Текст книги "Пантера Людвига Опенгейма"

Через три дня, вечером, они сидели в ложе Королевской оперы. Внизу гудел партер. В оркестровой яме, среди колоннады тянувшихся вверх пюпитров с разложенными на них нотными листами, шла утонченная, почти божественная возня: музыканты настраивали инструменты, наполняя театр легкой притягательной какофонией.

Лейла была в облегающем черном платье, глубоко обнажавшем ее грудь и спину – и если не смотреть на талию и бедра, в нем она казалась почти голой. Смоляные волосы, убранные в высокую прическу, напоминали сложивший лепестки тюльпан – самые непослушные локоны доходили до смуглого золотистого плеча. На шее сверкали нити бриллиантов. Нижняя губа молодой женщины чуть припухла – след его нелепой мести! Уголки же губ все так же выдавали иронию и коварство. Скрещенные на бедрах тонкие руки напоминали уснувших змей. И золотой браслет на запястье левой сверкал так знакомо и опасно!..

Давид до сих пор не знал, как вести себя с ней!

Наконец бесчисленные огни, спрятанные в хрустале гигантской люстры под потолком, стали гаснуть, ввергая зал оперы и публику во мрак. Оркестровая яма затаилась. Вслед за ней быстро угасли голоса в партере и ложах. Море голов внизу замерло. В наступившем сумраке остались одни только шорохи. Давид слышал дыхание своей спутницы. Забыв о сцене, он ловил краем глаза ее профиль. В этот вечер они не обмолвились и двумя словами, и теперь молчание смертельно тяготило его! Давид хотел было сказать хоть что-то, но в эту минуту оркестровая яма и занавес брызнули светом, а следом грянула увертюра… Когда же она отзвучала, и, вздрогнув, занавес поплыл в стороны, Давиду меньше всего думал о мире фараонов, мужественных воителей, прекрасных женщин, любви и предательства – он с особой жадностью ловил каждое движение Лейлы. Ее облик снова завораживал его. Он заставлял Давида забыть о музыке, обо всем, что было вокруг. Ее тело вновь сводило его с ума своей легкой грацией, животной силой и красотой, которую так просто и так великолепно подчеркивала оправа из шелка и бриллиантов. Давид ненавидел и боготворил эту женщину. И презирал себя – презирал за то, что простить вновь оказалось легче. Нет, он лгал себе: не простить, но, обманывая самого себя, забыть.

Хотя бы не вспоминать!

Когда же зал Королевской оперы дрогнул от торжественного марша «Аиды», рука Лейлы внезапно потянулась к его руке и сжала пальцы. И более красноречивого жеста нельзя было придумать!

И ждать от нее…

В открытом экипаже они ехали по ночной Пальма-Аме. Карет в этот час было множество. У подножия города раскинулся океан: время от времени его открывали каштаны и крыши домов. Ползущие огоньки пароходов и яхт оживляли черную пустыню, уходящую к горизонту.

Было прохладно. Полуголая в своем наряде, под шуршание колес о мостовые, Лейла куталась в манто. Когда ветер разрывал легкое облако аромата духов, легко и жадно касаясь кожи, она, опустив ресницы, прятала губы и кончик носа в мех.

– Выпьем по бокалу шампанского в «Алой розе»? – вдруг предложила она. – Помнишь, там чудесный скрипач?

– И ты опять будешь платить за меня? – спросил он.

Лейла изумленно подняла брови:

– Ты не думаешь, что оскорбляешь меня? Давид? Во-первых, герцогиня очень щедра ко мне. Я хорошо служу ей. А во-вторых, мне приятно чем-то поделиться с тобой. И деньги – самое ничтожное из всего, что я хочу и могу тебе дать.

Через десять минут они были на Ночном бульваре у «Алой розы».

Они расположились в отдельном кабинете на широком тугом диване. Вскоре им принесли ужин и три бутылки шампанского в запотевших ведерках со льдом.

– Кажется, мы заказывали только две? – глядя на официанта, нахмурилась Лейла.

Тот услужливо поклонился ей:

– Это подарок от господина из кабинета напротив. Вот записка, сударыня.

Лейла протянула руку за клочком бумаги.

– «Всегда у твоих ног, – вслух прочитала она. – Цезарь». Позовите этого господина, любезный. И принесите коньяк. – Она подняла глаза на Давида. – Цезарь Маурос не пьет шампанского.

Через пять минут в дверь едва протиснулся огромный господин в смокинге. Его лысая голова представляла сверкающий шар, маслянистые глаза на одутловатом безбровом лице выражали презрение ко всему, но только не к спутнице Давида.

– Я у твоих ног, Лейла, – повторил он текст послания, гигантской горой мяса подплывая к дивану и целуя протянутую ему руку.

Лейла представила мужчин друг другу – и глаза гостя неприятно кольнули Давида. Необъятная холеная рука гиганта-толстяка, сухая и горячая, с дымчатым «кошачьим глазом», оправленным в золото, на мизинце, оказалась могучей.

– Ты совсем забыла о нас, – проговорил Цезарь Маурос, вальяжно усаживаясь в кресло напротив Лейлы, вытягивая из пиджака сигару. – Наверное, была на то причина?

– Была, – заговорщицки сжимая руку Давида, ответила Лейла.

Гость понимающе кивнул. И следом недоуменно поднял несуществующие брови:

– Сколько лет тебя знаю – ты не меняешься. А я вот вчера выронил карты из рук!

– Это для тебя удар, Цезарь!

– Еще какой! – откликнулся яйцеголовый гигант.

Он налил себе коньяка, выпил залпом.

– А чем занимаетесь вы, господин Валери?

– Я актер, – прохладно ответил Давид.

Гость вновь расплылся в улыбке:

– Вы играете в покер?

– Иногда.

– Таинственный ответ. Могли бы с вами испытать судьбу, если, конечно, дама не станет возражать.

– Нет, Цезарь, уволь, – сказала Лейла. – Не хочу показаться тебе нелюбезной, но мы здесь не за этим.

– Понимаю, – кивнул гигант. – Не буду настаивать.

Зажав сигару в зубах, щурясь от дыма, он хлопнул себя по мясистым коленям, встал и вразвалку подошел к двери.

– И все же, господин Валери, надумаете разложить колоду, загляните ко мне, – у самого порога бросил он. – Я в кабинете напротив.

Облако синего дыма он выпустил раньше, чем закрыл за собой дверь.

Решение пришло к Давиду внезапно и почти сразу, как их гость вышел. Наверное, он хотел отомстить неуклюжему и самодовольному носорогу за клуб тяжелого сизого дыма, что все еще раскачивался у порога их кабинета.

– Ты дашь мне в долг? – спросил он. – Я хорошо играю. Мне везет. Я сумею проучить его.

– Кого, Цезаря Мауроса? – не скрывая снисходительной улыбки, подняла брови Лейла. – Вот про это забудь. Цезарь – картежник, и разделает тебя, как мальчишку. Играй лучше со мной, – она привлекла Давида к себе. – Я не Цезарь, и сдамся по первому твоему желанию! – Она потянула платье вверх, обнажая удивительной формы ноги в темных чулках. – Как ты уже догадался, кое-что из белья я оставила дома. – Лейла кивнула на дверь. – И запри лучше дверь.

Выполнив ее просьбу, Давид обернулся:

– Я буду играть и сумею проучить этого носорога – тебе стоит только поверить в меня!

– Хочу вас предупредить, господин Валери, – сказал Цезарь, доставая из коробки сигару, – я не играю на мелкие взятки. Двадцать тысяч на кон, добор по одной карте, три ставки по первоначальной сумме банка.

Деньги выходили огромные – и Давид медлил.

– Конечно, вы можете отказаться, господин Валери, – самодовольно засопел Цезарь, сверкая лысиной, обнюхивая сигару.

– Я буду играть, – сказал Давид. – Но только в долг – это мое условие.

Чиркнув спичкой, Цезарь раскуривал сигару.

– Наша общая дружба с Лейлой будет порукой вашему слову, господин Валери.

Оба мужчины просили Лейлу банковать, но вместо того, чтобы раздать новые карты, она с яростью отшвырнула колоду.

– У него нет таких денег, – сказала она и тут же повернулась к Давиду: – Хватит ломать комедию – мне пора возвращаться домой.

– Быть в дружбе с такой женщиной и не иметь денег? – миролюбиво улыбнулся Цезарь. – Ты хочешь сказать, что господин Валери… Это всего лишь твой милый блеф, Лейла?

– Я найду эту сумму, господин Маурос, – сквозь зубы процедил Давид.

Лейла метнула на Давида предостерегающий взгляд:

– Смотри, я не стану торговать собой, чтобы расплатиться за тебя.

Но Давид уже забыл о пикировке – он смотрел на один из осколков разлетевшейся колоды. Прямо перед ним, на краю стола, лежала пиковая дама. Лицо этой дамы, наряженной в платье восемнадцатого века, в седом парике, было копией лица Лейлы. Наваждение?

Нет, реальность…

– Господин Валери, – голос противника отрезвил Давида, – так вы играете или нет?

– Играю, – сказал Давид.

Карты были собраны, и Лейла, бросив Давиду: «Черт с тобой», – сдала их – по пять каждому. У Давида на руках оказались две пары: из трефового и бубнового валетов и червонной и бубновой дамы. Он выбросил пятую карту – ненужную семерку пик, и вытащил такую же ненужную тройку треф. Ее он поменял на десятку червей. Десятку – на двойку бубен. Оставалось два хода. И вот тогда он вытащил очаровательную даму треф: она держала в пальчиках голубую розу и многообещающе улыбалась ему! Теперь у него был фулл-хауз. Заманчивая композиция, особенно в том случае, если менять карты предстоит только один раз! Как была нужна ему сейчас дама пик! Воспользуйся он последним ходом, вытяни ее, и у него было бы малоуязвимое каре! Но пиковая дама пряталась где-то в колоде, что до ее копии, то последняя, во плоти и крови, сидела напротив и зло улыбалась обоим игрокам.

– Достаточно, – сказал Давид.

Он видел, как нервничал Цезарь, когда брал первую карту, предназначавшуюся вовсе не ему. Карта оставалась в левом углу взятки толстяка даже тогда, когда Цезарь, обкуривая стол, брал другие карты, с каждым разом становясь все мрачнее. В отличие от Давида, он поменял все пять карт, что вряд ли свидетельствовало об удачной композиции.

– Играете дальше? – спросила у мужчин Лейла.

– Да, – кивнул Цезарь.

– Отлично, – сказала она. – Ваше слово, Рудольф.

– Играю, – сдавленно проговорил Давид.

– Ставки? – спросила Лейла.

– Сорок, – хрипло усмехнулся Цезарь, не спуская глаз с человека, сидевшего напротив него.

Носорогу не быть победителем, решил Давид.

– Принимаю, – чувствуя, как ладони его потеют, кивнул он.

Лицо Цезаря нервно дернулось.

– Нет смысла тянуть, – проговорил гигант, зажав в сведенных челюстях почти что перекушенную сигару. – Остаток – в банк.

И тут он в упор посмотрел на Давида. Спокойное безумие застыло на его одутловатой пунцовой физиономии. И Давид понял: Цезарь Маурос блефует, в надежде, что его противник устрашится суммы – целого состояния! – что поставлена на кон.

– Принимаю, – ответил Давид.

Широкая ладонь Цезаря ослабла – и на стол упали пять карт: пиковые десятка, валет, король, туз и… дама. Копия Лейлы в парике восемнадцатого века, с черной розой в руке. Она была той самой картой, от которой отказался Давид. И эта же карта позволила набрать Цезарю Мауросу флеш-рояль, побить которую едва ли представлялось возможным!

Карты сами выпали из рук Давида.

– Как все просто, Рудольф, – проговорила Лейла. – Вот ты и проиграл.

– С вас, господин Валери, сто сорок тысяч, – оживая, произнес Цезарь Маурос. – Когда вы собираетесь расплатиться со мной?

– Я хочу отыграться. Сейчас.

Цезарь опустил перекушенную и уже потухшую сигару в пепельницу.

– Пожалуйста, не возражаю. Но вначале заплатите мне долг, покажите деньги, которыми вы располагаете, и тогда, возможно, я приму ваше предложение, хоть мы и не оговаривали его вначале. Вы можете это сделать?

Давид посмотрел в безбровое лицо носорога и ответил:

– Нет. Сейчас – нет.

Цезарь улыбнулся:

– Что ж, значит, игра не состоится. А жаль. Не расстраивайтесь, господин Валери. Кому-то везет в картах, кому-то в любви. Впрочем, на любовь такой женщины, как Лейла, я променял бы любое другое везение!.. Тем не менее, когда я получу свои деньги?

– Отвечай на вопрос, Рудольф, и пойдем, – закрывая лицо ладонями, отнимая их, проговорила Лейла. – Я устала и хочу поскорее добраться до дома.

Давид медлил – он все еще смотрел на даму пик. Это был самый дурной изо всех его самых дурных снов!

– Через месяц, господин Маурос.

– Через неделю, – поправил его противник.

– Дай ему хотя бы две недели, Цезарь, – сказала Лейла. – Ради меня.

Лысый толстяк-гигант снисходительно кивнул:

– Хорошо, пусть будут две недели. Но ни днем больше, господин Валери. И не вздумайте со мной шутить: к примеру, удрать в Африку. За вами присмотрят. Мой адрес вам назовет Лейла. До скорой встречи, господин Валери, – улыбнулся всей физиономией Цезарь, доставая из коробки новую сигару и всем своим видом давая понять, что соперник может убираться восвояси. – Рад был познакомиться с вами, ведь вы сделали меня чуть-чуть богаче!

Прохладный ночной воздух, напоенный дыханием океана, быстро отрезвил Давида.

– А что, если я не отдам ему этих денег? – на улице спросил он.

Лейла усмехнулась:

– Есть только один человек, способный на роскошь не отдавать Цезарю Мауросу долги – это Нарцисс. Они друг друга стоят. Но не ты, мой милый игрок! Если ты не вернешь ему долг, Цезарь прикажет убить тебя. Даже я не смогу ничем помочь. Забыла тебе сказать, Цезарь Маурос – один из самых опасных людей на Атлантическом побережье. Его люди, настоящие палачи, повсюду. Должников Цезаря находят на океаническом дне.

– Но почему ты не сказала мне об этом раньше?

– Я всячески пыталась отговорить тебя! – возмутилась Лейла.

– Что же мне теперь делать? – выдохнул он. – Ты же не можешь так меня бросить?!

Придерживая платье, Лейла уже садилась в свой экипаж.

– Думай сам, – устраиваясь на сиденье, сказала она. – Ты ведь у нас отчаянный картежник, не я. – И следом, выдержав паузу, улыбнулась ему. – Ну, хорошо, приезжай завтра в девять вечера в Жеррадон. Я постараюсь помочь тебе.

– Ты дашь мне денег? – спросил он.

– Нет уж, дорогой! – рассмеялась Лейла. – Я подыщу тебе работу.

Давид подошел к экипажу, ухватился за дверцу:

– Но разве можно заработать такие деньги за две недели?!

– Я дам тебе шанс, – ответила она. – Остальное будет зависеть от тебя самого. – И, более не глядя на него, бросила вознице. – Домой, Ясон!

Она уехала, а Давид не двигался с места. Он летел в пропасть! Час назад он занимался с этой женщиной любовью в отдельном номере, и вот он – заложник.

Неужели бежать?!

Давид ступил на тротуар и едва не попал под колеса пролетки. Лошадь захрапела у самого его уха, хлестко ударила брань извозчика.

Но все это очень скоро укатилось вперед…

Точно во сне он шел к спасительному приюту – дому Огастиона Баратрана. И скоро уже стал узнавать улицы.

Вот и знакомый бульвар…

И только у самого парадного Давид очнулся – это был не дом старика и даже не бульвар Семи экипажей! Но откуда он так хорошо знал этот особняк? Словно много лет жил в нем! Почему в беспамятстве шел именно сюда?

Давид перешел на другую сторону улицы, чтобы как можно лучше рассмотреть особняк. Три этажа, мансарда. Портик над парадным украшала голова хищного зверя, похоже, леопарда. Голова была обращена свирепым оскалом и застывшими в камне глазами к ночной улице. Поняв, что ошибся, что бредит от отчаяния, Давид разжал кулак.

На его ладони лежала смятая карта…

Прифрантившись, в девять вечера следующего дня Давид сидел на диване в одной из гостиных Жеррадона и ждал у моря погоды. И это ожидание выводило его из себя…

Распахнулись двери и вошла Лейла – неузнаваемо чужая, в длинном черном платье с воротником под самое горло. Отразившись маленьким вихрем в блестящем паркете, она остановилась перед Давидом.

– Сейчас сюда придет герцогиня, – сказала она, когда он поднялся ей навстречу. – Кажется, я отыскала выход из твоего безвыходного положения. Единственный, – она сделала ударение на этом слове, – если, конечно, ты не собираешься заниматься разбоем на большой дороге.

– Что же я должен делать? – спросил он.

– Ты не догадываешься? – усмехнулась Лейла. – Ты станешь любовником Равенны Руоль! Я сказала ей, что такого великолепного жеребца, как Рудольфа Валери, безработного актера, пробавляющегося в Пальма-Аме ремеслом Казановы, ей не найти никогда. И, прошу тебя, не смотри на меня так, словно хочешь ударить меня. Или… убить? – предположила она с усмешкой. – Однажды, если мне не изменяет память, ты уже собирался сделать это?

– Я все еще твой должник, – кивнул он.

– Прекрасно. А пока что улыбайся герцогине. И вот что еще: не забывай называть ее «ваша светлость». А если она позволит – «госпожа Руоль». И главное – не перечь ей!

Давид схватил ее за руку, рванул к себе:

– Так я – раб?

– Отпусти, ты делаешь мне больно, – бледная, пытаясь вырваться, едва выдавила Лейла. – Тсс! Это она…

Лейла растирала запястье, когда в залу вошла герцогиня – белокожая, с греческим узлом пышных белокурых волос на затылке, с высокой грудью, поднятой открытым домашним платьем. Ее брови были слегка нахмурены, словно она желала вспомнить о чем-то, что ей никак не удавалось. Она встретила взгляд Давида открыто, не отводя глаз, чуть приподняв подбородок.

Лейла отступила от него. Хозяйка остановилась от гостя шагах в пяти, пристально разглядывая молодого человека.

– Так это и есть твой жеребец? – спросила она.

Кровь бросилась в лицо Давиду. Это не ушло от внимания хозяйки дома. Не находя объяснений такому поведению, она вновь нахмурилась.

– Он хорош, Лейла, – сказала она. – Я всегда знала: у тебя отличный нюх на таких молодцов… Что ж, молодой человек, мои условия настолько лестны, что вам могли бы позавидовать самые дорогие куртизанки в этом городе. Если вы окажетесь не только красавчиком, но и таким, каким вас описала Лейла, я буду платить вам за один… э-э… сеанс пятьсот монет. Но, повторяю, вы должны быть славным жеребцом. Вас, кажется, зовут Рудольф Валери?

Немного помедлив, Давид кивнул.

– Отлично, – проговорила герцогиня.

Только сейчас Давид разглядел ее руки – белые, прекрасной формы, с унизанными дорогими перстнями пальцами, с длинными, отточенными, кроваво-алыми ногтями.

– Когда вы хотите начать, ваша светлость? – спросил он.

Глаза Равенны Руоль заблестели.

– Здесь, сейчас же, – с насмешкой ответила она.

Давид оглянулся на Лейлу – лицо ее было непроницаемо.

– Вы стесняетесь моей фрейлины?

– Нет. Но… пусть она уйдет.

Теперь герцогиня нахмурилась не на шутку:

– Вы забываетесь. Здесь я ставлю условия.

Давид медлил.

– Что с вами, молодой человек? Мне говорили о вашем положении. Кажется, вы плохой игрок? Я надеюсь, вы пришли сюда не за тем, чтобы препираться со мной?

– Да, вы правы, я пришел не за этим, – проговорил Давид и, шагнув к герцогине, добавил: – Надеюсь, госпожа Руоль, вы не будете против, если ваша служанка закроет двери.

Не дожидаясь согласия патронессы, Лейла подошла к дверям; плотно прикрыв их, прижалась к ним спиной. Герцогиня снисходительно улыбнулась:

– Это все, мой мальчик?

– Что касается увертюры, ваша светлость, – с вызывающей улыбкой поклонился он.

В кафе, недалеко от дома Баратрана, днем спустя Давид пил вино и курил папиросы. Он проклинал себя за глупую выходку гордеца. Давид вспоминал, как шагнул к хозяйке трижды проклятого дома; как она задохнулась от возмущения и восторга, когда, пойманную за копну волос, вдруг решившуюся на сопротивление, ее швырнули на ковер… Уже у самых дверей, отстранив Лейлу, он обернулся к лежавшей на полу женщине, казавшейся изломанной, едва живой. Его усмешка стоила ему целого состояния, а скорее всего – жизни. «Вы слишком низко цените мои услуги, ваша светлость!» – бросил он и вышел. Какая чудовищная расточительность!

– Вы господин Гедеон? – окликнул его незнакомый детский голос.

Перед ним был обычный оборванец в кепке.

– Я, – ответил Давид. – Что тебе?

Мальчуган вытащил из-за пазухи конверт, сунул его в руки адресату и был таков. Давид без промедления разорвал конверт и, выудив сложенный вдвое листок, сразу узнал бумагу и почерк.

«Поздравляю, Давид! Герцогиня подняла цену до 1000 монет! Завтра в шесть вечера тебя будет ждать экипаж у дверей нашего кафе.

P.S. Ты гениален!»

Давид смял в кулаке письмо. «Что ж, ваша светлость, – скрипнув зубами, улыбнулся он самому себе, – вам придется забыть слово “жеребец”, а если вы еще хотя бы раз нахмурите брови так, как это привыкли делать, я отлуплю вас. И поверьте, это будет ой как больно!» Он перечитал письмо, а, закурив новую папиросу, улыбнулся самому себе: «Ты тоже гениальна, Лейла». Давид вдруг поверил, что та минута – избавления от этой женщины, – минута, о которой он думал последнее время, которой так боялся и в которую до конца не верил, обязательно придет. Когда? Он этого не знал.

Но, может быть, очень скоро…

Он приезжал к Равенне Руоль каждый день в шесть часов вечера и уезжал в полночь. В его распоряжении был один из экипажей герцогини. Но каждые из этих шести часов отнимали часть его жизни! Эта женщина была не просто роскошной красавицей, истекавшей похотью, она оказалась той ослицей, которую стоило убить, чтобы доставить ей настоящее удовольствие.

Они мучили друг друга в каждом уголке замка – везде, где могли уместиться двое, чтобы совершить акт совокупления. Лейла была тенью их вынужденного греха. Она сопровождала их с блокнотом, куда заносила ежедневный заработок Давида. Герцогине это нравилось. Стиснув зубы, Давид сносил выдумки женщин. Ему нужны были деньги, и он задался целью – любой ценой получить их.

Однажды за ужином, ловя его взгляд, герцогиня спросила:

– Рудольф, не скрою, меня беспокоит один вопрос. Когда наш контракт закончится и ты получишь необходимую тебе сумму, мы… останемся любовниками?

Давид подарил ей самую обворожительную улыбку:

– Конечно, милая. Ты – мой цветок! Моя белоснежная роза!

Лейла только усмехнулась этой лжи, но не выдала хозяйке своих чувств.

– И ты не пожалеешь об этом! – зарделась герцогиня. – Вот увидишь, Рудольф, я буду самой щедрой любовницей!

Он ненавидел ее. Ненавидел ее жадный рот, наглые глаза, ее грудь, пышные золотые волосы, – все, из чего она была слеплена! И особенно – ее кроваво-алые ногти. Давид боялся раздеваться при старике и Пуле, когда возвращался домой.

Но еще больше он ненавидел Рудольфа Валери. Давида неотступно преследовало ощущение, что сам он и впрямь раздвоился. Тот, второй, появился уже давно, но именно сейчас эта раздвоенность стала реальной до ощущения панического страха. Он перестал быть просто Давидом Гедеоном. Рядом всегда находился его отвратительный двойник, двуличный и опасный тип, которому незнакомка на пирсе однажды дала придуманное ею имя. С Лейлой этот ублюдок страстно желал быть зверем, но в сердце испытывал неистребимый страх; с герцогиней он был способным альфонсом и талантливым лицемером; с глупой Розаной – жестоким насильником; для несчастного Герцога он стал безжалостным палачом. Рудольф Валери давно зажил своей собственной жизнью. Теперь ему не только был не нужен тот – другой, настоящий, – теперь он сам медленно, но верно становился первым…

Давид успокаивал себя одним: когда долг Цезарю Мауросу будет выплачен, он убьет своего двойника. Рудольф Валери прекратит свое существование.

И уйдет он не один.