уходила в глубину веков. И Дмитрия отдали в художественную школу. После восьмого класса общеобразовательной школы Дмитрий Агалаков поступил в художественное училище, которое и закончил по специальности «художественное оформление». Затем была служба в Советский армии, откуда Дмитрий вернулся в чине младшего сержанта и с удостоверением командира БМП (боевой машины пехоты). И тут, в двадцать лет, судьба Дмитрия Агалакова круто изменилась. Родители – врачи-невропатологи и художники-любители – видели в нем только живописца или скульптора, но однажды вошли в его комнату на стук печатной машинки. «Что это?» – спросили они. И Дмитрий ответил: «Я не буду художником – я стану писателем». Но пока это был только оклик его музы! Только высокая мечта!

Дмитрий поступил на рабфак Самарского университета, на филологию, но, закончив его, резко изменил решение и успешно сдал экзамены на факультет театральной режиссуры Самарской академии культуры. Диплом режиссера он получит много позже, потому что ненасытная и жадная до всего нового писательская натура толкала его в разные профессии. Будут четыре года на филологии в госуниверситете, два года на этнографии в Академии культуры. Попутно Дмитрий будет работать и художником-иллюстратором, оформит первые вышедшие в России книги «Рэмбо» и «Терминатор». С двадцати одного года Дмитрий Агалаков пошел в журналистику – она станет для него еще одной профессией на всю жизнь. Дмитрий прошел все профессиональные ступени в газетах и журналах – работал репортером, корреспондентом, обозревателем, начальником отдела, выпускающим редактором, ответственным секретарем, замом главного редактора и главным редактором в различных изданиях. Сотни статей и очерков вышли из-под его пера. Много лет Дмитрий Агалаков отдал отраслевой журналистике – он работал редактором газеты «Самаратрансгаз», а позже редактором трех изданий корпорации «ЛУКОЙЛ-Волга» (журнала, газеты и альманаха), а также был замом генерального директора издательства РОСИНГ (Российское общество инженеров нефти и газа). Объездил в командировках половину российских нефтяных месторождений.

В 2000 году Дмитрий поступил на Высшие литературные курсы им. Горького при Литературном институте на факультет прозы и тогда же попал в обойму авторов издательства «Вече». В 2002 году на Международной книжной ярмарке на ВВЦ Дмитрий представлял издательство двумя книгами – «Империя черной королевы» и «Сокровище князей Белецких». С тех пор практически ежегодно выходят новые романы Дмитрия Агалакова в различных жанрах – детектив, фантастика, мистика, приключения. Немало уже написано книг и в жанре исторического романа. Здесь и русская история («Воевода Дикого поля», «Солдаты эры Водолея», «Волжский рубеж»), и история зарубежная («Аквитанская львица», дилогия о Жанне д’Арк – «Принцесса крови» и «Полет Орлицы»). Вернувшись после окончания ВЛК в Самару, Дмитрий основал в родном городе серию «ЛСК» («Лидеры Самарского края») по образу и подобию «ЖЗЛ». В этой серии стали выходить его романы о крупных исторических личностях старой, еще дореволюционной Самары, оставивших заметный след в истории всей России. Дмитрий неоднократно получал губернские гранты в области культуры. В 2009 году Думой городского округа Самары за роман «Князь Григорий Засекин» Дмитрий Агалаков награжден почетной грамотой «За заслуги перед городским сообществом». Этот же роман недавно был переведен в аудиоформат для школ слепых России.

В данный момент Дмитрий Агалаков готовит к изданию в серии «ЛСК» романы «Отец Самарской губернии. Константин Грот» и «Константин Головкин». Все свои самарские издания Дмитрий оформляет сам.

Избранная библиография Дмитрия Агалакова:

«Принцесса крови» (2006)

«Полет Орлицы» (2007)

«Воевода Дикого поля» (2009)

«Солдаты эры Водолея» (2010)

«Пантера Людвига Оппенгейма» (2011)

«Волжский рубеж» (2013)

«Аквитанская львица» (2013)

Елене Григорьевне Агалаковой посвящаю

Пролог

Конный разъезд ногайцев рысью шел вдоль берега Волги. Великая река то открывалась, то уходила за леса и холмы, напоминая о себе лишь прозрачной голубой дымкой вдали, по-весеннему свежей. Несколько ногайских орд хозяйничали в этих местах, зовущихся Волжским диким полем, и никак не могли поделить здешние земли. Да и вольное казачество не давало покоя мурзам, выбрав ту же часть Волги плацдармом для нападения на осколки некогда великой Золотой Орды. Уже полстолетия Дикое поле жило в состоянии войны и редких перемирий…

Отряд в полном вооружении, с кривыми саблями, копьями и луками пришел с юго-запада. Небольшие черные кони, мускулистые и выносливые, ветром рассекали луговые травы, гудевшие мириадами насекомых, вырывались на обветренные пустоши, взрывая копытами желтую степную пыль.

В полдень, когда первое майское тепло набирало силы и грело уже по-летнему, разъезд оказался напротив Девьих гор. Лесистые вершины, приземистые и темные, плотной грядой намечали здесь путь реки, широкое русло которой изгибалось гигантской подковой, оставив на правобережье дикий, кишащий зверьем полуостров.

Вожак поднял руку, и отряд спешился. Узкоглазое прокопченное лицо предводителя было непроницаемо. Цепко сросшиеся бородка и усы резко очерчивали сухие тонкие губы ногайца. Левую скулу уродовал старый узловатый шрам. Степной ветер порывами трепал куний мех его шапки.

– Что случилось, Байарслан? – выехал вперед один из всадников. – Ты чуешь опасность?

Но тот остановил его властным движением руки. Вожак явно пытался услышать что-то. Прислушались и другие – странный гул раздавался совсем рядом, точно река пела…

– Туда, – сказал он, кивнув на запад.

И отряд пустил коней по указанному направлению. Они проехали еще немного. Впереди пошли пологие холмы, за ними, напротив гор, поднималась синяя дымка. Там была Волга. Гул теперь становился явным, отчетливым, грозным…

Плетью ударил ногаец своего коня, и тот рванул вперед.

Отряд ногайцев вылетел на холмы и тотчас врос в весеннюю землю. Многие кони встали на дыбы. Гул сотен голосов, эхом разносившихся по реке, разом обрушился на степняков.

Многие десятки исполинских плотов тянулись вниз по Волге, и каждый представлял собой большой дом – с палатками и шалашами. Плотами управлял пестро одетый люд. По всей Волге эхом разносились зычные окрики, и брань гуляла от берега к берегу. А рядом с плотами шли боевые струги – весело взмывали весла и резко уходили под воду. Красными пятнами читались стрелецкие кафтаны и шапки, грозно посверкивали на солнце бердыши. Караван переселенцев, да и только!

– Московиты, – с гневом тихо сказал вожак. Было видно, что даже он, опытный боец, впервые видит такое.

– Откуда их столько пришло сюда, Байарслан? – спросил второй ногаец. – И зачем они сплавляют столько деревьев? Ведь они растут по всей реке! Почему не нарубить там, куда плывут?

Глаза командира, и без того узкие, превратились в две свирепые щелочки.

– Скоро мы это узнаем, – сказал он. – Только жди худого, когда столько царских солдат московиты везут с собой. Поедем следом…

На главном струге, держась за борт, стоял крепкий мужчина в полотняной рубахе и богатом кафтане, наброшенном на плечи. Сабля в дорогих ножнах – не в пример стрелецким или казацким – висела на широком поясе. Волжский ветер легко цапал его густую чернявую шевелюру, чуть побитую серебром. В темной бороде тоже было немало седины. Хмурился воевода, оглядывая берега. Красивы они были. Но сколько опасности таили в себе! То и дело, отражая полуденное яркое солнце, сверкал на мизинце воеводы перстень с изумрудом. Непростой то был перстенек – подарок царя Иоанна Грозного…

Воеводой был сорокапятилетний князь Григорий Осипович Засекин из рода князей Ярославских, что вели свою родословную от Рюриковичей и Чингизидов. Бывалый воин, Русь исходивший с полками от Ливонии до Урала и от Ладоги до Крыма, в прошлом, 1585 году по приказу царя Федора Иоанновича, а на деле – его шурина Бориса Годунова, князь Засекин был послан Москвой ставить Волжскую засечную черту – супротив Ногайской орды. Главными крепостями засечной черты должны были стать Самара, Саратов, Царицын…

– Вот нехристи косоглазые, а? – весело воскликнул княжеский ординарец Мишка, кивнув на холмы, где остановился отряд ногайцев. – Глядят! И как глядят, батюшка Григорий Осипович! – Придерживая рукой гарду длинной сабли в ножнах, он ухмылялся в жиденькие светлые усы. – Ох, повидаться нам еще с ними, братцы, видит Бог, свидеться!

– Типун тебе на язык! – ухающим голосом осадил его стрелецкий сотник Савелий Крутобоков, чьи солдаты охраняли первый корабль флотилии. – Накаркаешь еще! Ногайцев только не хватало на нашу голову…

– А куда от них денешься? Не позовем – сами придут! – поддразнивал его Мишка.

Сейчас многие, и с плотов, и со стругов, глядели на крупный отряд степняков, что минуту назад так стремительно вылетел на холмы, обрывом подходившие к берегу Волги. Чего от них ждать? И может быть, это – всего лишь авангард полков зло ненавидевшего Москву здешнего ногайского владыки Уруса, что вдоль берега крадется за непрошеными гостями?

Смотрел туда и князь Григорий Засекин – черные глаза его не отпускали ногайцев, хмурились брови…

– Выпадет доля – свидимся, – сказал он обоим воинам. – И не таких видали!

Отряд степняков уже поворачивал коней и уходил за холмы. Князь пригладил окладистую бороду:

– Нам бы только все успеть в срок, пока ногайские мурзы не опомнятся. А там уж поглядим, кто кого!

Степняки не знали, что в связанных бревнах, образовавших плоты, таится крепость, которую срубили еще под Казанью и теперь сплавляли сюда, к большой Волжской Луке. Что переселенцы на бревнах – это рабочий люд, строители будущей крепости. А царские стрельцы в красных кафтанах и разудалые казаки – ее будущие защитники.

К вечеру, когда солнце зарделось над волжскими степями правобережья, фортификатор Тимоха засуетился: то и дело приставлял ко лбу широкую ладонь, щурясь от закатных лучей, что стелились рябью по Волге и слепили глаза. Неожиданно далеко впереди открылось устье другой реки, впадавшей в Волгу от левого ее берега.

– Туточки! – звонко крикнул Тимоха. – Вон урочище! Вот она – Самара! Веселая речка, казачий притон! Дом родной для душегубов и злодеев! – Но кричал он это радостно и задорно. – Чаль к берегу, братцы, чаль!

Но его не послушали, пока княжеский струг не опередил казачий – с атаманом Богданом Барбошей. Это он, матерый пират, знавший здесь каждую пядь, прошлой весной возил сюда строителей фортификаций. Несколько дней хватило братьям Буровым, санчурским мастерам – Тимохе и Трофиму, чтобы осмотреть местность и нарисовать образ будущей крепости. И вот теперь с казачьего судна дали отмашку, и струг стал медленно уходить влево.

Крики полетели над плотами и от струга к стругу. Флотилия стала тормозить, неспешно уходить рядами к левому, песчаному, поросшему кустарником берегу, прижиматься к нему…

И скоро уже головной корабль ткнулся носом в прибрежный песок, как раз там, где Самара впадала в Волгу. Тихим казался берег – большие холмы впереди, лесистая круча слева, покойный приток и другой его берег – с густым смешанным лесом.

– Добрая земля, – сказал князь.

Там, на подъеме, меж этих двух рек они и должны были как можно скорее поднять крепостные стены и башни, пока не очухались ногайские мурзы, пока не решились изничтожить непрошеных гостей…

Часть первая. Новик его величества

Глава 1. Ливонская баталия

В январе 1558 года русские войска перешли границу Ливонии. Стычки возникали и раньше, и прежде царские воеводы предпринимали рейды на ее территорию. Причин на то было много. Дерптский епископ уже давно не платил Руси положенной дани с владений, некогда переданных ливонским рыцарям великими московскими князьями. Русских купцов, что стремились к выходу на запад, там повсюду прижимали и обирали. К тому же Ливония вошла в союз со Швецией – на то время лютым врагом Руси, которая тоже противилась всем попыткам Москвы выйти на большие европейские рынки. В первую очередь союзники делали все, чтобы Русь не вступила в торговые отношения с Англией, столь выгодные для обеих сторон. Из Нарвы ливонцы обстреливали гарнизон Иван-города. Наконец, на землях, принадлежавших Ливонскому ордену, жестко попирались все права людей православных. В Ревеле и Дерпте, Риге и Нарве, других крупных городах нагло обворовывались и разрушались русские храмы.

Мог ли молодой русский царь, человек несдержанный и вспыльчивый, терпеть все эти унижения? Четырьмя годами ранее крепнущее Московское царство официально объявило ордену войну и, чтобы остепенить рыцарей, громило пограничные территории Ливонии, но так и не добилось желаемых результатов.

Время для серьезного удара Иван Грозный выбрал неслучайно. За несколько лет до того Русь подчинила себе Казанское и Астраханское ханства, огромная армия освободилась и, пополнившись татарами, поступившими на царскую службу, была готова к новым битвам. Привечал русский царь и вольных казаков с Дона, Волги и Яика, платя им звонкой монетой за военные услуги.

Узнав, что к границам Ливонии подступают русские полки, рыцари, забыв о гордыне, помчались по своим командорствам собирать дань. А сумма была велика – 60 000 марок серебром! Только раньше стоило о том подумать: и половины не смогли собрать ливонцы! То, что нашли, они привезли в Москву – посольством командовал младший брат магистра ливонцев Вильгельма Фюрстенберга ландмаршал ордена Филипп, но оказалось поздно. Не помогло и обещание, что в кратчайший срок будет доставлена обещанная казна, а также восстановлены все православные храмы в городах Ливонии.

Ближняя дума во главе с окольничим Алексеем Адашевым, протопопом московского Благовещенского собора Сильвестром и князем Андреем Курбским не советовала до срока воевать с Западом. Существовал враг и посерьезнее: неспокойно было на южных и восточных границах Руси. Бунтовали черемисы, саблю точил на соседа могущественный крымский хан, во всем поддерживаемый турецким султанатом, да часть ногайских орд, рассыпанных по левому берегу Волги, зловеще скалила на московитов зубы.

Но Иван Четвертый, которому шел двадцать восьмой год, не принял посольство крестоносцев. Теперь по разумению первого русского царя все должна была решить война.

И началась баталия за здравие Руси и на помин ее врагам. В считанные месяцы царские войска под командованием Михаила Глинского, касимовского хана Шаха-Али, служившего царю Иоанну, князя Андрея Курбского и других полководцев взяли более двадцати ливонских городов и замков, огнем и мечом прошлись по земле беспардонного соседа, тысячами отправляя в Москву пленных, чтобы потом раздарить их в крепостные русским боярам и поместным дворянам за хорошую службу. А вот простой чухонский люд царь миловал, за что тот оказался бесконечно ему благодарен, потому что одним махом свергли московиты ненавистное трехсотлетнее немецкое иго.

11 мая рыцари дрогнули и сдали русским северный форпост своего военного государства – крепость Нарву.

В середине июля часть русских войск под командованием царского фаворита Андрея Михайловича Курбского окружила ливонский город Дерпт – самую сильную и лучше других оснащенную крепость Ливонии. Тут засел один из главных ненавистников Руси – ливонский архиепископ Евстафий. Отсюда, при поддержке магистра ордена, он направлял свои послания, одобряя грабеж православных храмов и побиение русичей. Шесть лет назад Курбский был среди командиров, лихо и смело взявших Казань, и считался удачливым полководцем. Он привел под Дерпт дворянские ополчения, стрелецкие полки и отряды призванных на службу казанских и астраханских татар, попавших под влияние Руси.

Разорив окрестности Дерпта, 12 июля русская армия выстроилась боевым порядком недалеко от крепости. Ей навстречу из города выехало ливонское войско, костяком которого были рыцари в белых плащах с кроваво-алым лапчатым крестом и мечом на груди и левом плече. Они должны были дать или принять генеральное сражение. Иначе им грозило одно – будет враг идти по земле ордена и брать одну крепость за другой, выжигая ливонскую землю.

За русскими стоял густой смешанный лес, по-летнему звеня птичьим многоголосьем, маня тенью, да и по флангам войска московского шли перелески, а впереди поднимались пологие холмы. Там, на фоне летнего неба и серых башен Дерпта, и кучилось конное рыцарское войско, сверкая шлемами, слепя белыми плащами; стояли пешие лифляндцы, эстляндцы и курляндцы, призванные магистром к битве, вооруженные мушкетами, пиками, мечами, луками и арбалетами.

Волновались обе армии, ожидая кровавой битвы…

На черном скакуне, в кирасе и боярской шапке из парчи да собольего меха, удерживал Андрей Курбский своего гнедого рысака. Числился он первым из московских красавцев! И роду знатного, и стати богатырской. К тому же ученый был – не в пример многим боярам. Да и сечи лютой не страшился. Билась о левое бедро широкая татарская сабля в ножнах, украшенных малахитом и янтарем. Сам плененный казанский хан Едигер отдал ему свой кривой меч, выкованный в далеком Дамаске!

Сабли были и у дворянской конницы, и у казаков, и у стрельцов. Столько срезавшая голов православных за три века лютого ига, кривая татарская сабля давно стала первым оружием московита, вытеснив старый прямой варяжский меч.

– А ну, Василий, трубу дай мне, – окликнул Курбский ординарца, – погляжу я на господ немцев!

Там, на зеленых холмах, стеной вросли в землю рыцари. На выносливых боевых лошадях, покрытых сталью и оттого похожих на чудовищ, дожидались ливонцы битвы. Флажки играли на поднятых вверх длинных копьях, развевались на летнем ветру их стяги, и первым среди них был стяг ордена – цвета крови меч и крест на белом полотнище. Старый седой магистр в черной броне смотрел в такую же трубу на русских. Фюрстенберг-старший решил сам возглавить войско, не перекладывая заботу на плечи Филиппа, личным присутствием поддержать цвет ливонского рыцарства. Его взору предстали ряды всадников – дворянская конница в шеломах, кольчугах и стальных нагрудниках, таких же наплечниках, в кожаных сапогах, при щитах.

– Эти русские храбры, но одеты как крестьяне, – ледяным тоном произнес магистр, стареющий бог войны. – Не им тягаться с моими рыцарями!

Он был уверен: его ливонцы, выкованные из стали, что касалось и опыта, и характера, и силы, и снаряжения, непременно справятся с русичами. Недаром первое, на что меняют русские свои меха – собольи и куньи, лисьи и беличьи, а равно мед, сало, лен и коноплю, да воск для церковных свечей, это – западная броня и оружие. Не научились еще русичи ковать настоящие кирасы и бацинеты! Оттого и уязвимы для длинных немецких копий и тевтонских мечей. Видел также старый магистр легкую татарскую конницу, косяками ходившую на флангах. Пусть быстра и неуловима, но и она вряд ли станет помехой: разобьются татары об их ряды, как волны о прибрежные скалы! А далее пылали красные кафтаны стрельцов, по большей части пеших – тысячи три, не менее. Рябью посверкивали на солнце их бердыши. Грозный противник! Но пеший…

Магистр Вильгельм фон Фюрстенберг и не думал нападать первым. Пусть русские сами подойдут к нему – под стрелы арбалетчиков, под смертоносный огонь мушкетов и копья рыцарей.

Издалека смотрели русские дворяне на закованных в железо рыцарей, беспокоились.

– На этом поле первые из первых собрались, – кивнул в сторону противника черноволосый и статный юноша, крепко сжимая в руке копье. С усмешкой добавил: – Точно рыба в чешуе!

– И то правда – щучье племя! – усмехнулся его русоволосый товарищ. – Одно паршиво, Гриня: копья ливонские, что рыцари для лобовой атаки приспособили, подлиннее и пострашнее наших будут!

– Рыцари в кирасах, а на каждой кирасе у немца и ливонца фокр прилажен, – согласился с ним первый. – Положит он на этот крюк копье – и вперед! А у нас – в руках держи…

– Зато мы ловчее будем! – нервно усмехнулся третий юноша, огненно-рыжий, у которого так и ходили желваки по скулам. – Нам-то проще налегке, а? Попробуй, рыцарь, повертись, как мы! – Голос звучал с хрипотцой, надсадно, и ярости рыжему было не занимать. – Я так кистенем пятерых басурман отхожу, что они и опомниться не успеют! Тоже не пальцем сделан!

Три приятеля, восемнадцатилетних юнца, едва не плечами касались друг друга, сидя на боевых лошадях в первом ряду дворянской конницы. Первым из тройки был князь Григорий Засекин, а его товарищи – тверской дворянин Петр Бортников и служилый человек знатного царского вельможи князя Михаила Воротынского Степан Василевский. У трех молодых воинов едва пробивались в цвет волос бородка и усы. Черные глаза Григория горели, как угли, восточная кровь была в нем! У Петра светились иначе – ясные, синие. Что до Степана, то и глаза у него были под стать шевелюре – рыжие, огненные. Как и другие конники из дворян, они ждали битвы, уже успев почувствовать в себе силу настоящих бойцов: вкус крови, как у молодых волков, уже ранил их сердца…

Призванные еще новиками, теперь уже в составе русской дворянской конницы постигали они военную науку. Карательные операции русской армии, все глубже врезавшейся в ливонскую территорию, не прошли для юношей даром. Окропили свои сабли чужеземной кровушкой! Успели разглядеть всю подноготную войны, ее безжалостную изнанку, когда за победой на поле брани, за взятием городов шел беспримерный грабеж и жестокое наказание всех без разбору. А свирепой ненависти русским хватало! Не прошли даром два с половиной века под татарским игом – истосковался русский меч по вражьим головам. И не важно, чьи они были – ногайские ли, польские, ливонские. Похож был русич той поры на голодного медведя, которого наконец-то спустили с цепи…

К Андрею Курбскому, по его требованию, летели на своих легких степных лошадях, в окружении смуглолицей свиты, татарские командиры. Туда же мчался и командир дворянской конницы Данила Адашев со своими сотниками и ординарцами, торопились стрелецкие воеводы. Переговорив, военачальники так же скоро рассыпались по своим частям.

Колыхнулось войско…

– Началось, – сказал Петр Бортников Григорию Засекину.

– Воистину началось! – откликнулся тот. – Потупим сейчас сабельки о ливонскую броню, ох потупим! – В устах юноши с едва окрепшим голосом не очень уверенно прозвучала эта фраза. От старших товарищей перенял он просто бравую присказку к большой битве, из которой, дай Бог, еще б выбраться живым.

И вот уже татарская конница, стоявшая на флангах, неожиданно сорвалась с места и полетела в сторону ливонцев. Но не копья держали в руках татары, не кривые свои мечи, а луки. Степные кони ветром донеслись до холмов, где разом, грозной грядой ощетинилось длинными пиками ливонское рыцарство, но не тут-то было. Взмыли вверх тысячи полторы стрел – и градом посыпались на рыцарей и пехоту. Сержанты ливонского ордена, рекрутированные лифляндцы, курляндцы и эстляндцы отвечали пальбой из мушкетов и арбалетными болтами, да только малоуязвимой была татарская конница. Что попало в пеструю гущу, рассыпавшуюся, летящую зигзагами, то и нашло свою цель. Татарские же стрелы причинили вреда поболее тем, кто стоял без движения. Успел укрыться щитом – хорошо. А нет – с пробитыми шеями и плечами полегли на месте.

Мрачно взирал магистр на хитрость противника. Он уже знал, что Андрей Курбский, гроза Казани, командует русскими. С этим держи ухо востро!

А татары, оставив с полсотни своих товарищей корчиться недалеко от позиций врага, уже вновь сходились двумя тучами. И с той же силой, но уже более прицельно, пустили новый град стрел по неприятелю.

Ливонцы забеспокоились – сколько так может продолжаться? Так и будут бить татары по их позициям, оставляя главные силы для решающего сражения? Вильгельм фон Фюрстенберг понимал: татар русскому князю не жалко. Ордынцев – тьма, на смену одной другая придет: точно с такими же луками, отчаянно смелых, быстрых, как ветер.

Каждый новый налет грозил стать решающим – стрелы жалили не только пехоту, но доставали и рыцарских коней. Для самого рыцаря стрельба татарскими стрелами навесом вреда не причинит – не пробить им надежную броню. Но нанести урон всей армии в целом подобные атаки, тем более частые, ой как способны!

А летнее солнце все сильнее накаляло броню ливонцев, тут и поджариться недолго. Рыцари волновались. Очередной татарский налет заставил магистра изменить тактику…

Седой Вильгельм фон Фюрстенберг, высохший, с ног до головы в подвижной пластинчатой броне, выпуклой кирасе, поднял руку – и герольды в круглых бацинетах, легких панцирях и алых накидках, прихватив обеими руками длинные медные трубы, выстрелили в небо гортанным и раскатистым многоголосьем.

Пронзительное эхо покатилось по предместьям Дерпта. Рыцари опускали забрала…

«Завыли, черти, – побежало по рядам дворянской конницы. – Сейчас пойдут, псы, сейчас!»

И точно – ожили ряды ливонских рыцарей и медленно покатились по пологим зеленым холмам навстречу неприятелю. Двинулась по флангам многочисленная пехота. Лишь сам Вильгельм фон Фюрстенберг с большим отрядом и остался стоять на холмах. Григорий Засекин, Петр Бортников, Степан Василевский и другие дворяне, нацелив копья на врага, уже приготовились к драке, но тут понесся Данила Адашев на белоснежном жеребце под дорогой попоной перед рядами своих бойцов, крича сотникам дворянской конницы:

– Как ливонцы будут близко, разлетайтесь второпях по флангам! Стрельцы будут встречать рыцарей! (А каких таких рыцарей – веселой бранью отметили сотники, да под бешеный гогот своих бойцов!) Но не торопись, дайте поближе подойти басурманам!

Привстав в стременах, Григорий оглянулся. Эти матерые бородатые мужики в длинных красных кафтанах и шапках горели-таки на солнце! Здоровенные, плечистые и высокие как на подбор, вооруженные до зубов, при саблях, они уже зажигали огнивами фитили пищалей, укладывали их на стальные шеи бердышей. Это шведские да немецкие мушкетеры нуждались в поддержке копьеносцев, что охраняли их в то время, когда те заряжали свое оружие и были бессильны против конницы. Потому что держали мушкетеры стволы на крепких рогатинах, дабы не промахнуться, потому что весило то оружие немногим меньше пуда. А стрельцы были горазды на все – пальнет горошиной с добрую черешню, а потом и себя защитит – поднимет бердыш, да хватит рыцарского коня по ногам или по брюху, а то и самого рыцаря смахнет за будь здоров.

И когда цвет ливонского рыцарства подошел на расстояние мушкетного выстрела, сотники дворянской конницы дали приказ: «Уходим на фланги!»

Сорвались с места полторы тысячи таких же молодцов, как Григорий Засекин и его товарищи, и открыли поле для схватки лавине рыцарей и заслону из стрельцов. Ливонцы, закованные в доспехи, уже опустили копья, готовясь насадить на них врага, как на вертел. И уже готовы были встретить их русские стрельцы в алых парчовых кафтанах, перед каждым из которых стоял втиснутый в землю бердыш и лежала на его стальной шее громоздкая пищаль, обращенная стволом к атакующим…

Когда две волны конницы разошлись, рыцари оказались так близко, что слышно было, как хрипят бронированные кони, как хлопают за спиной рыцарей белые плащи.

– Огонь! – рявкнул стрелецкий воевода, полосонув саблей воздух.

– Огонь! – завопили сотники, рубанув саблями воздух, точно отсекали головы невидимому противнику.

И более полутысячи пищалей одновременно плюнули огнем в ливонских рыцарей, до которых было уже рукой подать. Точно разверзлось под ударом грозы небо, белые дымные облачка окутали первый и второй ряд стрелявших. Как завороженная, глядела отступившая русская дворянская конница на ломающийся рыцарский строй. С пятидесяти шагов свинец разрывает броню, какою бы надежной та ни была, и пылающим углем вонзается в тело. Так и летит вон душа! И когда дым рассеялся и вперед выступили третий и четвертый ряды стрельцов, жуткая картина открылась обороняющимся. Сраженные пулями рыцарские кони, жалобно хрипя, бухались в летнюю траву, заливая ее кровью, сбивая друг друга и подминая раненых и убитых рыцарей. Первые из рыцарей, что с копьями наперевес летели на русских, едва не сшибли паливших по ним стрельцов. Грудой металла легли у них под ногами. Отступили два первых, уже отстрелявших ряда. Свежие стрелецкие силы взяли на прицел новые ряды ливонцев, пытавшихся остановить своих коней, чтобы не врезаться в братскую могилу. Еще один залп, вспышка белых дымных облачков, и свинец уложил еще пару сотен рыцарей и оруженосцев, образовавших чуть дальше вторую преграду.

Вновь отошли стрельцы, чьи пищали опустели, обнажив пятый и шестой ряды. Рыцари уже поняли – не пройти им русский заслон. Они поворачивали коней, чтобы отступить, когда полыхнула еще одна молния, и гроза расколола небо за их спинами. Недалеко ушли ливонцы! Резал свинец их латы, дробил кости, терзал тела. И еще пара сотен рыцарей полетели на землю, а на смену отходившим пятому и шестому ряду стрельцов открывались седьмой и восьмой…

С ужасом взирая на бойню, заспешила с холмов ливонская пехота, но Данила Адашев, в коротком алом кафтане и такой же шапке, с кривой саблей наперевес, уже взял по приказу Андрея Курбского половину дворянской конницы и обходил ливонцев с правого фланга, а с левого их молниеносно объезжали казанские и астраханские татары.

Засекин, Бортников и Василевский, нацелив копья на пехотинцев, в первом ряду летели на врага. Но первым и досталось! Ливонские мушкетеры и арбалетчики, поняв, что, подобно рыцарям, могут угодить в ловушку, оборотились не к стрельцам, а к русской и татарской коннице.

Мушкетеры уже втыкали в землю свои рогатины, укладывали массивные ружья, запаливали фитили, целились. Прилаживали к плечу свое оружие и арбалетчики. Но, в отличие от ливонцев, дворянская конница – и тем паче татарская – шла врассыпную, веером. Тут нельзя было ударить свинцом в гущу, приходилось целиться, а целятся, как известно, всегда в первых.

Двух ратников, что опередили Григория, Петра и Степана, тотчас сразил десяток свинцовых горошин, а арбалетные болты сбросили их с лошадей, которые, раненые смертельно, пролетели вперед, сбив при этом пяток ливонцев. А еще двух, что, отбросив мушкеты, поспешно извлекали из ножен мечи, накололи как поросят копья трех юных бойцов – Засекина, Бортникова и Василевского.