Текст книги "Ждать"

Ждать
Дмитрий Босяченко

Я буду ждать еще и еще, пока во мне еще есть силы ждать долго-предолго.

(ЮкиоМисима)

© Дмитрий Босяченко, 2020

ISBN 978-5-4474-0401-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1.Обо всём по порядку

Если говорить начистоту, то больше всего на свете я не люблю ждать.

И больше всего на свете я люблю путешествовать.

Правда путешествовать у меня получается только тогда, когда я нахожусь в ожидании. Можете представить, как меня это бесит!?

Потому что, когда мама дома, мне уже ничего не нужно.

Но обо всём надо по порядку, так говорит мама. Она постоянно твердит, что у меня мысль рассеянная. Это значит, что я прыгаю с одной мысли на другую, сам не замечаю, как.

Я и книжки также читаю. Не успеваю дочитать одну – начинаю другую. Часто потому, что не терпится начать новую историю, но ещё чаще из-за того, что концовка мне уже известна. Предсказывать конец, в принципе, не кажется мне сложным. Я записываю свой вариант на листок, а потом спрашиваю у мамы «чем закончилась» интересующая меня книга. И она отвечает. По моим подсчётам до сегодняшнего дня ответы совпадали на 94,5%! Моя мама свидетель. Она любит читать. И, к тому же, она филолог по образованию. Мне кажется, она прочитала все книжки мира! Или, как минимум, все те, что есть у нас в шкафу. А их там полным-полно. Не подумайте, я не хвастун. Просто опытный читатель.

Короче, из-за того, что случаются истории с предсказуемым финалом, книги я делю на интересные, которые дочитываю до конца, и обыкновенные.

Сегодня я проснулся раньше привычного, но мамы уже не было дома. «Странновато», – подумалось мне. Её выходной в магазе – мой праздник. Ведь обычно, даже в рабочие дни, она помогает мне одеться, умыться, сделать туалет и приносит завтрак. Но бывало и так, что ей нужно было уходить пораньше: на подработку, на дачу летом или зачем-нибудь на дальний рынок, где деревенские продавали по дешёвке продукты, начиная с пяти утра. На этот случай мама оставляла рядом с кроватью тазик с водой для умывания, на столе у кровати – термос, вкусности к чаю и записку, на вроде:

«С добрым утром, соня!»

Всё было на месте, кроме записки. «Странно», – опять подумалось мне.

Я проверил, случились ли утренние процедуры. Раньше я ещё мог это контролировать. Потом мог только на половину, частично, так сказать. Но в последнее время с этим большие проблемы. Ну, да ладно, не так уж это страшно. Вернее, ко всему привыкаешь.

Перекусил в одиночку.

Поел. Включил телевизор. Новости. Новости спорта. Передачи о том, что надо есть, как готовить и чем лечиться. Ничего не оставалось, кроме того, как запустить ноут и закачать какой-нибудь фильмец. На фильмы я повёрнутый. У меня имеется специальный, регулярно пополняемый список фильмов, которые надо успеть посмотреть. Поставил на скачку– «Хладнокровное убийство» 67 года. Успел немного почитать. Несколько книжек и журналов всегда ожидают меня на нижнем ярусе столика, что подле кровати. До них легко дотянуться.

Дж. Барт – «Конец пути». Мне подарила её мама, как всегда обернув в чистое, белое, нетронутое полотно. Она приносит мне по одной-две книжки в неделю, специально обернув каждую обычной бумагой. Обертка нужна сразу для нескольких целей. Ну, во-первых, так сохраняется интрига, рождается сюрприз, ведь ещё какое-то время, уже держа тайник в своих руках, я не знаю, что там. Во-вторых, это просто практично – мягкая обложка самой книги не задирается по краям, как сухие листья, не замусоливается, не рвется. И в-третьих, у нас имеется общая игра, вернее увлечение. Прочитав произведение, мы с мамой пишем на чистом листе уже знакомой нам книги собственный вариант её названия, а также делаем иллюстрацию к оформлению, в зависимости от полученных впечатлений, оставляя неизменным только авторство. Такое вот баловство.

Прошло сколько-то минут. Долгих. Нудных. И я знаю отчего. Я чувствовал, как подступает ненавистное ожидание.

Ждать.

Ничего не могу с собой поделать. Когда её нет дольше обычного. Да когда её просто нет.

Такая вот зависимость.

Проверил все социальные сети, почту, форум. При том по несколько раз. Навернул по ним пять виртуальных кругов. Вдруг пока я читал новости «ВКонтакте», кто-то написал мне на мыло. Признаюсь честно, без Интернета я бы совсем двинулся.

Так я скоротал час. Эх, нужно было поспать подольше. До обеда. Провести это время во сне было бы куда интереснее. Знаете ли, сны иногда бывают такими увлекательными. Даже у меня.

Начал смотреть фильм. Не смотреть, а просто пропускать, не моргая, картинки и звуки через себя. Позволять им пройти насквозь, дальше. К соседям. Или на улицу. Потому что, на самом деле, я начал ждать.

Единственным действенным оружием против ожидания является путешествие. Любое путешествие. Даже выдуманное, как бы не настоящее даже.

Нажав на паузу, я убрал ноут. Приподнял подушку. Приподнялся сам. Как смог, конечно. Уставился в стену, и отправился в путь.

Я практикую ментальные путешествия вот уже пять лет. Я открыл их для себя через два года после того, как всё изменилось.

Но обо всём надо по порядку, ведь так?

2. И снова по порядку… не получается

«Митеньке.

Моему любимому Сыночку.

Я начну по порядку. С самого начала. Такбудет правильнее. И понятнее. Может, тогда ты сможешь понять меня. И, возможно, простить.

Сегодня утром я ушла из дома навсегда. Ушла от тебя. Сбежала. Навсегда. Я больше так не могу. Не могу. У меня разрывается сердце видеть тебя таким. У меня разрывается сердце. Оно тяжелое, как самое страшное воспоминание. Оно будто в гипсе. Я просыпаюсь и чувствую его в груди. Как будто там что-то чужое. Оно тянет меня к земле. Если оно застопорится на ходу – я наверняка упаду головой вниз, как страус)), и никто уже не сможет меня поднять.

Мне хочется вырвать его, избавиться, выбросить на дорогу. Пусть топчут.

Слишком много чувств.

Вспоминала сегодня, как, примерно месяц назад, я пришла к тебе в комнату поутру, а ты лежал с лицом мокрым от слез, ноне плакал. Не издавал звуков, и казалось, даже не моргал. Ты рассказал мне тогда, что тебе приснился сон. Ты говорил: «Понимаешь, это был очень явственный сон, почти настоящий, как жизнь. Представь, что я сижу у окна и наблюдаю за небольшой птичкой, которая будто ласточка перед дождем низко летает кругами по двору. Порой, она пролетала совсем рядом с домом, с нашим окном, будто играла со мной. Она виртуозно пикировала вниз почти до самой земли, и вдруг вновь поднималась. А потом она взлетела высоко-высоко! И ещё дальше и выше. И я, было, начал во сне радоваться за нее, ликовать, как будто помог ей вырваться из плена, но когда она превратилась в далекую почти невидимую точку, мне стало страшно. Невыносимо тревожно, как перед бурей, как перед тем самым прыжком в воду… Я понял, что, если она улетит, то уже никогда не вернется. Но я не закричал, не попытался ее зазвать обратно. Я понял, что так будет лучше, хотя бы для неё так будет лучше и мне нужно сдержаться. Во сне я просто начал плакать, чтобы не осталось дыхания и сил на крик, чтобы он не вырвался сам собой, а может от радости или от горя, но скорее всего от всего сразу!

И вот я сижу один и плачу, смотрю на мою птицу, которая улетает от меня все дальше. Мне больно, но в то же время я счастлив за неё. Я ощущаю улыбку на своем лице, уже не понимая – во сне ли это происходит или наяву. Она улетает. И я просыпаюсь.

А потом пришла ты. Прямо через минуту! Но я ведь совсем не кричал? Не кричал, ведь так?».

– Нет, не кричал, – сказала я, – Ничего, это всего лишь сон, – я не нашла тогда лучших слов.

– Но она ведь вернется, правда? Птицы ведь всегда возвращаются!

Я провела рукой по твоим волосам. Вытерла слезы со щек. И ничего не ответила.

Сегодня ночью мне не суждено было заснуть. Опять слушала твой живот – дышит ли он. Снова терпела, чтобы не подсесть на край твоей кровати и гладить стожок твоих чернющих волос. Знаю, что ты этого не любишь. Любишь, конечно, но стесняешься. Ведь ты уже взрослый.

По порядку не выходит, как всегда. Неправильно получается. Не так, как хотелось бы. И в жизни так…

Помню, как твой Отец целовал мой живот. Разговаривал с тобой, не родившимся ещё. Подсовывал в карманы небольшиезаписочки. Писал в роддом, когда ты только-только появился на свет. Он говорилв них, что «счастлив», что теперь «жизнь изменится», потому что мы сотвориличудо! Так оно и было. Он говорил, что ты его «маленький кусочек» и что мы «одноцелое».

Он смеялся над тем, как ты поднимаешьсяс пола на ножки, задрав сначала свою попу кверху, потому что она перевешивалатебя то и дело назад, опираясь ручонками о пол, вниз головой. Он прозвал тебя«страусёнком». Дети могут так подолгу стоять. И им ничего не делается. Забавно. Он называл тебя страусенком.

Он любил нюхать твои жиденькие волосы, слушал твои посапывания, как песни, и почти плакал, когда ты накрепко зажималсвоей маленькой ручонкой его указательный палец, не желая отпускать его отсебя. Помню, если ты вот так сжимал его палец, а потом засыпал, он боялсяотпустить тебя, освободиться и вы сидели, слившись в единый комок, пока ты непроснёшься, куда бы он не спешил… Наш Отец.

Потом он ушёл от нас. Ты помнишь, конечно. Тебе было уже восемь.

Он не умел хватать, красть, вырыватькусок, как все вокруг, не умел врать, юлить, приспосабливаться. Не умелговорить «нет». Потому ему никогда не удавалось быть успешным, наверное. Такэто называется. Заиметь много денег, чтобы было много денег. Я говорила ему, что «и так хватает». Но он всегда хотел большего для тебя, для меня, для нас. Хотел, чтобы мы не нуждались. И жили так, как мечталось когда-то.

Всё наше время, вся наша жизнь уходилана то, чтобы мы могли расплатиться за неё. Так, будто при рождении мы заложилисобственные жизни в ломбард под огромные проценты, и теперь должны выплачиватьих каждодневно, чтобы вернуть обратно свою судьбу. У одних это получаетсясделать очень быстро, другим удаётся расплатиться за свою жизнь к её середине, нобольшинство трудятся до самой смерти, так и не успев пожить. Мы не знали, как жить «по правилам» ипродолжали говорить правду, замечать хамство и бороться с ним, кричать, когдабыло больно, плакать, когда становилось невыносимо грустно, и застывать посредиулиц при виде чего-то прекрасного…»

3.Два раза

Как всегда, на каникулах я поехал вдеревню. Был мой год. Значит, мне было двенадцать. Это логично. Год петуха. Если честно, мне не очень-то нравится мой знак по китайскому гороскопу. Вот, если бы тигр или дракон? Сейчас тоже мой год.

Я прокручивал эту сцену уже много раз. Слышал из маминых уст ещё больше, когда она рассказывала её всем родственникам, друзьям и всяким другим «сочувствующим».

Я прокручивал её уже слишком много раз, потому расскажу максимально коротко. Мы побежали с ребятами на реку. Один чуваксказал, что нашёл новое клевое место, откуда можно круто понырять. Меня не былов деревне целый год. Ребята шутили надо мной, что я загордился, стал обычным«городским ссыкуном». Меня никто не просил и не подталкивал. Я просто решилдоказать свою смелость. И прыгнул первый. Задрав задницу, вниз головой, какстраус. Теперь я тоже, как страус – птица, не способная летать. Зачем тогдабыть птицей? Если бы не фантазия, если бы не мои путешествия. Нет, всё-таки мнеповезло больше, чем этой несчастной птице.

Я прыгнул первым. На неглубоком днележал металлический обломок от старого кузова. Я превратился в круги на воде.

Вынырнул обратно только через пять дней. Несколько суток я был в коме. Мне сделали операцию. Мне поставили первыйдиагноз: «Перелом шейного отдела позвоночника с повреждением спинного мозга».

После долгих странствий по врачам, психотерапевт прибавил второй: «Регрессия, психологический инфантилизм».

Потом ещё многое разъяснял маме вкабинете, а я подслушивал:

«…может оно и к лучшему… все невзгоды илишения, а я буду с вами откровенен, их ждёт вас немало, он будет переносить сприсущей детям непосредственностью и стойкостью… знаете ли, дети ведь намногосильнее нас… взрослых…»

Инфантильный инвалид. Звучит по-дурацки.

Вот и вся история.

Сначала казалось так, если бы я наделдругую голову. И вижу чужую жизнь. Плакать не хотелось. Хотелось вырваться изсебя, как из грязной одежды. Встать. Убежать на реку. Стоять там, смотреть вмуть воды и решить не прыгать, а пойти в дом. Поесть бабушкиных блинов, драников, попить чаю или холодного квасу. Потискать котов.

Встать я не мог. Моё тело застыло. Оледенело. Стало камнем. Не моим. Совсем неправильные сравнения. Правильных ине подберёшь. Всё целиком. Представляете? Вряд ли. Никаких ощущений. Пропаларечь. Движений тоже нет. Ног, рук, живота, шеи. Нет. Только глаза.

Они взяли на себя всё. Они мёрзли, когдабыло открыто окно, они уставали общаться со светом, потому что не закрывалисьцелый день. Кажется, я даже моргать стал реже, чтобы больше успеть увидеть, впитать. Но не когда меня приходили навещать, ведь я научился говорить глазами:

«Митенька, здравствуй!» – и я улыбаюсь ими, подмигиваю: «Привет, ба».

«Митька, ты тут шикарно устроился! Вшколу не нужно лазить» – а я… -«Смотрите-ка, он смеётся! Честное слово ребзя, у него такие же глаза, когда онсмеётся»! – смеюсь.

«Тебе больно? Не терпи?» – я моргаю одинраз, и девочка медсестра выжимает шприц чуть медленнее.

«Я вижу, тебе грустно. Я чувствую, кактебе одиноко в твоём коконе. Я могу не уходить. Хочешь, я останусь ещё на однуночь? Здесь. Рядом с тобой?» – говорит мама, и я моргаю два раза, я говорю ей —«Нет, не надо!…ты и так уже устала, ты моя самая любимая. Мама, я очень тебялюблю! Я боюсь. Мама, я хочу умереть. Я не хочу тебя больше мучить! Я боюсь. Мамочка, я хочу, чтобы ты никогда не уходила, никогда! иначе я умру! Я оченьлюблю тебя мама, очень… я не хочу умирать… не хочу» – я моргаю два раза, но онавсё равно остаётся. Она знает наш язык.

И всё равно остаётся.

4.Всё довольно просто

«Он продолжал подсовывать мнесамодельные ювелирные конвертики с записками в карманы халатов, одежд праздныхи будничных, под подушки, в холодильник, сумки и пакеты, ящики, книги, тапочки. Хитро упрятывал их в забытые места нашей квартирки, и, бывало, я находила ихлишь спустя несколько месяцев… А он смеялся тогда в голос, рассказывая о том, какая я рассеянная, потому что иной раз «смотрела прямо на них и не замечала».

Мои карманы стали сокровищницами, гдевсегда можно было найти клад. Настоящий клад. Понимаешь? Его простенькиепризнания, шутки, всего несколько слов:

«Мне очень нравится, как мы вот так спимвтроём в обнимку – на одной крохотной кроватке: ты, я и наш маленький кусочек».

«Всё довольно просто: я – твой, ты —моя, он – наш, а мы – его. Каждый друг для друга. А как иначе».

«Твой смех. Ты смеёшься.

Громко, беззастенчиво. Приходишь ирассказываешь что-нибудь, захлёбываясь словами, как ребёнок, улыбаешься, как-топо-своему – больше глазами, а я совсем не слушаю «их», но смотрю на твои губы. Как они приоткрываются, играют, как они радуются сами по себе и радуют всехвокруг. Ты замечаешь это и делаешь вид, что обижаешься, но на самом деле ещёбольше смеешься.

Ты смеёшься. Твой смех.

Твои глаза, твои губы, охваченныесамостоятельной улыбкой… я вижу это каждый день. И потому и живу».

«Мне нравится, что твои глаза умеютговорить на тайном языке. Только с нами».

«Посмотри! Вот прямо сейчас, покачитаешь, подойди к нему. Посмотри на него. На наше крошечное чудо. Видишь. Оннеобыкновенно прекрасен. Это – ты».

«Я твой. И нет меня без тебя».

«Привет! Я почти что уверен, что покаты, в который раз с мокрыми глазами, умиляешься моему сюрпризику (хотя, давнопора бы было уже к ним привыкнуть и не обращать на них и малейшего внимания) —на кухне, уличив момент, как всегда втихую, убегает под стол какая-нибудь едаиз кастрюлей!

P.S. растягивал предложение, как мог, чтобы побег удался)»

«Я твой».

Я ждала их. Я привыкла. Делала вид, чтомне всё равно. И начинала волноваться, если не могла обнаружить их дольшеобычного. Я знала, что когда они закончатся – угаснет нечто важное. Но каждыйраз он давал мне подсказки, и они обязательно находились вновь. И я быласчастлива. Так он помогал мне, так давал сил, которых не хватало так же, как нехватало терпения, денег, банальных удобств, времени, чтобы проводить его стобой, простого благополучия…

Наверное, мужчине намного труднееоставаться собой в обществе, где существует слишком много нелепых правил, которые нужно выполнять только для того, чтобы оставаться «мужчиной». Твой отецдолго плевал на эти условности. Все его друзья «выбились в люди», заимелиавтомобили, много кредитов, больших плоских телевизоров, на которых держалисьстены их домов. Они ездили в Турцию или Египет каждое лето и смеялись над егозарплатой, его увлечениями, его умом, его прямотой, из-за которой он вылетал сработы ни раз, потому что всё это никому не было нужно и плохо продавалось. Онисмотрели на него, как на юродивого порой, и с жалостью умилялись его чрезмернойдоброте, отсутствию у него множества тех вещей, которыми обладали они. Техвещей, что, по их мнению, и должны составлять жизнь «нормального человека».

И всё же материальный мир, реальность, ему принадлежащая, сильнее веры, сильнее правды, сильнее людей. Через нескольколет он сломался. Не вынес давления. Как и любое твёрдое, стойкое тело, дажесамый прочный металл. Та маленькая реальность, что он создал для нас своимируками не выдержала натиска реальности человеческой.

Я нашла его последнюю записку спустянесколько недель после того, как он закрыл дверь в последний раз:

«Вы заслуживаете лучшего. Это жизнь недля меня. Я не умею её жить. Если бы я не ушёл, то покончил бы с ней. Покончилс собой. Но кому от этого стало бы легче?

Никогда не прощайте меня!

Люблю.

Простите».

5.Путешествие первое

Прошло время, и стало лучше. Лекарства, массаж, операции, физкультура, мама. Прошел шок, стресс. Я заговорил. Менястало больше. Через несколько месяцев у меня появилось лицо, шея. Потом руки. Ещё чуть позже грудь.

Спустя пару лет я восстановился почтинаполовину. Если быть точным, то всего на процентов 30, конечно. Всё, что нижегруди, по-прежнему отсутствовало напрочь.

Знаете ли, это очень приятно – шмыгатьносом, чесать себя самого, трогать лицо. Раньше я и не знал, как этопо-настоящему офигительно! – хрустеть шеей, шевелить ею, болтать головой, какзахочешь; танцевать плечами, поднимать их по максимуму, а потом бросать вниз, выпячивать лопатки, как крылья, и выгибать грудную клетку вперёд так, чтобы наспине образовалась ложбинка. Ну и потом, конечно, писать, читать, держа теплуюшершавую обложку книжки своими руками.

Трогать. Трогать. Трогать!

Трогать всё подряд, ощущать кончикамипальцев вещи – вообще замечательно! Моё вернулось ко мне – и я был счастлив.

Вот только после пришлось ещё труднее, чем раньше. Мой выздоровительный скачок вселил в меня надежду, да я был почтиуверен, что скоро восстановлюсь на все100%! Но этого не произошло. Поясница, таз и, главное, ноги – отказывались работать. Их нет у меня до сих пор. То былодаже не разочарование. У меня случился какой-то коллапс в душе. До этого яверил. Невзирая ни на что, я верил, что меня все-таки ждёт иная судьба, верил всебя, свои силы, в свои ноги. А они все предали меня одновременно. Что-тоостановилось. Словно кончился завод механизма. Спина перестала распрямляться, что значит оживать. «Я разогнусь!» – говорил я себе. Я ошибался.

Мамы нет уже больше часа. Я позвонил насотовый, и он забрендел в её комнате. Спасительный голос на фоне шума дорогиотменяется. Остаётся сплошное ожидание, и меня начинает колбасить.

Я перестаю смотреть на стену. Устаюдумать и говорить с собой. Так надо. Опустошить башку. Подготовительный этапзакончен. Я понятия не имею, куда собираюсь, потому что просто иду с ней. Язакрываю глаза. И отправляюсь в путь:

– Митя, просыпайся!

– Угу.

– Митя. Ми-и-тя! Митя вставай! – она продолжает, как заведённая, и я, конечно, поднимаюсь раздражённый и злой. Неужели она не понимает, как это тяжелоотклеиваться от сна. Больше всего страдают глаза. Их просто не разлепить. Здесьнужна выдержка, как в фотоаппарате, а она требует, чтобы я вскочил как неживой.

Я встаю с кровати и украдкой бегу втуалет, потому что у меня трусы топорщатся, как всегда. С утра. Мама заставляетумывать лицо холодной водой, говорит, что это полезно. Может быть и полезно, нодо чего же неприятно.

Мы садимся завтракать. Мама досталавчерашних драников и наготовила свежих творожников. Сделала чай. Мне остаетсялишь плюхнуться на стул. Поставила мёд и сметану на выбор. Но я ем всё подряд.

– Сегодня, выйдем пораньше. Мне нужноуспеть во много мест.

– Ладно, – говорю я сварливо и ликую. Много мест – это прекрасно!

На улице март вроде, но ещё морозно. Такчасто бывает. Я, понятное дело, не хочу надевать подштанники. Заходит мама. Янадеваю подштанники. Натягиваю вторые штаны сверху. Напяливаюсь, как капуста: майка, рубашка, свитер, и не поймёшь, что куда заправлено.

Мы закрываем дверь. Я слетаю по порожкампервый, чтобы покорчиться у домофонной двери, выпуская её так, будто я швейцар,

Мы идём рядом. Я не держу её за руку. Уже давно. На нас не смотрят, и я иду, как хочу.

Пешком. Обязательно пешком. Никакихтроллейбусов и бубнящих бабуль.

Чтобы выйти с подворотни на улицу, приходится обходить дом с дальнего угла, потому как ближний ход перекрытогромной мерзкой грязевой лужей! Мини озером, извечно возникающим по весне.

Сперва мы заходим в аптеку. Там пахнетбинтами. Не могу надышаться. Медицинские запахи. Я к ним слишком привык ипотому полюбил. Не больничные столовые – это важно!, но исключительно лекарственныеи процедурные. В больничных столовых пахнет кислой капустой, йодом, старостью. Удивительно. Во всех больницах и всех городах – один и тот же, в схожести домиллиметра, запах.

Мама закупает цитрамону, таблеток отдавления, йода, гематогена. Последнее – мне, конечно.

– Вот это надо всегда иметь про запас, —говорит она на выходе.

– Ага! – я бестолково соглашаюсь, занятый вовсю борьбой с гиперсладкой и вязкой плиткой гематогена.

Потом мы идём в банк платить заквартиру. Брюки сзади, как всегда, уже вымазаны от брызг до самой задницы! Мамаругается: «Как же так можно ходить?» «Не знаю», – я и сам бешусь, ведь штанытолько из стирки.

В очереди я узнаю много нового:

«Белазы обладают грузоподъёмностью до170 тонн! В Иркутске на разработках полезных ископаемых водители белазовзарабатывают, аж, по семьдесят тыщ! Их плотно кормят, снабжают витамином C, чтобы не было цинги и через двагода работы отправляют в отпуск на 6 месяцев».

Несомненно, теперь я хочу быть водителемБелаза.

Ещё…

«Если бы Столыпину дали осуществитьреформы до конца, то всё было бы хорошо»

Но —

«…если бы не Сталин, то войну бы мы невыиграли ни за что!»

А также:

«Пугачёва не спит с Галкиным… Но вот нашгубернатор со своей молоденькой секретаршей вполне возможно… фильм проВысоцкого говно и вообще сразу понятно, что это опять Безруков… весной будеткризис… летом жара… осенью… осенью…»

может быть, и ничего не будет? Тольковот, как тогда прожить без новостей.

Я бывалый, стоический участник очередей: больниц, поликлиник, социальных служб, администраций, рынков и магазинов. Раньше, когда мама чаще брала меня с собой, я мог подслушать десятки чужихжизней, побывать в них самую малость. В этих забавных разговорах могли обитатьздесь, по соседству с великими – простые люди. Совсем рядом. Так плотно, чтоиногда зарождается что-то новое. Как Вселенная во время большого взрыва! Анекдоты, страшные подлинные истории, пророчества, слухи и сплетни, легенды и мифы, целые миры – все в однойкуче: и простой народ, и президенты, и благодетели, и террористы. Как нистранно, я любил очереди…

Вот и сейчас, отстояв полуторачасовую, мыв награду получаем груду бумажек, которые мама сжимает скрепкой. Кладёт их вфайл, и мы движемся дальше. К центру через мост, по которому раньше ходилитрамваи. По центру, выложенному булыжником.

Мы заходим к маме на работу. Сегодня нееё смена, но «Валька обещала отдать долг». Я жду в подсобке магазина. У Валькив этом месяце много штрафов, и потому она отдаёт лишь часть суммы, и значитсегодня никакого «Альпин Гольда» вечером с чаем. Да ну и хрен с ним! Мама неругается. Не расстраивается, не сердится на подругу. Это нормально.

Мы идём в магазин за едой, за туалетнойбумагой «зайка», которая что наждак, за чаем, кофе, молоком, зубной пастой и«Альпин Гольдом», конечно. У неё всегда находится небольшая заначка. Мы будемпить горяченный чай со сладким, как любим. Вместе. Вдвоём.

– Спасибо! – я.

Она улыбается как-то по-своему, большеглазами, а губы очень, очень забавно посмеиваются отдельно… будто сами по себе.

Мне кажется, что глаза говорят с самымиблизкими, а с помощью языка, рта, губ рождаются нужные слова для окружающих. Так остаётся нетронутой сокровенная тайна влюблённых сросшихся душ, исохраняется обычный порядок среди чужих друг другу людей.

Потом мы гуляем. Просто так. По парку. Иногда заговариваем о книжках или фильмах. Молчим. Она останавливается исмотрит на небо. Говорит:

– Знаешь, а ведь свет такой разный. Постоянно. Каждый день, даже если стоит безоблачная погода, он отличается отсамого себя прежнего. Порой достаточно посмотреть на него под определённымуглом, заметить его переменчивость, и он уносит тебя в какие-то далёкиевоспоминания или чувства – туда, где свет когда-то был таким же. Такое вотпутешествие во времени. С помощью света. У тебя бывает такое?

Я не знаю, как ответить. Но ощущаю, чтоощущаю, о чём она говорит. Я знаю, что это, когда за окном зима, а свет льётсяне прозрачно-матовый и сверхяркий в отблесках, а лёгкий и цветной, как летом, ивот ты уже в деревне на каникулах.

– Бывает.

Мы возвращаемся домой. Нас не былонесколько часов. Мои ноги приятно ноют от долгой и полезной ходьбы, и я, усталый, закрываю глаза и плюхаюсь всем весом на кровать, где я лежу сейчас… где открываю глаза. Моё путешествие окончено.

И я по-прежнему один.

6.Жалость – это камень

«Я простила его. Злилась и кляла, нопростила. Очень скоро. Наверное, потому что давно предчувствовала и, затаившись, ждала. Не послушалась, в общем.

И потом снова ждала. Надеялась, что онвернётся.

Я и сейчас его жду. До сих пор сердцелегчает на секунду, теряет вес, как в вакууме, когда вижу в толпе знакомуюфигуру. Незнакомца, похожего на твоего папу. Только похожего. Совсем непохожего, по честности. Глаза выдумывают схожесть, а я подчиняюсь имсознательно. Потому что сердце тогда отпускает, и я выдыхаю.

Самое больное в жизни это разрыв. Когдасросшиеся души разрывают надвое беды и обстоятельства – обстоятельства и есть наши главные беды, то обеполовинки начинают медленно угасать до полной погибели. Но не бывает такой силы, способной устранить незримый клубок нитей окончательно, тех сосудов и вен, чтопитали прежде единый организм. Они натягиваются, но не рвутся. Так и мы с твоимотцом остались связанными. Навсегда. Я «слышу» его сердцем. Даже если человекауже нет в живых – связь остаётся, покуда не уйдёт второй. Таков закон.

Потом обстоятельства и страданияпринялись мучительно разрывать нас с тобой. Беды сплачивают какое-то время, нопосле…

На первое место вышла твоя… болезнь. Иты, и я отдавали все силы, внимание, разговоры ей. И скоро вместо любви к тебеу меня остались только долг и жалость. Мне стало противно быть собой! Япыталась заставить относиться к тебе, как прежде, до болезни, но смотрела нато, как ты лежишь в кровати и радуешься лишь тому, что можешь немногопошевелить головой, руками, пока твои друзья во дворе гоняют мяч, слушала, какты врёшь бабушкам по телефону, рассказывая о том, что почти здоров, что можешьсидеть, подниматься самостоятельно, и рыдала. Я не понимала, откуда берётся утебя столько мужества, и почему его нет у меня. Я жалела тебя, а жалость недолжна быть первее любви. Настоящей материнской любви. А любить из жалости… разве ты родился для этого?

Проклинала здоровых детей. Не понимала, чем эти «заурядные, тупые выродки» заслужили лучшей судьбы? Так я их называла. Так злилась. И желала порой, чтобы с ними случилось то же самое… это ужасно.

Я завидовала «нормальным» семьям. Завидовала себе прошлой. Когда могла гулять, играть с тобой и посвящать времясебе. У меня были увлечения. Я была красивой. Нравилась мужчинам. После твоегоотца у меня были отношения. Может, я пыталась таким образом отомстить ему иличто-либо доказать? Неважно.

А потом ты сросся с кроватьюокончательно. Тебе исполнилось восемнадцать. Мне всего – 42, но я казалась себестарухой. Я ненавидела себя по всем статьям. Моя жизнь, моя бесчувственность, мой эгоизм, злоба, зависть, ненависть, моя преждевременная старость, моя жизнь, мой сын. Да, я ненавидела себя и за тебя. За то, что родила тебя. Именно тебя. Связав наши несчастные судьбы. Подарив тебе такую несчастную жизнь. И не знала, как избавиться от этих мыслей. Я выедала себя изнутри и всё чаще притворялась. Улыбалась, ходила быстро и будто бы легко, отвечала чаще «хорошо», нежели«нормально» и совсем никогда – «плохо». Но в душе было всё наоборот. Сердцестало слишком полным, как камень. Жалость – это камень. Жалость без любви. Чувствовать (что угодно) – легко. Думать об этом – тяжело.

Я устала, выдохлась, почувствовалавдруг, что предаю тебя смертельно, непростительно. Захотелось бежать. И забытьобо всём на свете. В том числе и главное о тебе».

7.Путешествие второе

Я хочу видеть свет и трогать мороз, иесть снег. Хотел. Изредка у нас получается погулять. Очень редко. Мне жалко еёи потому на вопрос, который звучит, всё реже: «Хочешь, погуляем?» – я отвечаю, из всех сил притворяясь искренним: «Конечно, нет! Чего я там не видел», – всёчаще слыша тишину, согласное молчание, вместо прежних приятных уговоров.

Подошло время обедать. Нет мамы – нетобеда. Логично. Я не голоден. Не страшно. Прислушиваюсь то и дело к дверномузамку. Его щелчок – моё спасение. Дверь молчит, молчат стены. Интернет достал. Нашел, что дети.. то есть взрослые, которые стали инвалидами ещё в детстве с похожимитравмами и диагнозом редко доживают до тридцати.

Мне 24.

Включаю ТВ, чтобы не думать. В случаечрезмерного напряжения мозга – жмите на кнопку. Превосходно помогает.

Там:

1. Обручальное кольцо. Сериал.

2. Ефросинья. Продолжение. Сериал.

3. Вести

Чуть задерживаюсь на канале, чтобы побегущей строке узнать стоимость доллара. Зачем? Да, просто так. Знать, чточто-то меняется.

4. Обзор. Чрезвычайное происшествие.

5. Виола Тараканова в мире преступныхстрастей. Сериал.

6. Любовь-морковь. Комедия.

7. «Мой друг зонтик», «Чуня» и т.д.Мультфильмы.