Текст книги "Принц из-за моря"

Дмитрий Чайка
Принц из-за моря

глава 1

Конец августа 613 года. Турнакум (совр. Турне) Нейстрия.

Турнакум был древним римским фортом на крайнем севере Галлии, захваченным еще дедом Хлодвига, легендарным Меровеем, в честь которого и называли свой род длинноволосые короли. Он стал первым городом, который отвоевали франки, а потому тут не осталось почти ничего от старого римского наследия. Германцы побогаче построили привычные длинные дома с кровлями, крытыми тесом и соломой. А беднота слепила лачуги, которые прижались друг к другу, словно пчелиные соты. Город был деревянным, точно таким же, как селения фризов, саксов и данов, только намного больше. Тут не осталось терм и базилик, и даже местную церковь построили из дерева, а потому она нещадно продувалась всеми ветрами.

Одетый, как римлянин, доместик из Бургундии коротко поклонился королю Хлотарю. На нем было длинное цветное платье почти до пят и плащ-палудаментум, что как бы подчеркивало торжественность ситуации. Этот плащ надевали нечасто, ведь он длиной до земли, и в обычной жизни знать предпочитала более короткий сагум. Он был куда удобней.

Хлотарь принял его по-простому, сидя на коновязи старого дворца своей матери. Король оказался зрелым мужчиной двадцати девяти лет, но выглядел он существенно моложе из-за того, что прямо сейчас с азартным хрустом грыз спелое яблоко. Крепкие белоснежные зубы крошили тугую плоть дара местной земли, а доместик чувствовал себя униженным. Те вести, что он привез, были достойны куда большего, чем прием на дворе, где между кучек конских яблок бегали куры и свиньи. Доместик гадливо оглядывался, опасаясь испачкать нарядную одежду. Его опасения оказались не напрасны, и зацепить краем длинного плаща жидкую грязь он все-таки умудрился. Десяток лейдов[1]1
  Лейды – слуги короля, новая аристократия, которая стала формироваться на руинах родовой общины. В то время еще служили за еду, подарки и добычу, как древнегерманская дружина. Постепенно стали приобретать землю. Фаронами называлась старая земельная аристократия в Бургундии.


[Закрыть] с лицами отпетых душегубов стояли рядом со своим повелителем и с детской непосредственностью оценивали богатый наряд вельможи. В этих местах такой красивой одежды даже у короля не было. Доместик вспотел, глядя в оловянные глаза этих людей. Им же человека убить, что курицу зарезать. Стоило Хлотарю только мигнуть… Слуги у королей франков были под стать им самим.

– Эй, Дагоберт! – крикнул Хлотарь. – Посмотри, какой нарядный дяденька к нам приехал.

Пятилетний принц, единственный сын короля, побежал к отцу, бросив мучить поросенка, которого только что с упоением таскал за хвост. Наложниц у Хлотаря не было. Он был большой чудак и безумно любил свою жену Бертетруду, а люди поговаривали, что и она любила его. Свою будущую вторую жену Сихильду король приметит только через пару лет. Вот такое неслыханное дело творилось в этом глухом углу, где малолетний король выглядел хуже, чем сын зажиточного горожанина где-нибудь в Орлеане. Впрочем, длинные волосенки, лежащие ниже лопаток, настраивали на серьезный лад. Перед доместиком стоял не юный горожанин, а настоящий король франков, на чумазой рожице которого было написано нескрываемое любопытство. Он еще не видел дяденьку, не носившего штанов, так как рос в окружении отцовских лейдов. А они как раз штаны носили. Тут, на берегу Шельды, без штанов было бы весьма холодно зимой, и Дагоберт это понимал. Он рос очень неглупым мальчиком.

– Мой король шлет привет и наилучшие пожелания своему брату, – начал торжественную речь доместик. – Он посылал тебе весть, чтобы ты забрал свое имущество и людей из герцогства Дентелен, потому что считает эту землю принадлежащей ему по праву.

– А если не уберу, то что? – насмешливо спросил Хлотарь, бросая наземь огрызок яблока и вытирая губы нечистым рукавом. – Раз уж мой племянник решил нарушить клятву, то что будет дальше?

– В противном случае мой король наводнит твою землю своими воинами! – торжественно заявил доместик. – Он приведет сюда армии двух королевств.

– Смотри, Дагоберт, на этого дядю, – сказал Хлотарь. – Такой красивый, и такой смешной.

– Не понимаю, что смешного я сейчас сказал? – побагровел доместик. – Король с армией уже стоит в Орлеане. Вас всех ждет война.

– Да ни черта меня не ждет, – равнодушно махнул рукой Хлотарь. – Ты откуда ко мне приехал?

– Из Орлеана и приехал, – ответил растерянный придворный.

– И долго ты меня искал? – насмешливо спросил его король.

– Почти месяц, – смущенно ответил тот. – Я сначала в Руан поехал, но мне сказали, что вы здесь.

– Вот видишь, сынок, – показал король пальцем на доместика. – А этот красивый дядя ничего не знает.

– Чего я не знаю? – спросил чиновник, который почувствовал, как земля уходит из-под ног.

– Умер твой король, – сплюнул Хлотарь, – гонец ко мне из Орлеана прискакал, а за ним герцоги и графы. Договариваться хотят. А ты со мной договариваться хочешь?

– Что? – чиновник напоминал рыбу, выброшенную на берег. Но он собрался с силами и мужественно проблеял: – Но королева Брунгильда… Но юный король Сигиберт… И отчего умер мой король? Ведь ему двадцать шесть лет всего!.. Было…

– Рассказываю по порядку, – терпеливо сказал Хлотарь. – Король твой помер в Орлеане от кровавого поноса, который римляне дизентерией называют. А на юного короля Сигиберта и на совсем не юную королеву Брунгильду мне плевать. Им конец, доместик. Особенно старухе, я ее на куски порежу. Ты думаешь, я не помню, кто приказал моего отца убить? Ну что, присягу мне давать будешь? Нет? Ну, как хочешь! Мне ждать некогда, а дураки не требуются, даже такие нарядные. И отпустить тебя я не могу, ты же болтать станешь. – И он дал команду лейдам: – Зарубить его!

Король развернулся и пошел в свои покои, не обращая внимания на вопли бургундского чиновника, с которого сдирали нарядную одежду. Испачкать кровью такую красоту для лейдов короля было сродни кощунству. Хлотарь не врал, у него и правда, сейчас много дел. Он уже битый час договаривался с Пипином из Ландена, герцогами Арнульфом и Ромарихом, патрицием Варнахаром, назначенным недавно майордомом Бургундии, и Радоном, сыном камерария[2]2
  Камерарий – главный казначей государства.


[Закрыть] Австразии. Переговоры шли сложно, и знать продавливала свои условия, которые сильно ограничивали власть короля.

– Да черт с тобой! – бросил в сердцах Хлотарь. – Дам я тебе эту клятву! Доволен?

Варнахар был доволен: ведь он останется майордомом Бургундии до конца дней своих, и король не сможет сместить его[3]3
  Договоренность Хлотаря и знати стала той отправной точкой, после которой майордомы постепенно полностью захватили власть в королевстве франков. Это привело к вырождению династии Меровингов, которых позже стали называть «ленивыми королями».


[Закрыть]. Арнульф[4]4
  Арнульф, святой епископ Меца, и Пипин поженят своих детей. От этого брака произойдет род майордомов, самыми известными представителями которого станут Карл Мартелл и Пипин Короткий. Пипин свергнет последнего Меровинга, и сам станет королем. Уже его сын Карл Великий провозгласит себя императором Запада.


[Закрыть] тоже был удовлетворен: его назначат епископом Меца. Оставалось не так много, выучить, как там все эти церковные службы проводятся. Ну, да это дело нехитрое, он справится. Радон становился майордомом Австразии, но ему обещание не смещать с должности король дать отказался под тем предлогом, что еще не знает его в деле.

– И графами должны назначаться только уроженцы своих округов! – это был последний пункт договоренности, и Хлотарь нехотя согласился[5]5
  Договоренность о назначении графов из местных жителей постепенно превратила их из назначаемых чиновников в наследственную аристократию.


[Закрыть].

– Все? – спросил он и, получив положительный ответ, сказал: – Тогда пошли пить, стол уже накрыли. Вы еще свое обещание должны выполнить…

* * *

Два месяца спустя. 10 октября 613 года. Окрестности г. Дурокаталауни (совр. Шалон-сюр-Марн). Австразия.

Две армии расположились в полумиле одна от другой. Между ними раскинулся огромный луг, где и должно будет все случиться. Вороны привыкли к тому, что если толпы людей стоят друг напротив друга, то скоро будет много еды. Они кружили над полем, хриплым карканьем выражая свое нетерпение. Пора бы уж людям начать. Птицы были голодны. Птицы хотели клевать теплое мясо и блестящие глаза. Но люди все никак не хотели убивать тех, кто стоял напротив, и в криках воронов слышалась нешуточная обида. Воинов собралось довольно много, и бой был бы жарким, если бы он случился. Но, он не случился…

Одиннадцатилетний король Сигиберт II, которого Брунгильда поставила командовать армией, сделав таким образом совершеннолетним мужем, растерянно смотрел по сторонам. Он чувствовал, что все идет не так, как планировали. Бабка нарушила все мыслимые обычаи, назначив его единственным правителем и лишив доли троих его братьев. Она не хотела дробить наследство Теодориха, но было уже слишком поздно. Измена пропитала королевство, словно яд пропитывал тело умирающего. Этим ядом были гонцы с загадочными посланиями. Этим ядом стали аристократы Австразии и бургундские фароны, что вдруг зачастили в гости туда, куда совсем недавно и не думали ехать. Этим ядом было то, что майордом Варнахар только делал вид, что собирает армию в лесах Тюрингии. Все уже рухнуло, и королева Брунгильда пыталась наладить оборону из далекого Вормса, что спрятался на границе со славянами. Она обо всем догадалась и приговорила Варнахара к смерти, но это только ускорило развязку, ведь тот совсем не хотел умирать. И все новых и новых аристократов он тайно приводил под знамена нового короля.

Все уже закончилось, и тот договор, что заключила знать обоих королевств с Хлотарем, лишил старую Брунгильду войска. Аристократы сами выбрали себе государя, который будет уважать их права, а не мучить бессудными казнями и конфискациями. Брунгильда, которая правила единолично, подобно римским императорам, заигралась. Она так и не поняла, что старый мир умер, а в новом мире народилась молодая сила, что тоже претендовала на власть. Именно здесь, на этом поле незаметно для окружающих окончательно умерла эпоха поздней античности и зародилось раннее средневековье. Именно с этого времени римские чиновники, графы, постепенно начали становиться наследственными сеньорами, родовая община все больше и больше теряла свою власть и земли, а разница между рабом, колоном и свободным крестьянином-общинником начнет постепенно стираться, пока не исчезнет совсем. Именно король Хлотарь передаст церкви все права на образование и науку, окончательно похоронив этим шагом античное наследие. Именно его указ о том, что королевские свиньи не могут пастись в чужом лесу, впервые ограничит власть монарха. Вот из таких, порой незначительных, а то и просто смехотворных изменений зарождался новый мир.

И для того, чтобы мир изменился, снова потребовалась невинная кровь. По-другому, видимо, мир меняться не хочет. Но в этот раз крови было совсем немного. Столь эпохальное событие, завершившее полторы тысячи лет истории, удовлетворилось скромной жертвой. Двое мальчишек и старуха. Даже удивительно, до чего бог, вращающий колесо истории, оказался милосерден на этот раз. Ведь когда это колесо повернулось снова, то он уже не был так добр. И тогда запылали костры инквизиции в Голландии, и заработала на полную мощь гильотина во Франции, реками крови расчищая дорогу делающему первые шаги капитализму.

А пока два войска выстроились друг напротив друга, ожидая условного сигнала. И он прозвучал. Войско Сигиберта II развернулось и попятилось назад. Не все бойцы понимали, что происходит, и командиры объясняли им это на ходу. Ошалевшие воины, не посвященные в тонкие материи высокой политики, изумленно чесали бороды, внезапно узнав две вещи. Первая: они теперь служат новому королю, которого вскоре, по старому обычаю, поставят на щит. И второе: они останутся живы, потому что драться со своими же братьями им теперь не придется.

Войско Нейстрии отдавливало бургундскую армию к городку Шалон, что в Шампани, и там они стали одним лагерем, теперь уже не опасаясь удара в спину. Знать поскакала в ставку короля Сигиберта, стараясь выслужиться перед новым повелителем, и уже через час трое перепуганных мальчишек стояли подле дальнего родственника, в глазах которого они читали свой приговор.

– А четвертого где потеряли? – вопрос хлестнул плетью по бургундцам, втянувшим головы в плечи. Принц Хильдеберт сбежал. Дядьки, что на мече поклялись в верности юному королю, скрылись, увезя мальчишку с собой.

– Понятно, – в ярости прошипел Хлотарь. – Если сбежит, будем еще одного Гундовальда[6]6
  Гундовальд – самозванец, который в конце 6 века выдавал себя за сына Хлотаря I (хотя, возможно, он им и был). Был эмиссаром Константинополя, и поднял мятеж на его деньги. Был признан аквитанской знатью и два года считался одним из королей франков. Его убили, но интрига Константинополя достигла своей цели. Королева Брунгильда усилилась и стала враждовать с лангобардами, чего ромеи и добивались.


[Закрыть] ждать. Найти и привести ко мне!

Лейды поклонились, и во все провинции необъятной страны поскакали гонцы, которые несли ее жителям обещание награды за помощь и немыслимые кары, если мальчишка будет укрыт от правосудия короля. – Ингобад! – вперед шагнул граф из Нейстрии, преданно глядя на своего государя. – Возьми младшего, Меровея, и увези отсюда. Он у тебя жить будет. Меровей крестник мой, позаботься о нем.

Ингобад поклонился, а плачущего пятилетнего мальчика оторвали от братьев и вывели из зала.

– А с нами что будешь делать? – одиннадцатилетний Сигиберт II, отрада сердца многомудрой бабушки Брунгильды, шагнул вперед и гордо выпятил грудь. Он пробыл королем всего-то два месяца. Его младший брат Корб прятался за спину Сигиберта.

– А вас придется убить, дружок, – поморщился Хлотарь. – Мне жаль, но это необходимо.

Он не был безрассудно жесток, как его отец Хильперик, выкалывавший глаза за малейшую провинность, но обстоятельства требовали принятия непростых решений. Если оставить в живых законного короля и даже остричь его, сослав в монастырь, то рано или поздно он выйдет оттуда. Такое потом случится еще не раз. Хлотарь не мог об этом знать, но, будучи умным человеком, не слишком верил в оковы монашества. В конце концов, Гундовальд отращивал волосы раза три, пока смерть не утихомирила его неуемную жажду власти. Хлотарь не мог позволить себе подобной ошибки, да и воспитание хитроумной матери диктовало единственно верную тактику.

– Вывести и зарезать! – дал команду он. – Не мучить, пусть умрут быстро!

Лейды схватили мальчиков, а Сигиберт высокомерно поднял голову и ушел, не проронив ни слезинки. Бабушка гордилась бы им.

* * *

Двумя неделями позже. Арелат (совр. Арль). Бургундия.

Имперский корабль отчалил от берега. Витоальд с тоской прощался с родной стороной, крепко держа за руку коротко стриженного мальчишку. Тот смотрел на море удивленными глазенками, он никогда его не видел. Рыжеватые волосы были неровно обрезаны, но он не роптал. Дядька Витоальд сказал, что так нужно, а ведь он единственный, кто остался верен клятве. Когда лейды короля Хлотаря схватили братьев, дядька не растерялся, взял его в охапку и оттащил на конюшню, где забросал сеном.

– Заройся поглубже, мой король[7]7
  Все потомки рода Меровингов назывались королями и королевами. Они были почти равны по своему статусу и имели равное право на наследство. Это создавало огромное количество проблем и часто приводило к междоусобным войнам.


[Закрыть], – прошептал он. – Во дворце измена. Если тебя найдут, то убьют. Ни звука и ни шагу отсюда. Я приду за тобой.

– Не уходи, дядька! – заплакал мальчишка. – Мне страшно!

– Мы уйдем ночью, мой король. Я знаю, где твоя бабка прячет ларец с золотом. Нам понадобятся деньги.

Витоальд сдержал свое слово, и они ушли на юг, пересаживаясь с одного коня на другого. Они скакали вместе, ведь юный король был еще мал и весил меньше перышка. К вечеру он уставал так, что даже не мог есть, но дядька оказался неумолим, и уже через пару недель они очутились в Арелате, в монастыре святого Иоанна.

– Святой Мартин! – всплеснула руками мать-настоятельница, младшая дочь знатнейшего бургундского рода, когда услышала злые вести. – Страсть-то какая! Королей поубивали, грешники! Идите в мою келью, вас сейчас накормят!

– Не боишься, матушка? – испытующе посмотрел на нее Витоальд. – Ведь спросить с тебя могут за это доброе дело.

– Я боюсь только Отца небесного, – перекрестилась аббатиса. – И только ему отвечу на Страшном Суде за свои поступки. А убьет меня нечестивый король Хлотарь, так, значит, мученицей попаду в царствие небесное. От его матери, Фредегонды, этой ведьмы проклятой, ничего доброго родиться не могло. Сатана ее в аду по правую руку от себя посадил. Истинная дьяволица была, помилуй меня, господи!

Матушка снова перекрестилась, а юный король Хильдеберт так и заснул с краюхой хлеба в руке, едва откусив от нее кусок. Мальчик безумно устал за эти дни. Витоальд устал тоже, но ему не было и тридцати, он был крепок как дуб, а потому еще держался.

– Нам уходить нужно, мать, – почтительно сказал он, аккуратно отламывая кусок хлеба и макая его в вино. – Убьют молодого короля, если поймают, как пить дать, убьют.

– Он волосы даст остричь? – пристально посмотрела на него монахиня. – Сам понимать должен, пока волосы длинные, он король. На него, как на дикого зверя, охотиться будут. Хлотарь за него золота отсыплет без счета.

– Поговорю с ним, – кивнул Витоальд. – Острижем.

– Завтра корабль уйдет в Равенну, уплывете на нем. Там свой человек, он болтать не станет, – решительно заявила настоятельница. – Я сказала ему, что ты мой родственник дальний, свободного человека убил, а теперь в бега уходишь вместе с сыном. Сказала, что нет у тебя двести солидов, чтобы виру выплатить.

– Век будем Бога за тебя молить, матушка, – склонил голову Витоальд. – Спаси тебя святой Мартин и Дева Мария за доброту твою!

– Храни вас милосердный господь! – перекрестила его настоятельница. – Я тоже за здоровье короля молиться буду.

* * *

Четырнадцать лет спустя. Февраль 627 года. Ратисбона (совр. Регенсбург). Бавария.

– Ну, вот так вот все и было, – Гарибальд налил себе еще настойки. – Не нашли его нигде. Как в воду канул мальчишка. Может, помер уже, а может, осел где-нибудь, и брунгильдино золотишко проедает. Они, по слухам, немало его уволокли с собой.

– Интересные ты истории рассказываешь, брат, – ответил ему Самослав. – Да только поеду я, дел много.

– Что ж ты вечно в делах каких-то, – разочарованно ответил баварский герцог. – Ни выпить с тобой как следует, ни поговорить. Как неродной прямо!

– Не мы такие, жизнь такая! – ответил ему князь. – Прости, мне и правда ехать надо.

глава 2

Февраль 627 года. Новгород. Словения.

Новгород встретил Самослава умиротворяющей тишиной. Звенящий мороз, который царил по всей Европе, загнал людей в дома, где они и сидели, глядя на жаркий огонь, пляшущий в очаге. У германцев, которые обитали на запад от Новгорода, свою лепту в обогрев жилища вносили лошади и свиньи, делившие кров со своими хозяевами. К духу «длинного дома» князю было не привыкать. Дым, запах еды, скотины и навоза – вот верный знак того, что ты в гостях у сакса, франка, бавара или алемана. Эти люди платили дань новгородскому князю, а потому тот останавливался на постой у них не чинясь. Родовичи уже вовсю играли в шахматы, шашки и в подкидного дурака, а потому зимовка теперь шла куда веселей, чем раньше.

Новгород тоже сковал ледяной плен, и недостроенные стены заснули до наступления тепла. Класть раствор в такой мороз решительно невозможно. Еще года полтора-два, и каменный пояс будет готов, но за эти два года сюда не должны прийти франки, а это стало весьма непростой задачей. Хлотарь отнюдь не был дураком и держал свою страну крепко, несмотря на своеволие знати. Все города на побережье превратились в военные лагеря. Подняли стены, укрепили ворота и даже очистили рвы, которые давным-давно затянуло илом от лени и спокойной жизни. Всех торговцев-данов стали резать на месте, не без основания подозревая в них лазутчиков. Небольшие отряды всадников патрулировали берега, а наказание за уклонение от призыва стало таким, что взвыли все. Так запад королевства избежал участи Руана, ведь франки все еще были очень сильны, а даны, напротив, только-только входили в силу. Они регулярно набегали мелкими шайками, грабя предместья городов и отдаленные монастыри, но повторить успех ярла Эйнара не получилось больше ни у кого.

Глупый пьяный разговор заронил в душу князя робкую надежду. Он читал про мятеж Гундовальда, епископ Григорий Турский подробнейше описал его в своей «Истории франков». Это была какая-то невообразимая, дурно пахнущая смесь из предательства, грабежей, убийств, лжи и богохульства, впрочем, как и все, что было связано с Меровингами. Несчастный мальчишка, которого мать привела к порогу короля, был уверен, что дед Хлотаря II, носивший то же имя, и есть его родной отец. Старый король ни за что на свете не вспомнил бы бабу, с которой спал больше недели назад, но в припадке доброты гнать его не стал и оставил юного Гундовальда при дворе, приказав остричь ему волосы. Ублюдком больше, ублюдком меньше, ему было все равно, Хлотарь I забыл о нем в тот же момент. Много позже парень потребовал свою часть наследства, но получил ожидаемый отказ. Его снова остригли и выслали из страны, приказав не попадаться больше на глаза. И вновь непонятная доброта наследников Хлотаря спасла его. Это было тем более удивительно, что никакой добротой дети старого живодера не отличались. Наоборот, все четверо его сыновей были под стать ему и выросли отъявленными лжецами, убийцами и разбойниками, выделяясь гнусностью своих деяний даже в то нелегкое время. Разграбить казну после смерти отца – пожалуйста! Задушить надоевшую жену – нет проблем! Послать убийц к родному брату – запросто! И все это умножалось на неописуемую жадность, пьянство и совершенно дремучее суеверие. По крайней мере, их самые лютые враги годами могли жить на территории какой-нибудь церкви, открыто насмехаясь над королями. Те просто боялись мести бога, которого считали кем-то вроде германского Водана, но куда более могущественного. Поначалу сыновей у старого короля было пятеро, но старшего сына он приказал задушить и сжечь за измену вместе с женой и дочерьми, к вящей радости остальных братьев, разделивших его наследство. Впрочем, невестку и внучек душить не стали, и они погибли в пламени. Вот такой вот была семейка, в ряды которой так рвался попасть несчастный юноша.

Изгнанный Гундовальд каким-то немыслимым чудом, в лютый мороз, смог перевалить через Альпы, попав в Италию, а потом уплыл в Константинополь, где был обласкан тамошней разведкой. В столице частенько собиралась беглая варварская знать, живущая на подачки императоров, или проедавшая честно уворованное с Родины. Там они и жили годами, а их держали про запас, словно нож в рукаве убийцы.

Прошло несколько лет, и Гундовальд, договорившись с одним из герцогов франков, торжественно прибыл в Марсель, везя с собой на расходы пятьдесят тысяч солидов. Константинопольские евнухи очень хотели склонить франков к столконовению с лангобардами, и в Галлии закрутилась кровавая карусель гражданской войны. Впрочем, наивного бедолагу сначала ограбили, потом предали, а потом зверски убили. Но за пару лет, что Гундовальд правил в своем куске Галлии, Константинополь изрядно потрепал тогдашнего бургундского короля Гунтрамна, а на небосклоне ярко взошла звезда королевы Брунгильды. В то время она еще не была злобной властолюбивой старухой, а напротив, пленяла окружающих зрелой красотой и недюжинным умом. Именно она, а точнее, ее безвольный сын, и пошли в поход на лангобардов, оттянув их силы от имперских владений. Вот такие вот долгоиграющие интриги длиной в десятилетия способны были проворачивать лишенные плотских радостей чиновники из столицы мира. И это внушало немалое уважение!

– Ну а мы чем хуже? – говорил себе под нос князь Самослав, покусывая длинный ус, превратившийся в ледяную сосульку. И сам себе ответил: – Ничем мы не хуже, и даже гениталии имеем в комплекте. Такие многоходовочки разыграем, что небу станет жарко! И толковый паренек, по характеру подходящий, у нас имеется. И волосы у него, что надо, до самой задницы скоро дорастут. Он, правда, помоложе короля Хильдеберта будет, но да ладно, как-нибудь переживем! Он на редкость здоровый малый, а свидетельства о рождении тут еще не придумали.

– Боярина Звонимира вызовите ко мне! – скомандовал князь, бросив поводья стражнику.

* * *

Апрель 627 года. Новгород. Словения.

Весна – дрянное время, Самослав не любил весну. Холодная непролазная грязь превращала любое селение в остров, когда и не выйти никуда, и никуда не пойти. Реки, речушки и самые поганые ручейки превращались в неодолимую преграду, разделяя людей на долгие недели. Поневоле сидишь в своей деревне, видя одни и те же, надоевшие до зубовного скрежета лица. Работы у родовичей еще нет, а земляные ямы, где весь хранит жито, начинают показывать дно, заставляя потуже затягивать пояса. Слишком длинная зима всегда означала голод, вечный спутник этой жизни.

Местный климат не нравился князю. Непривычно длинная зима почти без разбега переходила в короткое прохладное лето, когда родовичам нужно горбатиться в поле от зари до зари, благодаря богов за то, что дали посеяться вовремя. Пока зреет жито, идет заготовка сена, а как только сено уляжется в огромные стога, то наступает жатва. Все нужно успеть сделать вовремя, убрав до последнего зерна, молясь, чтобы не зарядили холодные дожди, губящие надежду на сытую зиму.

Дети с малых лет собирали в лесу ягоды, а за ними – грибы, что лезли из-под жухлой листвы. Они потом на грубой нити будут бусами сушиться над очагом. Горсть сухих лисичек и щепоть соли давали вкус опостылевшему вареву из овощей и зерна, которым питалось все простонародье от Атлантики до Волги. Словенские земли исключением не были, разве что в случае неурожая голодали тут меньше, чем в Галлии или в имперских землях. Сильно помогала рыба да яйца от мелкой, с кулак размером птицы, да проклятущий кабан, которого родовичи били безжалостно, а он и не думал уходить от человеческого жилья, привыкнув лакомиться на полях селян. На озерах водилась тьма птицы, а в глухих углах еще и зверь оставался, на которого охотились с немудреным коротким луком. И множество жизней спасала соль. Та самая соль, которую князь продавал по сходной цене или вовсе раздавал бесплатно в голодный год. Тогда только рыбой и спасались.

Но, раз человек зиму прожил, значит, еще год боги ему отмерили. И весна, которая радовала прирастающим днем и нежными зелеными листиками, ласкала солнышком изможденные за зиму лица. Нелегко было выжить в это время, да и боги словно испытывали людей, регулярно посылая то великую сушь ранней весной, то холодные проливные дожди прямо к жатве.

А вот княгиня Людмила весну любила. Любила больше, чем зиму, когда муж уходил в полюдье, и намного больше, чем лето, когда он шел в какой-нибудь поход. Весной он принадлежал только ей и ее детям, которые отца не видели месяцами.

Она вскакивала с петухами, по заведенной с малых лет привычке, готовила ему еду, а потом ныряла вновь под меховое одеяло, прижимаясь к мерно поднимающейся груди.

– М-м-м, – замычал Самослав просыпаясь. – Пристаешь? Вот прямо так сразу? Без завтрака?

– Я непраздна, – смущено шепнула она ему в ухо.

– О, как! – поднялся на локте муж, проснувшись в тот же миг. – Надо гонцов послать, посмотреть, не идут ли франки! Это ж верная примета! Как ты беременна, жди осаду.

– Шутишь, да? – она обхватила его руками. – Рад?

– Конечно, рад, – кивнул он. – Иди ко мне! Но гонца все равно пошлю. На всякий случай.

Недолгие супружеские радости были прерваны ворвавшимися в спальню детьми, которые бесцеремонно залезли на кровать, наперебой рассказывая что-то свое, очень и очень важное. Впрочем, дочь говорила еще плохо, зато мигом ввинтилась между родителями и замерла там, совершенно счастливая.

Вылезать из постели князю не хотелось совсем, но выбора не оставалось. В это утро он ждал делегацию каменщиков. Нужно планировать строительство Братиславы, ведь ее будущий макет уже стоял в его покоях, притягивая взгляды гостей. Хейно, сын служанки Батильды, оказался необыкновенно талантливым резчиком.

– Если сына родишь, – сказал Самослав жене, поднимаясь с постели, – Святослав в Сиротскую сотню пойдет учиться. Сразу, как восемь лет исполнится. Нечего ему под беличьим одеялом расти.

– Богиня, помоги мне! – побледнела Людмила. – Да зачем это? Может, не надо, Само? Он же малыш совсем!

– Надо, – хмуро ответил он, затягивая пояс. – Иначе конец ему. Не удержит власть, когда я помру. Все, что я делал, прахом пойдет.

– Девочка, пусть будет девочка! Молю тебя, Мокошь! – по щекам Людмилы ручьем потекли слезы. – Даже у рабынь детей не отнимают! Сын в Сотню пойдет, дочь в Баварию уедет! К чему нам власть эта, золото это проклятое, когда не можем просто счастливы быть? За что мне это? – И она зарыдала, прижав к себе притихших детей.

* * *

Месяцем позже. Жупанство Любуша. Словения.

Князь Самослав объезжал свои новые владения в словацких землях. Огромный край жил так, как жили еще совсем недавно и хорутане. Растили жито и просо на месте сведенных лесов, ставили силки на зайца и куницу и за милую душу наворачивали тухлую рыбу. С солью тут было совсем нездорово. Даже бортничали здесь все еще по-старому, варварски разоряя пчелиные ульи. Голодные глаза родовичей и восковая кожица малых детишек были настолько пронзительны, что князь не стал брать дань зерном, заменив ее на мех. Это стало бы ошибкой, ведь даже если десятину забрать от выращенного зерна, то, почитай, семья месячного запаса еды лишится. А с учетом того, что снег тут лежал чуть не до мая месяца, то месяц этот могли пережить далеко не все. Именно так тут при аварах и происходило.

Вместо того чтобы брать дань, князь сделал ровно наоборот. Он за серебро выкупил у крепких весей зерно из запасов, а в словацкие земли поехали санные поезда, груженные ячменем и полбой. Все сделали ровно так, как и в Моравии пару лет назад. Сотни жизней это зерно сохранило, и вернется оно потом сторицей, когда дети, пережившие зиму, получат шанс родить своих детей, чтобы те родили своих. Странное это было полюдье, где князь раздавал зерно по мешку на семью, а потом судил суд по своему писаному закону. Он поначалу ошибся и поручил раздать зерно местным жупанам. Кончилось все ожидаемо, и после недолгого следствия виновные в воровстве украсили собой капища Мораны, которая была официальной богиней Тайного Приказа. Впрочем, некоторые из словацкой знати оказались умнее остальных и почтительно встречали дорогих гостей из столицы, без пререканий предъявляя для обыска собственные закрома. Уж больно мешки приметные оказались, тут и ребенок не спутает.

В общем и целом зиму должны были пройти нормально. Самые глупые висели на кольях, превратившись в промерзший насквозь кусок мяса, а самый хитрый из всех, жупан Любуш, ехал рядом с князем, стремя в стремя. Они вели небезынтересный разговор.

– А скажи мне, почтенный Любуш, что люди говорят о новой власти? – задал князь наивный до невозможности вопрос. И одновременно тот вопрос был необыкновенно сложным.

– До того рады, что просто сил нет, княже, – с готовностью ответил жупан. – Богам благодарственные жертвы ежедень приносят.

Его глаза светились собачьей преданностью и как бы спрашивали: ну что, молодец я? Ведь, как надо ответил! Похвали меня, новый хозяин! Только что язык наружу не вывалил свежеиспеченный жупан, чтобы совсем на собаку не стать похожим.

– Еще раз спрашиваю, – ровно спросил его Самослав. – Вопрос был с подвохом, и ты с ответом не угадал. Впредь тебе урок. Если узнаю, что врать мне пытаешься, то жупаном тебе не бывать. Ни тебе, ни детям твоим, ни внукам.

– Боятся люди, – тут же сориентировался Любуш. Он был весьма неглуп, но рабские привычки вытравить оказалось непросто. Хочет высокое начальство правду слышать, ну пусть слушает. У него, Любуша, этой самой правды столько, что хоть лопатой грузи. – Не понимают они тебя. А люди всегда боятся того, чего не понимают.