Текст книги "Пантера Людвига Опенгейма"

6

Вечером следующего дня Давид забрел на Ночной бульвар, сияющий от огней, что переливались на мокрых мостовых. По нему катили, теснясь, экипажи и гуляли сотни наряженных людей. Здесь пахло духами и табаком, тут искали удовольствий. Конечно, по Ночному бульвару веселее было слоняться с туго набитым кошельком, а не с теми крохами, что оставались у молодого бродяги на черные времена, но здешняя жизнь не могла оставить равнодушным даже рассудительного бедняка!

В кабаре «Алая роза» было шумно. Шрапнелью за столиками рвалось шампанское. Маленький оркестр играл канкан – зажигательно, что есть мочи. Восемь ладных девушек-танцовщиц визжали, платья их взрывались белыми кружевами юбок, выбрасывая коленки, туфельки и ляжки в кружевных штанишках. Были и другие номера. Давид уже допивал бутылку вина, когда на эстраду вышел полный, розовощекий, напудренный, похожий на переспевший фрукт, пожилой конферансье.

– Смерррртельный номеррр! – надтреснутым голосом прокричал он. – На сцене кабаре «Алая роза» Госпожа Виолетта Барр и ее питон! Пррррошу!

Он сделал взмах рукой и, на удивление бойко отпрыгнув в сторону, скрылся в кулисах. И тогда под мелкую барабанную дробь не сцену вышла женщина в ярком, по-восточному пестром плаще, скрывавшем ее тело от шеи до пят, и в мягких башмачках с загнутыми носами. Золотая маска оставляла возможность только гадать, каковым было ее лицо. Черные, как смоль, волосы были собраны в пучок над макушкой и падали змеевидными локонами на затылок и лоб.

За женщиной вышел мальчик с духовым инструментом, похожим на свирель. Сев на подушечку, подогнув под себя ноги, он приложил дудку к губам и, стоило барабанной дроби смолкнуть, заиграл. Зал кабаре вдруг затих. Мелодия была дрожащей, похожей на журчание ручья, на переливы цветного шелка, на долгую, почти бесконечную ночь над белыми минаретами, дворцами, пустынными восточными улицами, над лимонными садами и пустынями, по которым, серебрясь от лунного света, проплывают от одного – цветущего даже во сне – города к другому длинные полусонные караваны… Неожиданно руки женщины сбросили плащ назад, и Давид увидел ее всю – смуглую, тонкую, охваченную кольцами змеиного тела. Голова чудовища спала на груди женщины, едва прикрытой серебристой полоской с чашечками на сосках; такая же серебристая нить шла через ее бедра, сходясь в середине в крошечный треугольник.

Женщина подошла к краю сцены. Ловко перебирая пальцами, мальчик в тюрбане выдувал свою нездешнюю мелодию…

Танец женщины начался. Он рассказывал о любви человека и змеи – о любви двух существ, которые никак не могут насытиться друг другом. Давид не мог оторвать от женщины глаз – ее тело было совершенно. В животной силе и грации оно не уступало змее. А та, тем временем, волнами перетекала по ее телу, освобождая его и вновь овладевая им. То обнажая ее живот и темную ямочку пупка, серебряные блюдца на сосках, то закрывая все это своим блестящим, изумрудно-золотистым мускулистым телом… Это было одной из самых невероятных и самых красивых любовных игр. Руки женщины, ее бедра повторяли движения змеи, сливаясь с ней в одно целое или ей противостоя. Женщина вставала на колени и на цыпочки, кисти то нервно рассекали воздух, то бесконечно медленно и плавно скользили по нему, а змея кольцами захватывала ее ноги – колени, икры, лодыжки; плечи, грудь танцовщицы, шею и запястья… И вот тут Давид обратил внимание на ее левое запястье – его стягивал знакомый золотой браслет в форме змеи. «Лейла?!» – прошептал он. Давид одолжил бинокль, настроил его, но тотчас музыка бесконечных песков закончилась. Он увидел лишь пестрый плащ, лежавший на сцене бесформенной цветущей клумбой, лицо мальчика, его белый тюрбан, и черные, змеевидные локоны, расползавшиеся по плечам уже исчезавшей за кулисами танцовщицы. Сколько зал ни аплодировал ей, сколько ни кричал восторженно, она не вышла.

Давид вернул бинокль хозяйке, подозвал официанта, расплатился и поспешно направился в гардероб.

Бульвар мелодично гудел. Пахло недавно прошедшим дождем и ночной свежестью. Постояв в нерешительности на ступенях парадного входа, Давид быстро сбежал по ним, но не окунулся в толпу, а обогнул здание кабаре…

…Когда с черного входа вышли трое: высоченный пожилой мужчина-усач, державший огромный чемодан, женщина и мальчик, Давид спрятался в тень. Но стоило им обойти дом, как он шагнул за ними следом. А выглянув из-за угла дома, увидел, как женщина и мальчишка садятся в фиакр. Погрузив чемодан, пожилой мужчина, точно чувствуя преследователя, обернулся: у него был только один зрячий глаз – левый! Правый закрывало бельмо. Взобравшись на козлы, пожилой великан в черном, чьи седые горизонтальные усы двумя пиками расходились в стороны, поднял вожжи. Фиакр тронулся, спицы в колесах закружились, догоняя друг друга…

7

Утром в большой зале с прозрачной крышей, уже переодевшись в белый наряд, трое молодых людей опустились на циновки, по-восточному перекрестив ноги.

– С этой минуты, господа, – проговорил старик, – вы – мои ученики. Я не стану брать с вас никаких клятв – это бессмысленно. Если вы не желаете потерять алмаз, сияние которого уже видели, то будете во всем слушаться меня. Запаситесь терпением, и я выведу вас на прямую дорогу, которая однажды приведет вас к цели. Вначале я научу вас разжигать в себе семь огненных чакр, семь огненных цветков. Я помогу вам освободить ваши энергетические пути и научу вас прожигать этой энергией каждый миллиметр своего тела, и от простуды и насморка вам будет избавиться так же легко, как от занозы, когда в ваших руках есть игла и пинцет. Я покажу вам таинственную и неведомую для многих карту нервных точек на человеческом теле, которых тысячи; стоит умело дотронуться до одной из них – и вы сможете избавить человека от его недуга. Я научу вас великой хитрости – брать энергию из космоса, и у вас всегда, даже после самых серьезных упражнений, будет сил больше, чем у любого другого человека. Я научу вас видеть перед собой воздух, как каменную стену, чтобы годы спустя эта стена стала полотном, на которое вы сможете выплеснуть свои краски – силу вашей души. И постараюсь научить управлять этой силой. Нет ничего сложнее, но и ничего величественнее и прекраснее тоже нет! Может быть, наступит такой день, когда ваши занятия покажутся вам мукой. Пересильте себя! Может быть, вы станете кусать локти оттого, что у вас ничего не выходит. Не теряйте силы духа – идите только вперед! Главное уже сделано: увиденное вами стало частицей вас. Вы не бросите самих себя. Ничто не стоит такой жертвы. Только молите Бога, молодые люди, чтобы я прожил еще лет десять-пятнадцать. Если вы окажетесь у самого порога, но дальше ход будет вам закрыт, вы проклянете себя за то, что пришли сюда.

Глава 3
Танцовщица из кабаре «Алая роза»

1

В назначенный день, во фраке, скрытом плащом, в цилиндре, лаковых туфлях, держа под мышкой трость, Давид вышел из дома Огастиона Баратрана.

На Пальма-Аму наплывали сумерки.

Давид нанял экипаж, назвал адрес и забрался под черную брезентовую крышу. Он разглядывал убегающие назад дома. Потом – уплывающие туда же пригородные виллы, темнеющие леса, вымокшие до нитки за последние две дождливые недели. Вороны кружились над рощами, полянами и скошенными лугами на фоне красного, ослепляющего диска солнца. Время от времени его догоняли богатые экипажи, кареты и даже автоколяски – на редкость неуклюжие уродцы. Нетрудно было догадаться, что все они держали путь в одном направлении – к владениям герцогини Равенны Руоль…

Не прошло и получаса, как Давид увидел впереди, справа от дороги, за оградой и деревьями парка, роскошный дом в четыре этажа, с флигелями и пристроями. Настоящий замок, сверкавший иллюминацией так, словно вот-вот готов был вспыхнуть и в несколько мгновений сгореть.

У парадного шло столпотворение. В сиянии иллюминации по дорожкам парка двигалось множество людей. Давид проехал дальше, на углу улицы Чудаков и Темного переулка отпустил экипаж и двинулся вдоль старых каретных мастерских, о которых говорила его новая знакомая. Шум, доносившийся со стороны центральных ворот, принимавших гостей герцогини, здесь был едва слышен.

Странный стальной звук, тянувшийся вдоль самой ограды, не отставал от него. Давиду показалось, что за чугунными копьями его преследует черная тень. А вдалеке он уже различал ворота и домик, в котором горело одно окошко.

Через минуту он стучал тростью в литой чугунный щит на воротах. В домике приоткрылась дверь, затем отворилась широко, и на крыльце появился человек в длинном плаще. Спустившись с лестницы, не торопясь, он подошел к воротам. То был высокий, прямой и широкоплечий старик с острыми, как пики, усами. Лицо его, скрытое от света, приглушенно лившегося из парка, оставалось темным.

– Что вам, сударь? – рассматривая гостя, бесстрастно спросил он.

– Мое имя – Рудольф Валери. Лейла велела сказать, что в этом доме я буду желанным гостем.

Мрачный сторож приблизился, прихватил крепкими руками чугунные прутья ограды. Лицо его все еще было черно. Давид терпеливо ждал. Помедлив, старик вытащил из кармана связку ключей, определив один из них на ощупь, сунул в замочную скважину. Провернув его там два раза, открыл ворота.

– Прошу вас, сударь, – пропуская гостя и запирая за ним, сказал он. – Ступайте к дому по этой самой аллее.

Молодой человек огляделся. Вымощенная камнем дорожка начиналась от самого домика, вела мимо клумб и рассекала крохотный лесок впереди.

– Это самый кратчайший путь, – пряча ключ обратно в карман плаща, пояснил старик и повернулся к свету.

Фонарь у сторожки горел неярко, но Давид успел разглядеть неподвижное лицо старика, а главное – его глаза. Левый смотрел зорко, точно у ястреба, что с высоты облаков выглядывает свою добычу, правый – закрывало сизое бельмо.

– Вам выпала большая честь, сударь, – сверля гостя единственным глазом, сказал старик. – Высокая честь!

– Надеюсь на это, – откликнулся Давид, а про себя подумал: «Возница танцовщицы! Ну и образина!»

– Только не забудьте надеть маску, сударь, – бросил ему вслед старик. – Ни с кем не заговаривайте, до поры держитесь особняком. А главное, во всем слушайтесь госпожу Лейлу!

– Благодарю! – через плечо торопливо бросил Давид.

Шагая в сгущающейся темноте по аллее, все дальше уходя от сторожки, он чувствовал, что единственный глаз ночного стража упорно буравит его спину.

Деревья парка слева и справа проступали черными силуэтами на фоне сумеречного, темнеющего с каждой минутой неба. Музыка, доносившаяся издалека, становилась слышнее.

Блиставший огнями – сразу всей громадой выплыв из-за деревьев – замок герцогини приближался. Оттуда уже доносился целый хор инструментов – оркестр играл Оффенбаха.

Надев маску, Давид обогнул один из флигелей дома и, почти сразу оглушенный оркестром, увидел множество наряженных людей. Переборов последние крохи нерешительности, Давид смешался с гостями. В ожидании ночных увеселений мужчины и женщины, все – в масках, перетекали по аллеям парка, освещенного лампионами и цветными фонариками, разговаривая и смеясь, сверкая шелком и драгоценностями.

На широкой эстраде, сложенной из стеклянных плит, под которыми горели цветные огни, вальсировали пары.

Вдруг оркестр смолк, и лишь только последний аккорд вальса растаял в прохладной свежести наступившей ночи, как в возникшей тишине пошел шепот: «Герцогиня! Герцогиня!»

По широкой дороге, ведущей от дома, четверо слуг в ливреях торжественно несли носилки. На них, в большом кресле, похожем на трон, восседала женщина с золотыми, высоко стянутыми на затылке, на греческий манер, волосами, в сверкающем, словно осыпанном алмазной пылью, глубоко декольтированном платье; лицо ее было свободно от маски, на голых плечах, похожий на глыбу льда, лежал белый мех, отливая в сиянии иллюминации лимонно-серебристым светом. Процессия приближалась к сцене… Проплывая над головами приглашенных, по-королевски величавая, хозяйка радушно улыбалась всем, кто стоял вдоль дорожки, изредка поднимая, грациозно приветствуя того или иного гостя, холеную руку.

Позади носилок шел светловолосый человек в черной маске, укутанный в черный плащ, доходивший ему почти до пят.

Четыре гиганта опустили носилки у самой сцены. Женщина, поддерживая платье, встала и, обернувшись ко всем, указала рукой на человека в плаще.

– Это мой пленник, господа! – громко сказала она. – Пленник, друг и гость. И ему одному, в знак моего особого расположения и особой любви, я разрешаю снять маску!

Тот, кого назвали пленником, другом и гостем, легко сорвал маску с лица, оказавшись привлекательным светлоглазым юношей. «Пленник» развязал на шее шнур и, рывком сбросив плащ, остался в одном черном трико, обтягивающем его сухощавую атлетическую фигуру.

– Казимир, прошу вас! – громко произнесла герцогиня.

Поцеловав хозяйке дома руку, под рукоплескания зрителей, едва касаясь светящихся разноцветных ступеней, Казимир Ковецкий взбежал на сцену. И уже через минуту, когда оркестр превратился в один грозный поток вагнеровской музыки, он танцевал. Освещенный огнями, мускулистый, изящный, легкий, как перо, он торжествующе парил над сценой…

Стоя в плотном кольце гостей, шагах в двадцати от Равенны Руоль, Давид рассматривал ее лицо, по которому перетекали цветные огни. Она улыбалась – таинственно, почти отрешенно, жадно впитывая глазами каждое движение танцора…

…Он шел аллеей по берегу озера, в котором отражались огни фейерверков. Они взрывались хлопками за его спиной, возникая вдруг цветными россыпями в темной воде. Торжество находилось в самом разгаре. Близилась полночь…

У развилки, где широкая длинная дорога расходилась на три узких аллеи, гостей герцогини уже не было. Все оказалось так, как сказала ему Лейла – средняя дорожка уходила к чернеющему вдалеке лесу. Но чем дальше он шел по ней, тем сильнее его охватывало чувство неясного беспокойства, тревоги, словно там, где-то уже рядом у таинственной беседки, его поджидало нечто, чего стоило остерегаться…

Стоило ему войти в этот лес – бесконечно угрюмый, как он пожалел, что не взял с собой хотя бы ножа! Две плотные стены деревьев обступали его с обеих сторон. Когда-то, верно, это была настоящая чаща, где водились олени, волки, медведи. И если какому-то зверю удавалось уйти от облавы и скрыться в зеленой пучине, вряд ли гончие псы и егеря герцогов Руолей отваживались долго преследовать их…

– Давид!

Он остановился, чувствуя, как бешено бьется его сердце.

– Я здесь, Давид, – повторил тот же голос, вырвавшись из темноты справа.

Его глаза жадно бегали по темным лесным углам, пока, присмотревшись, он не увидел крышу высокой беседки. Ее уголок с тонкой линией колонны выхватывал серебристый свет лунного серпа. Давид шагнул с аллеи и, только оказавшись шагах в десяти от беседки, разглядел у перил фигуру женщины в темном.

– Я рада, что вы пришли, – сказала его знакомая, когда он поднимался по деревянным ступеням.

Темные глаза Лейлы блестели и, как показалось Давиду, смеялись. В облегающем платье цвета вороного крыла, с широким мехом чернобурки на голых плечах, вся она – тонкая, юная – была эхом ранней осени, ночной свежести, запаха леса, редких вспышек далеких огней.

– А я опасался, что все это шутка, – признался он и тут же спросил. – Вам не страшно здесь, одной?

– Снимите маску, – вместо ответа попросила она.

Давид торопливо сдернул маску и спрятал ее в нагрудный карман фрака.

– У вас красивые глаза, Давид, – заметила юная женщина, – и брови вразлет. – Лейла не сводила с него своих холодных и насмешливых глаз – она изучала его. – Упрямый подбородок, воля в каждой черточке губ. И какая стать! Вы – красавец, Давид, я заметила это сразу, как только взглянула на вас – в день нашего знакомства.

Он хмурился, слушая похвалы: эти оценки так не шли к ее юному возрасту! И медлил с мучившим его вопросом…

– Скажите, Лейла, – тоже став решительным, – вы любите змей?

– Змей? Странный вопрос. К чему он?

– Однажды вечером я бродил по городу и заглянул в кабаре «Алая роза»… Я видел ваш танец.

– Почему вы решили, что это была я?

Давид взял ее левую руку.

– Вот по этому браслету – по золотой змее.

– И только?

Он не отпускал ее руки.

– Нет, не только. Можно подделать браслет, но повторить вас, такую, какая вы есть, вряд ли возможно.

Лейла улыбнулась:

– Эта женщина и впрямь была так хороша?

– О, да! – с жаром воскликнул он. – Она была прекрасна!.. Но тогда, на пирсе, вы сказали мне, что у вас траур по мужу?..

– Я не любила его, – ответила она. – А может быть, его и не было вовсе. Какая теперь разница? Или не так? – Лейла положила руку ему на грудь. – Вы растеряны, Давид. Вас… что-то пугает во мне?

Он посмотрел в ее глаза. Ему в который раз показалось, что он говорит со взрослой, опытной женщиной, так холодно и уверенно звучало каждое ее слово.

– Вас провожал седоусый человек с походкой старика. У него было бельмо.

Лейла подняла брови:

– Вы следили за этой женщиной?!

– Да. Это был ваш слуга? Или слуга герцогини? Ведь это он только что открывал мне ворота, не так ли?

Глаза Лейлы блестели в неярком лунном свете. Не отрываясь, она смотрела на него.

– Ты задаешь так много вопросов…

Она коснулась ладонью его щеки, и только тут он ощутил, что, несмотря на прохладный ночной воздух, лицо его горит.

– Тебе мало того, что я здесь, с тобой?.. Давид?

– Конечно, нет, – быстро, словно очнувшись, проговорил он. – Это ваши тайны, я не имею на них право.

– Я не хочу, чтобы ты говорил мне «вы», – прошептала она, касаясь губами его лица. – Я знала, что в тот день кто-то, похожий на тебя, обязательно найдет меня…

Запах духов и тела, голос юной женщины заставили Давида привлечь ее к себе. Они целовались жадно, боясь отпустить друг друга. Став податливой и легкой в его руках, Лейла порывисто отвернулась, и широкий мех потек с ее голых плеч на пол беседки, щедро открывая Давиду смуглое юное тело. Он едва помнил себя, когда эта женщина, тесно прижавшись к нему спиной, откинула голову назад. Она утопила его лицо в своих душистых волосах, его же поразили ее глаза – бесконечно темные, помутневшие, влажный полуоткрытый рот. Уже почти бессознательно шепча слова желания, она льнула и тянулась к нему одной упругой волной. Голос Лейлы стал хрипловатым, словно простуженным, когда он, забыв обо всем, ловя губами ее губы, собирал в пальцах с ее бедер черную шелковую паутину…

Давид очнулся, когда женщина, с которой он был, закричала: это был хриплый крик – безумный и страшный, вырвавшийся в ночь и растаявший среди черных стволов и ночного неба.

Потом, не убирая головы с его плеча, она тихо сказала:

– Из нас выйдет неплохая пара… Я права?

Медля с ответом, он никак не решался отнять ладони от ее пылающих бедер. Но горячую кожу уже остужал ночной ветер. Давид коснулся губами уха юной женщины:

– Пожалуй…

– И может быть, это не случай свел нас, но что-то большее?.. А, Давид? – спросила она, поворачиваясь, приникая к нему…

Он не решался верить тому, что увидел: темные глаза Лейлы были бесстрастны и холодны как лед. В них не было ни слабого отголоска, ни тени того чувства, которое только что, успев смутить его, бушевало в ней.

– Я… – негромко проговорил он. – Я не знаю.

Лейла ласково отстранила его и принялась поправлять свое белье, но вскоре, безнадежно вздохнув, избавилась от него, швырнув целый ворох разорванных лямочек, резинок и прозрачных лоскутков вон из беседки. Стянув с ног чулки, она отправила их туда же – в темноту.

– Благодаря твоему упорству, это мне больше не пригодится.

Лейла оправила платье. Он поднял с пола беседки ее мех.

– Хочу шампанского, – сказала она. – Идем-ка в дом, милый Давид. Я знаю аллеи, которые быстро приведут нас к черному входу. Ключ от его дверей всегда при мне.

– Ты служишь у герцогини? – спросил он.

– Как ты догадлив, – снисходительно улыбнулась она. – Да, я служу у герцогини. Я ее камер-фрейлина. И еще – ключница. Идем же, тебя там никто не съест.

Остановившись у дверей с низким портиком, Лейла отперла их.

– Сюда, – сказала она и, крепко взяв Давида за рукав, быстро втянула его в черный проем.

Избегая гостей герцогини, попадая из светлых коридоров и зал в темные, они остановились у очередных дверей.

– Это твоя комната? – спросил он.

– Входи, – вместо ответа тихо сказала Лейла.

Свет ослепил его мгновенно. Давид зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что находится в гигантской костюмерной. Платья любых эпох, включая военные мундиры, были тут.

– Зачем все это герцогине? – спросил Давид. – Да еще столько?

– Разве ты не знаешь, что полгода назад Равенна Руоль решила набрать труппу актеров для собственного театра? Об этом писали все газеты. Другое дело, что сегодня она вряд ли уже вспомнит о своем капризе!

Давид взял руку девушки, но та проворно освободилась. Засмеявшись, Лейла отступала, хватая одежды, роняя вешалки, путая ряды, перегораживая за собой путь. Принимая игру, Давид уже двинулся за ней, наступая на платья, меха, сюртуки, но потом обернулся, быстро перескочил через вороха одежды и у самых дверей выключил свет.

С улицы доносились крики, смех, звуки канкана. Здесь, в темной костюмерной, стояла тишина.

– Где ты? – спросил он, осторожно шагая вперед.

– Почти рядом, – ответил ее голос, и тут же он увидел силуэт Лейлы, возникший на фоне светлого окна.

Как охотник идет к добыче, он двинулся на нее. Давид уже был близко, когда вспышка фейерверка залила холодным светом костюмерную. Он увидел жадный полуоткрытый рот женщины, трепетавшие крылья ноздрей. Лейла смотрела на него так, словно не он был охотником, а она. Давид протянул к ней руку, но она отступила вновь, исчезая в многочисленных тенях этой залы. И позволила поймать себя лишь в дальнем углу.

Он положил ей руки на плечи – и легкое платье поползло вниз. Завороженный ее наготой, каждой линией ее тела, ровной смуглой кожей, он больше не сомневался в том, кого видел тогда на сцене кабаре.

– Тебе нравится то, что ты видишь? – спросила она, укладывая руки ему на плечи.

– Да, – обнимая ее бедра, ответил он, – я уже боготворю это тело. Оно точно…

– Тело змеи, что ползет меж камней, при луне, отливая изумрудной кожей? – оживая, отвечая движением на каждый его поцелуй, засыпая его лицо волосами, спрашивала Лейла.

– Да, – шептал он, когда она отпускала его губы.

– Точно гладкая, сверкающая на солнце шкура черного леопарда, – льня к нему, прогибая спину и уже заражая его своим огнем, вкрадчиво говорила Лейла, – леопарда, что разрывает свою жертву – разрывает легко и красиво? Да?

Эта женщина смеялась над ним, кусая его губы, мочки ушей, пальцы. Она, совсем еще юная, играла с ним так, как взрослая кошка, искушенная в забавах всей тонкостью своей кошачьей природы, играет с пойманной мышью.

– Да, конечно, – ища губами ее губы, готовый к борьбе – яростной, отчаянной, хрипло повторял он.

– Лейла! Лейла! – кричал в коридоре за дверью женский голос – повелительный и капризный.

Она, утопив в меховой накидке, брошенной на пол, пол-лица, плечи, локти и грудь, прогнувшись волной, отдав его рукам свои бедра, была далеко отсюда. Но этот крик коснулся слуха Давида. Голоса уже были слышны у самой двери. Давид едва успел дотянуться, чтобы одной рукой зажать рот Лейлы.

Дверь на другом конце костюмерной открылась.

– Лейла! Ты здесь? – спросил тот же капризный женский голос.

Свет внезапно ослепил Давида, еще сильнее сжавшего ладонью рот женщины.

– Боже! – воскликнул голос. – Здесь что, прошли сарацины?!. Ох, я больше не буду давать приемы. Казимир, уведите меня отсюда. Это не мой дом.

Свет потух. Дверь закрылась. Шаги уже таяли в коридоре, когда Давид от боли сжал зубы – Лейла, превратившись в один сокращающийся мускул, прокусила ему руку. Отпустив ее рот, морщась, Давид с трудом разжал кулак. Сам не зная, зачем делает это, он провел ладонью от лопаток до ягодиц еще тесно прижимавшейся к нему женщины. В бледном предрассветном свете, падавшем из окна, он увидел на спине Лейлы темный след. Ее кожа стала липкой. Это была кровь – его кровь.

– Ты самый выносливый зверь, каких я только встречала, мой милый Давид, – запрокидывая голову, проговорила она.

Он опустился в тот же мех, и Лейла волной перетекла на его колени. Ее глаза уже были трезвы, и он вновь увидел на ее губах улыбку, с которой не мог смириться – холодную и бесстрастную.

– Ты слишком жестоко обошлась с моей рукой, – стараясь быть беззаботным, сказал он.

– Не страшно потерять десять капель крови.

– Вот как? – усмехнулся Давид.

– Да. Не страшно потерять ее всю. – Она взяла его руку в свою, поднесла к своим губам, вылизала темные пятна. Затем, поднимая глаза, сказала: – Страшно другое, Давид.

– Что же?

Но Лейла словно и не услышала его вопроса.

– Одевайся, – сказала она. – Наша с тобой ночь прошла.

Лейла хотела встать, но он удержал ее за руку.

– Ты мне не ответила.

– В другой раз, – она поцеловала его в губы, и он почувствовал на языке вкус собственной крови. – У нас будет еще время поговорить об этом. Где же мое платье?

Одевшись почти на ощупь, они вышли в коридор. Дом был пуст и тих.

– А где все гости? – удивленно спросил Давид. – Хоть парочка заплутавших пьяниц?

– Праздник закончен, – ответила Лейла. – Все, кто приходит сюда, знают: герцогиня не любит затянувшиеся приемы, тем более навязчивых приглашенных. Остаться может только один человек – счастливчик.

– Счастливчик?

– Это так, к слову. – Лейла остановилась, улыбнулась ему. – Согласись, милый: для нас, – она сделала ударение на этих словах, – время пролетело особенно быстро, не так ли?

– Одним мгновением, – согласился Давид.

Кое-где на стенах горели светильники. Едва слышно играл патефон. В конце одного из коридоров, который они пересекали, тенью проплыл высокий человек.

– Кто это? – шепотом спросил Давид.

– Ясон. Тот самый, что открывал тебе калитку. Он всегда лично обходит дом.

– Но кто же остался на тех воротах?

– Самые отменные в этом доме слуги, – не без гордости усмехнулась Лейла. – Никто не пройдет мимо них! Собаки Ясона! По ночам они бегают вокруг парка вдоль стального троса – у каждого свой участок. Неужели ты не видел этих чудовищ?

– Слышал, – ответил Давид, вспоминая шорох листвы за оградой, черную тень и звон цепи – металлический шум скольжения.

– Не буду врать – я до смерти боюсь этих тварей! – призналась Лейла. – Но кто-то должен охранять богатства герцогини?

Услышав за спиной дыхание собаки, Давид поспешно обернулся. Огромный, подстриженный подо льва королевский пудель, зарычав, припал на передние лапы и показал клыки.

– Фу, Герцог, фу! – тихо шикнула на него Лейла. – Иди сюда. Она поймала собаку, несмело завилявшую хвостом, за кучерявое ухо. Подтащила к себе. – Ах, глупый пес, – шепотом промурлыкала Лейла. – Познакомься. Это – Рудольф Валери. Надеюсь, вы подружитесь. Дай лапу. Ну дай же, дай. Не бойтесь, Рудольф, протяните ему руку.

Давид повиновался. Пес был красив и необыкновенно добродушен. Давид гладил собаку, трепал ее за уши, как давнего доброго приятеля.

– Герцогиня обожает его, – сказала Лейла и ласково шлепнула собаку по морде. – Все, Герцог, иди. Иди же. А я провожу нашего нового друга. Фу! Вот приставучий!

Чувствуя новые нотки в голосе девушки, пес насторожился и тотчас припустил по коридору, царапая ноготками паркет там, где ковер уходил из-под его лап.

Они прошли до лестницы, когда Лейла поспешно остановила Давида рукой и приложила палец к губам. По ее требованию они прижались к стене. Со стороны слабо освещенной лестницы показалась женская голова, а затем горб. Кто-то смотрел в темноту коридора.

– Руфь?! – гневно сверкнула глазами Лейла, выходя на свет.

– Госпожа Лейла?! – пятясь, испуганно пролепетала горбунья.

– Она самая, – наступая на нее, вкрадчиво, но с угрозой ответила Лейла. – Шпионишь за нами?

– Как вы могли подумать, госпожа Лейла? – ответила та, прикладывая все усилия, чтобы разглядеть ее спутника. Но Давид первым успел рассмотреть ее некрасивое лицо – подобострастное и злое.

– Расскажешь о нас герцогине, пожалеешь, поняла?

– Да, госпожа Лейла, – поклонилась та, глаз не сводя с Давида.

– А теперь пошла прочь. Нет, постой…

– Да, госпожа Лейла?

– Герцогиня в своей опочивальне?

Руфь мелко засмеялась:

– Где же быть еще ее высочеству в этот час?

– Все, теперь пошла. И помни: проболтаешься, никогда больше не получишь от меня сладкого. Иди же.

– Иду, уже иду, госпожа Лейла.

Семеня по коридору, горбунья оглянулась, но оглянулась на спутника Лейлы. Ее улыбка и блеск маленьких глаз заставили Давида поежиться.

– А что значит «сладкого»? – спросил он.

– Так, глупости, – отмахнулась Лейла. – Вот ведь, так и ходит по пятам за каждой хорошенькой женщиной в замке, что приводит сюда любовника. Голодная уродка! – Лейла прищурила глаза, опушенные бархатными ресницами. – Но как она смотрела на вас, господин Валери! Заметили?

– И не подумал, – смутился тот.

– Кстати, у нас впереди, я так думаю, еще один визит…

– Кому же мы понадобились под утро?

– Не мы – кто-то нужен нам!

– Да кто же? – увлекаемый по коридорам новой подругой, удивился Давид. И тотчас убедительно прихватил Лейлу за локоть. – Мне нужна только ты!

Скоро они вошли в небольшую залу, и Лейла приложила палец к губам:

– Тсс!

Предрассветный холодный свет окутывал серые глыбы диванов и кресел, буфеты и комоды. На столике одиноко стояла початая бутылка шампанского, один из пары бокалов был перевернут. Давиду показалось, что за следующими дверьми ему слышатся стоны…

Лейла подошла к небольшой живописной пасторали в золоченой раме, словно сейчас, в сумерках, пыталась внимательно рассмотреть полотно, но только бесшумно отодвинула картину. В стене оказался широкий глазок. Прильнув к нему, Лейла улыбнулась. Оторвавшись от глазка, поманила Давида пальцем.

– Это его лучший танец, – тихо проговорила она. – Погляди-ка. Скорее же!

Чувствуя, что совершает что-то особенно низкое, Давид все же подошел к Лейле и приблизил глаз к отверстию в стене. То, что он увидел, заставило его в первый момент в замешательстве отпрянуть. И тут же он поймал на себе насмешливый взгляд Лейлы. Ее ноздри подрагивали. Давид подавил неловкость, даже брезгливость, и снова приник к глазку. На широкой кровати, в кольце молочно-белых женских ног и таких же белокожих жадных рук, отчаянно, уже в беспорядочных конвульсиях бился мужчина. Длинные и темные ногти женщины в эти мгновения были беспощадными когтями борющегося не на жизнь, а на смерть животного. Приглушенные стоны теперь явились отражением реальных событий. Но эти двое – мужчина и женщина – даже отдаленно не напоминали перышко-балеруна и его величественную поклонницу. Того, кто еще недавно, изящный и легкий, полный высокой музыки, парил над сценой в герцогском парке; и ее, жадно следившую за ним, когда он, увлеченным вихрем стремительной музыки, воспарял все выше – к осенним звездам. Казалось, за этой стеной, в спальне, на широкой роскошной постели эти двое в страшной агонии испускают дух…